Вечер памяти

В рассказе «Распределение» я упомянул, что вечером после отбоя предложил бойцам пройти в ленкомнату, где и провёл вечер памяти Владимира Семёновича Высоцкого. Дело в том, что когда его не стало, мне было 13 лет, и была Олимпиада в Москве, но по телевизору об этой трагедии ничего не сообщили. Про других уходящих артистов и поэтов говорили, а про него нет.
Может из-за Олимпиады, чтобы никого не расстраивать, думал я. Хотя информация разлетелась очень быстро по всей стране, без всякого интернета и мобильной связи. Была всеобщая любовь и вдруг всеобщее горе. Из нашего города кто-то даже попытался в составе инициативной группы прорваться в Москву, отдать дань уважения к его творчеству. Не знаю или не помню уже, получилось у них или нет, так как во время Олимпиады не так-то просто было попасть в закрытую столицу. Это сейчас в любом провинциальном городе, что шмоток, что жратвы, что разных гаджетов полным полно. А тогда за колбасой и за сгущёнкой ездили только в Москву, а тут потребность поехать не за продуктами, а по велению сердца. Проводить в последний путь, быть рядом, влиться в скорбный поток его поклонников. И кого? Непризнанного поэта и актёра. Но по тем фильмам, которые я успел посмотреть, и по тем песням, которые я успел прослушать, такая позиция наших партийных боссов и министерства культуры мне была не понятна. Общество я мысленно разделил на тех, кому его творчество нравится и на тех, кто видит в нём только аморальный облик советского гражданина. Причём за моральный облик отвечала и следила вся выстроенная система, от октябрёнка до пионера, потом за тобой присматривал комсомол, а общее руководство осуществляло недремлющее партийное око революции. Мой отец, приходя уставшим с рейса, включал чёрно-белый телевизор и крыл всё это политбюро такими словами, что моя мама закрывала мне уши и уводила в сторону. Но почему-то хлёсткие выражения отца звучали правдивым отображением той действительности, в которой мы жили, так же как и песни Высоцкого. Вот эта искренность и правдивость жизни цепляла, а бесконечные съезды с принятием решений и пятилетних планов - нет. То, о чём пел Владимир Семёнович, становилось для меня понятным и внутренне формировало мой характер. А то, что говорили по «ящику» или на школьных линейках – бредом и показухой. В начале 9 класса к нам пришла девушка, не поступившая на режиссёрские курсы. Она была старше нас на два года, но уже сама написала сценарий по творчеству Владимира Семёновича и захотела воплотить  и реализовать свою задумку. Из двух классов она отобрала группу ребят и приступила к репетициям после уроков. Кастинг прошёл и я. К тому времени вышел первый сборник стихов «Нерв», который трудно было найти в продаже. Стихи переписывались из тетрадки в тетрадку, ксерокса не было. В лучшем случае копировали на печатной машинке. Кто не знает что такое печатная машинка, посмотрите прекраснейший спектакль Евгения Гришковца «Прощание с бумагой». Песни так же переписывались с катушечного магнитофона, с бабины на бабину. Лена, так звали девушку, была замечательным сценаристом и постановщиком этого литературного творческого вечера. Благодаря ей не только я, но и все присутствующие в классе ребята открыли совсем другого человека, другого Высоцкого. А что мы знали до этого? Да ничего особенного, в основном его образ складывался из блатных песен. Кто-то вообще считал, что он прожжённый урка. А тут такой вечер! Звучали его песни, мы читали отрывки из его стихов, монологов, рассказывали о его ролях в кино и театре. Энергетика была обалденная. Такой тишины и внимания  не было ни на одном уроке. Как она могла собрать такой колоссальный материал? Непонятно и невероятно! Лена - молодец! После этого вечера башню у меня снесло окончательно. Я стал собирать вырезки из газет, покупал фотографии, позднее стала выходить серия грампластинок «На концертах Владимира Высоцкого». Последние две пластинки 20-ую и 21-ую я так и не успел приобрести, винил ушёл в прошлое. Началась эпоха кассет, а позднее и компакт дисков. А с появлением интернета Высоцкий стал доступен всем. С каждым годом число его поклонников не уменьшается, коллекционеры скупают винил и книги. Мои повзрослевшие дети дарят мне до сих пор новые издания и сборники его произведений. У меня, как и у большинства поклонников его творчества, образовался целый архив. Но тогда вначале 90-х у меня была только папка с вырезками из газет, фотографии и тетрадка его стихов. Во второй тетрадке мной был написан сценарий, по памяти того вечера, который провела Лена, но с постоянными дополнениями, изменениями и вставками. Все поправки я в основном вносил на лекциях, обучаясь настоящему делу военным образом. Найду интересную информацию в «Огоньке» либо в другом печатном издании и конспектирую её в заветную тетрадь. А где ещё можно уединиться от строгих глаз командира, только на лекциях. Все пишут, и я пишу. По этим записям я провёл два вечера памяти Владимира Семёновича, один в училище для ребят своей роты, другой для бойцов своего разведбата. В училище на конкурсе художественной самодеятельности мной был поставлен своеобразный номер, танцем его не назвать, на песню «Мы вращаем Землю». Костюмы нам были не нужны, каждый из нас и так носил х/б и яловые сапоги. Вначале мы изобразили застывший монумент погибшим бойцам, таких монументов можно увидеть на любом воинском захоронении, но с началом песни монумент оживал и то, что исполнял Владимир Семёнович, с надрывом, болью, горечью за первые поражения в боях, мы старались гармонично передать и изобразить. Это не акробатика, не изображение каких-то статических фигур. Это постоянное движение и перемещение по сцене. Мы вгрызались в пол, мы ползли и поднимались в атаку, кто-то побежал с поднятыми руками сдаваться в плен, другой закрыл своим телом дот. К концу песни практически весь наш батальон «погиб». Тела лежали на сцене. Остался израненный комбат и Владимир Семёнович, который пел, должен же был кто-то рассказать об этом подвиге выжившим. Нет, его (ВС) никто не изображал, он просто был одним из нас в том бессмертном батальоне. В конце нашего действия, буквально, на секунду погас свет и вот уже опять все увидели застывший монумент…Если есть возможность прослушайте эту песню, если нет – тогда прочтите её текст.

От границы мы Землю вертели назад —
Было дело сначала.
Но обратно её закрутил наш комбат,
Оттолкнувшись ногой от Урала.

Наконец-то нам дали приказ наступать,
Отбирать наши пяди и крохи,
Но мы помним, как солнце отправилось вспять
И едва не зашло на востоке.

Мы не меряем Землю шагами,
Понапрасну цветы теребя,
Мы толкаем её сапогами —
От себя, от себя!

И от ветра с востока пригнулись стога,
Жмётся к скалам отара.
Ось земную мы сдвинули без рычага,
Изменив направленье удара.

Не пугайтесь, когда не на месте закат,
Судный день — это сказки для старших,
Просто Землю вращают, куда захотят,
Наши сменные роты на марше.

Мы ползём, бугорки обнимаем,
Кочки тискаем зло, не любя
И коленями Землю толкаем —
От себя, от себя!

Здесь никто б не нашёл, даже если б хотел,
Руки кверху поднявших.
Всем живым ощутимая польза от тел:
Как прикрытье используем павших.

Этот глупый свинец всех ли сразу найдёт?
Где настигнет — в упор или с тыла?
Кто-то там, впереди, навалился на дот —
И Земля на мгновенье застыла.

Я ступни свои сзади оставил,
Мимоходом по мёртвым скорбя,
Шар земной я вращаю локтями —
От себя, от себя!

Кто-то встал в полный рост и, отвесив поклон,
Принял пулю на вздохе.
Но на запад, на запад ползёт батальон,
Чтобы солнце взошло на востоке.

Животом — по грязи, дышим смрадом болот,
Но глаза закрываем на запах.
Нынче по небу солнце нормально идёт,
Потому что мы рвёмся на запад.

Руки, ноги — на месте ли, нет ли?
Как на свадьбе росу пригубя,
Землю тянем зубами за стебли —
На себя! Под себя! От себя!
Комбатом был я, все «погибшие» пацаны получили благодарность от замполита факультета и внеочередное увольнение, а с меня сняли ранее наложенное взыскание. Видимо наш номер понравился. Можно по разному относиться к творчеству этого человека, но так пропустить через себя Великую Отечественную войну, по моему, до сих пор никому не удавалось и не удалось. Каждый год на День Победы я включаю только его военные песни и именно в его неповторимом исполнении. А недавно я наткнулся на ту самую тетрадь, где вёл свои записи, и в которой был написан сценарий вечера памяти. Тетрадь буквально развалилась в моих руках, я поднял несколько листов, стал вчитываться, но толком ничего не понял. Какие-то кружки, галочки, стрелки, ссылки, пометки на полях. Последовательно что-то разобрать было невозможно. Но это была бумага и она сохранила информацию о том человеке, которого продолжаю ценить, уважать, слушать и перечитывать. Сейчас достаточно набрать его фамилию или строчку из песни в любом браузере, нажать Enter и перед вами сотня приглашающих вас страничек. Можно не только прослушать, но и просмотреть записи концертов, интервью, скачать любой фильм с его участием. Одно только гадко, кто раньше его не замечал и гнобил, сейчас даёт или, пока был жив, давал интервью. Тот, кто ратовал за облико морале, теперь вообще оказался единственно верным дружбаном. Ему было всего 42, мне уже больше, но он за свою короткую жизнь столько всего наворотил, в хорошем смысле этого слова, что такой производительности и работоспособности можно только позавидовать. Практически своим творческим наследием он переживает вторую жизнь, да и это думаю не предел. В связи с предстоящим его юбилеем со дня рождения я решил воскресить свои записи из той самой тетради. Ничего редактировать не собираюсь, самому бы разобраться в своих схематических записках. Остановлюсь на последнем варианте, перед бойцами разведбата. Сам сценарий писался и изменялся в период с 1987-1990гг. Итак, прозвучала команда «Отбой!», я дал минут 10 на принятие решения, спать или слушать. Единственно, что попросил, не приходить в ленкомнату в трусах. Ну, всё-таки ленкомната и в трусах слушать о Высоцком как-то не уважительно. Разрешил снять сапоги и ремень, верхнюю пуговицу на х/б так же позволил расстегнуть. Через несколько минут, бойцы в тапочках стали заходить в комнату. Кому не хватило места, принесли свои прикроватные табуретки. Мы с моим солдатом из моего взвода, уже успели поставить посередине стол, на столе разместили катушечный магнитофон, отрегулировали громкость, включили настольную лампу и выключили верхний свет. Начали….
Из магнитофона зазвучала песня Андрея Макаревича «Памяти Высоцкого»

Я разбил об асфальт расписные стеклянные детские замки,
Стала тверже рука и изысканней слог и уверенней шаг,
Только что-то не так,
Если страшно молчит, растерявшись, толпа у Таганки,
Если столько цветов, бесполезных цветов в бесполезных руках.

