Декабрьский подснежник 4 часть, 24 глава

24. ВОЗВРАЩЕНИЕ ПАМЯТИ

– Ну что, голубчик, изнасиловали тебя? – невероятно учтиво спросил старый врач.
– Ага… – Шуберт рассеянно улыбнулся.
– Вот видишь – совсем не страшно.
– Не страшно? – поразился поэт, хотел было сказать, что будет жаловаться, но промолчал, зная, что всё равно не приведёт угрозу в исполнение. Он попросил бумагу и ручку и написал:

Я врачами был захвачен,
Они резали меня,
И мне было очень страшно,
Что зарежут, не щадя.

Умирать ещё мне рано,
Я хочу ещё пожить,
И от гибели напрасной
Я хочу, хочу уйти.

У врача рука дрожала,
Я боялся, что умру,
Но сейчас я отдыхаю
И по милой всё грущу.

В больнице в холле можно было смотреть телевизор, и Шуберт пошёл немного посидеть там, посмотреть, что показывают. Рядом в стареньких креслах развалились такие же старенькие дедушки и смотрели футбол. Но в конце концов один из дедушек рассердился, что его любимая команда не забила гол, и, никого не спрашивая, переключил канал. Другие дедушки стали возмущаться. Им совсем не хотелось смотреть скачки. К чему им всадники на лошадях, когда толпа мужчин ещё не закончила гонять мяч?
– Что-о-о?!! – Шуберт подскочил вплотную к телевизору.
– Ты чего? – прокряхтел дед. – Лошадей никогда не видел?
Шуберт обомлел. Он всё вспомнил. Он вспомнил, как упал с лошади и потерял память. Он вспомнил друзей. Он вспомнил Вику.
– Любимая… Любимая!!! – он кинулся к выходу в одной пижаме, растолкал хватавших его санитаров и охранников с откуда-то взявшейся силой и побежал наутёк, даже не взяв с собой вещи.
Он бежал к автобусной остановке как угорелый, в пижаме, без денег, без вещей. Он влетел в автобус, но тут же вспомнил, что у него не было билета и нечем было заплатить. Он растерянно остановился у дверей, и вдруг какая-то девушка протянула ему тысячу рублей и сказала:
– Возьмите! Вам, наверное, надо.
– Спасибо, девушка! Спасибо вам огромное! – просиял поэт и тут же приобрёл билет.
Когда он вышел на своей остановке, он купил букет бордовых роз и недорогое вино и побежал к себе домой. Пролетев мимо «цербера», у которой ни одна жилка не дрогнула при виде обезумевшего парня в пижаме с розами и вином, он помчался на свой этаж, но тут же вспомнил, что у него не было ни ключей, ни телефона. Его как обдало кипятком, но он на всякий случай дёрнул ручку, и – о чудо! – она поддалась. В этот день Вика решила навестить его, хоть и думала, что будет принята как обычно. Она одна сидела в пустой комнате и рассматривала свои с Шубертом фотографии. Шуберт ворвался в комнату.
– Шуберт! – пролепетала Вика.
– Вика, прости меня! Я такой дурак! Я всё вспомнил! И как я мог забыть тебя?
– Шуберт!!! – Вика заплакала и бросилась в его объятия.
Был уже вечер. Они погасили свет в комнате, зажгли свечи, включили музыку и стали пить вино, то и дело обнимаясь и целуясь и не в силах разомкнуть объятия.
– Обними меня покрепче, любимая! Если бы ты знала, как я скучал по тебе… Как я скучал по твоим глазам, рукам, по твоим блондинистым волосам… Мне было так плохо и одиноко без тебя!
– А мне-то как, Шуберт! – улыбаясь сквозь слёзы, ответила Вика. – Ты меня прогонял, а я тебя всё равно любила.
– Прости, прости меня, милая! Я никогда больше так не поступлю с тобой.
– Нет, это ты прости, что я напомнила. Я же знаю, ты не виноват, что потерял память.
– Вика… как же хорошо снова найти тебя!
– Я люблю тебя, Шуберт! Так люблю!
Шуберт прижал Вику к груди, но в этот момент у неё зазвонил телефон. Это был Рябчиков.
– Алло, Вика! Я Шубу дозвониться не могу. Он телефон посеял, наверное, мать его.
– Рябчиков, Шуберт уже у меня! – радостно откликнулась Вика. – Он меня вспомнил! Он всё вспомнил!
– Вот это да! Мать твою… А я рассказать хотел. От Лидки письмо пришло. Она пишет, что с трудом улучила минутку, чтобы написать, с трудом ухитрилась отправить письмо, Марио её пускает только в магазин. Он её запряг в работу по полной, они живут в загородном доме, так она там и навоз убирает, и за лошадьми, коровами ухаживает, и цветы стрижёт – в общем, всё, что только можно. Мне жалуется, а ему и пикнуть не смеет. Ну ничего, ей это полезно. Эй, а как это Шуберт память вдруг нашёл?
– Давай я ему трубку передам!
Вика передала трубку поэту, и он рассказал Рябчикову, как попал в больницу.
– Ну ты даёшь, палки-моталки!
Когда они кончили разговаривать, Вика вспомнила, что надо позвонить Маше и предупредить её, что она, Вика, не придёт к ней и к Артёму и останется с Шубертом. Она позвонила, и сестра заставила её дать подробный отчёт, что да как. Вике пришлось всё повторить, что Шуберт только что говорил Рябчикову, и пока она разговаривала, поэт написал новый стих:

