Прогулки в пещерах памяти. часть 8

«Только природа и музыка
способны воодушевить души
человеческие».

«Прогулки...» увлекли меня.
Почти не бывает дня,
 чтобы я не возвращался в мыслях назад, туда, в далёкие 50 годы.
Каждый день я подсаживаюсь к окну,
 которое с высоты пятого этажа смотрит в мир, на восток.
Слева дорога.
Метёт мартовская позёмка, перекатывая вдоль тротуара белые ломаные змейки,  а низкое небо всё сеет и сеет сверху молодой и чистый, похожий на  крупу снег.
У самого окна, обожжённые студёными ветрами уходящей уже зимы, спят своим летаргическим сном голые берёзы.
 Над ними тёмная мгла нахмуренных, тяжёлых облаков.
Но каждый мартовский день диктует зиме её близкий конец. Всё вокруг затихло и напряглось в ожидании света и тепла.
И меня последние дни стала отвлекать от дел неведомая сила и настойчиво переводить мой взгляд за окно, где вот-вот должно было произойти что-то значительное.
И вот, рано утром, 20 марта, в город тихо вошла Весна.

Она испарила остатки ночного тумана, сдвинула на север тёмное покрывало облаков, и с высокого неба на землю вдруг полилась тёплая, давно забытая солнечная благодать.
Весь небосвод засверкал золотыми искрами.
Всё живое мигом приободрилось, задвигалось, засуетилось.
Свершилось!
Журча, потекли мутные воды.
В мою открытую настежь форточку влетела первая муха.
Весёлыми голосами отозвались яркому солнцу отогревшиеся птицы.
Всякая душа ликовала, и от этого всё наполни¬лось жизнерадостными звуками.
Всё преображалось на глазах.
Всё, кроме спящих деревьев.
Они одни стояли безучастные, холодные, чужие.
 Их время ещё не пришло.
Замелькали неудержимые весенние дни, один благодатнее другого.
Тепло всё прибывает и прибывает.
 Всюду восторженный птичий гвалт.
В криках ворон "Кра!!!  Кра!!! --  появилось три восклицательных знака.

Все люди потянулись из своих, зимних укрытий под нежно-голубое небо с ослепительно белыми караванами кучевых облаков.
Взоры устремлены к солнцу, глаза ожили, лица улыбаются.
А когда ветер задёрнет темную штору и в открытые окна пахнёт освежающий холодок, всякая душа замирает в ожидании нового дня.
Весна без устали хлопочет сутками.
Всё вокруг ликует, но чего-то ждёт.
И ВОТ начинается торжественное одевание Земли В цветастый наряд.
В одну ночь всё покрылось густой, сочной зеленью.
Праздник новой жизни, НОВОЙ молодости набирает силу и неудержимо стремится к своей вершине.
Венец весеннего колдовства - МАЙ!
Соловьиное пение, мирное гудение пчёл, а вокруг море цветущих садов.
В сердце удаль, в душе умиротворение, думается легко.

«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»

Насытившись яркими весенними картинами, переношусь памятью в теплую и сухую
 осень 1953 года.
У меня новая школа /десятилетка/, новый класс, новые учителя, новые одноклассники, новое место на самой последней парте - "Камчатка".
Сам выбрал.
Никакой охоты учиться всерьёз, у меня нет.
К тому же у меня появился новенький велосипед.
Это подарок мамы за поездку на сельхозработы.
Теперь с утра только велосипедные экспедиции, с обеда школьные занятия, а вечерами услада души - моё былое увлечение, моё хобби.

