О Пушкине

 
- Лен Лексевна, слушай, а что Пушкин - это правда наше все?

- Почему вы спросили? И почему так официально?

- Да?... Да не знаю, как–то вырвалось. У меня внук принес из школы, - и Глафира беспомощно развела руками, - говорит, Пушкин наше все! И смотрит, знаешь так… дерзко. Провокация… Я понимаю, что провокация… а как отвечать не знаю…

ЛЛ молча ждала продолжения. Они сидели на своем любимом месте, возле бани. Глафира курила свою неизменную папироску:

- Я промолчала, решила у тебя спросить… у меня нет мнения. А влезать в полемику с очевидно подкованным собеседником. Он видишь, взрослеет, тестирует слабые места.

- Ммм, понятно…  У Давлатова есть такая вещь «Заповедник», не читали?

- Нет.

- Там все друг друга спрашивают «Вы любите Пушкина?»

- Почему?

- Да там действие происходит в Пушкинских Горах. И там все делятся на тех, кто говорит о Пушкине, и тех, кто слушает о нем. Те, кто говорит, как бы элита.
 
- И что?

- Ну, когда главный герой реально начинает говорить о том, почему любит, его спрашивают, «а причем здесь Пушкин?» - ЛЛ засмеялась.

- Это плохо?

- Да как вам сказать. Нет не плохо. Да вообще, то, что они об этом говорят – уже очень неплохо. Потому что многие же даже об этом не говорят! Просто Пушкин - только повод самоутвердиться.
 
- А это не так?

- Ну, на мой взгляд – нет. Для меня – Пушкин, да, наше все. И не все даже а самое начало. Всего. Альма матер. Плохо только то, что из этого сделали общее место. Его все знают, но так формально. А многие вещи становятся штампами  из добрых намерений.

- Я знаю.

- И знаете, Глафира Андреевна, иногда это вообще единственный способ сохранить их для вечности. Пушкина проходят в школе и этим обесценивают. С одной стороны...

- Судя по пафосу, есть другая сторона, - ухмыльнулась бабушка, и укуталась в свою пуховую шаль.

- Да,другая сторона в том, что его бесценную сущность хранит штамп...

Глафира зависла. Потом повернулась к ЛЛ и попросила:

- Переведи?

- Ну вот смотрите, любой дурак знает, кто такой Пушкин - и она изобразила микрофон в руке, - кто такой Пушкин? Вы знаете кто такой Пушкин. А вы? Великий поэт! великий русский поэт! наше все! Это штамп.

- Да!

- Поэтому никто не читает. Все и так знают, верно?

- Да.

- Это и есть обесцененное штампом имя. Зато! Его учат наизусть! В школе. Переиздают собрания сочинений. И перетаскивают штамп в седующее поколение.

- Да.

- Если бы он не был "наше все" - его бы не проходили в школе и не заучивали в бессмысленном возрасте «унылая пора!...,

- Да.

- И значит, до взрослый жизни никто бы это имя не сохранил и не пронес. и не прочел бы в зрелом возрасте. А он именно поэт для зрелых людей... Я Пушкина в школе не любила, не понимала.
 
- Я его и сейчас не понимаю.

- Да нет, Глафира Андреевна, вы его просто не читали. Вам бы понравился Пушкин. Особенно вам.

- Да? прям, особенно мне?

- Да, именно вам. Он ведь очень взрослый. Он глубокий. И легкий одновременно. Он глумливый. При этом добрый, по крайней мере, не злой. У него знаете, дядька и отец были большие пошляки. При том, что и поэты тоже.
 
- Ты намекаешь, что и мне не чужда пошлость? – Глафира засмеялась.

- Нет, не это. Просто знаете, чем отличалась  поэзия до Пушкина, и после?

- Нет, не знаю, чем?

- Ну, до него русского языка, как литературного не было вообще. Знать говорила по-французски, а по-русски – только простонародье. После Петра попробовали создать литературный русский.  Получилось – не очень…

- Да? ты хочешь сказать, что можно вот так просто взять и выдумать язык?
 
