Крыло бабочки

      Детям войны посвящается

      Евгения Ивановна была родом из Белоруссии. После окончания медицинского института она по распределению уехала в город N-ск, работала в районной больнице акушером-гинекологом. Невысокого роста, чуть полноватая, голубоглазая, светловолосая, с легкими завитками на короткостриженых волосах, отличалась Евгения Ивановна от местных молодых женщин ее возраста волевым характером и манерой говорить коротко, словно отрубая фразы острым ножом.   
      Все в районе ее знали и уважали. Женщины-роженицы не сомневались, что успешно разрешатся от бремени, если оказывать акушерскую помощь будет Евгения Ивановна. Она могла пройти пешком пару-тройку километров, меся непролазную грязь резиновыми сапогами, чтобы принять роды. Ей ничего не стоило отчитать районного начальника за то, что роженицы не могут из-за бездорожья вовремя приехать в родильный дом и рожают в дороге.
      Я знала ее с раннего детства и звала – тетя Женя. Мы были соседями, жили в деревянном двухэтажном доме. Тетя Женя всегда была занята работой. Часто среди ночи за нею приезжала машина скорой помощи. Мне, юной школьнице, она казалась тогда внешне суровой и строгой. Спустя годы я приехала в родной городок в отпуск, и   мы случайно встретились.   Евгения Ивановна пригласила меня «зайти попить чайку». Я с радостью согласилась.
      Мы сидели за большим круглым столом на веранде, пили чай из больших, разрисованных розанами, чашек и разглядывали пожелтевшие от времени фотокарточки в старом бархатном альбоме. Вспоминали добрым словом наш, похожий на большой, шумный улей, дом на улице Пионерской, таких разных, но, ставших «роднее родных», соседей и закадычных друзей-товарищей из моего далекого детства. В этот теплый летний вечер Евгения Ивановна поведала мне удивительную историю, раскрывающую тайну ее прошлого. И тогда я, наконец-то, поняла, что за внешней суровостью скрывалась долгие годы раненая душа. Я постаралась, как могла, пересказать  ее Вам, уважаемый читатель.

      Жене было четырнадцать лет, когда началась неожиданно Великая Отечественная война, и фашисты оккупировали Белоруссию. Она жила с отцом и матерью в маленьком хуторе, состоящем из нескольких побеленных и крытых соломой хат. Все хуторские звали ее тогда просто – Женька.
      Население хутора, способное держать в руках оружие, было призвано на фронт. Мужчины, признанные не годными к военной службе, ушли партизанить. Женькин отец тоже ушел в леса воевать с оккупантами и был убит в одной из перестрелок. В хуторе осталось несколько древних стариков, да бабы с ребятишками. У матери их было четверо, четыре голодных рта – мал, мала, меньше.
      В один из летних вечеров Женька сидела на широкой лавке у маленького раскрытого настежь оконца. Легкий теплый ветерок, ворвавшийся в окно, принес долгожданную вечернюю прохладу и умиротворение. Вставив босую ногу в петлю, она качала зыбку, в которой, вольно раскинув ручки и мирно сопя, почти уснула маленькая сестренка. Младшие братья-погодки, набегавшись и умаявшись за день, спали на полатях. Со двора доносились привычные с раннего детства звуки.
      Куры угомонились на своих насестах. Тихо в курятнике, и лишь петух изредка сипло вскрикивает во сне. Слышно, как корова, вздыхая, жует в хлеву свою нескончаемую жвачку. Лишь веселые, быстрокрылые ласточки-касатки, стремительно носятся в розовеющем вечернем небе и нарушают привычную тишину деревенского вечера своим писком. Они то и дело ловко ныряют под карниз дома. Там, на деревянных стропилах соломенной крыши находятся их маленькие и опрятные жилища, из которых то и дело раздается радостный писк птенцов, перекликающийся с мерным говором встревоженных ветром деревьев, легким скрипом вершины тополя, растущего возле хаты. Откуда-то с из травы слышится пение одинокой цикады. Из огорода доносится бряканье ведер и плеск воды. Это мать поливает огородные растения, опустившие от дневной жары свои подвявшие листья.