Три старых товарища, Валера Пунько, Юра Павлов и я, все на своих велосипедах, каждое утро берём старт от нашего базара, и по выбору - на все четыре стороны.
Где мы только не побывали!
Как мало мы знали до того свой город, особенно его окраины.
Упоительное и полезное занятие - эти маленькие велосипедные путешествия.
Однажды между друзьями произошла размолвка, и в очередное утро (это было в воскресенье) я, выехав на шоссе в одиночку,  свернул в сторону нашего моста, поднялся по БОЛЬНИЧНОМУ спуску к центру города.
На проспекте Кирова свернул к железнодорожному вокзалу и, обогнув его слева, въехал на шоссе Минеральные Воды - Кисловодск.
В воскресный день 'все дороги были в те годы свободны от машин. Частного транспорта тогда почти не было, а государственный автопарк в воскресенье не работал.
Я принажал на педали и, увлекаемый ровной, широкой дорогой и новыми впечатлениями, развил большую скорость в сторону города Ессентуки, до которого оставалось 15 километров.
Дорога шла без подъёмов, между безлесных холмов, параллельно железнодорожной ветке. Встречным курсом простучала по рельсам электричка из Кисловодска.
Проехал через посёлок «Скачки». Увидел с дороги знаменитый ипподром. Он работал, шли заезды, люди на трибунах размахивали руками.
Не останавливаясь, поехал дальше.
Пригород Ессентуков увидел издали.
Он надвигался на меня осенним убранством большого Английского леса на своей окраине. Оставил его слева и выехал к вокзалу.
От вокзала крутым спуском, змейкой, притормаживая, спустился к административному центру города, а от него доехал до берега Подкумка.
Прибрежной тропкой добрался до старого местопребывания нашего пионерского лагеря.
Постоял под громадной кроной столетнего дерева, где когда-то при свете костра  проходили наши веселые вечера с песнями  и плясками.
За лагерем на лужайке прилёг в пожухлую траву, глядя, как когда-то, в небо над собой.
Теперь оно было тусклым и тех давних восторгов не вызывало.
Кажется, уже тогда  впервые пришла мысль о том, что всё идеально-дорогое, волнующее память и радующее душу многие годы,  нельзя повторить вновь.
Домой возвращался с хорошим чувством, как после удачного «тайного» свидания.
А рядом никого.
И это было  кстати, потому что всё пережитое касалось меня одного.
После этой поездки последовали и другие, такие же одинокие.
Одна в КИсловодск (туда и обратно  90 километров) к своему лагерному товарищу из армянской семьи.
Встретили и привечали меня радушно,  по – кавказки  (я попал как раз к воскресному обеду), но возвращаться обратно на велосипеде мне не позволили, а, проводив до вокзала, посадили в тамбур уходящей в сторону Пятигорска электрички.
Другой раз я посетил город Лермонтов, но там  ничего интересного не нашел. Зато  побывал у самого подножья горы Бештау.
Эти одиночные велосипедные прогулки пришлись мне по вкусу больше, чем выезды с друзьями.
Мне было вольготней одному. Я больше видел вокруг себя, больше чувствовал душой, и был полностью независим В выборе любого направления. Впоследствии я ещё не раз исчезал из дома вместе с велосипедом.

А школа тем временем  отторгалась мною всё больше и дальше.

Я настолько отдалился от неё, что сейчас не могу вспомнить ни одного одноклассника (ни в лицо, ни по имени), ни одного учителя, ни одного урока или случая из школьной жизни.
Восьмой класс в моей жизни словно и не существовал.
В этот год к увлечению велосипедными прогулками прибавились два новых увлечения - фотодело и шахматы.
Увлечение фотографией растянулось на всю мою последующую жизнь и принесло большую пользу, так как оставляло зримые отпечатки каждого отрезка прожитой жизни.
С шахматами обстояло сложнее.
Сколько я ни играл, сколько ни работал с шахматной литературой, сколько ни старался преуспеть в этой игре, ничего дельного у меня не вышло.
Я любил и люблю эту игру, я играл и играю в шахматы, но приподняться выше дилетантской планки не мог, ни тогда, ни сейчас.
Тип мышления у меня оказался не шахматный –
замедленный и не гибкий, глубина мышления поверхностная (на один-два хода), да и память не держит шахматные варианты.

Когда началась зима, и мой велосипед был подвешен в сарае на два «костыля», вбитых в стену у самого потолка, меня нашла большая удача.

 Осень1953 – зима 1954.

У моей мамы завелись деловые знакомства с женщиной, администратором нашего городского театра  оперетты,и для меня представилась возможность каждое воскресенье присутствовать на дневных спек¬таклях, имея всегда постоянное место в литерном (нулевом) ряду.
Это обстоятельство явилось для меня главным  делом всей осени и зимы 1953-54 годов.
Только благодаря этой редкой и счастливой возможности это время  не прошло для меня бесследно, и осталось в моей памяти навсегда.
Впервые я ступил на широкую лестницу «храма искусств», убранную мягкой ковровой дорожкой,увидел стенные росписи  Большие вазоны с цветами, многоярусные хрустальные люстры, картины с кавказскими пейзажами, банкетный зал,  фойе с двумя рядами цветных фотографий всех артистов этого театра, зрительный зал, весь в вишнёвом бархате, большие и маленькие ложи, затемнённые балконы,  оркестровую яму с огоньками пюпитров,  высокую сцену, закрытую тяжёлым занавесом.
В тот год театр открывал сезон новой опереттой Соловьёва-Седого
«Самое заветное».
Медленно погас в зале свет, и возникла музыка.
 Музыка ясная и сильная.
 Звуки разных музыкальных инструментов, сливаясь воедино, создавали мелодию тихого вечера,
 пахнущего луговыми травами и тёплой речной водой.
А над всем этим медленно плыла  задушевная песня деревенских девчат.

Я впился пальцами рук в спинки кресла.

Декорация, музыка и пение уносили меня в недавнюю звёздную ночь,
 в домик с раскрытыми настежь окнами,
 за которыми молодой, нежный голос красиво выводил:

Ой, цветы - луга.
Птица - иволга.
Ты гори во мне,
Любовь моя!

Но вот музыка резко сбросила лирическое покрывало и,
 набирая быстрый темп, понеслась разгорячённая над освящённой первыми лучами солнца землёй, где повсюду на полях уже закипала горячая страда.
Мелодия звучит в бодрых, сочных, маршевых звуках.
 Она наполняет душу и тело силой, здоровьем, радостью жизни, рассыпая повсюду задор и весёлое оживление.