И тогда я решил убежать, обмануть, обвести обнаглевшее время,
Я явился тайком в те места, куда вход для меня запрещен.
Я стучался в свой дом,
В дом где я лишь вчера до звонка доставал еле-еле,
И дурманил меня сладкий запах забытых, ушедших времен.

И казалось: вот-вот заскрипят и откроются мертвые двери,
Я войду во вчера, я вернусь, словно с дальнего фронта, домой.
Я им все расскажу,
Расскажу что с ним будет и может быть, кто-то поверит,
И удастся тогда хоть немного свернуть, хоть немного пройти стороной.

И никто не открыл...Ни души в заколоченном брошенном доме.
Я не мог отойти, и стоял, как в больном, затянувшемся сне.
Это злая судьба,
Если кто-то опять не допел, и кого-то хоронят,
Это время ушло, и ушло навсегда и случайно вернулось ко мне.

(Конечно, чтобы полностью погрузиться в ту атмосферу, я бы порекомендовал вам , при наличии интернета, находить и прослушивать, используемые в сценарии песни. Песни Владимира Семёновича я включал не полностью, так как мы бы закончили наш вечер только к утру, а бойцам, всё-таки, нужно было немного поспать. Но мы-то сейчас с вами никуда не спешим, и раз вы решили читать дальше, то я буду приводить текст песен полностью, может быть у вас проблемы с интернетом или вы вообще не в зоне доступа. Текст мы читали вдвоём с бойцом, с которым до этого несколько раз, стоя в нарядах, репетировали. Извините, что прервал ваше чтение, дальше постараюсь ничего не комментировать).

Хоть в стенку башкой,
Хоть кричи не кричи,
Я услышал такое
В июльской ночи,
Что в больничном загоне,
Не допев лучший стих,
После долгих агоний
Высоцкий затих.
Смолкли хриплые трели,
Хоть кричи не кричи,
Что же вы просмотрели,
Друзья и врачи?
Я бреду, как в тумане,
Вместо компаса — злость,
Отчего, россияне,
Так у нас повелось?
Только явится парень
Неуемной души,
И сгорит, как Гагарин,
И замрет, как Шукшин,
Как Есенин повиснет,
Как Вампилов нырнет,
Словно кто, поразмыслив,
Стреляет их влет.
(отрывок из стихотворения Владимира Солоухина
«Памяти Владимира Высоцкого»)

Утихли споры… Ладно, скажем осторожнее – утихают. Вышли пластинки. Вышла книга «Нерв» Большая передача была по Всесоюзному радио. Телевидение показало, снятый шесть лет тому назад сюжет от первого до последнего кадра. В репортажах из Афганистана звучал неповторимый голос: «Сыновья уходят в бой». Серьёзные журнальные публикации о Высоцком исчисляются десятками – от молодёжной «Авроры» до академических «Вопросов философии». Его именем названа планета «ВладВысоцкий». Появилось несколько диссертаций, посвящённые его творчеству. При жизни он многим не давал покоя. Массу хлопот доставил своей смертью, и продолжает доставлять. Равнодушно его никто не воспринимал. Вокруг его имени продолжают кипеть страсти от восторженного принятия до ожесточённого отрицания. Восприятие Высоцкого во многом зависит от жизненного опыта слушателя. Папа римский, например, очень смеялся, слушая его песню про себя.
Я вам, ребяты, на мозги не капаю,
Но вот он - перегиб и парадокс:
Ковой-то выбирают римским папою -
Ковой-то запирают в тесный бокс.

Там все места - блатные расхватали и
Пришипились, надеясь на авось,-
Тем временем во всей честной Италии
На папу кандидата не нашлось.

Жаль, на меня не вовремя накинули аркан,-
Я б засосал стакан - и в Ватикан!

Церковники хлебальники разинули,
Замешкался маленько Ватикан,-
Мы тут им папу римского подкинули -
Из наших, из поляков, из славян.

Сижу на нарах я, в Нарофоминске я.
Когда б ты знала, жизнь мою губя,
Что я бы мог бы выйти в папы римские,-
А в мамы взять - естественно, тебя!

Жаль на меня не вовремя накинули аркан,-
Я б засосал стакан - и в Ватикан!

При власти, при деньгах ли, при короне ли -
Судьба людей швыряет как котят.
Но как мы место шаха проворонили?!
Нам этого потомки не простят!

Шах расписался в полном неумении -
Вот тут его возьми и замени!
Где взять? У нас любой второй в Туркмении -
Аятолла и даже Хомейни.

Всю жизнь мою в ворота бью рогами, как баран,-
А мне бы взять Коран - и в Тегеран!

В Америке ли, в Азии, в Европе ли -
Тот нездоров, а этот вдруг умрет...
Вот место Голды Меир мы прохлопали,-
А там - на четверть бывший наш народ.

Плывут у нас по Волге ли, по Каме ли
Таланты - все при шпаге, при плаще,-
Руслан Халилов, мой сосед по камере,-
Там Мао делать нечего вообще!
(песня «Лекция о международном положении»)

Слава его не была скандальной. И счастье он полагал не в ней. Обычно он избегал публично отвечать на вопросы журналистов. На их укоры однажды ответил встречным упрёком: «Когда-то я хотел высказаться с вашей помощью, вы не хотели выслушивать. Теперь я вправе не хотеть». Но на вопрос о счастье ответил так: «Счастье – это путешествие. Необязательно с переменой мест. Путешествие может быть в душу другого человека – в мир писателя, поэта. Но не одному, а с человеком. Которого ты любишь, мнением, которого дорожишь». Владимир Семёнович любил путешествовать в мир Анны Ахматовой, Бориса Пастернака, Николая Гумилёва, Юрия Трифонова, Беллы Ахмадулиной. Большим поэтом считал Евгения Евтушенко. Знал стихи Маяковского, но оценивал их по своему, не как принято.
Высоцкий был одинок. Более одинок, чем многие себе представляют. У него был только один друг. От студенческой скамьи до последнего дня. О существовании этой дружбы не имели понятия многочисленные «друзья», число которых сейчас, после смерти поэта, невероятно возросло. И этим незаменимым другом для него была гитара. Он обращался с инструментом ласково, бережно – не отбросит резко в сторону, не ударит со зла по деке, даже если что-то не выходит. В минуты коротких пауз – монологов на концертах Высоцкий иногда, незаметно для себя самого, поглаживал гитару, как поглаживает жокей любимого коня перед скачкой. А ещё Высоцкий очень не любил, когда рвались струны. Даже в песне написал: «Только не порвите мне серебряные струны!» Струны не порваны. Мы слышим их пение, мы сверяем звучание своих гитар по строю гитары Владимира Высоцкого.
У меня гитара есть - расступитесь, стены!
Век свободы не видать из-за злой фортуны!
Перережьте горло мне, перережьте вены,
Только не порвите серебряные струны!

Я зароюсь в землю, сгину в одночасье.
Кто бы заступился за мой возраст юный?
Влезли ко мне в душу, рвут ее на части,
Только не порвите серебряные струны!