      На Женьку напала необоримая дремота. Она уже начала сонно клевать носом, как вдруг с другого конца хутора послышался, постепенно нарастая, ровный гул голосов, крики команд и слаженный топот десятков сапог. Женька, вздрогнула, очнулась от дремоты, все еще не понимая, что происходит, зевнула и потянулась. Она высунулась наружу, собираясь прикрыть створки окна, и увидела невдалеке от хаты людей в серой военной форме. Они шли по улице, поднимая сапогами облака мелкой серой пыли, выкрикивая что-то  на непонятном языке. Внутри вдруг все похолодело от жуткого предчувствия беды. "Немцы!" - молнией пронеслось в голове.
      Отпрянув от окна, Женька испуганно прижалась к стене и снова наискосок выглянула в оконце. Она услышала, как скрипнула калитка и увидела, как во двор вошли двое.   Осмотревшись по-хозяйски, они не спеша пошли в глубь двора. Через минуту раздалось истошное кудахтанье напуганных кур, взлаяла и жалобно заскулила собака. Раздался какой-то шум и звуки перебивающих друг друга голосов, среди которых Женька узнала звуки встревоженного голоса матери. 
     Очнувшись от минутного оцепенения, стараясь не шуметь, она выбралась через заднее оконце хаты в сад и, пригнувшись к самой земле, пробралась в палисадник. Сжавшись в комок от страха, девочка затаилась в густых кустах, не в силах унять дрожь и бешено стучавшее сердце.  Зашуршала трава, и мимо ее ненадежного укрытия,   промелькнули  босые, перепачканные в огородной земле ноги матери, за ними протопали пыльные солдатские сапоги. Женька, чуть приподняв голову и глядя сквозь ажурную вязь листвы, увидела, как  один из солдат с силой вытолкнул сопротивляющуюся мать за калитку. Та споткнулась от  толчка, но устояла на ногах. Солдат шел следом, ведя за недоуздок, надетый на голову, тяжело ступающую корову Зорьку. Следом за ними, шаркая подошвами сапог, прошагал второй немец. Женька успела рассмотреть широкие кисти рук, крепко сжимающие когтистые лапы безголовых куриных тушек. Темная, густая кровь капала крупными бусинами на траву, оставляя рубиновый след.
      Гортанные крики, звуки родной и чужой речи, разноголосый хор визжащих, лающих, мычащих животных – все смешалось в один непрерывный звук. Солдаты скучили людей и повели на их окраину хутора. Женька, прячась за стволами деревьев, ныряя в кусты, стала осторожно пробираться следом.
      Остановились на краю сжатого житного поля. Снопов на нем не было – их недавно отвезли на колхозное гумно для обмолота. Из своего зеленого укрытия Женька увидела, как фашисты выстроили  беспомощных людей небольшой цепочкой.  Девяностолетний немощный старик не мог стоять и сидел сгорбившись на земле.
Солдаты по команде  построились в шеренгу. Вперед вышел переводчик и на ломаном русском языке обратился к беспомощным людям. 
- Знаете ли вы, где прячется партизанский отряд? – спросил он.
Люди стояли молча, лишь плакали маленькие дети, уткнувшись в подолы юбок своих матерей, а старшенькие, испуганно озирались по сторонам. За их спинами на дальнем конце поля высился сплошной стеной лес. Где-то там, в лесной чаще находился партизанский лагерь.
      - Напрасно не признаетесь. Вам же хуже будет, а партизанам никуда не уйти. Если не дадите показаний, вы и ваши семьи будете расстреляны как пособники, - увещевал народ переводчик.
