Письма из деревни. Хлебный день

Без машины в деревне трудно, но интересно. Ближайший супермаркет в пятнадцати километрах, почта в шести, автозаправка... Впрочем, зачем нам заправка? Муж на машине уехал в город, по работе, а мы с сыном Санькой остались. Из транспорта у нас с ним садовая тачка и два велосипеда.

Мы предусмотрительно закупили продукты на целую неделю, и хлеба тоже купили на неделю, но съели за три дня. Уж очень он тут вкусный, особенно, черный: мягкий-мягкий, рыхлый, ароматный, с хрустящей масляной корочкой сверху. 

- Сегодня у нас будет хлебный день! - объявила я Саньке за завтраком. - Мы поедем в поселок за хлебом!

Саня обрадовался и побежал в сени - проверять упругость колёс на велосипедах.
Это странно, но хлеб в деревне всегда доставался нам, городским, с трудом. Родители купили дом в деревне, когда мне было четырнадцать. Тогда у отца еще не было машины, у меня – велосипеда и нельзя было запросто добраться до магазина. Зато хлеб привозили на станцию, на хлебном поезде, по четным числам. До станции идти недалеко – пару километров: немного через лес, а потом по шпалам. Я очень любила эти хлебные дни. Мы собирались с ребятами из нашей и соседней деревни и шли. Туда несли пустые рюкзаки, а обратно, если повезет, полные. Всю дорогу мы болтали и шутили, а в карманах у нас были припасены гвозди, шурупы или монетки. Мы раскладывали железки на рельсах, чтобы поезд их расплющил, а на обратном пути забирали: рассматривали, менялись или дарили друг другу. 

Станция – это громко сказано. На столбе – деревянная табличка, на ней черной краской написано: «Остановка локомотива». Вот и вся станция. К одиннадцати утра здесь появлялись люди с мешками, рюкзаками и пакетами. Они тянулись со всех сторон: по рельсам, из леса, из-за поля – всем нужен хлеб. Поезд слышно задолго до его прибытия. Вот он погудел, вот остановился на соседней станции, вот снова запыхтел и приближается. Громадный, металлический, мощный, тревожный, из трубы - черный дым. Покупатели волнуются, кучкуются, опасаются махины, но далеко не отходят, чтобы не упустить свою очередь. Поезд пугает: стучит, фыркает и вот останавливается. Второй вагон – хлебный. Раздвигаются деревянные двери и перед нами большие ящики с белым и черным хлебом. Мужчины пробираются через толпу, чтобы принять груз. Все происходит быстро, суматошно. Поезд гудит – ему уже некогда стоять. Мелькают сильные мужские руки, деревянные ящики. Эхом по лесу летят крики, ругань, смех. И вот желанный хлеб стоит на песке, люди отстраняются, поезд трогается и набирает скорость. Мы с ребятами смотрим вслед, переглядываемся, когда он переезжает наши гвозди и монетки. Все тише и тише, завернул за лес, уехал. 

Староста расставляет ящики ровнее, пересчитывает. Дым рассеялся, в лесу теперь пахнет хлебом.

Правила здесь простые: сначала хлеб для местных, потом тем, кто работает на железной дороге, а уж после, что останется, дачникам – москвичам и питерцам. Местные берут много: «Десять хлеба и пять батонов», - заказывает бабушка. «Восемь хлеба, шесть батонов», - набирает большими руками железнодорожник. Хлебом местные называют только черный хлеб, а батоном - белый. Черным они кормят коров – это удобно и выгодно: наливают в ведра воды, крошат туда буханки и дают корове и телятам. Белый измельчают и сыпят курам. 

С большими набитыми мешками деревенские разбредаются по рельсам, уходят за поле, в лес. На станции остается наша юная компания и еще несколько дачников. Мы заглядываем в ящики: сколько осталось? Хватит ли на всех? «Один белый и один черный», - прошу я и протягиваю деньги. Сегодня повезло – все возвращаются с хлебом. 

А между тем, уже середина дня и хочется есть, тем более, что из рюкзака так ароматно пахнет выпечкой. Отломлю кусочек черного – горбушку. Гурьбой мы шагаем по шпалам, шумим, хохочем и все едят свой хлеб, кто – белый, кто – черный. Остановиться невозможно и я отламываю еще кусок, потом еще, потом запускаю ладонь вглубь буханки и выскребаю пышную мякоть. Теплый, немного липкий, с чуть подгоревшей корочкой - может ли быть что-то вкуснее, чем этот черный хлеб на железной дороге?