- Ну, это, конечно, выглядит дерзко… Но в принципе так это и бывает…, зачем изобретать велосипед, если можно купить импортный разобрать и сделать аналогичный…

- Ну и что? говоришь, получилось не очень? Велик не подошел? - бабушка засмеялась
- Ну, вроде того, велик взяли немецкий - ответила ЛЛ в тон. Глафира выжидательно молчала. ЛЛ задумалась на минуту:

- Как бы объяснить-то, грамматику взяли немецкую… ну, там очень жесткий порядок слов, строй предложения такой тяжелый, вы Тредиаковского читали?

- Ну, разумеется! Это ж просто хобби мое! – закатила глаза Глафира.
ЛЛ засмеялась.

- Ну, Глафира, ну подождите, щас, образчик допушкинской поэзии. Тредиаковский. ОПИСАНИЕ ГРОЗЫ.

С одной страны гром,
С другой страны гром,
Смутно в воздУхе!
Ужасно в ухе!

Глафира искоса смотрела на ЛЛ, и улыбалась. ЛЛ продолжила:

Набегли тучи
Воду несучи,
Небо закрыли,
В страх помутили!

Молнии сверкают,
Страхом поражают,
Треск в лесу с перуна,
И темнеет лУна...
 
- Чувствуете, да? Такая барабанная дробь немецкой грамматики! Да?

- Ну, не знаю немецкую грамматику, но у Пушкина, конечно, стихи поприятнее, - она улыбнулась, затягиваясь своей неизменной папироской.

- Ну, в общем поверьте, немецкая  жесткость языка, плохо ложилась на нашу лексику,на мелодизм, на произношение. В общем, не подходила она нам…

- Ну-ну, и что этот мальчик придумал?

- Пушкин-то? Ну, тут тоже вопрос влияний, - ЛЛ оживилась, села поудобнее, повернулась в пол-оборота, -  их было два, даже три… У  мальчика был хороший французский,  потому что был хороший  француз, между прочим князь, помните в Онегине «…сперва мадам за ним ходила, потом мосье ее сменил»  А французский – он вообще очень гибкий язык, маневренный, легкий, масса инверсий… И в лексике и в грамматике, - и увидев, как напрягается лицо бабушки, перевела – ну, и слова,  и предложения во французском - плавные и легкие. Слова легко менять местами. В общем, французский больше подходил для русского, как эталон.
 
- Ага. И что?

- Ну, вот… Потом у него была няня - из простонародья, я думаю, не без таланта. Потому что она ему сказки  рассказывала все детство. И они ему не надоедали, на минуточку. При том, что ведь он был непоседливый мальчик…

- Да, да, я тоже слышала, что он был психованный и ногти грыз…

- Да, да, и это тоже.

- Ага. И что?

- Но там было еще одно влияние, о котором в школьной программе не принято говорить.

- Да?

- Да… Но, может быть и правильно… детям это лишнее – и ЛЛ покивала самой себе.

- Ты меня заинтриговала - сказала Глафира, - пойдем париться.

Когда они уже выбрались из парной обратно  на свежий воздух, Глафира вернулась к прерванному разговору:

- Ну, так что же там за влияние такое было, которое в школе не проходят?

- Да, как раз проходят…  Вы знаете, стоит начать учить Пушкина, откуда-то просачиваются эти скабрезные обрывки якобы пушкинских стихов, на-и-пош-лей-шего содержания!

- Да, ладно! Например…

- Ну, вы такие вещи у меня спрашиваете, Глафира Андреевна!

- Ты же сама начала…

- Ну, вот, что-нибудь « а Шарик Жучку жарит раком! чего стесняться им собакам?»

Глафира  прыснула. ЛЛ тоже улыбнулась.

- И что ты думаешь, это Пушкин? – спросила Глафира.