      Женька не видела лиц людей, но почувствовала страх, испытываемый каждым из них. Ее сердце забилось так сильно, что казалось, оно сейчас вырвется из груди.  Люди обреченно стояли под прицелами автоматов. Прозвучала резкая немецкая команда, раздалось несколько коротких автоматных очередей, скосивших людей, будто колосья. Среди убитых была и мать. Женька зажала рот руками, чтобы удержать едва не вырвавшийся крик. Фашисты добили раненых выстрелами в голову и направились в сторону деревни.
      Задыхаясь от страха и едва сдерживаемых рыданий, девочка стала огородами пробираться к своей хате. Она не чувствовала ни хлестких ударов веток, ни крапивных ожогов. В этот момент Женька думала лишь о том, что в зыбке, подвешенной к матице, спит ее крохотная сестренка, а на полатях – два младших братишки.

      Фашисты шли по деревне с факелами и поджигали соломенные крыши хат, сараи, полные дров. Столбы пламени взмывали к небу и обрушивали вниз море огняя и едкого дыма. Девочка, пробравшись к своей хате, увидела, что ее левая половина еще не горела, только струйками из-под крыши просачивался черный дым. Она быстро влезла через окошко внутрь. Голова закружилась от жары и дымного воздуха, но Женька почувствовала себя сильной и смелой. Под потолком горницы клубился разорванными клочьями едкий серый дым, - только внизу, около пола дыма почти не было.  Женька, нагибалась  и касалсь руками пола, чтобы не задохнуться в дыму. Она в несколько шагов добралась до зыбки, из которой раздавался  детский плач.
      Сестренка беспомощно корчилась, ее бледное личико было засыпано копотью.  Зыбка уже слегка дымилась откуда-то снизу. Женька выхватила из зыбки плачущую девочку вместе с тлеющим одеяльцем. На потолке узкою полосою вспыхнул огонь и осветил все вокруг. Вслед за этим запылала матица и обдала Женьку нестерпимым жаром. Девочка увидела забившихся в угол братьев. Они сидели на полу, прижавшись друг к другу, и беззвучно плакали.  Женька резко прикрикнула: «Быстро за мной!» Мальчишки перелезли через подоконник и выбрались наружу. Сгустившийся дым, вырвавшись в распахнутое окно, мешал дышать и душил. Женька почти кинула на руки братьям пищащий сверток и, совсем уже задыхаясь от дыма,  вылезла следом. 
       Не успв отдышаться, они бросились прочь от горящей хаты.   Женька вспомнила про погреб, расположенный в другом конце огорода. Его перед самой войной вырыл отец. Туда ссыпали на хранение выкопанную в конце лета картошку. Девочка с ребенком на руках, не оглядываясь и не пригибаясь, побежала между еще неубранными картофельными боровками к спасительному погребу. Следом за ней, спотыкаясь, бежали перепуганные насмерть мальчишки. Там они и схоронились.
        Ночевать пришлось на  кучке картошки, которую они с матерью уже успели выкопать и спустить в погреб. Малышка, устав плакать, наконец-то заснула. В погребе было холодно. Братья, притулившись друг к другу, чтобы согреться, забылись тревожным сном. Женьку колотил озноб, и она долго не могла заснуть.  Прижимаясь к братьям, чтобы хоть как-то согреться, Женька долго смотрела в темноту. Слабый отблеск пожара проникал внутрь через щели неплотно прикрытой дверки. Мысли ее были смутные и неопределенные. Перед глазами одна за другой вставали то радостные, то страшные картины прожитого дня. Откуда-то из темноты возникли и растворились родные лица матери и отца. На рассвете она, незаметно для себя уснула, истомленная своими напрасными думами.

      Дети проснулись от шума, доносившегося снаружи. Малышка заплакала. Плач был хныкающий, негромкий, но выдал их укрытие. Послышалось лошадиное ржание и мужской окрик. Крышка погреба с грохотом распахнулась и дети, жмурясь от яркого света, увидели чье-то лицо. Это был немецкий солдат.
