Моей Чайке

Вдохновлённый красотой твоей, исписал я десятки страниц, посвящая тебе свои скромные стихи, но ни один из них не был достоин слуха и взгляда твоего. Все они казались блеклыми и фальшивыми, точно пустословие разлилось чернилами по бумаге. Ни одна метафора, ни одно сравнение не могли передать облик твой чарующий, нежность твою и грацию. Я бы сказал, что ты истинное воплощение богини, но нет! любая богиня будет рыдать, оттеснённая в тень твоей неизмеримой прелести. Однажды я пытался воспеть тебя, сравнивая с ангелом, но ни один ангел не сравнится с лёгкостью твоей и миловидностью. Не передать словами чары глаз твоих зелёных, как малахиты, обработанные твёрдой рукой трепещущего перед красотой природной мастера. Не описать улыбку твою колдовскую, то насмешливую, то любящую, но всегда пленительную. Не описать чувств моих, глубоких робких и, увы, безответных, ведь любовь моя столь же неподвластна слову, столь же невыразимо прекрасна, как ты сама.

Тем майским утром, когда шёл дождь, я впервые тебя увидел. Сидя на балконе, под защитой навеса, я осматривал улицу, сплошь состоящую из привычных декораций и людей не менее привычных. Но неожиданно среди них, словно яркая луна посреди меркнущих звёзд, появилась ты. О нет, не буду лгать, ведь появился лишь твой большой красный зонтик, из-под которого показывалась то одна, то другая твоя изящная ножка, совершенно босая, без боязни ступающая по тёплым лужам.

О, Аврора жизни моей! именно ножки твои, игриво ступающие по мокрому асфальту, приковали взгляд мой к куполу твоего зонта. Словно с цепи сорвавшись, словно обезумев, схватился я тогда за перила балкона и готов был прыгнуть вниз, прямиком к ногам твоим, чтобы ты, вероятно, вовсе меня не заметив, осторожно наступила на тёплый труп мой, побежавший по дороге красными ручейками. Да-да, я готов был разбиться насмерть, лишь бы твоя ножка хоть мимолётно коснулась тела моего. От безумного прыжка удержала лишь ещё более безумная мысль, по страсти своей не уступающая смертельной одержимости: я возжелал лицо твоё увидеть, лицо, вероятно, такое же живое, такое же прекрасное, как движение твоё беззаботное, по-детски игривое.

И словно дар великого Вайю, налетел порыв сильного ветра, вырвал зонт из белых рук твоих и помчал его по воздуху, как фантик. А ты, испугавшись лишь на мгновение, задорно захохотала, подставив лицо струям дождя тёплого, расставив руки в стороны. Приплясывая и кружась, как озорная девчонка, не переставала ты смеяться, счастливо и легко, словно ребёнок, бед не знающий. И как приятно было смотреть на тебя в то мгновение, чистое, ниспосланное судьбою.

Улыбка твоя приковала взгляд мой, и не в силах я был отвести его, словно околдованный повторяя своими губами каждый её изгиб. А глаза, прелестные глаза твои, горящие светом зелёным, как бортовые огни самолёта, излучали столько тепла и нежности, что я таял под их взглядом с благоговейным трепетом, не жалея чувств своих, как лёд, выброшенный под солнце.

Но та встреча не стала началом любви нашей, пусть была бы она даже кривой и недолговечной, ведь ты и не заметила восторга в глазах моих, и глаз моих не заметила. Подарив небу улыбку и исполнив вместе с дождём причудливый танец, бросилась ты вслед за улетевшим вдаль зонтиком, хоть догонять его уже было бессмысленно.

О, сколько дней болел я образом твоим, пытаясь воссоздать его, жалел и гневался, что поэт я, застрявший в эпохе романтизма, а не художник искусный, способный портрет написать твой в мельчайших деталях. И в голове остались только глаза твои улыбчивые, блестящие, как изумруды, лампой подсвеченные, да улыбка твоя вечная, как улыбка Моны Лизы. И казалось, всё – закончилось счастье, так и не успев начаться, упал на землю ещё не раскрывшийся бутон, но ты в моей жизни появилась снова.

Тёплым вечером сидел я на балконе, невидящим взглядом глядя в окно соседнего здания. Улица тонула в матовом свете закатного солнца, словно погруженная в стакан мультифруктового сока. А ты шла неторопливо, держа в руках воздушный шарик и дёргая его за нитку. Он пригибался к земле, к ногам твоим, и вновь устремлялся ввысь, словно вслед за мечтами твоими. Он хотел лететь, и ты, я уверен, тоже смогла бы взлететь, вознеслась бы над этой улицей, над городом, над миром, обрушив на него звонкий, кристально чистый смех, пропитанный добротой бескорыстной, любовью беззлобной.

Задумчивый взгляд глаз твоих зеркальных беспорядочно блуждал по округе, но не ловил ничего интересного. И вдруг остановился на мне. Едва не задохнувшись, я шевелиться не смел, весь обмер и готов был сейчас же спрятаться, чтобы не оставаться в памяти твоей. Но на губах твоих улыбка появилась, лёгкая и загадочная, точно улыбка Сфинкса. Ты помахала мне рукой, упустив шарик, и он, махнув тебе на прощание белой ленточкой, поспешил к ванильным облакам. Ты вновь рассмеялась, подпрыгнув несколько раз, пытаясь ухватить извивающийся хвостик, но шарик не дался тебе и упорхнул на свободу.

О, сколько чистоты было в глазах твоих, ты провожала свой упущенный шарик взглядом нежным и совершенно спокойным. В душе твоей нет места злости и прочим гадостям, она совершенна, как божественная материя, чиста и невинна, как снег первый, только земли коснувшийся. И провожали глаза твои колдовские шарик в путь его вечный, свободный и далёкий, словно желали удачи ему, словно переживали за него. Губы твои шепнули что-то, в глазах разлилась тоска светлая, и подумалось мне, что желание ты загадала, прося шарик, тобой упущенный, донести его до небес благодатных.

И упорхнула ты, скрывшись за завесой лучей солнечных, растаяла, как мираж причудившийся, да в жизни моей не появлялась больше, сколь ни сидел бы я на балконе. А перед глазами всё равно облик твой нежный, улыбка кроткая да глаза-малахиты, живыми звёздами светящиеся. И жаль мне расставаться со своими мыслями, но не могу похвалиться даже стихами написанными, ведь образ твой величественный нельзя сравнить ни с чем известным моему скромному гению. Но воспылав этим чувством, незримым, отчаянным, сознал я, что нет страшней наказанья, чем терзаться насмешкой любви. Я пишу эти строки признания моей Чайке по имени…