- Не думаю… Ну, как не думаю,… я думаю, что что-то подобное он и написал… Не конкретно это. А в принципе. В самой букве,… было написано что-то подобное. Но лучше! В смысле, может и хуже! Но именно лучше - в смысле страсти, таланта, цинизма, изобретательности. Потому что он ведь талант! А талант – он во всем талант! И в разврате тоже. Знаете, это очень хорошо написано у Тынянова. Я тут даже ничего нового не выдумываю. Он так же думал. Тынянов.

- А кто такой Тынянов?

- О! Это гений! Не читали? Рекомендую…




- Глафира Андреевна-а-а-а! Идите ужинать, мы уже только вас ждем, - прокричала из дому Викуся.

- Идем, Вика! – крикнула Глафира, - ну, побежали, а то там  Юра поди замучил девчонок…

  - Ну как вы тут? - спросили они,  вернувшись  в дом распаренные и румяные -  не заскучали без нас?





К Пушкину они вернулись только через две недели. В очередной приезд на дачу в Михайловку.

- Ты там рассказывала про Пушкина, и про его там гения…

- Гения?

- Популяризатора Пушкина, и декабристов.

- Аааа! Тынянов! И что? что я там говорила?

- Ну, что вы с ним, с Тыняновым считаете, что Пушкин МОГ написать поэму пошлого содержания.

- А, это… А почему мы об этом заговорили?

- Э-э-э-э,… ну ты говорила… про влияния…

- Ааа,… ну да! Влияния! Да… - ЛЛ мучительно пыталась вспомнить, почему они затронули такую скользкую тему, -  и что? что Пушкина на всех повлиял?

- Нет. Наоборот.

- Все,  вспомнила, Глафира Андреевна, мы говорили из чего родился литературный язык!

- Да, точно.

- Все, вспомнила… Я говорила, что Пушкин взял французскую грамматику, русскую простонародную поэтику, и…

- Вот - да, и… и… тут нас ужинать позвали, но ты успела сказать про скабрезные куски, которые дети читают друг другу, и принимают за Пушкина.

- Вспомнила, да… Вы знаете, что у Пушкина был дядюшка - Василий Пушкин? – тоже поэт, и отец его Сергей тоже был не чужд поэзии. Но поэзия эта была такого, я бы сказала, дурного пошиба. Они были светские кутилы, моты, сплетники, бабники – ну, в общем, весь спектр пороков.

- Понятно. Дурное влияние.

- Да вот знаете, нет. Не так просто. По Тынянову, так у Пушкина-отца был запретный книжный шкафчик, в котором он хранил литературу… особенного свойства  - ну,  что то вроде наших мужских журналов, тогда ведь тоже было достаточно около-литературной порнографии, и в прямом и в переносном смысле. Ну, и Пушкин,  наш Пушкин - мальчик, Александр. Он якобы получил доступ к этому запретному шкафу. И перечитал у отца всю эту запретную литературу.

- Да, что ты!!.. Какое падение!

- Глафира Андреевна, вы можете не ерничать?

- Ну, прости, и что? какие выводы мне следует сделать? В общем-то ведь ничего необычного в интересе подростка к порнографии нет.

- Нет. И я так считаю. Просто это не значит, что теперь нужно порнографию в школе преподавать!

- Так ты считаешь, что это было третье влияние? И в русскую литературу с Пушкиным просочилось порно?

- Да ну вас!! Конечно, нет!  В этом как раз и есть удивительное. Пушкин сжег этот свой опус! и нигде никогда порнографию больше не писал! При том, что Тынянов считал, что они обсуждали это с Пущиным. А мне кажется, что не только с ним, в среде мальчиков это неизбежно обсуждаемый вопрос. И потом, он мог сделать это просто для того, чтобы завоевать авторитет этой среды. А у них там был замкнутый, мужской и даже подростковый коллектив…, что значительно хуже...

- Ленка, не томи, не понимаю, к чему ты ведешь.

- Простите… Я к тому, что он, как сексуально озабоченный подросток, отдал дань этому жанру. И думаю, что сделал это блестяще!... Ну, блестяще развратно!... Но как поэт, он этот жанр преодолел и перерос.
 
- А-а, вон как!