      - Nach oben! Schnell! Schnell!  – громко приказал он, показывая жестами, что нужно вылезать наружу. Женька, одной рукой держа сверток из которого раздавался слабый писк, а другой цепляясь за ступеньки лестницы, выбралась из погреба. За ней следом вылезли испуганные и перепачканные сажей братья. Озираясь испуганно по сторонам, Женька увидела лошадь, впряженную в телегу. Посмотрев на девочку печальными, добрыми глазами, лошадь всхрапнула и подняла голову.  Втянув ноздрями воздух, пропитанный едкой гарью, она хлестнула себя по лоснящемуся крупу хвостом, отгоняя надоевших мух.
       Невдалеке копошились люди в военной форме. Это  были солдаты немецкой интендантской части, искавшие в погребах заготовленные на зиму продукты.  Привлеченные окриком своего товарища, они подошли не спеша, и, не обращая внимания на испуганных детей,  начали что-то оживленно обсуждать. Взяв с телеги пустые пыльные мешки, двое полезли в погреб. Вскоре отуда послышался призывный крик. Солдат, стоявший возле телеги,   подошел к двери погреба и нагнулся вниз. Кряхтя от натуги, он вытащил бугристый мешок, полный картошки. Крепко завязав конец мешка бечевкой, он рывком поднял его на телегу.
       Закончив укладывать мешки, солдат жестом приказал детям взобраться на телегу и хлестко ударил кобылу вожжами по крупу. Телега заскрипев, медленно тронулась с места и затряслась на кочках. Выехав с картофельника, лошадь неспешно пошла  вдоль пожарища, которое еще недавно было тихой деревенской улочкой.  На месте хат дымились головешки, среди которых торчали черные трубы печей. По обеим сторонам дороги сиротливо качали обгоревшими черными ветками вишни и сливы. 
       Наконец-то пожарище осталось позади, и дорога запетляла среди полей, окаймленных вдали полосой темного леса. Девочке был безразличен занимающийся день, все запахи, звуки, разноцветные пятна спелого лета. Неожиданно немец заговорил с Женькой, как будто пытаясь ей что-то растолковать на своем непонятном наречии. Она, напряженно вглядывалась в его лицо, пытаясь понять, что ему нужно. Удерживая вожжи одной рукой, другой он принялся расстегивать пуговицу на нагрудном кармане и вскоре извлек оттуда измятый клочок бумаги. Это была маленькая фотокарточка. Он посмотрел на изображение, и на его деревянном лице появилось что-то похожее на  улыбку. 
      - Meine tochter, - сказал он и протянул фотокарточку Женьке. С потускневшего потертого снимка на Женьку задумчиво смотрела девочка-подросток. Немец спрятал фотографию в карман, пошарил рукой в мешке, лежащем на телеге, и протянул Женьке краюшку хлеба. На  окраине леса немец остановил лошадь.  У одинокой сосны, сбившись в кучки, сидели на траве выжившие после карательной операции люди. Немец помог детям слезть с телеги. Легонько подтолкнув Женьку в спину, он показал рукой вперед, в ту сторону, где располагались пленные и тихо произнес: «Gehen sie dorthin».
      Дети повиновались и пошли к сидящим под деревом людям, которых охраняли немецкие солдаты. Братья опустились на траву и испуганно прижались друг к другу. Малышка плаксиво заныла, не в силах плакать. Женька села, устало вытянула ноги, положив ребенка на колени.  С опаской озираясь по сторонам, она вынула из-за пазухи краюшку хлеба и разломила ее на две части. Большую часть она спрятала обратно за пазуху.