Но гитару унесли - с нею и свободу.
Упирался я, кричал: - Сволочи! Паскуды!
Вы втопчите меня в грязь, бросьте меня в воду,
Только не порвите серебряные струны!
(песня «Серебряные струны»)

Откуда взялся этот хриплый рык? Эта лужёная глотка, которая способна петь согласные? Откуда пришло ощущение трагизма в любой, даже пустяковой песне? Это пришло от силы. От московских дворов, где сначала почиталась сила, а потом всё остальное. От детства, в котором были ордера на сандалии, жилые винегреты, коммуналки, драки за штабелями дров…
Володя родился в Москве 25 января 1938 года. До 9 лет жил с матерью, Ниной Максимовной, с 1941 по 1943 в эвакуации, в Оренбургской области. С 1947г. Володя воспитывался во второй семье, живя в Германии, где его отец, Семён Владимирович, продолжил военную службу после войны. Отцу очень хотелось научить Володю игре на фортепиано. Слух у него, как тогда сказал немецкий учитель музыки, был абсолютный. Занимался он усидчиво, но между занятиями музыкой и школой, допускал порой шалости. То взрывал в соседнем лесу гранату и приходил домой с обожжёнными бровями, то в одиночку переплывал канал Финов, который тогда ещё не был полностью очищен от мин и снарядов. Вскоре, вернувшись в Москву, на Большой каретный переулок, Володя продолжил учёбу в 5-ом классе школы №186. Окончил он её в 1955г. и, естественно, встал вопрос, где учиться дальше. Убедительно его отговаривал от поступления в театральный дедушка, Владимир Семёнович, человек широко образованный, который обладал даром убеждать. И убедил. Незадолго до окончания учёбы, в школу начали приходить пригласительные открытки из разных ВУЗов на день открытых дверей. Со своим другом Игорем Кохановским Володя решил, откуда придёт самая красивая открытка, туда и идти поступать. Победил строительный МИСИ. Первая проверка знаний – сочинение. Володя выбрал тему «Обломов и обломовщина». Сочинение явно грешило стереотипными фразами и выводами. Абитуриенты Высоцкий и Кохановский знали экзаменационные темы заранее и благополучно списали «свои» темы со шпаргалок, известных любому школьнику. При этом они не забыли сделать для достоверности по ошибке. В результате 4 балла. Сдав остальные экзамены на «4» и «5», Володя стал студентом механического факультета. В 1956г. студент МИСИ Высоцкий, завершив под утро курсовой чертёж, налил себе ещё одну, уже которую за ночь, чашку горячего кофе. Допил его, наполнил чашку гущей со дна кофейника и спокойно, на глазах у онемевших однокурсников, полил коричневой жижей аккуратно исчерченный ватман.
- Всё! – сказал Владимир.
- А что теперь? – спросили друзья.
- Пойду в артисты. Каждый должен делать своё.
От последнего чертежа до первой песни оставалось ещё целых четыре года. От первой песни и до последней – всего 20 лет…

А у дельфина взрезано брюхо винтом.
Выстрела в спину не ожидает никто.
На батарее нету снарядов уже.
Надо быстрее на вираже.

Парус! Порвали парус!
Каюсь, каюсь, каюсь...

Даже в дозоре можешь не встретить врага.
Это не горе, если болит нога.
Петли дверные многим скрипят, многим поют:
- Кто вы такие? Вас здесь не ждут!

Но парус! Порвали парус!
Каюсь, каюсь, каюсь...

Многие лета - тем, кто поет во сне.
Все части света могут лежать на дне,
Все континенты могут гореть в огне,
Только все это не по мне.

Но парус! Порвали парус!
Каюсь, каюсь, каюсь...
(песня «Парус»)

Поступив в школу-студию Мхата, Владимир переехал на новую квартиру на проспекте Мира, но, не смотря на это, он продолжал очень часто приезжать на Большой каретный переулок, чтобы навестить друзей, живших и посещавших район Самотечной площади, Левона Кочеряна, Василия Шукшина, Андрея Тарковского и многих других. В одной из заполненных им анкет на вопрос: «Любимое место в любимом городе?», он ответил: «Самотека. Москва».

В этом доме большом раньше пьянка была
Много дней, много дней,
Ведь в Каретном ряду первый дом от угла -
Для друзей, для друзей.
За пьянками, гулянками,
За банками, полбанками,
За спорами, за ссорами, раздорами
Ты стой на том,
Что этот дом -
Пусть ночью, днем -
Всегда твой дом,
И здесь не смотрят на тебя с укорами.
И пускай иногда недовольна жена -
Но бог с ней, но бог с ней! -
Есть у нас нечто больше, чем рюмка вина,-
У друзей, у друзей.
За пьянками, гулянками,
За банками, полбанками,
За спорами, за ссорами, раздорами
Ты стой на том,
Что этот дом -
Пусть ночью, днем -
Всегда твой дом,
И здесь не смотрят на тебя с укорами.
                (песня «В этом доме большом»)

На гитаре учился играть по самоучителю, пел не только свои, но и песни других авторов, например Булата Окуджавы, Ярослава Смелякова. И всё же жалел, что музыкального образования, полученного в детстве, ему не хватает. К себе подходил очень требовательно, был целеустремлённым человеком, трудился, что называется «на износ». Владимир обладал удивительной памятью, это здорово помогло в учёбе, а в дальнейшем это было особенно важным в его поэтическом и артистическом творческом поиске. Спал он порой по четыре часа в сутки, сочинял преимущественно ночью, так как днём репетировал в театре, снимался в кино. Кстати, каскадёрам в кино его дублировать не приходилось. Он прекрасно скакал на коне, плавал, неплохо боксировал, знал основы каратэ. Но в то же время настолько отвергал насилие, что подозрительно относился к людям, накачивающим мышцы, при этом говорил: «Мне кажется, они готовятся кого-то бить. Скорее всего, слабых». Это перекликается с его известными строчками: «Бить человека по лицу я с детства не могу».

Удар, удар, ещё удар,
Опять удар... И вот -
Борис Буткеев (Краснодар)
Проводит апперкот.

Вот он прижал меня в углу,
Вот я едва ушёл,
Вот - апперкот, я - на полу,
И мне нехорошо!

Но думал Буткеев, мне челюсть кроша:
"И жить хорошо, и жизнь хороша!"

При счёте "семь" я всё лежу,
Рыдают землячки...
Встаю, ныряю, ухожу-
И мне идут очки.

Неправда, будто бы к концу
Я силы берегу, -
Бить человека по лицу
Я с детства не могу.

Но думал Буткеев, мне рёбра круша:
"И жить хорошо и жизнь хороша!"

В трибунах свист, в трибунах вой:
"Ату его - он-трус!"
Буткеев лезет в ближний бой,
А я к канатам жмусь.

Но он пролез - он сибиряк,
Настырные они!
И я сказал ему:
"Чудак! Устал ведь, отдохни!"

Но он не услышал, он думал, дыша,
Что жить хорошо и жизнь-хороша.

А он всё бьёт, здоровый, чёрт,
Ему бы в МВД -
Ведь бокс не драка, это спорт
Отважных и т.д.

Вот он ударил - раз, два, три -
И... сам лишился сил,
Мне руку поднял рефери,
Которой я не бил.

Лежал он и думал, что жизнь хороша.
Кому - хороша, а кому - ни шиша!
                (песня «О сентиментальном боксёре»

Большинство сыгранных Владимиром Высоцким ролей в кино, театре, опубликованных песен и стихотворений посвящено героям гражданской и Великой Отечественной войн. Это фильмы «Служили два товарища», «Опасные гастроли», «Интервенция» и многие другие. Когда смотришь эти ленты, слушаешь его песни, то кажется, что они автобиографичны. На самом деле это не так. Высоцкий не был участником Великой Отечественной войны, хотя и его она не обошла стороной. В июле 1941 года, когда немцы начали бомбить Москву, Володе шёл всего четвёртый год. А когда в Германии к отцу приходили фронтовые друзья, Володя с огромным интересом слушал их рассказы о военных буднях и героических подвигах. Позднее всё это было взято за основу его песен о войне. Поэтому и слова написаны правдиво и исполнение песен так же звучит правдиво, конкретно, материально, пластично, так, как будто знал на ощупь, кожей. Сюжеты песен – это сюжеты солдатской жизни: марш, подготовка к бою, сражение, погребение павших, ожидание писем… В них есть тема и дома – верного, любящего, и дома предавшего, изменившего.
На братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них не рыдают -
К ним кто-то приносит букеты цветов,
И Вечный огонь зажигают.

Здесь раньше вставала земля на дыбы,
А нынче - гранитные плиты.
Здесь нет ни одной персональной судьбы -
Все судьбы в единую слиты.

А в Вечном огне виден вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,
Горящее сердце солдата.

У братских могил нет заплаканных вдов -
Сюда ходят люди покрепче.
На братских могилах не ставят крестов...
Но разве от этого легче?!
(песня «На братских могилах»)

Этой песней он неизменно начинал свои выступления – в столичном ли Доме учёных, в студгородке Нью-Йоркского штатного университета, в клубе донецкой шахты, на сборах хоккеистов перед поездкой к канадским профессионалам или в изысканном парижском концертном зале. Словом везде. А потом, когда обрывался его голос и несколько характерных быстрых ударов по гитарным струнам резко отчёркивали песню, он говорил так: «Я нарочно начал с этой песни, чтобы у вас исчезли сомнения, что перед вами тот самый, кого вы ждали». Песни Владимира Семёновича о войне – не воспоминания, где что-то смягчается или романтизируется, не элегия, посвящённая минувшим дням. Это нечто живущее в человеке сегодня, как боль, глухая, но готовая в любой момент вспыхнуть. Песнями о войне Владимир Высоцкий выполнил свой долг поэта: «Я не воевал, - скажет он чуть застенчиво, но война такая громадная беда, накрывшая нашу страну, что просто невозможно об этом молчать. Надо петь, надо….».

Сегодня не слышно биенья сердец -
Оно для аллей и беседок.
Я падаю, грудью хватая свинец,
Подумать, успев напоследок:

"На этот раз мне не вернуться,
Я ухожу, придет другой".
Мы не успели, не успели, не успели оглянуться,
А сыновья, а сыновья уходят в бой.

Вот кто-то решив: "После нас - хоть потоп",
Как в пропасть, шагнул из окопа,
А я для того свой покинул окоп,
Чтоб не было вовсе потопа.

Сейчас глаза мои сомкнутся,
Я крепко обнимусь с землей.
Мы не успели, не успели, не успели оглянуться,
А сыновья, а сыновья уходят в бой.

Кто сменит меня, кто в атаку пойдет?
Кто выйдет к заветному мосту?
И мне захотелось: пусть будет вон тот,
Одетый во всё не по росту.

Я успеваю улыбнуться,
Я видел, кто придет за мной.
Мы не успели, не успели, не успели оглянуться,
А сыновья, а сыновья уходят в бой.