- Ну, да. А когда человек проходит через такое испытание, он становится правдивее и смелее.  Ведь в Пушкине совсем нет ханжества, вы не обращали внимания?!
- Слушай, мне уже охота все бросить и открыть Пушкина! – заулыбалась Глафира – То есть ты считаешь, что пошлые стишки привели к высокой поэзии?

- Нет, конечно.  Просто у мальчика был какой-то гений хорошего вкуса. По крайней мере, в том, что касается языка и поэзии. И этот гений гнал его к совершенству, понимаете? А что? очень многим людям хороший вкус не позволяет делать некрасивые вещи. Мне кажется Пушкин - как раз тот случай. Он чутьем понимал про грамматику, и что французская, а не немецкая, и чуял красоту в русском-народном, и взял из этого запретного шкафа смелость писать о мучающем, о мучительном, и писать правдиво, но прекрасно, не ограничился, не унизил свое чувство  до голой порнографии, а в итоге совсем ушел от нее.

- А какие у него были отношения с отцом?

- Да как-то я ничего такого не слышала. По Тынянову, так  отец его не любил. Особенно в детстве. Он ведь был некрасивый ребенок.  Мать-то была «прелестная креолка», а сын получился очевидный негритенок. Вряд ли  отец  мог гордиться, он же был такой… светский лев, « из прежних Пушкиных»…скорее всего, мальчик страдал, не жаловался,  не просил, и тем более… Знаете, у него в «Арапе Петра Великого» очень хорошо описаны переживания ну,… вот,…черного мальчика в белой стране. И, я думаю, он так же не любил отца. Получается, что его поэзия родилась из того немногого, что он любил. Дядька француз, русская крепостная нянька, и  легкая, пьяная и дерзкая поэзия маргиналов.

- Ну, с таким багажом он бы далеко не уехал, - засмеялась бабушка.

- Если бы только это - конечно, нет…  Таня Ларина тоже должна была стать деревенской Дуняшей. Но ведь не стала.

- Почему?

- Талант… И гений хорошего вкуса.

- Просто. Идея понятна…А Тынянов?

- А Тынянов это очень круто! Я бы давала  его детям на лето  для обязательного прочтения. После него ребенок может не читать учебник, потому что после него учебники отдыхают. У него так написана эпоха, что это просто изучение методом погружения!

- Да что ты?!

- Честно! Очень рекомендую. Он немножечко тяжело читается, но  это лучший популяризатор! У него прекрасные вещи о декабристах, лучшее - о  Грибоедове. О Пушкине. Он вообще пушкинист, у него научные работы по Пушкину, очень высокого класса. А писателем он стал, чуть ли не случайно. Был,  грубо говоря, госзаказ на такой литвед для чайников.
 
- Вот прям госзаказ!?

- Ну, да. После революции у нас же что случилось? – смена элит, так это сейчас называют.

- Смена,… я бы поспорила. Элиту не сменили, она просто исчезла, как класс!- надула губы Глафира

- Я в социальном плане - извиняющимся тоном ответила ЛЛ - Образованная часть населения, да, или уехала, или перебита, или шифруется. Нужно срочно образовывать новых людей - амбициозная задача по смене культурного кода. Притом решили ее за десять - пятнадцать каких-то лет. Тынянов стоял у истоков этой новой культуры. Все упростить. Сделать доступным для миллионов. Ликбез для всех. Для детей - физика, химия, математика, биология, история, русский. Все идеологизировано! Реформа правописания. Структурализм в языке. А в литературе – вот такой научно-популярный литвед.
 
- Это плохо?

- Как посмотреть.  Это очень гуманно. Хотя конечно общий уровень культуры катастрофически рухнул. Но люди, которых тогда выучили – выиграли войну. Моя учительница по истории говорила, что в войне победили вчерашние десятиклассники.

- Какая ты умная, Ленка.

- Да ладно, я же это все не сама придумала. Я это все прочла. Просто излагаю. Я же учительница – ЛЛ засмеялась, и подала Глафире руку, - пойдемте в дом. Холодно.