Домой я приношу один батон и меньше половины буханки черного. Мне немного стыдно, но родители не сердятся. «Через два дня еще сходишь», - говорит мама. «Почему через два? Поезд ходит через день!» - спорю я. «Потому что в июле тридцать один день, - объясняет мама, - сегодня тридцатое, завтра тридцать первое, потом первое. Ближайшее четное число – второе». Мне становится грустно: еще целых два дня ждать хлебного путешествия, нашего дурацкого веселья и черного хлеба на железной дороге.

Следующим летом хлебный поезд отменили. Хлеб стали привозить в автолавке, раз в неделю. Каждое воскресенье к деревне подъезжал грузовик и звонко сигналил. Маленький соседский Стёпка бегал вдоль домов и кричал детским своим голосочком: «Автолавка приехала! Автолавка приехала!». Жители бросали все дела, хватали сумки, кошельки и спешили на край деревни – за хлебом.

А через год нам и автолавка не понадобилась – папа купил «Жигули», и мы могли ездить в райцентр за хлебом хоть каждый день.

Но не стало папы, продали «Жигули», я выросла… А в вазочке на окошке по-прежнему лежат раздавленные монеты и гвозди. Это сын Саша с друзьями из соседней деревни подкладывает их под почтовый поезд - собирает коллекцию. 

Мы с Санькой сели на велосипеды и выехали на дорогу. До поселка шесть километров. Солнце согревало, все вокруг было летним-летним, цветным, ярким. Мы весело разгонялись с горок и с трудом въезжали наверх, часто останавливались, пили воду из фляжки, болтали. Я рассказывала свои деревенские истории из детства, а Санька описывал, как накануне они с ребятами спасали головастиков:

- Знаешь лужу возле переезда? В ней тьма головастиков! Лужа высохнет, и они умрут, понимаешь? Мы с пацанами взяли консервные банки, выловили ими головастиков и выпустили в наш пруд. Там, в луже, еще несколько головастиков осталось – сегодня вечером опять пойдем их спасать. 

Мы въехали в поселок и свернули в сторону магазина. Справа и слева от нас потянулись деревянные дома с цветущими палисадниками, вдоль дороги неспешно ходили ленивые собаки, на лавочках и заборах тут и там сидели пятнистые кошки. Кричали петухи, мычали коровы, где-то за домами рычал трактор. Навстречу нам попадались люди с хлебом: вот девочка несет в каждой руке по батону, вот бабулька везет детскую коляску, в которой вместо ребенка четыре буханки черного, мужчина несет на плече холщевую сумку – тоже хлеб.

- Уже привезли? – нервно, на бегу, спрашивает у него женщина в калошах на босу ногу.

- Уже съели, - смеется мужик ей вслед.
Надо и нам поспешить. 

Деревенский магазин – это простая изба с низкими окошками и русской печкой в углу, в избе расставлены в рядок столы, на столах товар: упаковки с крупой, сахар, макароны. На полках – сигареты, лимонад, водка и вино.

Мы поставили велосипеды у крыльца и вошли в магазин. В дверях столкнулись с женщиной в калошах, она бережно прижимала к груди три буханки черного хлеба, выглядела очень довольной, но увидев нас посочувствовала:

- Кончился хлеб, не успели вы.

Я и Санька стояли перед продавщицей уставшие, взмокшие, раскрасневшиеся от от жары и дальней дороги. А продавщица стояла перед нами свежая, нарядная, накрашенная и добродушная.

- Откуда вы к нам такие взъерошенные? – спросила она.

- Из Юшино, - всегда готовый к новым знакомствам и подробным рассказам, ответил Санька, - мы за хлебом. У нас папа уехал, а хлеб кончился.

- Так и у меня, родимый, хлеб кончился. Раньше надо было приезжать. А чьи вы там, в Юшино?

- Мы дедушки Мишины.

- Так ты Мишин внук? Царствие ему небесное, - продавщица всплеснула руками и замочком сложила их на высокой груди, - погодите, мои хорошие. 

Она наклонилась под прилавок, поперекладывала там что-то и выложила буханку черного хлеба.

Я расплатилась, поблагодарила, и мы вышли на улицу. К магазину подошел местный мужичок, внимательно посмотрел на хлеб в моих руках и спросил:

- Есть там еще хлеб?

- Нет, - виновато ответил Санька.