Дрогнул и пополз в разные стороны громадный занавес.
На сцене околица села «Заветное» с зелёным лужком,
 хороводом девчат да тремя берёзами на крутом берегу реки.
И началась феерия плясок, песен и частушек.
Пляски бурные с хлопками и присвистом, песни хоровые и сольные, лирические и шуточные, игривые и смешные.
Они раскрывали всё: характеры героев,их настроение,их чувства, их мечты.
 Они переполняли душу чистым и светлым.
Домой я шёл как слепой.
Я был покорён, очарован первой в своей жизни опереттой.

После неё всё вокруг виделось пресным и серым.
Хотелось куда-то лететь, чего-то искать, оказаться в другой жизни, где многомузыки, песен, шуток, ясных и чистых отношений между людьми, радостного труда и возвышенной, счастливой любви.
Репертуар того года был составлен из советской и зарубежной опереточной классики.
В течение зимы я просмотрел и пережил
«Корневильские колокола» Роберта Планкета,«Летучую мышь» Иоганна Штрауса,"Весёлую вдову» Франца Легара,«Фиалку Монмартра» и" Сильву» Имре Кальмана, «Свадьбу в Малиновке» Бориса Александрова,"Вольный ветер» Исаака Дунаевского,«Трембиту» Милютина.
 Вместе с героями оперетт я пережил романтическую окрылённость.
Я проживал весёлую и легкомысленную жизнь, элегантные великосветские праздники.
Я окунался в военную героику и лёгкий драматизм, я учился понимать и ценить игривое остроумие.
И всё это проходило на фоне гениальной лёгкой музыки, кружащей голову, яркой и сочной, задушевной и лиричной, нежной и шаловливой.
Торжество молодой, чистой любви  впитывалось и душой и сердцем, так как они только-только созрели для этого.
Оперетта звала в весёлую, сверкающую, танцующую и поющую беспечную жизнь,
 но после каждого спектакля я возвращался в другую жизнь – постоянно знакомую, будничную, обыденную и пресную.
Я понимал, что жизнь, навеянная театром, навсегда  останется несбыточной мечтой, волшебной сказкой, и от такой безысходности становилось жалко себя.

Так прошла зима, а за нею и весна.
 Театр уехал на летние гастроли.
Сказка оборвалась, а цветущий праздник в душе не покидал меня уже никогда,
и в сумрачные периоды жизни весёлая, бодрая, жизнерадостная,шаловливая оперетта будоражила меня вновь, ставила на ноги, возвращала веру в светлое и хорошее.

Лето 1954 года
 (Мне 16 лет).
В начале июня 1954 года я был уже далеко от дома,
в одном из колхозов
 на территории Адыгейской автономной области, входящей в состав Краснодарского края.
Снова, как и в прошлое лето, группа подростков заменяла на сельхозработах  своих родителей.
По прибытии на место меня посадили на трактор «ДТ-54» вести вспашку земли на большом массиве у трёх колхозных прудов.
В тот момент колхоз испытывал дефицит рабочей силы.
Его создали два обстоятельства:весенний призыв молодёжи в армию
 и отток молодых механизаторов на освоение целинных земель в Казахстане.

Стояло удушливое жаркое лето.
Тракторный двигатель ревел, обдавая горячим воздухом.
В кабине настоящая духовка.
Работал в одних плавках.
От берега пруда ВЕДУ вспашку в сторону колхозной бахчи, там делаю разворот и нарезаю борозду в обратном направлении.
 Доезжаю до пруда, останавливаюсь, уменьшаю обороты двигателя –
 и пулей прямо с высокого берега прыгаю в прохладную свежесть зеленоватой воды.
Две минуты в воде - и снова В машину.
Снова газ и вперёд!
Это была совсем другая работа, нежели год тому назад на тракторном прицепе в районе Черных земель.
Работал я с охотой, постоянно напевая весёлые песенки.
Время летело быстро.
Когда всё поле у пруда было вспахано,
 меня перебросили на "прорыв", грузчиком на КОЛХОЗНУЮ мельницу.
Это было шумное, грохочущее предприятие,
 внутри которого весь воздух был насыщен белой мучной пылью и запахом сырого теста.
Три вертикальных брезентовых рукава изрыгали со второго этажа, где находились жернова, свежемолотую муку, которую я затаривал в мешки,завязывал и, взвалив каждый мешок себе на плечо, относил и укладывал в кладовую при мельнице.
В самую знойную часть дня мельница замирала на целых два часа – обеденный перерыв.
Я счищал руками с бровей и щёк тестообразную массу и бежал к каналу, который подводил воду к мельнице и где всегда купались деревенские ребятишки.
Весь первый час обеденного перерыва я проводил в воде,беспрерывно ныряя в блаженную прохладу,а затем шёл обедать.
После этого оставалось ещё время полежать в тени мощного дерева с густой кроной.