Разрывы глушили биенье сердец,
Мое же - мне громко стучало,
Что все же конец мой - еще не конец:
Конец - это чье-то начало.

Сейчас глаза мои сомкнутся,
Я ухожу - придет другой.
Мы не успели, не успели, не успели оглянуться,
А сыновья, а сыновья уходят в бой.
(песня «Сыновья уходят в бой»)

Ему писали воины, ветераны войны, инвалиды, школьные коллективы, учителя, геологи… В архиве Владимира Семёновича есть письмо. Где сорокалетний инженер благодарит автора и певца за спасение его от смерти: «… больному ничего не помогало. Опустились руки, организм не хотел сопротивляться болезни… И вдруг человек услышал песню «Спасите наши души», потом песню «Як – истребитель», а потом ещё и ещё… Случилось чудо, в больного вселилась вера, появилось желание жить и бороться за жизнь. Спасибо Вам, Владимир Семёнович!».

Уходим под воду
В нейтральной воде.
Мы можем по году
Плевать на погоду,
А если накроют -
Локаторы взвоют
О нашей беде:

Спасите наши души!
Мы бредим от удушья.
Спасите наши души,
Спешите к нам!
Услышьте нас на суше -
Наш SOS все глуше, глуше,
И ужас режет души
напополам!

И рвутся аорты,
Но наверх - не сметь!
Там слева по борту,
Там справа по борту,
Там прямо по ходу
Мешает проходу
Рогатая смерть!

Спасите наши души!
Мы бредим от удушья.
Спасите наши души,
Спешите к нам!
Услышьте нас на суше -
Наш SOS все глуше, глуше,
И ужас режет души
напополам!

Но здесь мы на воле -
Ведь это наш мир!
Свихнулись мы, что ли -
Всплывать в минном поле?!
- А ну, без истерик!
Мы врежемся в берег!-
Сказал командир.

Спасите наши души!
Мы бредим от удушья.
Спасите наши души,
Спешите к нам!
Услышьте нас на суше -
Наш SOS все глуше, глуше,
И ужас режет души
напополам!

Всплывем на рассвете -
Приказ есть приказ.
Погибнуть в отсвете -
Уж лучше при свете!
Наш путь не отмечен.
Нам нечем... Нам нечем!..
Но помните нас!

Спасите наши души!
Мы бредим от удушья.
Спасите наши души,
Спешите к нам!
Услышьте нас на суше -
Наш SOS все глуше, глуше,
И ужас режет души
напополам!

Вот вышли наверх мы,
Но выхода нет!
Ход полный на верфи,
Натянуты нервы.
Конец всем печалям,
Концам и началам -
Мы рвемся к причалам
Заместо торпед!

Спасите наши души!
Мы бредим от удушья.
Спасите наши души,
Спешите к нам!
Услышьте нас на суше -
Наш SOS все глуше, глуше,
И ужас режет души
напополам!

Спасите наши души!
Спасите наши души!
Спасите наши души!
(песня «Спасите наши души»)

Когда Владимир Высоцкий пел или играл, всегда казалось, что идёт какой-то бой. В этом голосе можно было расслышать лязг металла, скрежет тормозов, торжественный трубный звук и предсмертный стон – всё, что в бою звучит вокруг человека и внутри его. Когда исполнительское искусство встало рядом с авторским, слилось и соединилось с ним, оно, по меньшей мере, удвоило свои творческие возможности. В его исполнительском искусстве – удивительная красота. Никаких творческих дневников Высоцкий не вёл. Есть только отрывочные случайные записи. Их немного. Вот одна: «Профессия наша – пламень страшный. И не сгореть, если по совести, нельзя». В одном из интервью Роберт Рождественский сказал: «Я считаю, что его песни о войне по своей правдивости лучшие среди советских песен. Слушая их, ты ощущаешь, что за ним стояла и стоит огромная судьба всего народа. Не случайно же ему писали и спрашивали: «Не служили ли вы в нашей части?» Что может быть выше такой оценки для человека, родившегося в 1938 году?».
Я — "Як"- истребитель, мотор мой звенит,
Небо — моя обитель, но тот, который во мне сидит,
Считает, что он — истребитель.

В этом бою мною "Юнкерс" сбит,
Я сделал с ним что хотел, а тот, который во мне сидит,
Изрядно мне надоел.

Я в прошлом бою навылет прошит,
Меня механик заштопал, а тот, который во мне сидит,
Опять заставляет — в штопор.

Из бомбардировщика бомба несёт
Смерть аэродрому, а кажется — стабилизатор поёт:
"Мир вашему дому!"

Вот сзади заходит ко мне "Мессершмитт".
Уйду — я устал от ран, но тот, который во мне сидит,
Я вижу, — решил: на таран!

Что делает он? Вот сейчас будет взрыв!
Но мне не гореть на песке!
Запреты и скорости все перекрыв,
Я выхожу из пике.

Я — главный, а сзади... Ну, чтоб я сгорел! -
Где же он — мой ведомый? Вот он задымился, кивнул и запел:
«Мир вашему дому!»

И тот, который в моём черепке, остался один — и влип.
Меня в заблуждение он ввёл и в пике
Прямо из мёртвой петли.

Он рвёт на себя, и нагрузки — вдвойне.
Эх! Тоже мне, лётчик-ас! Но снова приходится слушаться мне,
И это в последний раз.

Я больше не буду покорным! Клянусь!
Уж лучше лежать на земле. Ну что ж он не слышит, как бесится пульс,
Бензин — моя кровь — на нуле?!

Терпенью машины бывает предел, - и время его истекло.
И тот, который во мне сидел,
Вдруг ткнулся лицом в стекло.

Убит! Наконец-то лечу налегке,
Последние силы жгу, но что это, что?! — я в глубоком пике
И выйти никак не могу!

Досадно, что сам я немного успел, но пусть повезёт другому.
Выходит, и я напоследок спел:
«Мир вашему дому!»…

«Мир вашему дому!»…
(песня «Як – истребитель»)

Владимир Высоцкий редко говорил «спою», никогда не говорил «исполню». Предпочитал совсем просто – «покажу вам песню». Это одно. Есть другое. Оно схоже, но относится не к песне – к певцу. Владимир был таким человеком, к которому визиты, банкеты, юбилеи, вся эта светская мишура никак не прилипали. Когда он шёл петь для людей, он шёл на трудную мужскую работу и ещё более трудный нравственный экзамен. Для концерта одевался скромно, продумано, с достоинством. Хотя внешне всегда одинаково: начищенные туфли, отутюженные брюки, рубашка. Зимой – пуловер или свитер. Он хотел, чтобы его уважали. И сам с огромным уважением относился к тем, для кого пел и работал.
 
Я весь в свету, доступен всем глазам,-
Я приступил к привычной процедуре:
Я к микрофону встал как к образам...
Нет-нет, сегодня - точно к амбразуре.
И микрофону я не по нутру -
Да, голос мой любому опостылит,-
Уверен, если где-то я совру -
Он ложь мою безжалостно усилит.
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И - жара!.. Жара!.. Жара!
Он, бестия, потоньше острия -
Слух безотказен, слышит фальшь до йоты.
Ему плевать, что не в ударе я,-
Но пусть я верно выпеваю ноты!
Сегодня я особенно хриплю,
Но изменить тональность не рискую,-
Ведь если я душою покривлю -
Он ни за что не выправит кривую.
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И - жара!.. Жара!.. Жара!
На шее гибкой этот микрофон
Своей змеиной головою вертит.
Лишь только замолчу - ужалит он,-
Я должен петь - до одури, до смерти.
Не шевелись, не двигайся, не смей!
Я видел жало - ты змея, я знаю!
И я сегодня - заклинатель змей:
Я не пою - я кобру заклинаю!
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И - жара!.. Жара!.. Жара!
Прожорлив он, и с жадностью птенца
Он изо рта выхватывает звуки,
Он в лоб мне влепит девять грамм свинца,-
Рук не поднять - гитара вяжет руки!
Опять!! Не будет этому конца!
Что есть мой микрофон - кто мне ответит?
Теперь он - как лампада у лица,
Но я не свят, и микрофон не светит.
Мелодии мои попроще гамм,
Но лишь сбиваюсь с искреннего тона -
Мне сразу больно хлещет по щекам
Недвижимая тень от микрофона.
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И - жара!.. Жара!.. Жара!
(«Песня певца у микрофона»)

В творчестве Владимира Высоцкого вообще много такого, что невозможно втиснуть в жёсткие рамки привычных представлений. Его искусство не поддаётся разъятию на составные части. Музыка, стихи, артистизм, голос… Всё вместе – это Высоцкий. А вычти, убери что-нибудь одно. Убери голос… Или убери поэзию… И что тогда останется? А Высоцкий и останется. В каждой своей части он весь. И в голосе он весь. И в стихах. «Когда на наших глазах играл и пел Высоцкий, мы видели, как телесную оболочку стремится разорвать человеческий голос, - писала Наталья Анатольевна Крымова, одна из первых литературных исследователей творчества Высоцкого. Вблизи это зрелище было почти страшным. А издали из последних рядов зрительного зала, оно казалось вообще нереальным – какой-то невесомый комочек тела, быстрая, звериная лёгкость поступи и вместе с тем устрашающе мощная сила звука».

Рвусь из сил и из всех сухожилий,
Но сегодня - опять, как вчера,-
Обложили меня, обложили,
Гонят весело на номера.

Из-за елей хлопочут двустволки -
Там охотники прячутся в тень.
На снегу кувыркаются волки,
Превратившись в живую мишень.

Идет охота на волков, идет охота!
На серых хищников - матерых и щенков.
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты.
Кровь на снегу и пятна красные флажков.

