Моё дальневосточное детство

               

  Моё раннее детство прошло на Дальнем Востоке. Отец служил сверхсрочно неподалёку от города Советская Гавань или, как его называли – Совгавань.  Семья жила в одной из воинских частей со странным названием – Толокнинские Ключи.
  Воинскую часть со всех сторон окружали сопки, покрытые лесом. Ключей в округе было много, один из них протекал прямо под окнами нашего дома. Часто мама варила компот или кисель и студить ставила кастрюлю прямо в ключевую воду.
 
Наша семья считалась самой большой, так как состояла из шести человек: родители и четверо детей. Старшему брату Игорю к тому времени было четырнадцать лет, и он работал в оптической мастерской, позднее стал оптиком высокого класса, Дина и Зоя, мои старшие сёстры, учились в школе, их возили в другую часть в Желдорбат. 
  Это красивое название я считала каким-то необычным, но, как потом выяснилось, расшифровывалось оно до обыденного просто – железнодорожный батальон.  В той части был посёлок или, наоборот, в посёлке была воинская часть, и там находились железнодорожная станция и школа. Возили детей из нашей части ежедневно, приезжали они домой поздно, поэтому днём дома были только мы с мамой. 
 
  Она много шила.  Как потом вспоминала, обшивала всех модниц части: жён офицеров и вольнонаёмных.  Приходили со своими заказами и военнослужащие, матросня, как их называла мама. Они приносили свои брюки и просили вшить клинья, чтобы получились брюки-клёш. Мама вшивала, офицеры нещадно пороли, так как это было не по уставу, но заказы появлялись снова и снова. 
 
  В части была одна корова, и дети военнослужащих получали молоко. Сейчас смешно вспоминать, сколько молока могла дать одна корова на целую воинскую часть, но мама говорила, что нашей семье как многодетной ежедневно литр молока был гарантирован. Да и офицерский состав с семьями размещался в четырёх двухквартирных домах.  Не семейные жили в казармах. 
  Корову берегли, как могли, а она - единственная на всю часть кормилица, ходила свободно, на привязи её не держали, так как убежать было некуда: кругом лес да сопки.
  Мама вспоминала, как эта кормилица выпила однажды целый бак компота, который сварили на обед в камбузе, а потом поставили в речку остывать. 
 
  Речушек в части было несколько, некоторые вообще были маленькие, мелкие как ручьи, поэтому повар, или как его правильно называли – кок, ставил в летнюю пору бак с компотом или киселем в воду, чтобы он к обеду остыл. Так вот эта корова набрела на десерт и посчитала, что это выставлено для неё.  Выпила всё, даже сухофрукты все съела.  Думаю, что с косточками там ничего не было.  История эта запомнилась всем, и корова надолго осталась объектом для насмешек.

  В посёлке не держали домашнюю живность, так как не было необходимости, да и условия были неподходящие. Но однажды отец привёз поросёнка на мясо, жил он у нас лето. Это был единственный экземпляр и повод для шуток над отцом.  Мяса от поросёнка было не так много, но наша семья имела какое-то время на столе не мясные консервы, а   настоящее свежее домашнее мясо.
 
  Недалеко от части протекали две речки Мая и Гатка. Их вместе называли Майгатка.  В одной их них ловили кету, а в другой – горбушу. 
  Среди рядовых матросов были любители рыбалки, они приносили рыбу на камбуз. Мама часто находила на нашем крыльце несколько крупных рыбин, потрошила их, солила икру, рыбу жарила для семьи. Возможно, так служащие ребята показывали знаки уважения к нашей семье или, может быть, знали, что ещё не раз придут к маме с заказом вшить клинья в свои клёши.

  Тогда в пятидесятые годы всем жилось нелегко. С трудом мы привыкли к тому, что почти полгода приходилось питаться продуктами, которые завозились к нам в сушёном виде: сушёный картофель, сушёные морковь и лук. В сенях у нас всегда стоял фанерный ящик с консервными банками – отец и Игорь получали их на паёк, который ежемесячно выдавали военнослужащим.