В один из таких дней мне   исполнилось 16 лет, но никто, кроме меня, об этом не знал.
Я был в то время невысоким и худощавым,но уже чувствовал сам, что обладаю молодой силой и выносливостью, а также умением без нытья выносить физические перегрузки.
Отрадно было и то, что всякая работа радовала меня и увлекала, какая бы она ни была.
В июле началась уборочная страда, и я был переведён на новое место работы.
Теперь я стал прицепщиком на зерновом комбайне «Сталинец-15» Героя социалистического Труда адыгейца Абдуллы Нагоева.
Самоходных комбайнов в те годы ещё не было.
Все они прицеплялись к тракторам.
 Получался агрегат из трёх механизмов:впереди трактор, за ним комбайн,
 а за ним соломокопнитель.
На мостике такого соломокопнителя, в тучах пыли и соломенной трухи, в пылезащитных очках и с вилами в руках с раннего утра и до позднего вечера, я простоял всю уборочную страду.

Но кроме работы были ещё незабываемые ночи.
Обязательное купание в небольшой реке при свете луны,
 терпкий воздух фруктовых садов,
узкие улочки, и проулки в Фантастической ночной полутьме,
 деревянные лавочки в густых зарослях зелени, зовущие голоса деревенских девчат,
 тихие песни то в одном, то в другом конце села - быстро восстанавливали силы и не давали спать до петухов.
От околицы у реки долетает мягкое, мелодичное раздумье:

Говорил он: «Ты красива.
Ты красивей всех девчат».
А может, это да всё неправда?
А может, это всё слова?

А у деревянного, приземистого клуба кто-то перебирает клавиши баяна, прилаживаясь к песне, и, наконец, взяв нужный аккорд, ведёт вместе с тремя девичьими голосами  такое знакомое и родное:

На крылечке твоём
Каждый вечер вдвоём
Мы подолгу стоим
И расстаться не можем на миг.
«До свиданья!» - скажу,
Возвращусь и хожу,
До рассвета хожу
Мимо милых окошек твоих.

Телу нужны силы для завтрашнего дня, нужен отдых, нужен сон,а душа не пускает в дом,душа требует лунного сияния и лунной дорожки,дурманящих запахов ночи,
томления, любви и тихих песен обо всём об этом.
Хорошее это было время.
В нём сочеталось всё самое нужное юному возрасту:
не знающая забот молодость,
 одухотворяющий труд,
 раздольная природа
и  владыка души - музыка.

Домой я вернулся загорелый, физически окрепший и довольный своим трудовым летом.

Но жизнь не давала долго предаваться воспоминаниям недавнего прошлого, накатывая волнами новые события.
В эту осень на экраны города вышел новый художественный фильм «Испытание верности", который демонстрировался в кинотеатрах города в течение целого месяца, как всякий новый фильм, пользующийся у зрителей успехом.
Остросюжетный, глубоко нравственный, поучительный для зрителей любого возраста, он, кроме всего прочего, был до отказа напоён чудесной музыкой и песнями.
В те годы мы посещали кинотеатры почти каждый день и запоминали любимые фильмы до мельчайших деталей, а их песни прожили вместе с нами всю нашу жизнь.
Хочу показать это на примере фильма «Испытание верности».
Главным музыкальным рефреном, который проходит через весь фильм, стала мелодия песни «Хорошо!».
Сколько бы я ни слушал её, она всегда уносила меня в тёплую, лунную, звёздную ночь на высокий берег красивой реки.

Хорошо, хорошо,
Когда в город приходит весна!
Хорошо, хорошо,
Когда радостью дышит она.
Когда ранний рассвет над рекой,
Когда радостью дышит покой,
Хорошо, хорошо,
Когда в город приходит весна.

Другая песня,
очень задумчивая и грустная
«Не забывай!»
стала надолго спутницей моих мечтаний и моих фантазий.

Когда умчат тебя составы
За сотни вёрст в далёкий край,
Не забывай, не забывай своей заставы,
Своих друзей, своих друзей не забывай!
Не забывай, что после вьюги
Для нас опять приходит май.
Не забывай, не забывай своей подруги,
Своей любви, своей мечты не забывай…

С ней перекликалась трогательная и нежная песня «Московские огни».

Последнею зарницею закат во тьме  погас,
И небо над столицею темнеет в этот час.
И где бы мы ни ехали, куда бы мы ни шли,
Повсюду зажигаются Московские огни.


И ещё веселая, задорная, зовущая в дальнюю дорогу «Целинная».

Прощай, моя сторонка! Мой дом родной, прощай!
С путёвкой комсомола мы едем в дальний край.
Где встретимся, не знаю, пока не знаю сам.
Пишите нам, подружки, по новым адресам.
Пишите нам, пишите  по новым адресам.

И, наконец, шуточная песенка в гитарном сопровождении – «В Москве,  в отдалённом районе».