- Но вы все-таки спросите, - посоветовала я и принялась упаковывать наш хлеб, доставшийся таким трудом, в рюкзак.

Через минуту мужичок вышел из магазина без хлеба, но с бутылкой водки, сел на лавочку возле крылечка и открутил пробку.

- Отломите кусочек хлебушка, - запросто попросил он.

Я оторвала горбушку и вложила в его ладонь. Мужичок выпил - сделал три больших, громких глотка - зарылся носом в наш кусок хлеба, шумно вдохнул и откусил от горбушки.

Обратно мы решили поехать другой дорогой, более длинной, зато под горку. Ехали быстро, даже не с ветерком, а с ветром – немного страшно от скорости, но весело. 
За поселком открылось большое поле с сочными цветами и высокой сосной посередине. Вдоль дороги – несколько огромных валунов в человеческий рост. Обычно мы проезжаем эти места на машине, все время куда-то спешим, а теперь вот у нас появилась возможность остановиться, рассмотреть. Санька залез на самый большой камень. Я – на соседний. Сидели уставшие над полем и смотрели в даль: там паслись коровы. По небу летала большая темно-коричневая птица. Неожиданно она резко упала в поле, но снова взлетела.

- Мышкует, - со знанием дела и интонацией местного старожила пояснил мне Санька. – Я тоже есть хочу, дай мне кусочек хлеба. 

Я достала уже начатую мужичком буханку и отломила сыну краешек. Не удержалась, оторвала и себе кусок. Мы молча жевали и смотрели, жевали и смотрели.

- Как вкусно, - с наслаждением повторял Санька, - дай еще.

- Не дам, и так мало осталось! 

- Ну, пожалуйста, ну очень вкусный хлеб, дай еще кусочек.

Я отломила еще и еще. Так мы съели половину и поехали дальше.

За поворотом был старый заброшенный карьер. Песочные горы изрыты маленькими норками – ласточкиными гнездами. Ласточки юрко носились туда-сюда, с разгону залетали в норки, щебетали, кружились над нами. Санька оставил велосипед на дороге и побежал по песку – ближе к ласточкам.

- Смотри, как их много, надо их покормить, дай мне хлеба.

Я объяснила Саше, что ласточки – не городские голуби, что они питаются мошками и червяками, что наш хлеб пропадет зря, но после его фразы «Тебе что, куска хлеба жалко для бедных голодных птиц?», я засовестилась и выдала сыну краюшку.

Позади было более десяти километров пути, мы устали и проголодались. Я из последних сил крутила педали и все время думала о еде. Мне представлялась эмалированная миска, в которую нарезаны помидоры, огурцы, зеленый лук - овощи политы душистым подсолнечным маслом, присыпаны перцем и крупной солью, а рядом с миской кусок свежего черного хлеба, остатки которого еще лежали в рюкзаке. Мое желание могло сбыться, если бы из поля на дорогу, навстречу нам, не вышла лошадь.

Тут уж я сама не устояла – достала хлеб и пошла знакомиться. Лошадь оказалась ласковой и общительной. Остатки нашей буханки мы разделили на две части: одним куском угостила я, показала Сане, как правильно давать лошадям лакомство. Лошадь зачавкала, фыркнула огромными ноздрями и, почуяв кусок у Саши в руке, сделала шаг к нему, вытянула шею и губы. Санька, чуть опасаясь, раскрыл перед ней ладонь с последним куском хлеба. Лошадь жадно доела нашу буханку. 

- Кончился хлеб! – сказал Саша лошади, и мы побрели к велосипедам. Лошадь пошла за нами. Ускорили шаг, и она поспешила; побежали, она тоже. Огромная, высокая, мощная, как паровоз, она шумно дышала и надвигалась прямо на нас. Мы испугались, запрыгнули на велосипеды и помчались домой. Лошадь настойчиво нас преследовала.

- Хлеба нет! – весело кричал ей Санька, оборачиваясь на скорости. Лошадь отстала, остановилась, вернулась в поле. Откуда-то взялись силы и домой мы домчались мгновенно, встревоженные лошадиным напором, хохотали и пересказывали друг другу нашу историю каждый на свой лад.

Я сварила картошку, Саня порезал овощи.

- Знаешь, мама, что самое вкусное на свете? – спросил сын, накидываясь на еду, - самое вкусное на свете – есть черный хлеб, сидя на большом камне, что лежит за полем, у дороги. 

Вечером Саша спасал головастиков, а на другой день мы снова отправились за хлебом.