Я плохо помню войну

— Тамара Петровна? — прозвучал в телефонной трубке неуверенный девичий голос. — Я классный руководитель из второй школы, четвёртый «В» класс, меня зовут Лариса Алексеевна. Мне ваш номер дали в Совете ветеранов. Вы же блокадница, ребёнок войны? Мы хотим пригласить вас завтра на мероприятие. На урок мужества, в двенадцать десять. У нас месячник военно-патриотической работы. А ветераны… они...
— Их мало, и они все болеют, — подсказала со вздохом Тамара Петровна. — Они же старенькие совсем, им за девяносто.
Самой ей было семьдесят восемь.
— Да, конечно! — в девичьем голосе прозвучало явное облегчение от того, что собеседница оказалась такой понимающей.
— Но мне и пяти лет не исполнилось, когда началась блокада, а потом нас эвакуировали, — торопливо добавила Тамара Петровна. — Я плохо помню войну. Что мне рассказывать?
— Ну… что-нибудь, — бодро отозвалась девушка. Ей наверняка было всё равно, что расскажет Тамара Петровна: главное — отчитаться по своему мероприятию. Галочку поставить в плане.
Тамара Петровна от досады даже пожалела, что сама не сказалась больной, и сдержанно пообещала:
— Хорошо, я подготовлюсь и приду.
Она не спала всю ночь. Читала про блокаду, ходила по квартире из угла в угол и пила корвалол. Возле актового зала школы она оказалась за полчаса до назначенного времени, и Лариса Алексеевна, наконец прибежавшая туда с ключами, краснела и бессвязно извинялась. Она казалась совсем девочкой, с кроткой стрижкой и большими карими глазами. Наверное, не так давно закончила педучилище, машинально подумала Тамара Петровна.
Дети, вбежавшие со звонком в актовый зал, возились и галдели, пока учительница не прикрикнула на них. По виду им было лет десять. Что они могли понять? Что они вообще знали о войне и блокаде?
— Здравствуйте, ребята, — начала Тамара Петровна, волнуясь и теребя пуговку на рукаве своей белой, тщательно отутюженной блузки. — Я в войну была очень маленькой, гораздо младше вас, и блокаду помню плохо. Блокаду Ленинграда, — поправилась она. — То есть Санкт-Петербурга. Он сейчас так называется. То есть…
Она так и знала, что собьётся! Учительница проворно подставила ей стул.
— Моему брату Коле исполнилось семь лет, он пошёл в первый класс, продолжала Тамара Петровна, неловко присаживаясь на краешек стула. — А мне не было и пяти. Мы были просто дети. Мы бегали, играли, пока силы оставались. Очень хотелось есть только вначале, потом желудок, наверное, как-то усыхал… атрофировался. Мы траву ели, конский щавель, подорожник… это всё съедобное, оказывается.
Дети в зале сидели очень тихо и смотрели на Тамару Петровну во все глаза. Она спохватилась, что ничего не поясняет, — хотя бы так, как написано во внучкином учебнике по истории. Но учебник был за одиннадцатый класс.
— Вы этого ещё не проходили, — виновато сказала она. — Фашисты взяли в кольцо Ленинград… Санкт-Петербург, чтобы никто не вышел оттуда. А наши войска его защищали. Продуктов было мало. Бадаевские склады… такое место, где хранился продуктовый запас… сгорели в начале войны, — она развела руками. — Так что мы ели даже клей с обоев. Если обои оторвать от стены... они раньше наклеивались на мучной клейстер. Его можно было есть.
— Прямо с бумагой? — с любопытством спросил круглолицый мальчик в очках с первого ряда. Учительница шикнула на него.
Тамара Петровна кивнула:
— Да. Прямо с бумагой. Люди умирали от истощения. У Коли в классе девочка умерла на уроке. Верочка. Легла на парту и лежит. Все подумали, что она заснула, стали её тормошить, а она мёртвая.
Тамара Петровна снова осеклась — они же ещё маленькие, чтобы такое слушать! — и поспешно добавила:
— Нас эвакуировали… вывезли из Ленинграда в Ростов, с детским домом, меня и Колю, а мама осталась. Но наш эшелон разбомбили по дороге, и до Ростова мы не доехали.
Она плохо помнила, как это произошло: взрывы, горящие вагоны, отчаянный детский плач мерещились ей обрывками, будто в кинофильме.