В Москве, в отдалённом районе,
Двенадцатый дом от угла,
Чудесная девушка Тоня,
Согласно прописке, жила.
У этого дома подолгу
БРОДИЛ Я, не чувствуя ног,
И парень я, в общем, не робкий,
Но вот объясниться не мог.
И как я додумался, братцы,
И сам до сих пор не пойму,
В любви перед нею признаться
Доверить дружку своему.
Под вечер запели гармони,
И стал небосвод голубым,
Тогда и отправился к Тоне
Мой друг с порученьем моим.
И долго стоял я в обиде,
Себя проклиная тайком,
Когда я их вместе увидел
На танцах в саду заводском.
И СЕРДЦЕ ЗАБИЛОСЬ НЕРОВНО,
И с горечью вымолвил я:
«Прощай, Антонина Петровна,
Не спетая песня моя!»
В любви надо действовать смело,
Задачи решать самому.
И это серьёзное дело
Нельзя поручать никому.

И всё это в одном только фильме, и всё это на всю жизнь.

ОСЕНЬ 1954 года.
(16 лет).
Осенний «бархатный» сезон 1954 года запомнился мне моим участием в национальной греческой свадьбе.
Она проходила во дворе дома  семьи Григориади.
Женился старший сын.
Невеста тоже гречанка.
Свадебное гулянье проходило во дворе дома прямо под открытым небом.
Столы поставлены по периметру двора буквой «П».
Середина свободна для танцев и плясок.
Ворота на  улицу раскрыты настежь, приглашая этим любого прохожего принять участие в торжестве.
Свадьба началась в полдень и длилась всю ночь до наступления утра.
В ночное время двор был освещён гирляндами лампочек.
Самой впечатляющей была ночная часть гулянья.
Четыре скрипача, сменяя друг друга,
создавали сплошной, не затихающий ни на минуту  музыкальный фон
 из быстрых и горячих национальных танцевальных мелодий.
Весь двор бурлил, кипел  разгорячёнными телами, которые прыгали,
размахивали руками, издавали гортанные возгласы, громко хлопали в ладоши
 и выбрасывали различные плясовые коленца.
В свете  электрических лампочек рождались уродливые, изогнутые и длинные тени, которые, дёргаясь, уходили своими вершинами ввысь, сливаясь с тёмным небом; наскакивали  друг на друга на белых стенах дома, переплетались на крыше  и дёргались, дёргались в такт  быстрой музыки.
Венцом всеобщего безумства стал тот момент, когда один из гостей вскочил на стол и прошёл в лихой пляске между тарелками, графинами и стаканами, раздавив и опрокинув несколько из них.
 Его смелый выход поддерживали громкой музыкой все четыре скрипача, а зрители подзадоривали хлопками, боевыми выкриками и посвистом.
Но самым красивым и трогательным моментом свадьбы, объединяющим всех от мала до велика, стал греческий танец «Сиртаки».
Образовав круг, все клали свои руки на плечи правого и левого партнера  и под мелодию с восточными всхлипами, совершая ногами незамысловатые движения, медленно передвигались то в одну, то в другую сторону.
Это был танец для всех.
Все были на виду друг у друга,  все улыбались друг другу и в этот момент чувствовали себя единой семьёй.
Свадьба эта была для меня особой.
Впервые в жизни я был официально приглашён в среду взрослых людей.
Отец жениха, дядя Шапколав, взял меня за руку, вывел из группы подростков-зрителей и посадил между двумя главарями «нахаловского» блатного мира –
 Панкой и Куляндрой.
Панка подал мне руку, а Куляндра, блеснув золотой фиксой, похлопал меня по спине.
Мне предстояло делать за столом всё, что делают в таких случаях взрослые,
 и не ударить при этом «в оливье лицом».
Мужчины пили лучшую по тем временам водку – «Московскую-белоголовку».
 Наливали в стограммовые стаканчики до краёв. Запивали пивом или виноградным креплёным вином. Это было показателем мужской силы и крепости.
Именно за этим столом состоялось моё первое и основательное знакомство с крепким алкоголем, хотя курил я уже два года.
Водочный вкус сразу пришёлся мне не по нутру, как когда-то первая папиросная затяжка.
Каждый стаканчик я подолгу цедил, проталкивая водку внутрь мелкими глотками, а потом запивал пивом.
 Так как при этом мне удавалось сохранять лицо невозмутимо спокойным,
без гримас и кривлянья,то у наблюдателей создалось впечатление, что я «дока» в этом вопросе, и "дока" что надо.
Вскоре я почувствовал, что внутри меня начинает вырастать какая-то несвойственная мне  значимость.   Не агрессивная, и не злая, но заносчивая и вычурная, явно не моя.
Я почувствовал, что глаза мои стали смотреть на всё вокруг с небольшим прищуром и кривой полуулыбкой.
Самооценка моя поползла вверх настолько, что я имел смелость заговорить и с Панкой и с Куляндрой, которые пригласили меня посетить, как-нибудь, их компании.
Когда заиграли «Сиртаки», я был уже смел и независим, как лев.
Я вышел в круг, я ловил на себе взгляды греческих девушек,среди которых была и Марика Маврокефалиди.
В тот момент лично себе я казался значимым, видным,
 смелым, независимым, снисходительными, самое невероятное, трезвым,  как стёклышко.
Когда я очнулся  в тёмном дворе своего дома в обнимку с яблоней, я был удивлён.
Мне тут же захотелось назад, туда, где весело и людно, но ноги… ноги….
В сарае пропел петух.
За крышей соседнего дома небо озаряли потоки электрического света, и оттуда доносились звуки музыки.
Лунная дорожка раздваивалась, уходила вглубь сада. Наш домик глядел на меня тёмными окнами.
Я отвернулся от него и упёрся лбом в дерево. Кружилась голова,
 ноги подкашивались, подступала тошнота.