  Помню рассказ отца, как однажды получив сушёные овощи, он поинтересовался, откуда они прибыли на край света. К удивлению, на ящиках значился адрес отправления: Бемыжский сушзавод. Бемыж – село, где родился отец, где прошли его детские годы, пока живы были родители. И такое бывает.

  Чтобы не было авитаминоза, все семьи получали витамины.  Помню, они были разноцветные: красные, жёлтые, голубые.
  Каждый день мама выдавала нам норму и убирала баночки подальше. Витамины были дражированные, оболочка была сладкой, и я иногда серединку просто выплёвывала, не желая глотать кислое.

  С этими витаминами вышла такая история. По соседству с нами за стенкой жила семья Киселёвых. Отец – офицер, мать, как и все офицерские жены – домохозяйка.  В семье было двое детей. Мальчик Вовка примерно моего возраста и девочка поменьше, кажется, её звали Верочка. 
  Как-то перед праздником наши мамы затеяли уборку квартир. Они мыли в доме, белили, а мы, дети, на время были предоставлены самим себе. Так вот тогда и нашли соседские ребятишки витамины, которые их мать, тётя Надя, хранила в чулане в бутылке.  Вовка вынес бутылку во двор, вытряхнул все содержимое, мы по-братски разделили красные горошины, и полдня ими лакомились. 
 
  Что было потом, помню до сих пор.  Тело у всех нас покрылось сыпью, поднялась температура, мамы забегали, вызвала военврача по фамилии Матевосян.  Он тоже не мог понять, как это у троих сразу одинаковые симптомы какой-то непонятной болезни.
  Только после того, как тётя Надя обнаружила у крыльца пустую бутылку из-под витаминов, она сказала об этом врачу, и он сразу принял меры. 
  Не помню, как и чем нас лечили, но проболели мы несколько дней.  В части это стало известно всем, и над нами потом долго потешались взрослые.

  Отец научил меня рано читать и писать. К своим пяти годам я знала великое множество стишков и рассказывала их с таким артистизмом, что мои выступления всегда включались в программу всех семейных праздников. Меня ставили на табуретку, и я начинала:
  -«..Мат*ёсская шапка,  ве*ёвка в  *юке,  тяну я ко*яблик по быст*ей   *еке  …»  или «..бедный маленький  *ебюд  есть ****ку не дают»…
  Взрослые хохотали каждый раз, а мне было невдомёк, почему.  Но конфет я за свои выступления съела много.
  Мама потом вспоминала, что я только за верблюда получила столько конфет, что их хватало разделить на сестёр и друзей.

  Перед окнами протекала неширокая и неглубокая речка. Вода была такая чистая, что её брали для приготовления еды. Не помню, была ли там рыба, но отец в свободное время часто брал удочку и уходил посидеть в тишине на берегу, иногда брал с собой меня, хотя из меня рыбак был никакой. Я только досаждала ему бесконечными вопросами да рассказами.

  Отец всегда мечтал о сыне. Так получилось, что с первой женой они прожили в Чапаевске лет десять, и у них была дочь Валя, которая умерла в семилетнем возрасте.
  Жена не захотела больше иметь детей или не могла, и они расстались. Когда родилась я, он назвал меня в память о своей первой дочери. Сына ждал долго.
  Поэтому, когда у мамы получился выкидыш на большом сроке, и можно было определить, что это был мальчик, для отца это было трагедией.

  В свободные от дежурства вечера отец садился со мной у стола заниматься.  Мы читали, что-то рассказывали друг другу, потом подключались сёстры, они пели школьные песни, и моё воспитание носило разносторонний характер. Когда я услышала сказку про Дюймовочку, в моём воображении сразу возникла картина похищения бедной малышки. Мне тогда казалось, что Дюймовочка могла жить у нас на подоконнике, а жаба в реке у нашего дома.   
 
