Депутат Леха

Учился как-то в Лестехе в группе пожарников Леха Усачев с неформальным прозвищем Блюм. "Рабфак - отчизна!" - выкрикивал он бывало, со слезой бия себя в грудь. Человек он, вообще, был концертного склада, и кличку "Блюм" он получил, пытаясь изобразить танец (и спеть!) из Лицедеев "Blue canary di ramo in ramo". Дня два он, как ученый медведь, перебирал ногами и гундосил: "Блюм, блюм, блюм кана-а-а-а....". И с тех пор его все звали - Блюм.

Леха был не просто из Тульской губернии и круглый год не снимал лыж, он был занесен в высшее учебное заведение откуда-то прямиком из "Записок охотника" Тургенева. Надо заметить, что подобные народные умельцы в наших вузах - не редкость. Поступает такой вчерашний дембель на рабфак или первый курс, а через год-два, глядишь, а у него - уже свой кабинет с табличкой: зав. по какой-то там части или член профсоюзной мафии.

Но Леха обошёл всех. Уже на первом курсе его выдвинули в народные депутаты - представлять студенчество в законодательном собрании города Мытищ.

Разумеется, во времена, когда вся пушкинская группировка числилась в Лестехе и проживала в общаге, терроризируя иногородних девиц, депутатство Лёхи мало кого   удивляло. Опять же Леха был личностью популярной и, вообще, обладал множеством талантов.



Он был, например, неизменно весел (вечно что-нибудь напевал, коверкая мотив), открыт, добр, бесстрашен и мог по запаху отличить след волка от следа енота. Но истинным его призванием, его главным талантом было чувство гротеска, присущая карнавалу (в бахтинском смысле) игровая стихия, где первую скрипку играла маска простака.

Если про Лёху когда-нибудь снимут фильм, то его должен играть актёр уровня Евгений Леонов.
 
Подходит, допустим, он - эдакий "Никита Хрущев нашего Лесхоза" - к какому-нибудь умнику, подкованному в политике, и, почесывая затылок и, чуть смутившись, спрашивает.

- А это правда, что в правительстве все Егоры?
- Практически.
- От ведь! Так и думал!.. А кто такой - Омон?

Или на голубом глазу просит какого-нибудь математика уровня бог объяснить ему пределы. Тот честно начинает рассказывать начало матанализа от Адама и Евы...

- Ясно?
- Ясно.
- Ясно?
- Ясно.
- Ясно?
- Стоп, стоп, стоп! Погоди! А как пишется знак умножения?

К концу института он уже так всех обаял своей непосредственностью а ля Фрося Бурлакова, что преподавательницы лично писали ему рефераты и курсовые. История сохранила такой, например, диалог.

- Леша, а чего ты сам не напишешь? Ты же - умный.
- Не могу! - отвечал Блюм и таинственно вздыхал.
- Почему?
- Пью!

Как все истинные таланты, Леха был простодушен, как дитя. В Лестехе был химик,  который принимал зачеты коньяком. В годах и очень изношенный на почве русской болезни. Ходил с палочкой.

Блюм вызвался все организовать. Собрал деньги, купил бутылок пятнадцать коньяка "Белый аист", привез преподу домой (жена принимала товар) и оставил список, написал себя, разумеется, первым.

Начинается зачет. Препод (с утра уже довольно-таки готовый) изучает список, который ему заблаговременно положили на стол.

- Хочет кто-нибудь без подготовки?

Блюм тянет руку.

- Можно я? Усачев! Всю ночь готовился!
- Усачев? Хорошо. Бери билет.
- Всю ночь готовился!
- Ну, давай, давай... - пожимая плечами, говорит препод - ему казалось, он видит Блюма впервые.

На самом деле, препод видел Леху второй раз. Леха лично договаривался о коньяке, но препод был, во-первых, с похмелья, а во-вторых, Блюм так технично подловил его (чтобы не отвертелся) в туалете, прямо над писуаром, что у препода в голове все смешалось, как в доме Балконских.

В общем, не узнанный, но счастливый Леха, тихонько напевая "Белый аист лытит...", берет билет, садится и с не общим выражением лица, морщась и потирая лоб, начинает сладострастно выводить на листке одному ему ведомые каракули и иероглифы. Через минуту уже подсаживается к преподу, кладет перед ним листок, и тут вдруг на весь институт раздается вопль.

Тепленький препод подпрыгнул, как на сковородке и заорал так, словно у него оторвался тромб и это последняя его секунда на белом свете. Многие тогда испугались, что у препода и вправду случится второй инсульт: хромал он как раз после первого.

А Леха такого когнитивного диссонанса в своей жизни еще не испытывал. Простой, понятный мир рушился у него на глазах.

- ЧТО ЭТО?!!!!! - вопил с виду тихий и подобревший от коньячных паров, препод, - ЧТО ЭТО ТАКОЕ?!!! Усачев?! ЧТО ЭТО?!!! А-А-А!!!

Леха чуть со стола не упал.

- Да я - в списке!!!!!!!!!!!!!!
- Каком ты списке?!
- В Этом! Я его сам писал!

Препод берет листок и несколько секунд его изучает.

- Нет тебя в СПИСКЕ!

Леха не был суеверен, но тут впервые поверил в волшебство и черную магию. И тут он вспомнил, как однажды, на картошке под Серпуховым, на него летело цунами грузинских бандитов из Института управления им. Орджоникидзе, человек сто-двести, а он тогда только уперся и нагнул шею.

Леха встал, геройски встряхнул с себя наваждение, посмотрел с пристрастием на волшебный список и вдруг с облегчением выдохнул. Даже расплылся в умилении.

- Вот же, я - первый там стою!

Пару секунд оба пялились в список.

- Тут какой-то... Блюм...

И тут тридцать глоток вступились за своего народного депутата.

- Давай зачетку, Усачев. Когда писать нормально научитесь?
- Век живи - и дураком помрешь! - резюмировал Блюм и, уворачиваясь от поздравительных оплеух, побрел к выходу из аудитории.

***

Когда его видели на крайнем вечере встреч, Леха был милицейским участковым у себя в городке. (По американскому значит, шериф).

Участковый из него получился, видимо, правильный. Леху не раз били, и в том числе, в милиции.