Эта бурная свадьба  и эта лунная ночь завершили романтический период моей жизни длиною в 16 лет.

Шла осень 1954 года.

Выдалась она на редкость дождливой и слякотной.
Тёмные скучные дни, мокрые дороги, мокрые крыши, мокрые деревья и оконные стёкла.
Сверху мелким ситом целыми днями сеет дождь.
В комнате мрачно, неуютно, зябко.
Над моей кроватью тихо работает радио. Просыпаюсь по привычке рано, но ещё долго лежу, глядя в потолок.
Во дворе слышен дедушкин голос.
Уже давно он не кладёт под мою подушку утренний гостинец для меня, давно не обнимает и не целует меня по утрам.
 И я давно не просыпался с ощущением счастья и радости на душе, давно не выскакиваю и не бегу в сад, смеясь и сияя счастливой улыбкой.
Мои занятия в 9 классе проходят  во вторую смену.
До обеда я свободен.
Уроки делаю кое-как, поэтому времени они занимают немного.
Книг не читаю.Патефон не завожу.
Не рисую и не играю, как бывало, в свои бесконечные игры.
Осталось одно радио на стене над моей кроватью.

Без меня не забывай меня.
Без меня не погаси в душе огня.
Будет ночь, будет новая луна.
Нас будет ждать она.
Пусть ночь плывёт над водой
Голубою луной.
Пусть будет наша любовь,
Как цветок полевой.
И мы танцуем вдвоём
Под вечерней звездою.
Нам снится этот сон
В лазури голубой.

Сердце сжимается в тугой комок.
В горячей голове калейдоскоп видений.
Я влюблён.  Влюблён недавно. Влюблён тайно и тяжело, до зубовного скрипа.

Язык безмолвствует…
Одни мечты и грёзы,
И мука сладкая,
 И восхищенья слёзы…

Каждый день я прихожу в свой класс.
У самого последнего окна за самой последней партой моё место.
На всех уроках я почти постоянно смотрю в окно.
Ни один школьный предмет меня не интересует.
Я часами смотрю в окно и жду того момента, когда начнётся урок немецкого языка, который меня тоже не интересует.
Я напряжённо жду, я ловлю то мгновенье, когда в класс войдёт Она.
От своего окна  я наблюдаю за тем, что Она сказала, как улыбнулась, как нахмурилась, как зябко поёжилась,  как передёрнула плечами, как спрятала обе руки в концах пухового платка, как прошлась по классу в мою сторону...

Я замираю, я немею
При лёгком шорохе прихода твоего;
Я, звуку слов  твоих  внимая, цепенею;
Но ты вошла... и дрожь любви,
Бежит по вспыхнувшей крови,
И разрывается дыханье.

Я хочу видеть её постоянно, ежеминутно.
Осенний вечер приходит рано, и, когда в классных комнатах зажигается электрический свет, я ухожу с уроков и простаиваю под окнами того класса, в котором Она даёт свой очередной урок.
Она близко за стеклом, в ярком свете ламп.
Вижу её профиль и уложенные короной над головой две каштановые косы.
От шеи отделился кудрявый завиток.
 Она левой рукой пытается упрятать его в общую массу волос, но он не поддаётся.
Этот урок у неё последний.
Я отхожу от здания школы  и занимаю своё постоянное место на краю тротуара у старого тополя.
Стою всегда в одной и той же позе - прижавшись спиной к его стволу.
Проходя мимо, она замечала меня, а я ловил аромат её духов и хотел только одного - смотреть и видеть Её, только Её.
Она переходит на другую сторону улицы и сворачивает к нашему мосту.
Тихой тенью скольжу за ней.
За мостом идём по улице имени Крайнего вверх по каменным ступеням до самого центра города.
Здесь у фонтана «Театральные маски», в одноэтажном доме с системой однокомнатных  малосемеек,  с недавних пор живёт Она – Евгения Михайловна Шпудейко, учительница немецкого языка,  27 лет от роду.
Она приехала  в Пятигорск из Севастополя недавно, после развода с мужем, военным моряком, капитаном 3-го ранга.
Но вот пришёл тот вечер, когда Она, дойдя до меня, остановилась, помолчала и вдруг, протянув руку и дотронувшись до моего плеча, негромко спросила:

«Женя, кого Вы здесь всё время ждёте?».

И я, поражённый, как током прикосновением Её руки, дрожа внутри всем телом, истерзанный бурными чувствами, сказал неожиданно для себя всю правду одним словом: «ВАС!».
Ответ на это слово последовал так быстро, как будто был заготовлен заранее:

-"Тогда проводите меня через ваш страшный мост".

