Декабрьский подснежник 4 часть, 18 глава

18. КОНСЬЕРЖКА

Той же ночью Шуберт сидел у окна на кухне, сочиняя стихи. Он перестал ходить на работу, и его уволили, поэтому ему некуда было спешить с утра, и он вволю предавался ночным думам. Впрочем, он частенько им предавался, даже когда надо было рано вставать. Он стал реже бриться, и это не оставалось не замеченным теми, кто оказывался рядом. Казалось, лишь один Шуберт не видел, глядя на себя в зеркало, что подбородок уже не столь гладкий, как прежде. И вот этой ночью он сочинял стихи, как вдруг в дверь позвонили. Удивлённый Шуберт пошёл открывать. Он сразу почувствовал, что это не Вика, но кто – не мог догадаться, а между тем на пороге стояла та самая добродушная полненькая консьержка.
– А я к тебе, милок! – расплываясь в улыбке, сказала она.
– Ко мне? – опешив, повторил поэт. – Проходите.
– Мне что-то скучно, не спится, вот и решила зайти, побалакать, – она прошла на кухню, а Шуберт поспешил опередить её и быстро убрал в холодильник бутылку с недопитым вином, но это не укрылось от глаз консьержки.
– Шалишь, дружок? – игриво покачала она головой и шутливо погрозила Шуберту толстеньким пальчиком.
– Я… я… нет, не шалю!
– Шалунишка! А кто винцо попивает? – и она весело рассмеялась, а Шуберт густо покраснел.
– Вы же знаете, я… – начал Шуберт и замолчал.
– Что, жену потерял?
– Да.
– Ещё бы! Что-то ты стал до слёз её доводить, вон она как сегодня убежала, вся заплаканная, больно смотреть было. И что у вас там случилось? Раньше жили, как голубки, совет да любовь был, а теперь…
– О ком вы говорите? – Шуберт почувствовал, что выходит из себя, но старался держаться. – Вы о той девушке, которая ко мне приходила?
– О той девушке! – шутливо-досадливо повторила консьержка. – Ну хорошо, да, я о той девушке.
– Так вот, та девушка пытается уверить меня, будто мы женаты. Но кто этому поверит? Неужели я похож на такого дурака?
– Кто поверит? Да я первая! – всплеснула руками консьержка. – Зачем обижаешь девчонку? Она у тебя такая видная, красавица!
– Послушайте! Простите, я не знаю, как вас зовут…
– Евгения Леопольдовна, – торопливо ввернула консьержка.
– Послушайте, Евгения Леопольдовна, пожалуйста, давайте не будем разговаривать на эти темы! Я не понимаю, почему всем так хочется навешать мне лапшу на уши, но я не такой дурак! Вы что, думаете, я свою жену не помню?
– Да!
– Да что вы, в самом деле?! – воскликнул Шуберт, порывисто распахнул дверцу холодильника и одним махом выхлебал несколько глотков вина.
– Меня бы хоть угостил, – улыбнулась Евгения Леопольдовна, – сто лет не пила хорошее вино!
– Ну… я не уверен, что оно такое уж хорошее, – ответил поэт, достал их шкафа фужер и налил гостье, и та принялась смаковать его по маленьким глоточкам.
– Да, ты прав, – сморщилась вдруг Евгения Леопольдовна, – бормотуха какая-то. Теперь я понимаю, почему у тебя память отшибло, если ты этаким зельем балуешься. А это у тебя что? – она показала на листочек, валяющийся на подоконнике.
– А-а-а… это я стихи писал, и как раз вы позвонили.
– А почитай-ка!
Шуберт прочёл:

– Где же ты, моя родная?
Для тебя открыта дверь.
Без тебя я пропадаю,
Будь то Суздаль или Тверь,

Будь Париж и даже Лондон,
Будь Берлин, Мадагаскар.
Я сейчас в ночи бессонной
Пью, как будто я гусар.

Не гусар я и не воин,
Всего-навсего поэт,
И на сердце очень больно,
Что тебя со мною нет.

Я люблю тебя так сильно,
Что хочу дарить всё-всё,
Но на улице лишь ливень,
Что врывается в окно.

По нему найти тебя бы
И прийти к тебе скорей.
Где же ты, моя родная?
Для тебя открыта дверь.

– Ну ты талант! – засмеялась консьержка и захлопала в ладоши. – Смешной же ты! Сам прогнал, а теперь убиваешься!
– Я не прогонял мою жену! – воскликнул Шуберт и убежал в комнату, не желая, чтобы Евгения Леопольдовна увидела, что он заплакал, но она тут же последовала за ним.
– Э, дружочек, ну прости дуру, если обидела чем! Ну не хотела я.
Шуберт отнял руки от лица и внимательно посмотрел на гостью.
– Э, что-то я притомилась, да и бормотуха твоя уже бурлит в животе, – хихикнула консьержка.
– Давайте я вас провожу! – живо откликнулся Шуберт, который только и ждал, когда же она уйдёт.
– Нет, милок, мне что-то даже до будки моей тяжело дойти, хоть она на первом этаже. Я тут у тебя устроюсь, уж больно мне нехорошо… – она легла поперёк кровати и тут же захрапела.
– Евгения Леопольдовна! – растерянно пробормотал Шуберт, не зная, что предпринять. – Евгения Леопольдовна! А как же я?
Он пошёл в кладовку в поисках старенькой разваливающейся раскладушки, которую до сих пор так и не выбросили, попытался оттащить её от стены, но она как будто прилипла. Тогда поэт вздохнул и побрёл на кухню. Там он сидел, опёршись щекой на ладонь, а когда заснул, упал на пол и так и проспал всю ночь на полу.