Нечаянное воскрешение. посвящается моему деду

    Реальная история  из жизни  и смерти моего дедушки Грязева Павла .


Нечеловеческих размеров домовина сиротливо подпирала стену добротного дома. Высотой она почти достигала крыши. Странности начинались уже здесь: несколько раз гроб внезапно падал оземь, хотя не было ни ветерка. Осенний зной бабьего лета лишь слегка колыхал раскаленный воздух. Казалось, домовина отчаялась верить в то, что станет местом обетованным для вновь  преставившегося Павла Грязева,  сорока двух лет от роду.

В доме пахло ладаном. Стоял полумрак от  зашторенных окон. Едва теплились лампадки под образами. Речитативом отпевал покойного  священник Викула. У вытянувшегося на лавке тела Павла, обмытого и обряженного в белую рубищу, сонно клевали носом  три старухи. Одна из них - местная знахарка, повитуха и колдунья- Демьяниха -нервно вскидывалась лишь тогда, когда надоедливая муха звенела в воздухе, одолевая покойника. Обмахивала труп рушником.

        Необъяснимые странности нагнетали обстановку, они тревожили и рождали страх. Свечи и лампадки вдруг начинали трепетать, чадили и с треском гасли, как от дуновения ветра. Окно вдруг со звоном распахивалось, хотя воздух был неподвижен и ласков, каким бывает лишь бабьим летом. Как будто фантастический дух витал в пространстве и холодил сознание. Странным было и то, что тело умершего не издавало характерного, приторно-сладкого трупного запаха, хотя жара достигала тридцати градусов, и смерть наступила более суток назад.

Эта кончина не была неожиданной. Павел уже давно таял и угасал от таинственной хворобы. Приступы смертельной усталости, дремота, сон настигали его в самый неподходящий момент, как-то: за столом во время еды или в нужнике. И тогда страдалец заваливался набок и погружался в тяжелый сон, который мог продолжаться и несколько минут, и несколько часов. Последние месяцы он отказывался принимать пищу. Все жители села Угрюмовки Рязанской губернии знали, что Павка Грязев не задержится долго на этом свете.

        Марийка сидела у изголовья почившего мужа ,и ей было страшно. Она шепотом читала девяностый псалом «Живый в помощи…» и неотрывно смотрела на плотно зашторенные темные провалы глазниц, на  точно склеенные  веки мужа. Особенно ужасали впалые щеки и проваленные виски с острыми углами. Чресла Павла были почти бесплотны. Лишь выдавалась крупная породистая черная голова да огромные ступни ног, вздыбившие белый погребальный саван.

        Марийка была красавицей, и долгая болезнь - смерть мужа не могла заглушить в ней цветение жизни. Черный ажурный плат с шелковыми кистями, по-бабьи до бровей повязанный треугольником, лишь оттенял  овал лица и красоту удивленно распахнутых васильковых глаз, которые, попадая в отблеск свечи, вдруг вспыхивали огнем, обнажая неуемную внутреннюю энергию и жизненные силы. Красил ее и по-рязански уютный, быстрый говорок с округлостью фраз и неизъяснимым колоритом.

Вдруг глубокое черное веко Павла дрогнуло, с трудом расклеилось и туманно дико, не узнавая, взглянуло на Марию из тьмы вечного сна. В ужасе она вскрикнула, закрыла лицо руками и подумала, что это ей просто показалось, ведь он так любил пугать ее, подшучивая. Но длиннопалая истонченная рука его, как в смертной судороге, описав полукруг, ударилась о лавку, брякнув костями.

Случился невообразимый переполох. Первая сплетница в деревне - соседка Пелагея хлопнулась в обморок. Бабки мгновенно проснулись и неистово закрестились. Молодой поп Викула  оборвал молитвенный речитатив на полуслове и словно онемел. Колдунья Демьяниха  взвизгнула: «Нечистая сила!»
Немедленно был призван земский доктор. Павел снова не подавал признаков жизни, и, казалось, помер. Но приставленное ко рту и носу зеркальце через некоторое время покрылось слабой испариной, указывая на робкие признаки жизни. «Летаргический сон», - так непонятно для жителей обозначил мнимую смерть и воскрешение Павла доктор.

        Деревня клокотала и неистовствовала как бурлящий чан с кипятком от невероятных слухов и домыслов. Ожидаемая смерть Павла так не встревожила жителей деревни, как его нечаянное Воскрешение!