— Одна женщина хотела меня забрать… удочерить, — произнесла она медленно, будто сама себе. — Там, на станции. Я была хорошенькая, с беленькими кудряшками, как кукла. Но Коля меня не отдал. Он сказал, что мама велела никому сестрёнку не отдавать, чтобы мы вместе были. И нас повезли на подводах… таких больших телегах… от сгоревшего поезда в ближайшую станицу.
Она подумала, что для детей все эти «эшелоны», «подводы», «станицы» — просто набор слов. Они и фильмы военные наверняка не смотрели, как её собственная внучка Анжелика, в этом году заканчивающая школу.
Тамара Петровна в замешательстве откашлялась. Но надо было продолжать.
— Нас поселили в сельсовете… в самой большой избе. А потом немцы перешли в наступление и захватили станицу.
Лариса Алексеевна испуганно ахнула.
— Вот так случилось, — торопливо, будто оправдываясь, пояснила Тамара Петровна. — Приехали солдаты на больших грузовиках. И их офицер пришёл в нашу избу. Ему, наверное, кто-то сказал, что тут ленинградские дети. Он был красивый, высокий, в форме. Сел на стул, закинул ногу на ногу. Позади переводчик стоял, из наших. И солдаты в касках. Он спросил, кто может рассказать стихотворение или спеть песню. А я была очень бойкая, — Тамара Петровна вдруг заулыбалась, — и вышла вперёд, хотя Коля дёргал меня за руку и останавливал. Я прочла немцу стишок. Громко, с выражением, как нас в садике учили.
— Какой стишок? — вскинула руку веснушчатая девочка с косичками со второго ряда.
— Запевайте, молодцы, Красной армии бойцы! — одним духом продекламировала Тамара Петровна, поднявшись с места. — На священную войну мы подняли всю страну. Всех фашистов под огонь, нашу Родину не тронь!
Она думала, что дети засмеются, но они не смеялись.
— И что? — выдохнула, округлив глаза, учительница. — Он понял? Немец?
— Переводчик перевёл ему, — кивнула Тамара Петровна. — А офицер полез в карман. Наша воспитательница, Нина Ивановна, потом сказала: она решила, что он достанет пистолет. Мой брат тоже так решил, выскочил и заслонил меня. Но немец достал фотографию и протянул нам. Там были двое детей — мальчик постарше, девочка помладше. Точь-в-точь, как мы с Колей, очень похожие на нас, только хорошо одетые и такие… сытые, а мы — бледные и худые. Ещё он спросил, почему я всё время переминаюсь с ноги на ногу. А я сильно застудилась в поезде, и мне всё время хотелось в туалет по-маленькому. Это называется цистит. Нина Ивановна так ему и объяснила, немцу. Тогда на другой день он прислал солдата с горьким порошком в пакетиках — стрептоцидом. И матрасы из их госпиталя, чтобы мы не спали на полу. А ещё через несколько дней он предупредил воспитательницу, что придут эсэсовцы забирать ленинградских детей в концлагерь. И колхозники увезли нас в другую станицу и там спрятали. А потом пришли наши солдаты, советские.
Тамара Петровна облегчённо перевела дыхание.
— Он, значит, всех спас, тот немец? Он был хороший? — живо спросил мальчик в очках. — Как Людвиг?
Дети внезапно зашевелились и зашумели, учительница на них прикрикнула.
— Просто мы были похожи на его детей, — объяснила Тамара Петровна. — А кто такой Людвиг?
— Это Германия, — выпалила веснушчатая девочка. — Из аниме про разные страны, оно называется «Хеталия». Там и Россия есть, его Иваном зовут.
— Какая ерунда! — сердито сказала учительница.
Тамара Петровна решила поподробнее расспросить об этом внучку.
— Что же дальше было? — допытывался мальчик в очках.
— Мы победили, — просто ответила Тамара Петровна. — Наша страна, Советский Союз. Россия. И мы с Колей вернулись домой, к маме. В Ленинград.
А потом Тамара Петровна выросла, стала инженером, вышла замуж и уехала сюда, в большой дальневосточный город.
— А тот немец? — тихо спросила веснушчатая девочка. — Его убили? Он же был хороший!
— Не знаю, — так же тихо сказала Тамара Петровна. — Была война.