Мечтая вновь тебя найти,
Узнать тебя я не был в силах,
Но мне иного нет пути,
Я вновь с тобою, с самой милой.

Я дорожу тобою так,
Ведь ты – мой свет, что солнца ярче.
Я был глупец, я был дурак,
Но ты теперь от счастья плачешь.

С тобою быть хочу всегда,
Любя сильнее поминутно.
Я не забуду никогда
И не отдам все эти чувства.

Люби и ты меня, люби!
Мы не расстанемся, поверь мне.
Нам не дано любовь забыть,
В сердца захлопывая двери.

– Шуберт! Шуберт! Ты снова пишешь красивые стихи!..
А тем временем Артём обратился к Маше:
– О моя чернокрылая голубица! Пойдём с тобой всю ночь бродить по городу!
– Но… мы же это не планировали! – с лёгкой тревогой ответила Маша.
– Ошибаешься, – загадочно ответил Шашкин, – я уже всё спланировал.
– Ну что ж, пойдём, раз так. Я подозреваю, что это очередное безумство.
– О Маша! Неужели тебе не хочется хоть раз в жизни совершить безумство?
– А тебе, – спокойно ответила девушка, – неужели не хочется хоть раз в жизни совершить разумный поступок?
– Я первый спросил, – лукаво улыбнулся Артём, осторожно подходя сзади к Маше и касаясь её волос.
– Я уже совершила безумный поступок, связавшись с тобой… – тихо ответила Маша.
Они пошли гулять. Артём привёл её в какой-то большой сад, где горели фонари, освящая тополи и сосны и последние осенние цветы.
– Странно, что они ещё цветут, – сказала Маша.
– Они почти увяли, и скоро об этом пропоют снега, – ответил Шашкин.
Он повёл девушку вглубь сада, где их ждал большой рояль, на который то ли ветром, то ли кем-то ещё были набросаны красные и жёлтые кленовые листья, а рядом возвышался и сам величественный клён.
– Я буду играть для тебя, о моя чернокрылая голубица!
– Не знала, что ты умеешь играть на рояле, – сказала Маша, приподняв бровь, поправив элегантный шарф и приготовившись слушать.
Артём спрятал улыбку. Он научился музыкальному искусству в театре благодаря режиссёру Сутуеву. Правда, учился он на синтезаторе, но легко смог применить своё умение и на рояле. Он играл и играл, а клён в такт покачивался, всё кидая и кидая листья. Маша подошла, облокотилась о рояль и слушала Артёма, внимательно глядя на него. Шашкин запрокидывал голову, в исступлении закрывая глаза. Ему не нужно было смотреть на клавиши, чтобы играть нужные ноты. Маша смотрела на Артёма не отрываясь. Она медленно подошла сзади и положила руки ему на плечи. Артём обернулся, глядя ей в глаза, и продолжал играть. Когда он закончил и изящно поклонился, Маша взяла его руку и прижала её к своему сердцу. Артём упал на одно колено, Маша склонилась к нему, помогла встать и прижала к себе Шашкина. Артём поднял на руки свою чернокрылую голубицу и закружил около клёна, который всё ронял и ронял свою прощальную листву…