      Дети жадными взглядами следили за руками старшей сестры.  Немного поев, они прижались друг к другу и притихли.  Вскоре детей начала мучить жажда. У малышки начался жар. Сил плакать у нее уже не осталось, она лишь судорожно всхлипывала. Развернув одеяло, Женька увидела на теле девочки вздувшийся волдырь от ожога. Чья-то заботливая рука протянула фляжку с водой и несколько влажных и прохладных на ощупь листочков подорожника. Женька осторожно приложила их к месту ожога. Отвинтив крышку, девочка хлебнула из фляжки воды, и дала сделать по несколько глотков братьям. Смочила водой запекшиеся губы сестренки.

      Прошел день, и за ним прошла ночь. Ранним утром со стороны леса раздались частые винтовочные выстрелы и автоматные очереди. Женька, закрыв собою сестренку, упала ничком на землю, рядом с ней, уткнувшись лицом в траву, лежали братья.  Свист пуль, раздающийся со всех сторон, прогнал прочь все мысли, кроме одного страстного желания – выжить. Наконец-то стихли последние выстрелы. На этот раз партизаны смогли пробиться и спасти людей.

      В партизанском лагере люди с трудом отходили от происшедшего. Измученных долгим переходом детей накормили и уложили спать. Какая-то женщина взяла из рук уставшей Женьки завернутую в грязное тряпье малышку и стала перепеленывать ее. Маленькое личико сморщилось от боли, и малышка заплакала. Под  тряпьем на спине девочки алел воспалившийся ожог.  Женька, сквозь закрывающиеся от сна, отяжелевшие веки видела, как женщина, бережно накладывала повязку с какой-то мазью. Шли дни, и рана от ожога постепенно затянулась. На ее месте остался розовый шрам, который по форме напоминал крыло бабочки.
      Все то время, пока они находились у партизан, женщина помогала Женьке ухаживать за сестренкой, кормить ее. Они познакомились, и Женька узнала, что зовут ее Валентина. Она жила в селе Знаменском, располагавшемся в четырех километрах от их хутора. Женька до войны ходила туда в школу-семилетку. Тетя Валя рассказала, что работала в сельсовете. Слушая ее рассказ, Женька мысленно увидела большое серое здание, над крыльцом которого в любую погоду трепетал красный флаг, и вспомнила, как однажды ждала на крыльце сельсовета мать, зашедшую туда по каким-то своим делам. 
      Через две недели с Большой земли прилетел самолет. Всех женщин и детей было решено отправить в тыл. Самолет летел в бездне ночного неба. Женька видела в темноте белые лица женщин и детей с испуганно ждущими взглядами. Все боялись обстрела. Когда колеса самолета запрыгали по неровной земле, Женька облегченно вздохнула.
      На аэродроме их встречали люди в военной форме. Они посадили всех беженцев: детей и взрослых, в кузов грузовика и куда-то повезли. Трясясь в кузове, Женька смотрела на утреннее голубое небо, на зеленый купол из веток над головой. Ветер свистел в ушах, и ей слышалось в его шуме: «Живы, живы, живы…»
      Вдруг, наклонившись к самому Женькиному лицу,  тетя Валя торопливо заговорила:
      - Послушай, милая,  не знаю, поймешь ли ты меня. Одна я осталась на всем белом свете. Муж, сын… И могилок теперь не сыскать. А у тебя  есть братья. Отдай мне девочку. Я к ней как к родной привыкла, ей со мной будет лучше. Ее с тобой не оставят, отправят в дом малютки.
 Женька, слушая ее горькую повесть, вдруг почувствовала невероятную усталость и пустоту. Она протянула тяжелый сверток женщине. Та бережно взяла спящую девочку на руки. Тетя Валя вместе с малышкой осталась на каком-то сонном полустанке, а Женька и братишки поехали дальше, навстречу своей судьбе. Их привезли в детский приемник-распределитель и, из-за разницы в возрасте, направили в разные детские дома.

   
      После войны Женька поступила в медицинский институт. Она прекрасно училась и специализировалась на акушерстве и гинекологии.  Но одна мысль не давала покоя: «Где дети и что с ними?» Девушка начала поиски, которые вскоре увенчались частичным успехом. В одном из подмосковных детских домов она нашла своих уже повзрослевших братьев. Но никак не удавалось отыскать следы сестры.