Не на равных играют с волками
Егеря, но не дрогнет рука!
Оградив нам свободу флажками,
Бьют уверенно, наверняка.

Волк не может нарушить традиций.
Видно, в детстве, слепые щенки,
Мы, волчата, сосали волчицу
И всосали - "Нельзя за флажки!"

Идет охота на волков, идет охота!
На серых хищников - матерых и щенков.
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты.
Кровь на снегу и пятна красные флажков.

Наши ноги и челюсти быстры.
Почему же - вожак, дай ответ -
Мы затравленно мчимся на выстрел
И не пробуем через запрет?

Волк не должен, не может иначе!
Вот кончается время мое.
Тот, которому я предназначен,
Улыбнулся и поднял ружье.

Идет охота на волков, идет охота!
На серых хищников - матерых и щенков.
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты.
Кровь на снегу и пятна красные флажков.

Я из повиновения вышел
За флажки - жажда жизни сильней!
Только сзади я радостно слышал
Удивленные крики людей.

Рвусь из сил, из всех сухожилий,
Но сегодня - не так, как вчера!
Обложили меня, обложили,
Но остались ни с чем егеря!

Идет охота на волков, идет охота!
На серых хищников - матерых и щенков.
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты.
Кровь на снегу и пятна красные флажков.
(песня «Охота на волков»)

Правда… Все так жаждут её писать, отыскивать, воплощать и даже доносить до других… Отчего же не каждому это даётся? Казалось бы, куда как просто – не лги. Не допускай разрыва между словом и делом. Не допустил? Молодец! Теперь-то правда у тебя сама собою получится, потому, как больше получиться просто нечему. Но, у писателя, у поэта слово – оно и есть дело. И никакого разрыва между своей жизнью и жизнью народа. И никто не знает, куда надо ехать в творческую командировку, чтобы такого разрыва избежать, и на чём. Высоцкий последние годы ездил на «Мерседесе», и ничего. Дело не в родине автомобиля, а в родине человека. Встречаясь с людьми, Владимир Семёнович охотно рассказывал о своей работе. Никогда не лукавил, но и души своей, перед сотнями незнакомых ему людей, нараспашку не распахивал. Для него общение с интересными людьми значило очень много. Он как поэт питался тем, что видел и слышал. Для него интересные люди были окном в мир, куда он, перегруженный заботами и обязанностями, не имел лёгкого доступа. Он искал таких встреч. Однажды пришёл к нему человек удивительной судьбы – золотоискатель из Сибири. Володя слушал его в напряжённом внимании, боясь упустить слово из рассказа. Живая реакция на смешное, искренняя боль в глазах, когда речь заходит о несправедливости. И опять добрая улыбка, раскрывающая собеседника, робевшего поначалу перед любимым поэтом, популярным артистом. Человек этот рассказывал всю ночь. Владимир несколько раз брал гитару, начинал песню, но обрывал её, откладывая гитару в сторону. Выстраданное другими всегда казалось ему более значительным, чем своё собственное. Отмалчивался: «Моя кухня вам неинтересна». Свои вызывающие восхищения находки относил на счёт жанра авторской песни, которая мол, в отличие от номера профессиональной эстрады никогда не может быть заучена. А потому подвижна, гибка, изменчива под сердцебиение ей внимающих… И даже свой поразительный дар поэтического перевоплощения, когда его «Я» становилось неотрывным от «я» множества людей разных возрастов, национальностей, способов добывать пропитание, социальных положений, словом, судеб – даже этот дар он причинно выводил из своей профессии актёра. Успеха любой ценой не хотел. Не мог, например, писать по заказу или по газетным материалам, если сам лично не прочувствовал тему, не вжился в подробности ситуации. Только поэтому не взялся за написание песен для фильма Романа Кармена о Чили. Боялся банальностей и повторов. Владимир радовался чужим успехам и всеми силами старался  помогать талантливым людям, которым не везло. Зависти был абсолютно чужд. Будучи сам очень доброжелательным к людям, поражался и страдал, не получая ответного доброжелательства. Он был чутким и в силу этого легко ранимым человеком. Доброту, честность, искренность и открытость ценил в людях превыше всего. Выше ума и таланта. С брезгливостью относился к людям фальшивым, чувствовал их за версту. Как-то раз в Нью-Йоркском аэропорту Владимир встретился с одним из сотрудников нашей дипмиссии. Тот принялся наставлять поэта по части благонравия и хорошего поведения за границей. Тут же поспешил сообщить, что билет на обратный рейс Высоцкому уже куплен. На неделю раньше запланированной даты, с отменой шести объявленных концертов. Потом ритуально обнял проинструктированного соотечественника и поцеловал, должно быть, по долгу службы. Не всегда Владимир мог уклониться от таких фальшивых объятий. Иногда они заставали его врасплох. И только воспитанность ограничивала возможность выразить своё отношение к происходящему.

Я вчера закончил ковку, и два плана залудил
И в загранкомандировку от завода угодил.
Копоть, сажу смыл под душем, съел холодного язя
И инструкцию прослушал, что там можно, что нельзя.

Там у них пока что лучше бытово
Так, чтоб я не отчебучил не того,
Он мне дал прочесть брошюру, как наказ,
Чтоб не вздумал жить там сдуру, как у нас.

Говорил со мной, как с братом, про коварный зарубеж,
Про поездку к демократам в польский город будапешт:
"Там у них уклад особый, нам так сразу не понять,
Ты уж их, браток, попробуй хоть немного уважать.

Будут с водкою дебаты, отвечай:
Нет, ребята-демократы, только чай.
От подарков их сурово отвернись,
Мол, у самих добра такого завались".

Он сказал: "Живи в комфорте, экономь, но не дури.
Ты гляди, не выкинь фортель - с сухомятки не помри.
В этом чешском Будапеште уж такие времена.
Может скажут: "Пейте, ешьте", ну, а может, ни хрена".

Ох, я в Венгрии на рынок похожу.
На немецких, на румынок погляжу.
Демократки, - уверяли кореша, -
Не берут с советских граждан ни гроша.

"Буржуазная зараза там всюду ходит по пятам.
Опасайся пуще сглаза ты внебрачных связей там.
Там шпионки с крепким телом, ты их в дверь - они в окно.
Говори, что с этим делом мы покончили давно.

Но могут действовать они не прямиком,
Шасть в купе, и притвориться мужиком.
А сама наложит тола под корсет...
Ты проверяй, какого пола твой сосед"

Тут давай его пытать я:"Опасаюсь, маху дам.
Как проверить? Лезть под платье? -Так схлопочешь по мордам".
Но инструктор парень-дока, деловой. Попробуй, срежь!
И опять пошла морока про коварный зарубеж.

Я популярно объясняю для невежд:
Я к болгарам уезжаю, в Будапешт.
Если темы там возникнут - сразу снять.
Бить не нужно. А не вникнут - разъяснять.

Я по ихнему ни слова ни в дугу и ни в тую.
Молот мне - так я любого в своего перекую.
Но ведь я не агитатор, я потомственный кузнец,
Я к полякам в Улан-Батор не поеду наконец.

Сплю с женой, а мне не спится: "Дусь, а Дусь.
Может я без заграницы обойдусь?
Я ж не ихнего замеса, я сбегу.
Я ж на ихнем ни бельмеса, ни гу-гу".

Дуся дремлет, как ребенок, накрутивши бигуди.
Отвечает мне спросонок: "Знаешь, Коля, не пи..., не зуди.
Что-то, Коль, ты больно робок. Я с тобою разведусь.
Двадцать лет живем бок о бок, и все время Дусь, да Дусь.

Обещал, забыл ты, верно, ох хорош!
Что клеенку с Бангладеша привезешь.
Сбереги там пару рупий, не бузи.
Хоть чего, хоть черта в ступе привези".

Я уснул, обняв супругу, Дусю нежную мою.
Снилось мне, что я кольчугу, щит и меч себе кую.
Там у них другие мерки, не поймешь - съедят живьем.
И все снились мне венгерки с бородами и ружьем.

Снились Дусины клеенки цвета беж
И нахальные шпионки в Бангладеш.
Поживу я, воля божья, у румын.
Говорят, они с поволжья, как и мы.

Вот же женские замашки: провожала - стала петь.
Отутюжила рубашки - любо-дорого смотреть.
До свиданья, цех кузнечный, аж до гвоздика родной.
До свиданья, план мой встречный, перевыполненный мной.

Пили мы, мне спирт в аорту проникал.
Я весь путь к аэропорту проикал.
К трапу я, а сзади в спину, будто лай:
"На кого ты нас покинул, Николай!"
(песня «Инструкция перед поездкой зарубеж»)

Однажды домой к Высоцкому пришёл известный киноактёр, повествующий о себе в обычной для «кинозвёзд» самоуверенной манере. Владимир больше молчал, отвечал вяло и неохотно. Чувствовалось, что визит его тяготил, но законы гостеприимства связывали. После ухода визитёра вздохнул: «Талантливый и умный негодяй опаснее бездарного. Есть люди, после общения с которыми, хочется сразу вымыться». Владимир болезненно переживал творческие неудачи. И особенно когда повинен в них не был. Прошёл кинопробы на роль Пугачёва. Потом пришлось сбрить бороду, отпущенную для съёмок, вмешалась чья-то рука. Пригласили сниматься в фильме «Земля Санникова», для которого уже написал много прекрасных песен. «Снег без грязи, как долгая жизнь без вранья» - одна из них. Но на «Мосфильме» сказали: «Что у нас кроме Высоцкого, играть некому?»
 