  «Ох, бабоньки, я сама аж обмерла, когда он на меня вытаращил свой глазище и лапой хотел схватить!»-тарахтела у колодца Пелагея.
Бабы мелко крестились и осаживали ее пыл:
        »Это он тебя, как муху, хотел прихлопнуть, чтоб язык-то укоротить. На Марийку-то чаво несешь напраслину?!» Соседка Палашка не любила Марию за красоту и ревновала к ней мужа.

«Да вы погляньте -то на нее! Она-то Павку со свету сживала, она! Глазищи - то у нее бесовские. Как глянет - так огнем полыхнет! Тут нечистая сила замешана!»

  «Точно, бабы - как шнурок  в ботинке, сновал между товарками вездесущий и никчемный пропойца и бездельник Тимошка - надоть их на кострище  сжечь! Энто Он их наказал -

 и грязный корявый палец его с обломанным ногтем, точно карающий перст, взмывался к небу и тут же грозил баба:

            Не заплатили они мне намедни-вот и поплатились, мобудь, за энто. Нельзя блаженного заобидеть -лучше чарочку бы подали..»

«Энто ты-то у нас святой да блаженный?!»-
 Пелагея возмущенно чуть не огрела его коромыслом. Сударки дружно загалдели:»

           Сгинь, сатана, изыди!»-

Тимошка предусмотрительно ретировался.

Дремуче-седая,  словно замшелый лесной пень, колдунья Дементьиха степенно и важно раскидывала карты страждущим выведать первопричину и последствия невиданного, фантастического случая. Карты испуганно порхали по столу, как всполошенная стая птиц, и,  ведомые искусной рукой, моментально собирались воедино.И всякий раз кряжистая рука судьбины торжествующе являла миру все тот же зловеще - черный туз пик.

«Ох, не к добру энта, милаи мои! Отойдет все одно Пашка. И нам всем энта дурной знак. За грехи – то наши пострадаем. Хоть бы мора  скота не было или голодомора, или хворости какой, или вражина  заморский объявится.»

      Так неутешительно гласом оракула вещала прописн ые истины вездесущая и всеведущая Дементьиха.

Тревожная весть  лавиной захлестнула окрестности. Огромная домовина стыдливо пряталась на задворках дома, на задворках человеческой памяти. Таилась до поры до времени. У подворья Грязевых было столпотворение. Иные прибывали издалеча взглянуть на таинственно воскресшего. Жадный до зрелищ русский люд жаждал удовлетворения своей потребности.

Нескончаемо-извилистая  гусеница-вереница из любопытствующих сограждан, толкаясь локтями и выворачивая шеи, медленно вползала в душную комнату, извиваясь, огибала, алчно пожирая глазами, Павла, оставляла на белом рушнике под иконами скромный гостинец для «болезного» и, теряя части тела  или хвост из не удовлетворивших любопытства, взволнованно галдя, выползала на свежий воздух.

         -Окаяннаи! Помереть спокойно не дадут!-возмущалась Мария.

Она порхала как экзотическая бабочка  под перекрестным огнем всеобщего любопытства,  поднятая на крылья небывалым людским интересом, вызванным теперь не только ее красотой, но и чем-то не объяснимым,  таинственным, что ореолом окружало и ее, и весь ее дом, и всех его домочадцев.

  Она то смачивала мокрой тряпицей, как велел доктор, бескровные губы Павла, то поднимала тонкое черное веко его, как у девушки обрамленное длинными, густыми черными ресницами, пытаясь пробудить его. Но ни зрачки его, потусторонне синие, ни роскошно-блестящие, кустистые, соболиные брови, самые живые на всем его челе, (если бы не хворь, он был бы красавцем!) никак не реагировали на ее тщетные потуги, нарочито  рассчитанные на потребу зрителя. И Зритель немо ужасался:

       »Истый мертвец!»

      И только маленькое зеркальце, как ширмочка в руках фокусника, являло смутные признаки жизни в виде слабой испарины.


                Несмотря на омертвелую неподвижность тела Павел все видел и слышал. Душа его вдруг преобрела способность взмываться вверх, проникать сквозь препятствия и даже угадывать мысли и чувства окружающих. Откуда-то сверху он наблюдал тягостную атмосферу подготовки к погребению ,(ЕГО погребению!) и из последних сил пытался подать знак, что он жив, но все было тщетно. Измучанная земными страстями душа его билась подобно раненной птице в силках. На терзания и метания души его реагировали даже вещи - гасли свечи, дымили лампадки, падал во дворе гроб ,но люди,  живые окружающие его люди были слепы и немы!