      Однажды Женька разоткровенничалась со своей однокурсницей и соседкой по общежитию Машей Кругловой, в деталях рассказав ей свою грустную историю. Не видевшая ужасов оккупации, Машка, неподвижно замерев, слушала горькую быль. Через какое-то время девушка поехала в родной волжский городок на летние каникулы. Быстро пролетело лето, и подруги снова встретились. Маша рассказала Женьке, что приехав домой, поделилась ее историей со своей мамой. Та работала в районном ЗАГСе и вспомнила, что в их городке живет женщина, приехавшая во время войны с территории оккупированной Белоруссии. У нее была дочка, по возрасту подходившая под описание, данное Женькой. Немедля ни минуты, девушка собралась в путь. До городка добиралась на маленьком речном пароходике, любуясь с палубы осенними волжскими пейзажами.  Остановилась Женька у Машиной мамы, которая и подсказала заветный адрес.
      На следующий день Женька отправилась туда. Подойдя к небольшому, пахнувшему свежей краской голубому дому, девушка увидела, как открылась калитка.  Из двора навстречу Женьке выехала на велосипеде девочка лет семи-восьми. Посмотрев ей в лицо, девушка, сразу поняла – это она, ее сестра. Девочка была точной копией покойной матери.
В смятенье Женька ходила по дощатому деревянному тротуару, не осмеливаясь войти в калитку. Но вот она увидела, как к дому торопливыми шагами подходит женщина. Женька устремилась навстречу и сразу же узнала ее. Время и тяготы прожитой жизни наложили на ее лицо неизгладимый отпечаток, печаль и усталость поселились в ее глазах. Бросив на Женьку изучающий взгляд, женщина в тот же миг изменилась в лице, словно легкая рябь от порыва ветра пробежала по речной глади. В ее больших темных глазах Женька уловила  тень испуга. Но женщина тотчас же овладела собой и взялась за щеколду калитки.
      - Валентина, здравствуйте? Вы, наверное, меня не узнали? Я - Женя, Евгения... Вспомните: партизанский отряд, самолет... Помните, как мы на самолете в тыл ночью летели?
Женщина на доли секунды потерявшая самообладание, в считанные мгновения овладела собой и наигранно, удивленно подняла брови.
      - В каком отряде? Вы, девушка, наверное, меня с кем-то путаете.  Отродясь я на самолете не летала. Ошиблись вы, -  наигранно спокойно сказала она, стараясь не выдать волнение.   
      - Уходи-ка ты, милая, подобру-поздорову. Иди-иди, нечего тут стоять, - тихо, но с угрозой в голосе сказала она, неожиданно перейдя на "ты".  Взмахнув рукой, будто отгоняя назойливую муху, и, сделав решительный шаг вперед, Валентина попыталась войти в калитку. Но Женька, удерживая щеколду, повысила голос и невозмутимо продолжила:
      - Ведь вы же меня узнали. Я же вижу, что вы меня узнали, тетя Валя! – уверенно глядя в глаза женщине, сказала она. Та беспокойно посмотрела по сторонам. Увидев распахнутые окна соседнего дома, она замерла на минуту, затем, будто что-то вспомнив, резким движением разжала руку девушки и, открыв калитку, кивнула головой, приглашая Женьку войти во двор.
      В доме было прохладно и чисто. По тому, какая мебель стояла в комнатах, Женька поняла, что хозяева не бедствуют. Женщина указала на стул. Женька опустилась на самый краешек, тетя Валя присела напротив. В комнате повисла тягучая тишина. Только было слышно, как муха бьется об оконное стекло. Пауза затянулась, но неожиданно женщина заговорила.