Все года и века и эпохи подряд
Всё стремится к теплу от морозов и вьюг.
Почему ж эти птицы на север летят,
Если птицам положено только на юг.
Слава им не нужна и величие,
Вот под крыльями кончится лед-
И найдут они счастье птичее
Как награду за дерзкий полет.
Что же нам не жилось, что же нам не спалось,
Что нас выгнало в путь по высокой волне?
Нам сиянья пока наблюдать не пришлось,
Это редко бывает - сиянья в цене!
Тишина. Только чайки как молнии.
Пустотой мы их кормим из рук.
Но наградою нам за безмолвие
Обязательно будет звук.
Как давно снятся нам только белые сны,
Все другие оттенки снега замели,
Мы ослепли давно от такой белизны,
Но прозреем от темной полоски земли.
Наше горло отпустит молчание,
Наша слабость растает как тень.
И наградой за ночи отчаянья будет вечный полярный день.
Север, воля, надежда, страна без границ.
Снег без грязи, как долгая жизнь без вранья.
Воронье нам не выклюет глаз из глазниц,
Потому что не водится здесь воронья.
Кто не верил в дурные пророчества,
В снег не лег ни на миг отдохнуть,
Тем наградою за одиночество
Должен встретиться кто-нибудь
(песня «Белое безмолвие»)

Летом 1966-го снимали фильм «Вертикаль» на Кавказе. Актёрам довелось недельку пожить в палатке под ледником. Надо было набраться альпинистского опыта, да и вообще почувствовать горы. Особенно Володе, так как все рассчитывали на его песни, которые он напишет. Без них картина не могла состояться. В это время на пике Вольная Испания случилось несчастье. Погиб альпинист, товарищи безуспешно пытались снять его со стены. На помощь двинулись спасательные отряды. Шли дожди, гора обсыпалась камнепадами. Ледник под вершиной стал напоминать поле боя – то и дело вниз по леднику спускались альпинисты. Вели под руки раненного товарища, кого-то несли на носилках. Палатка артистов превратилась в перевязочный пункт. Здесь восходителей ждали горячий чай, посильная помощь. Происходило нечто значительное и драматическое. Можно было подождать неделю, пока не утихнет непогода, в конце концов, тот, ради кого рисковали жизнью эти люди, всё равно был уже мёртв. Но, нет, альпинисты упрямо штурмовали вершину. Это был уже вызов. Кому? Володя жадно вслушивался в разговоры, пытался схватить суть, понять, ради чего всё это? Так родилась первая песня к фильму «Вертикаль».

Здесь вам не равнина, здесь климат иной -
Идут лавины одна за одной,
И здесь за камнепадом ревет камнепад.
И можно свернуть, обрыв обогнуть,
Но мы выбираем трудный путь,
Опасный, как военная тропа.
И можно свернуть, обрыв обогнуть,
Но мы выбираем трудный путь,
Опасный, как военная тропа.
Кто здесь не бывал, кто не рисковал,
Тот сам себя не испытал,
Пусть даже внизу он звезды хватал с небес.
Внизу не встретишь, как ни тянись,
За всю свою счастливую жизнь
Десятой доли таких красот и чудес.
Нет алых роз и траурных лент,
И не похож на монумент
Тот камень, что покой тебе подарил.
Как Вечным огнем, сверкает днем
Вершина изумрудным льдом,
Которую ты так и не покорил.
И пусть говорят, да, пусть говорят...
Но нет, никто не гибнет зря!
Так лучше - чем от водки и от простуд!
Другие пройдут, сменив уют
На риск и непомерный труд, -
Пройдут тобой непройденный маршрут.
Отвесные стены... А ну, не зевай!
Ты здесь на везение не уповай:
В горах не надежны ни камень, ни лед, ни скала.
Надеемся только на крепость рук,
На руки друга и вбитый крюк
И молимся, чтобы страховка не подвела.
Мы рубим ступени... Ни шагу назад!
И от напряжения колени дрожат,
И сердце готово к вершине бежать из груди.
Весь мир на ладони! Ты счастлив и нем
И только немного завидуешь тем,
Другим, у которых вершина еще впереди.
(песня «Вершина»)

Альпинисты считали его своим. Верили, что он опытный восходитель. А он увидел горы впервые за два месяца до того, как написал ставшие такими популярными песни о горах.

В суету городов и в потоки машин
Возвращаемся мы - просто некуда деться.
И спускаемся вниз с покоренных вершин,
Оставляя в горах, оставляя в горах свое сердце.
Так оставьте ненужные споры -
Я себе уже все доказал:
Лучше гор могут быть только горы,
На которых еще не бывал.
На которых еще не бывал.
Кто захочет в беде оставаться один,
Кто захочет уйти, зову сердца не внемля?
Но спускаемся мы с покоренных вершин...
Что же делать, и боги спускались на землю.
Сколько слов и надежд, сколько песен и тем
Горы будят у нас и зовут нас остаться.
Но спускаемся мы - кто на год, кто совсем, -
Потому что всегда мы должны, мы должны возвращаться.
Так оставьте ненужные споры -
Я себе уже все доказал:
Лучше гор могут быть только горы,
На которых никто не бывал!
На которых никто не бывал!
(песня «Прощание с Горами»)

Август 1968-го. Красноярск, станция Мана, село Выезжий Лог. Здесь вместе с Валерием Золотухиным Володя снимается в фильме «Хозяин тайги». Как-то поздно вечером к ним в дом приехал режиссёр Станислав Говорухин. В доме темно – ни керосиновой лампы, ни свечки, электричество отключили в одиннадцать часов вечера. Они обнялись в темноте. Что может сказать разбуженный среди ночи человек, которому в шесть утра вставать на работу? Каждый, наверное, своё. А Володя сказал: «Какую я написал песню!» Валерий протянул гитару, а Говорухин ещё рюкзака не снял, а они уже сели рядышком на лавку и запели на два голоса…

Протопи ты мне баньку, хозяюшка,
Раскалю я себя, распалю,
На полоке, у самого краюшка,
Я сомненья в себе истреблю.

Разомлею я до неприличности,
Ковш холодный - и все позади.
И наколка времен культа личности
Засинеет на левой груди.

Протопи ты мне баньку по-белому -
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.

Сколько веры и лесу повалено,
Сколь изведано горя и трасс,
А на левой груди - профиль Сталина,
А на правой - Маринка анфас.

Эх, за веру мою беззаветную
Сколько лет отдыхал я в раю!
Променял я на жизнь беспросветную
Несусветную глупость мою.

Протопи ты мне баньку по-белому -
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.

Вспоминаю, как утречком раненько
Брату крикнуть успел: "Пособи!"
И меня два красивых охранника
Повезли из Сибири в Сибирь.

А потом на карьере ли, в топи ли,
Наглотавшись слезы и сырца,
Ближе к сердцу кололи мы профили
Чтоб он слышал, как рвутся сердца.

Протопи ты мне баньку по-белому -
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.

Ох, знобит от рассказа дотошного,
Пар мне мысли прогнал от ума.
Из тумана холодного прошлого
Окунаюсь в горячий туман.

Застучали мне мысли под темечком,
Получилось - я зря им клеймен,
И хлещу я березовым веничком
По наследию мрачных времен.

Протопи ты мне баньку по-белому -
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
(песня «Банька по белому»)

Что отличает поэзию Владимира Высоцкого? Высокая гражданственность. Активная позиция автора. Всё, что мешает, всё, что оскорбляет и порочит наше общество, - безжалостно высмеять! А высмеять – значит раздеть, обнажить гнилую сущность. Поэтому так велика очистительная сила его стихов и песен. Поэтому так много в них смешных, нелепых, глупых, попросту отвратительных персонажей. Только слепой, да глухой может отождествлять их с личностью автора. В «песенной энциклопедии» Владимира Высоцкого, конечно же, не мог не появиться и спорт. В нём, как в жизни, есть плохое и хорошее. Есть те, кто рвётся на пьедестал только потому, что знает – «первым лучшие куски». И есть те, для кого спорт – это борьба с самим собой, с собственными слабостями, победа – победа над самим собой.

Я бегу, топчу, скользя
По гаревой дорожке,-
Мне есть нельзя, мне пить нельзя,
Мне спать нельзя - ни крошки.

А может, я гулять хочу
У Гурьева Тимошки,-
Так нет: бегу, бегу, топчу
По гаревой дорожке.

А гвинеец Сэм Брук
Обошел меня на круг,-
А ещё вчера все вокруг
Говорили: Сэм - друг!
Сэм - наш гвинейский друг!

Друг-гвинеец так и прет -
Все больше отставание,-
Ну, я надеюсь, что придет
Второе мне дыхание.

За ним я третье ищу,
Затем четвертое дыханье,-
Ну, я на пятом сокращу
С гвинейцем расстоянье!

Тоже мне - хорош друг,-
Обошел меня на круг!
А вчера все вокруг
Говорили: Сэм - друг!
Сэм - наш гвинейский друг!

Гвоздь программы - марафон,
А градусов - все тридцать,-
Но к жаре привыкший он -
Вот он и мастерится.

Я поглядел бы на него,
Когда бы было минус тридцать!
Ну, а теперь - достань его,-
Осталось только материться!

Тоже мне - хорош друг,-
Обошел на третий круг!
Нужен мне такой друг,-
Как его - забыл... Сэм Брук!
Сэм - наш гвинейский Брут!
(песня «Марафон»)

Находясь в «спортивной полосе» своего творчества, Владимир как-то попросил своего друга рассказать про шахматы, так как сам ни разу этих фигур в руки не брал. Ему объяснили. Что игра начинается с дебюта, начала бывают разные, например, «королевский гамбит», «староиндийская защита». После этого Владимир сказал: «Хватит, этого достаточно!» На полтора дня он замолк, что-то писал мелкими круглыми буквами, брал гитару, пощипывал струны. Именно так – не подбирал мелодию, а как-бы просто пощипывал струны, глядя куда-то в одну точку. На второй день к вечеру песня была готова…

Только прилетели — сразу сели.
Фишки все заранее стоят.
Фоторепортёры налетели —
И слепят, и с толку сбить хотят.