  Мама и старшие сёстры ходили в лес недалеко от дома за брусникой, которой было там видимо-невидимо, чуть подальше росла клюква. Родители всегда брали меня с собой за малиной, которая росла, казалось, у самого дома. 
  Мы никогда не возвращались из лесу без цветов.  Ранним летом собирали ландыши, а в пору созревания малины приносили большие букеты пионов. 
 
  Вообще красота природы на Дальнем Востоке неописуемая. Жаль, что многое стёрлось из памяти, а расспрашивать уже некого.  Иногда старшая сестра делится своими воспоминаниями и пробуждает мои.
  Помню сопки в красивом розовато-сиреневом мареве, когда цвёл багульник, да запах, который всех одурманивал.

  Сколько себя помню, всегда была заводилой во всех детских играх и проказах.  Домики с девчонками строили в лесочке в двух-трёх метрах от дома.  Роли разделяли всем: здесь были папы и мамы, были, конечно, дети – куклы.  Тогда мы и не мечтали о современных куклах с закрывающимися глазами. У нас были простые пупсы, которых мы одевали в платьица, сшитые руками наших дорогих мам.  У моих кукол были красивые платья, ведь мама шила на заказ, лоскутки оставались, да и сёстры мастерили платьица всем на зависть.

  Отец баловал меня. Привозил книжки, цветные карандаши, которые изрисовывались до конца, но, к сожалению, рисовать я так и не научилась.  В школе по рисованию всегда были оценки между тройкой и четвёркой. Учителя, думаю, жалели меня и ставили четвёрки только за то, что я по всем остальным предметам училась на пять.
  Однажды отец вернулся из соседней части и привёз мне игрушку – плюшевую собачку.  Она была черного цвета с жёлто-коричневыми пятнами. Глаза – две большие сверкающие пуговицы.  Если посмотреть на нее издалека, от настоящей собаки не отличить.

  Отец рассказал, что из Желдорбата пришлось возвращаться пешком. Он прошёл уже полпути, как услышал шум машины.   Это была грузовая машина, на которой в нашу часть ехали военные. Отец, пока его никто не видел, поставил игрушечную собачку на дорогу, а сам отошёл в кусты.
Это надо было видеть, рассказывал он потом, как шофёр остановил машину, сигналил, люди в кузове свистели, а собака стояла на одном месте и не двигалась.
Только когда отец вышел из кустов, все поняли, что за чудо было на дороге.
Игрушку эту я долго берегла, привезла её с собой, когда мы вернулись на родину, но со временем она куда-то запропастилась с концом.

  Те первые детские воспоминания уже стираются в памяти. Помню, что в Желдорбате жила семья Беляевых, которые были родом из нашего района из деревни Синяр-Бодья. Был у них сын Вовка немного старше меня.   Они так же, как и мы, уехали с Дальнего Востока, только не на родину, а в Ленинград.  Остались от тех детских лет только воспоминания и фотографии, которые сделал Игорь. 
 Вообще-то фотографировать было его любимым занятием.  Он снимал не только тех, кто позировал ему, а старался застать врасплох, чтобы получилось интереснее.  Зоя не раз плакала и жаловалась маме, что Игорь фотографирует ее повсюду, в туалет невозможно сходить.  Хотя для нас, детей, слова «туалет» тогда не существовало, мы говорили: уборная.  А уборная у нас была под каждым кустиком, благо лес большой и рядом.

  Прожили мы в Совгавани почти шесть лет.  Каждый год, получив очередной отпуск, отец вёз всю семью на родину. Отца родственники и соседи запомнили в форме морского офицера.  Китель, брюки, фуражка по праздникам белые, сбоку кортик. Но я это помню смутно.

2010г.

На снимке шестидесятилетней давности - офицерские дети. Знать бы, где они теперь.