      - Ты зачем приехала? Что тебе надо? Что ты кричишь на всю улицу, как заполошная! Соседи, наверное, услыхали, - торопливо и сбивчиво заговорила она.
      - Я приехала повидать свою сестру! – упрямо произнесла Женька.
      - Ну, хорошо, давай спокойно все обсудим. Так! Про какую сестру ты говоришь?
      - Девочка маленькая, я ее только что видела. Она из калитки выезжала на велосипеде.
      - Да что хоть ты придумала, с чего ты взяла, что она тебе сестра?
      - Я как только увидела, так сразу и узнала - вылитая мама.
      - Говорю тебе, ошиблась ты, может с кем-то перепутала, - продолжала настаивать женщина.
      - Это дочка моя, Варюша. Все знают, вся наша родня. Мы тут давно живем. Дочка в школу ходит. Во второй класс нынче пошла.  А ты, значит, сестру свою ищешь...  Понимаю. Много людей раскидала война по белу свету. Многим она жизнь искалечила. Но не туда ты приехала искать. Ошиблась ты.
      Не смотря на то, что женщина говорила спокойным, ровным голосом, Женька все же заметила, каких усилий ей стоило сдерживать себя. Девушка вцепилась похолодевшими пальцами в сиденье стула и, с уверенностью в голосе, ответила:
      - Тетя Валя, я, конечно, понимаю, что немало лет прошло, что ничего уж не вернешь назад. Но  мне-то как  жить с этим?  Думаю все время только об одном: где-то живет родная мне кровинка и ничего обо мне не знает. А то, что она моя родная сестра, я в этом уверена и кому угодно докажу! Это доказательство никакое время не уничтожит.
      - Какое доказательство? Ты о чем? - удивилась женщина.
      - Я знаю точно, у нее на спине должен быть шрам от ожога в форме крыла бабочки. Если это не так, я сразу же уеду. Посмотрю только и уеду.
      После этих слов Валентина как-то сразу поникла. Женька с волнением наблюдала за ней. Взгляд Валентины сделался отрешенным, словно она вспоминала что-то другое, более важное.
      Вдруг женщина резко встала и решительно подошла к комоду. Выдвинув ящик, она достала увесистый сверток и протянула его Женьке:
      - На, тут все, что у нас есть, копили на пристройку. Все возьми, только уезжай. Прошу тебя, уезжай.
      Женька посмотрела на увесистый сверток и опустила голову. Она сидела на стуле, ссутулившись, судорожно сжимая руки так, что костяшки пальцев побелели. Дрогнувшим голосом, начисто лишенным былой уверенности Женька произнесла:
      - Зачем вы так, тетя Валя. Я не за этим приехала. Вы поймите, ведь она моя родная сестра и должна об этом знать!   Подняв голову, Женька встретилась с глазами, полными боли и тоски. Валентина заговорила взволнованно, но убежденно.
     - Ты пойми, глупая, ведь девочка даже не догадывается, не знает ничего. Она знает только то, что я - ее мать, а она - моя дочь. Послушай, ты же все разрушишь. Зачем? Что ты можешь ей дать, подумай?  У тебя все еще впереди. Будет и любовь и семья. Своих детей нарожаешь. А у меня никого ближе и роднее ее нет, и не будет.Я прошу тебя – уезжай.


      В этот момент дверь распахнулась, и в комнату вбежала девочка. Столько радости было в ее широко распахнутых наивных глазах, что Женьке на миг показалось, будто в комнате стало светлее.
      - Мамочка, я по тебе уже соскучилась… - звонким голосом сказала девочка и осеклась на полуслове, увидев незнакомую гостью. Девочка вопросительным взглядом посмотрела на мать, почувствовав что-то неладное, подошла и прижалась к ней. Валентина обняла ее рукой и с лаской в голосе сказала:
      -  Знакомься, Варенька, это тетя Женя. Она к нам в гости приехала. Я ее совсем заговорила, вспоминали про военные годы. Я ее маму знала. Да что это я все болтаю: соловья баснями не кормят. Давай на стол накрывать, Варюша. Сейчас пить чай будем, я и баранки купила. 