Но меня и дома кто положит?
Репортерам с ног меня не сбить!
Мне же неумение поможет:
Этот Шифер ни за что не сможет
Угадать, чем буду я ходить.

Выпало ходить ему, задире.
Говорят, он белыми мастак!—
Сделал ход с е2 на е4.
Чтой-то мне знакомое... Так-так!

Ход за мной — что делать? Надо, Сева,—
Наугад, как ночью по тайге...
Помню — всех главнее королева:
Ходит взад-вперёд и вправо-влево,
Ну, а кони, вроде, — только буквой "Г".

Эх, спасибо заводскому другу —
Хоть научил, как ходят, как сдают...
Выяснилось позже: я с испугу
Разыграл классический дебют!

Все следил, чтоб не было промашки,
Вспоминал всё повара в тоске.
Эх, сменить бы пешки на рюмашки —
Живо б прояснилось на доске!

Вижу, он нацеливает вилку —
Хочет есть — и я бы съел ферзя...
Эх, под такую закусь — да бутылку!..
Но во время матча пить нельзя.

Я голодный, посудите сами:
Здесь у них лишь кофе да омлет!
Клетки — как круги перед глазами,
Королей я путаю с тузами
И с дебютом путаю дуплет.

Есть примета — вот я и рискую:
В первый раз должно мне повезти.
Да я его замучу, зашахую,
Да мне бы только дамку провести!

Ни мычу, ни телюсь, весь — как вата.
Надо что-то бить, уже пора!
Чем же бить? Ладьёю — страшновато,
Справа в челюсть — вроде рановато,
Неудобно как-то, первая игра.

А он мою защиту разрушает
Старую индийскую в момент —
Это смутно мне напоминает
Индо-пакистанский инцидент.

Только зря он шутит с нашим братом —
У меня есть мера, даже две:
Если он меня прикончит матом,
Так я его — через бедро с захватом,
Или — ход конём по голове!

Я еще чуток добавил прыти —
Все не так уж сумрачно вблизи:
В мире шахмат пешка может выйти —
Ну, если тренируется — в ферзи!

Шифер стал на хитрости пускаться:
Встанет, пробежится — и назад.
Предложил турами поменяться —
Ну еще б ему меня не опасаться,
Когда я лёжа жму сто пятьдесят!

Вот я его фигурку смерил оком,
И когда он объявил мне шах,
Обнажил я бицепс ненароком,
Даже снял для верности пиджак.

И мгновенно в зале стало тише,
Он заметил, что я привстаю...
Видно, ему стало не до фишек —
И хвалёный пресловутый Фишер
Тут же согласился на ничью.
(песня «Честь шахматной короны»)

В жизни трагическое и смешное – всегда рядом. У Владимира Высоцкого юмор присутствует даже в стихах высокого трагического накала. Что уж говорить об остальных стихах – там просто золотые россыпи юмора. Он всегда жил очень быстро. Быстро работал, быстро ел, быстро передвигался, на сумасшедшей скорости водил машину, не выносил поезда – летал самолётом. В последнее время его жизненный темп достиг предела. Четыре-пять часов сна, остальное работа. Рабочий день его мог сложиться, примерно таким образом. Утром – репетиция в театре. Днём съёмка или озвучивание, или запись на «Мелодии». Потом концерт где-нибудь в Дубне. Вечером «Гамлет», спектакль не мысленного напряжения, свитер в антракте – хоть выжимай. Ночью – друзья, разговоры. После спектакля у него на Малой Грузинской, всегда полно народу. Тут можно встретить кого угодно. Писателя, актёра, музыканта, танкиста, режиссёра, врача, художника, бывшего вора «в законе», академика, знаменитого иностранного артиста и обыкновенного слесаря. К нему тянулись люди, и он не мог без них – он должен был знать обо всём, что происходит в жизни. И в то же время, он, чей рабочий день был загружен до предела, вынужден был отнимать у себя время на решение разных бытовых вопросов своих друзей. Помогал всем, кто просил помочь. Одному «пробивал» машину, другому квартиру, третьему сценарий. Больно говорить об этом, но многие его знакомые нещадно эксплуатировали его популярность и возможность войти в любые двери – к любому начальнику. Владимир любил ночные разговоры. Сам заваривал чай, обожал церемонию приготовления этого напитка. Полки на кухне были заставлены до потолка банками с чаем, привезённым отовсюду. И только глубокой ночью, почти на рассвете, когда все расходились и дом затихал, он садился к столу и сочинял стихи. Квартира, своя квартира, появилась у него за пять лет до смерти. Он с любовью обставил её, купил стол, за которым сидел знаменитый театральный реформатор Александр Таиров, страшно гордился этим. Но писал всюду и в любых условиях. Писал быстро. Долго проходил процесс обдумывания. Часто садился напротив телевизора и смотрел все передачи подряд. Час, два… Скучное интервью, прогноз погоды, программу телепередач на завтра. В полной «отключке», спрашивать о чём-нибудь бесполезно. Обдумывал новую песню. Вот так и жил ежедневно из года в год… Такой нагрузки не мог выдержать ни один нормальный человек. Где-то в это время в его сознании возникло ощущение близости конца. Вылилось в хватающее за сердце: «Чуть помедленнее кони, чуть помедленнее!»
- Какой вопрос вы хотели бы задать самому себе? – спросили его на пятигорском телевидении.
- Сколько мне ещё осталось лет, месяцев, недель, дней, часов творчества?
Оставалось мало. А сделать хотелось ещё много чего. Хотелось попробовать себя в прозе, сочинить сценарий, пьесу, заняться режиссурой. Виды творчества многообразны, а он был разносторонне одарённым человеком. И темп жизни взвинтился до предела…

Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю
Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю...
Что-то воздуху мне мало, ветер пью, туман глотаю,
Чую с гибельным восторгом - пропадаю! Пропадаю!

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Вы тугую не слушайте плеть!
Но что-то кони мне попались привередливые,
И дожить не успел, мне допеть не успеть.

Я коней напою,
Я куплет допою,-
Хоть мгновенье ещё
Постою на краю!..

Сгину я, меня пушинкой ураган сметет с ладони,
И в санях меня галопом повлекут по снегу утром.
Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони,
Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Не указчики вам кнут и плеть.
Но что-то кони мне попались привередливые,
И дожить я не смог, мне допеть не успеть.

Я коней напою,
Я куплет допою,-
Хоть немного еще
Постою на краю!..

Мы успели - в гости к Богу не бывает опозданий.
Да что ж там ангелы поют такими злыми голосами?
Или это колокольчик весь зашелся от рыданий?
Или я кричу коням, чтоб не несли так быстро сани?

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Умоляю вас в скач не лететь!
Но что-то кони мне попались привередливые,
Коль дожить не успел, так хотя бы допеть!

Я коней напою,
Я куплет допою,-
Хоть мгновенье еще
Постою на краю!..
(песня «Кони привередливые»)

В кино Владимир Высоцкий сыграл меньше, чем мог бы. И меньше, чем хотел. «Пробовался», но до съёмок дело не доходило. Многие из «проб» погибли.
«Утвердили меня в картину «Земля Санникова», - писал Владимир в одном из писем Станиславу Говорухину. Сделали ставку, заключили договор, взяли билет. С кровью вырвал освобождение в театре, а за день до отъезда мосфильмовский начальник сказал:
- Его не надо.
- Почему? – спросил режиссёр.
- А не надо и всё».
Сегодня кинематографисты пытаются освободиться от пут, связывающих свободный полёт фантазии. Как порадовался бы Владимир Семёнович! Он всегда говорил об этом. Раньше - с яростью, последние годы – с горьким сарказмом.
«Но ведь про что-то можно снимать? – писал он дальше в письме, - например, про инфузорий? Хотя… Ткнуться некуда – и микро и макромиры под чьим-нибудь руководством».
Владимир был человеком, который твёрдо знал, куда, ради чего и на что он идёт. Он так хотел сниматься в фильме «Место встречи изменить нельзя», был зачинателем идеи сделать фильм по роману братьев Вайнеров, так волновался, утвердят - не утвердят на роль Жеглова и вдруг… 10 мая 1978г. – первый день съёмок. После съёмки Владимир сказал режиссёру фильма Станиславу Говорухину: «Пойми, мне так мало осталось, я не могу тратить год жизни на эту роль». Когда этот случай рассказали на встрече со зрителями, из зала пришла записка: «А стоит ли год жизни Высоцкого этой роли?» Вопрос коварный. Если бы год, который заняли съёмки, он потратил на сочинение стихов и песен, тогда ответ был бы однозначным – не стоит! Быть поэтом – таково было главное предназначение в этой жизни!

Вот твой билет, вот твой вагон,
Все в лучшем виде одному тебе дано.
В цветном раю увидеть сон,
Трехвековое, непрерывное кино.
Все позади, уже сняты
Все отпечатки, контрабанды не берем.
Как херувим стерилен ты
А класс второй - не высший класс, зато с бельем.

Вот и сбывается, то что пророчится,
Уходит поезд в небеса, счастливый путь.
Ах, как нам хочется, как всем нам хочется,
Не умереть, а именно уснуть.

Земной перрон. Не унывай
И не кричи. Для наших воплей он оглох.
Один из нас уехал в рай,
Он встретит бога - ведь есть, наверно, бог.
Ты передай ему привет,
А позабудешь - ничего, переживем.
Осталось нам немного лет,
Мы пошустрим и, как положено, умрем.