В её тоне слились воедино шаловливость и повелительность.
Мы пошли рядом, и с этого вечера я стал жить другой жизнью.
От одного её урока до другого, от одного вечера в роли провожатого до другого.
Всё остальное время это томление и ожидание, полная потеря работоспособности, отрешение от всего, чем жил и чему радовался до этого.
На первом плане было одно постоянное и стойкое желание – видеть ЕЁ.
И это желание стало исполняться  почти регулярно.
Мы добирались до её дома самыми замысловатыми маршрутами, и чем они были длиннее и запутаннее, тем в сердце у меня было больше радости от её близкого и долгого присутствия, от её тихого голоса, от её внимательных и улыбчивых взглядов, от невольного прикосновения наших плеч.

Она оказалась человеком  разговорчивым, наблюдательным, влюблённым в жизнь, в природу, поэзию и музыку.
Она вела наши беседы от одной темы к другой.
Много рассказывала о себе, о своей недавней жизни в Севастополе, о своей особой любви к морю;
о спектаклях, которые смотрела в разное время и в разных театрах;
о своей маме;
о своих ближних и дальних желаниях;
о своём характере и о своей воле;
о своих отношениях с окружающими людьми;
о своей учёбе и работе;
о своих бывших друзьях и подругах;
о своей недолгой жизни в Пятигорске;
о своих впечатлениях от нашего города
и о предполагаемом скором посещении Москвы в ближайшее время, уже на зимних каникулах.
Там жила её тётя, которую она не видела с самых детских лет и которая настойчиво звала её к себе в гости.
Поездка в Москву на зимних каникулах планировалась и у меня.
Ещё в сентябре, приехав в Пятигорск, на побывку к своим родителям, Пантелей Иванович договорился об этом с моей мамой.
Отчего судьбе было угодно сочинить такое совпадение?!

У меня появилось страстное желание совершить эту поездку вместе с ней.
Думая всё время об этом, я как-то в разговоре с мамой сказал ей о том, что моя учительница немецкого языка тоже на зимних каникулах поедет в Москву.
Мама сразу ухватилась за возможность отправить меня под присмотром взрослого человека. Она нашла время и встретилась в школе с Евгенией Михайловной.
Они понравились друг другу и договорились обо всех необходимых деталях поездки.
Было отправлено письмо Пантелею Ивановичу с просьбой принять меня и оказать внимание моей учительнице.

Выехали мы из Пятигорска 27 декабря 1954 года.
 Первый раз в своей жизни я ехал в купированном вагоне.
После Ростова, кроме нас двоих, в купе до самой Москвы никого не было.
Мы могли свободно продолжать наши бесконечные разговоры, вместе много смеяться, читать вслух стихи, играть в карты, накрывать стол в купе для завтра¬ка и ужина, обедать в вагоне-ресторане, петь вполголоса дорожные песни:

"Всё гляжу,
всё гляжу я в окошко вагонное.
Наглядеться никак не могу".

На московском вокзале нас встречал Пантелей Иванович.
Он проводил нас на привокзальную площадь к своей служебной машине.
В присутствии Евгении Михайловны дядя Пантелей был галантен, ярок, остроумен и шутлив.
Понеслась череда головокружительных дней: подготовка и встреча Нового 1955 года на квартире у дяди;катание на коньках на залитых льдом многочисленных дорожках парка  имени Горького под звуки чудесных песен –

И туда, где сверкают огни,
ты легко убегала вперёд,
Догони! Догони!
Только сердце ревниво замрёт,

главная ёлка страны в Колонном зале Дома Союзов
и мой первый вальс с Дамой;
премьера "Вольного ветра" в Московском театре оперетты –

"Стелла!»
Повторяет за мною прибой голубой.
Стелла!
Это ветер поёт над волной в час ночной";

музей имени Пушкина, который поразил моё воображение;
длинная вереница людей на Красной площади во время посещения Мавзолея В.И.Ленина;
сказочная красота Московского метрополитена;
оживлённые московские улицы, высотные дома;
прогулка по Ленинским горам к Московскому университету;
 шикарные магазины во главе с уникальным «Детским миром»;
  деловая толчея на улицах,
 крепкий морозец, постоянное душевное ликование –
 оставили неизгладимое впечатление на всю жизнь.

Весь этот многодневный праздник организовал для нас  наш дорогой Пантелей Иванович, который использовал для этого неограниченные возможности своего всесильного ведомства.

10 января 1955 года мы покидали Москву.
Дядя отвёз нас на вокзал, посадил в вагон, снабдив на дорогу плетёной корзиной с дорожной снедью и подарками.
Евгения Михайловна получила в подарок от дяди редкую книгу - однотомное издание избранных произведений А.С.Пушкина на немецком языке.
Всё было как нельзя лучше.
Я был до краёв наполнен впечатлениями, радость не покидала мою душу ни на минуту.
Сбылись мои самые фантастические мечты и грёзы!
Но что это было?
Улыбка случайности?
Романтическое стечение обстоятельств?
Подарок судьбы?