      Девочка, наивно и доверчиво заглядывая в лицо матери, начала доставать из застекленного шкафа чашки, поставила на стол стеклянную, изумрудного цвета вазочку с клубничным вареньем. Звяканье чайных ложек и веселый звон посуды наполнили комнату приятной музыкой. Мать ушла за цветастую ситцевую занавеску, и вскоре оттуда раздалось шипение закипевшего самовара. Немного успокоившись, Женька наконец-то разглядела комнату: солнечные пятна на крашеном охрой полу, блики и отражения на стеклах шкафа-горки, побеленный бок русской печки, диванчик с круглыми валиками подлокотников у окна, над ним – полка с книгами, на подоконниках – ярко-красные герани и бархатные вишневые цветы-гребешки, вязаная крючком салфетка на столе, зеркало над комодом, полосатые домотканые половички. Все в комнате сверкало чистотой и наполняло ее особым теплом и уютом.
      Варюша сидела за столом, спиной к окну, положив голову на скрещенные руки, и с любопытством поглядывала на молчаливую гостью. Солнечный луч пробрался в окно и, играя с ее кудряшками, создал мягкий и нежный ореол вокруг маленького личика. Глядя на милое и такое родное лицо сестры, она вспомнила свою мать: ее вьющиеся на висках волосы, голубые с веселой искоркой глаза, звонкий смех, теплые ласковые руки.
      У Женьки к горлу подошел ком, захотелось плакать. Она отвела глаза от лица девочки и стала разглядывать картину в золоченой рамке, висевшую над одним из окон. Это была репродукция картины «Рожь» художника Шишкина: тучные колосья под тяжестью спелых зерен гнутся к земле, среди бескрайнего золотого моря – голубые точки васильков, извилистая полевая дорога, украшенная ромашками, мохнатые лапы сосен. Женька вспомнила и житное поле, и лес на краю, и тот страшный вечер, заставивший ее раз и навсегда распрощаться с беззаботным детством и всем тем, что она так сильно любила.  Чувствуя, что сейчас разрыдается, девушка встала со стула и, обращаясь к девочке, сказала дрогнувшим голосом:
      - Ну, мне пора, Варюша, а то на пароход опоздаю. Спасибо вам с мамой за все… За гостеприимство спасибо... Как говорится – в гостях хорошо, а дома лучше. Чай мы в другой раз попьем. Женщина вышла из-за занавески, украдкой вытирая слезы. Они в последний раз обменялись взглядами. В глазах Женьки читалось понимание и сочувствие, в глазах Валентины – боль и отчаянная решимость. Женька медленно подошла к девочке, погладила рукой ее нагретую осенним солнышком макушку. Наклонившись, она осторожно взяла в ладони лицо девчушки и поцеловала ее в курносый, усыпанный веснушками нос. Та в недоумении посмотрела сначала на мать, потом на Женьку.
      - Тетя Женя, а вы приезжайте к нам еще. Мы с мамой любим, когда к нам гости приходят, - прощебетала она и, вопросительно посмотрев на мать, спросила, словно уточная так ли это: «Правда, мама?» Та грустно улыбнулась и кивнула в ответ головой. Женька бросила на нее прощальный взгляд и решительными шагами направилась к двери.

      Она шла на пристань не оглядываясь. Осень засыпала все вокруг золотой листвой. Листья тихо кружились в воздухе и ложились под ноги. Желтый березовый лист опустился на рукав пальто. Женька задумчиво посмотрела на него.
     - Крыло бабочки, - обращаясь к самой себе, сказала она и оглянулась – не услышал ли кто.
На душе у девушки было немного грустно, но светло и спокойно. Она точно знала, что дом, выкрашенный голубой краской, стал для ее сестренки навсегда родным.      

                2017 г.