Сознание Павла ,как на дефектной кинопленке, то темнело,то вдруг вспыхивало ярким светом, и тогда он  особенно четко, в деталях видел милый профиль Марьюшки с длинными тенями ресниц на щеках ,склонившийся над его телом, ощущал боль и скорбь ее,мрачные думы об  одинокой участи с четырьмя детьми, слышал заупокойную колыбель молитвы.Он даже осязал запах собственной смерти и тления, хотя его не чувствовали еще другие.Особенно жуткой деталью сквозь стены являлась вдруг черная домовина , зазывая и маня его. Страшный образ ее угнетал Павла, и утомленное безысходностью сознание его угасало, как на кинопленке.

          И Павел снова впадал в небытие. Но животный страх быть погребенным заживо не давал забыться ,раствориться в желанно - сладком смертном сне. Страх этот болезненным сверлом терзал живой еще мозг. Казалось, конца этим адским пыткам не будет никогда.

И вдруг в какой-то момент усилием невероятной воли, собрав остатки недюженной когда-то силы, Павел как утопающий оттолкнулся от смертельного дна и вынырнул на мгновение из небытия, так напугав  окружающих. Все! Что-то главное он сделал! Душа его не хотела вдаваться в подробности. Она тут же позабыла обо всем. Освобожденная, она ликовала, пела, бесновалась. Словно осенний листок в воронке смерча вихрилась душа Павла, устремляясь к невиданной цели.

Ярким калейдоскопом сменялись то радужные, то траурные мгновения его земной жизни. Самые счастливые были связаны с Марийкой и родными ответвлениями ее -детьми. Самые черные - раскулачивание, скоропостижная смерть родителей, таинственная болезнь. Может это и стало причиной его непонятной хворобы

      Сколько длилость это освобожденное ликование души?! Павел пребывал в летаргическом сне порядка двух недель. Как человеческий эмбрион нежится в сладких водах материнского чрева, так и Павел чувствовал абсолютное счастье, выкинутый вертящейся воронкой в какие - то светлые плоскости, об которые он как воздушный шар ударялся, мягко отскакивал, легко и непринужденно переворачивался, неуклонно приближаясь к сияющему свету.

И вот он уже в библейской красоте. Въющиеся лианы перламутровыми змеями ласково обнимают пальмы и кипарисы. Цветущий сад пьянит благоуханием цветов и плодов. Волшебной капелью стекает с дивных горных вершин теплый водопад, под  молочными  водами  которого плещутся девы в  струящихся белых одеяниях. Мелодичный, успокаювающий глас водопада живо перекликается с райскими птичьими трелями. Лесные флейты выводят свои виртуозные рулады. Сладкоголосым Орфеем вторит им серебряное журчание ручья. Необыкновенной акварельной красоты бабочки порхают над хрустальным великолепием райского сада.

И вдруг Павел видит матушку и батеньку, которые ласково простирают к нему свои руки .А чуть поодаль бабушки и дедушки и другие знакомые лица. Павел хотел тотчас  устремиться к ним. Но вдруг ГЛАЗА, большие и строго-пронзительные, явившись из богодухновенного облака, остановили его. Проницательный и ,вместе с тем,душевный голос звучал в самом нутре Павла:

-             -Не спеши,Павел. Это время -еще не твое!Ты должен вернуться и возвестить: «Каждому воздастся по делам его!»Но ты не должен говорить,что видел здесь!»

Возвращение Павла было мучительным.Так чувствует себя новорожденный,исторгнутый из благодатного и безопасного материнского чрева в жестокий земной мир.Он только что ором не огласил неприятие этого мира.После всего увиденного и прочувствованного ничто уже здесь не манило и не влекло его.Он сделал все,что было ему велено.Сил жить дальше уже не было.И Павел ушел теперь уже навсегда.


Это драматическое и фантастическое событие наложило твердый отпечаток и на характер, и на дальнейший образ жизни Марии.И миряне,жители Рязанской губернии,гонимые за свои убеждения  Советской властью,укрепились в своей вере и неукоснительно передавали ее своим потомкам.