Кольнёт иногда где-то далеко внутри предчувствие близкой расплаты.
Сбежит с лица улыбка, пробежит холодок по спине, но это не надолго.
Протяни руку - и вот она рядом, та, из-за которой готов идти на жертвы.
А вот и знакомые места, знакомая дорога домой.
Ждёшь радостных ощущений в душе, но их заслоняет сумрачное видение школы.
После всего того, что со мной было, очутиться опять в классе на обычных правах нерадивого ученика.
Сознавать  это было тяжело.
Мысль о том, чтобы изменить всё в школе в лучшую сторону, в голову не приходила.
Со школой в основном было уже всё покончено, так как ученика как такового в наличии уже не было.
Нужно было проживать две жизни одновременно:жизнь  ученика, в которой нужно делать вид, изворачиваться, выкручиваться, переносить укоризненные взгляды,
 выслушивать нотации;
 и жизнь молодого влюблённого, стоящего вне моральных законов общества,
 когда нужно на свидание пробираться тихими, безлюдными закоулками,
 учиться не скрипеть половицами коммунального коридора, не хлопать дверью и ещё многое другое.

Прошёл месяц, за ним другой, и я почувствовал, что стал уставать и от первой жизни и от второй.
Сами собой снизились требования к конспирации, и плачевный результат не заставил себя долго ждать.
Школа забурлила, заговорила, зашептала.
Внимательные глаза со всех сторон, улыбочки, прищуренные взгляды.
Переполох был большой, но заинтересованные силы уложили его в рамки местного масштаба  и не дали ему широкой огласки, чтобы сохранить от позора лицо школы и собирательный образ советского учителя.

Мама взяла отгулы и несколько дней держала меня дома, чуть ли не под арестом.
Когда же я смог вырваться и бросился туда, то её уже не было нигде: ни в школе, ни дома, ни в самом городе.
Её соседи сказали мне, что она по требованию свыше уволилась "по собственному желанию", быстро собралась и уехала, вроде бы, в город Мурманск.
Мысль о том, что я больше никогда её не увижу, оказалась такой тяжёлой, такой несправедливой, дикой и невозможной.
От неё перехватило дыхание и помутилось в голове. Ноги не хотели идти, и я плакал в кустах расцветающего жасмина, напротив ей окна, я тихо звал её, называя самыми нежными словами.
А вокруг уже во - всю бушевала наша южная весна.
 Тёплая земля покрылась новой, зелёной травой, деревья накрылись молодой листвой, солнце добавляло всему живому новые радости, новые надежды, новые ожидания.
Больше я не видел её.
Никогда.

Администрация школы предложила моей маме перевести меня в другую школу, но она приняла иное решение.
Взяв месячный отпуск и  получив в школе мои документы с одними тройками за 9 класс, она  повезла меня далеко-далеко на запад, в Карпаты.

На житьё - бытьё  и учёбу в 10 классе в городе Вижнице у тёти Ляли.

ЗА день до отъезда, я с утра ушел из дома и не возвращался до вечера.
Я ходил по тем местам,  где всё напоминало и тревожило.
Где-то ходил, где-то стоял подолгу, где-то сидел, вспоминая детали не¬давнего прошлого, и ждал чуда.
Ждал и дождался.
У гостиницы «Бристоль», в пяти метрах от себя, в густой толпе прохожих, я вдруг увидел её.
Это отозвалось во мне внутренним ударом такой силы, что моё сердце на какой-то миг остановилось, сильные спазмы сдавили горло и перекрыли дыхание.
Я встал как вкопанный, взгляд покрыла мгла, руки потянулись к горлу, меня качнуло сначала в одну, а затем в другую сторону так, что я едва удержался на ногах.
Но через мгновенье шок прошел, сердце лихорадочно забилось, и, вдыхая часто воздух, я увидел ту же толпу идущих людей и ту женщину, которую я только что принял за Неё.
Тело обмякло, ноги не шли, и я спустился по ступенькам в подвальчик при гостинице, где было прохладно, малолюдно и играла скрипка.
Сел за пустой столик, заказал стакан креплёного вина и шоколадный батончик.
Скрипач играл что-то медленное и жалостливое. По моей спине побежали мурашки.
К глазам подступили слезы. Я медленно  выпил всё вино.
Закурил.Заказал второй стакан вина.
Скрипач продолжал играть ту же мелодию, но я почувствовал себя неожидан¬но лучше.
Душа переставала плакать, стали возвращаться прежние силы, и захотелось на воздух.
Я допил вино и вышел на улицу.
Мои ноги вначале понесли меня прямо к её  дому, но я, неожиданно для себя, сменил курс и спустился к своему нахаловскому мосту уже по другой, параллельной улице.

На следующий день, стоя у окна в вагоне скорого поезда, я наблюдал за тем, как мой родной город медленно скрывается за отрога¬ми  Машука.

Стук колёс успокаивал однообразным:

"Не горюй… не горюй… не горюй..."

88888888888888888888888888888888888888888888