Вот и сбывается все, что пророчится.
Уходит поезд в небеса - счастливый путь!
Ах, как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.

Уйдут, как мы - в ничто без сна -
И сыновья, и внуки внуков в трех веках.
Не дай господь, чтобы война,
А то мы правнуков оставим в дураках.
Разбудит нас какой-то тип
И пустит в мир, где в прошлом войны, боль и рак.
Где побежден гонконгский грипп.
На всем готовеньком ты счастлив ли? Дурак...

Вот и сбывается все, что пророчится.
Уходит поезд в небеса - счастливый путь!
Ах, как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.

Итак, прощай. Звенит звонок.
Счастливый путь! Храни тебя от всяких бед!
А если там и вправду бог -
Ты все же вспомни, передай ему привет.
                (песня «Баллада об уходе в рай»)

Владимир Семёнович мечтал побывать на Таити, и мечта его позднее осуществилась. Ему удалось совершить турне по городам Америки. Он давно подумывал о режиссуре. Хотелось на экране выразить свой взгляд на жизнь. За свою короткую жизнь успел побывать во многих европейских странах, США, Канаде, особенно ему понравилась Мексика. Естественно, что ему довольно часто доводилось беседовать с представителями буржуазной прессы, которые искали в его словах пусть небольшой, но намёк на «притеснения» в СССР. И хотя, повод этому давали иные «официальные лица», от которых зависело, издавать его стихи или нет, записывать пластинки или повременить, он всегда был выше этих интриг. О своей Родине говорил всегда только хорошие слова. Даже в самых интересных, экзотических странах скучал о доме, о друзьях…

Я все вопросы освещу сполна -
Дам любопытству удовлетворенье!
Да, у меня француженка жена -
Но русского она происхожденья.
Нет, у меня сейчас любовниц нет.
А будут ли? Пока что не намерен.
Не пью примерно около двух лет.
Запью ли вновь? Не знаю, не уверен.
Да нет, живу не возле "Сокола"...
В Париж пока что не проник.
Да что вы все вокруг да около -
Да спрашивайте напрямик!
Я все вопросы освещу сполна -
Как на духу попу в исповедальне!
В блокноты ваши капает слюна -
Вопросы будут, видимо, о спальне...
Да, так и есть! Вот густо покраснел
Интервьюер: "Вы изменяли женам?" -
Как будто за портьеру подсмотрел
Иль под кровать залег с магнитофоном.
Да нет, живу не возле "Сокола"...
В Париж пока что не проник.
Да что вы все вокруг да около -
Да спрашивайте напрямик!
Теперь я к основному перейду.
Один, стоявший скромно в уголочке,
Спросил: "А что имели вы в виду
В такой-то песне и в такой-то строчке?"
Ответ: во мне Эзоп не воскресал,
В кармане фиги нет - не суетитесь,-
А что имел в виду - то написал,-
Вот - вывернул карманы - убедитесь!
Да нет, живу не возле "Сокола"...
В Париж пока что не проник.
Да что вы все вокруг да около -
Да спрашивайте напрямик!
(песня «Я все вопросы освещу сполна»)

Владимир Семёнович ушёл от нас 25 июля 1980г. А за год до этого, 25-го июля, у него перестало биться сердце и остановилось дыхание. Медики называют это клинической смертью. Было это в жару в Средней Азии. Рядом, к счастью, оказался врач. Он стал дышать за него, делать массаж сердца. Укол в сердечную мышцу – и сердце задвигалось. Как после этого случая поступил Владимир Семёнович? Лёг ли он на полгода в больницу? Затих? Перестал «выкладываться» на концертах и выжимать свитер в антрактах? Ничего подобного! На следующий день он улетел в Москву, а ещё через день поехал в аэропорт встречать самолёт, на котором летел спасший его врач. Самолёт из-за непогоды сел не в Домодедово, а во Внуково. Он помчался туда. Врач был потрясён, когда открылась дверь в самолёте, (Владимира любили и многое ему позволяли), и в эту дверь вошёл Высоцкий. Из этих крупиц характера может сложиться образ поэта, не жалевшего себя, целиком отдавшего себя друзьям, искусству, своим песням. Людям! Он жил для них, работал для них, и они ему платили огромной любовью. Он так легко сходился с людьми, был контактен, улыбчив. Мог с неподдельным интересом разговорить собеседника, заставить выдать самое сокровенное. Очень внимательно слушал, а расставаясь, просил не забывать, звонить, навещать, что человек, только что с ним познакомившийся, уходил от него в убеждении, что именно его отметил, выделил из толпы Владимир Семёнович, и навеки записал в свои близкие друзья. Лучшая его роль в театре – Гамлет. Жеглова он «сыграл», а Гамлета – «прожил».

                (стихотворение В.С. Высоцкого «Мой Гамлет»)
Я только малость объясню в стихе —
На всё я не имею полномочий…
Я был зачат, как нужно, во грехе —
В поту и в нервах первой брачной ночи.
Я знал, что, отрываясь от земли,
Чем выше мы, тем жёстче и суровей;
Я шёл спокойно — прямо в короли
И вёл себя наследным принцем крови.
Я знал — всё будет так, как я хочу.
Я не бывал внакладе и в уроне.
Мои друзья по школе и мечу
Служили мне, как их отцы — короне.
Не думал я над тем, что говорю,
И с лёгкостью слова бросал на ветер.
Мне верили и так, как главарю,
Все высокопоставленные дети.
Пугались нас ночные сторожа,
Как оспою, болело время нами.
Я спал на кожах, мясо ел с ножа
И злую лошадь мучил стременами.
Я знал — мне будет сказано: «Царуй!» —
Клеймо на лбу мне рок с рожденья выжег.
И я пьянел среди чеканных сбруй,
Был терпелив к насилью слов и книжек.
Я улыбаться мог одним лишь ртом,
А тайный взгляд, когда он зол и горек,
Умел скрывать, воспитанный шутом.
Шут мёртв теперь: «Аминь!» Бедняга Йорик!..
Но отказался я от дележа
Наград, добычи, славы, привилегий:
Вдруг стало жаль мне мёртвого пажа,
Я объезжал зелёные побеги…
Я позабыл охотничий азарт,
Возненавидел и борзых и гончих,
Я от подранка гнал коня назад
И плетью бил загонщиков и ловчих.
Я видел — наши игры с каждым днём
Всё больше походили на бесчинства.
В проточных водах по ночам, тайком
Я отмывался от дневного свинства.
Я прозревал, глупея с каждым днём,
Я прозевал домашние интриги.
Не нравился мне век и люди в нём
Не нравились. И я зарылся в книги.
Мой мозг, до знаний жадный как паук,
Всё постигал: недвижность и движенье, —
Но толка нет от мыслей и наук,
Когда повсюду — им опроверженье.
С друзьями детства перетёрлась нить.
Нить Ариадны оказалась схемой.
Я бился над словами — «быть, не быть»,
Как над неразрешимою дилеммой.
Но вечно, вечно плещет море бед,
В него мы стрелы мечем — в сито просо,
Отсеивая призрачный ответ
От вычурного этого вопроса.
Зов предков слыша сквозь затихший гул,
Пошёл на зов, — сомненья крались с тылу,
Груз тяжких дум наверх меня тянул,
А крылья плоти вниз влекли, в могилу.
В непрочный сплав меня спаяли дни —
Едва застыв, он начал расползаться.
Я пролил кровь, как все. И, как они,
Я не сумел от мести отказаться.
А мой подъём пред смертью есть провал.
Офелия! Я тленья не приемлю.
Но я себя убийством уравнял
С тем, с кем я лёг в одну и ту же землю.
Я Гамлет, я насилье презирал,
Я наплевал на Датскую корону,—
Но в их глазах — за трон я глотку рвал
И убивал соперника по трону.
А гениальный всплеск похож на бред,
В рожденье смерть проглядывает косо.
А мы всё ставим каверзный ответ
И не находим нужного вопроса.

Для Владимира Семёновича всегда существовал вопрос - быть или не быть? Как жить? Доживать ли свой век тихо, спокойно, прислушиваясь к стукам в сердце, или остаться таким, каким ему предназначено быть? Вести ли эмоциональную, беспокойную жизнь поэта или оттягивать, отодвигать неотвратимое? Быть или не быть? Он был человеком трагического мироощущения. Он жить хотел, но смерти не боялся. Умел, говоря словами его любимого поэта Николая Гумилёва, «сразу припомнить всю жестокую, милую жизнь, всю родную странную землю». Умер во сне. Приближение смерти предчувствовал, но не призывал её. Успел написать жене, Марине Влади, в Париж на почтовой открытке:
«… мне есть, что спеть, представ перед всевышним, мне есть, чем оправдаться перед ним».

Как призывный набат прозвучали в ночи тяжело шаги.
Значит скоро и нам уходить и прощаться без слов.
По нехоженным тропам протопали лошади, лошади,
Неизвестно к какому концу унося седоков.
Наше время иное, лихое, но счастье как в старь ищи,
И в погоню за ним мы летим, убегающим вслед.
Только вот в этой скачке теряем мы лучших товарищей,
На скаку не заметив, что рядом товарища нет.
И еще будем долго огни принимать за пожары мы,
Будет долго казаться нам скрип сапогов.
Про войну будут детские игры с названиями старыми,
И людей будем долго делить на друзей и врагов.
А когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,
И когда наши кони устанут под нами скакать.
И когда наши девушки сменят шинели на платьица,
Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять
                («Песня о Новом Времени»)

Государственная премия СССР 1987 года присуждена Владимиру Высоцкому за создание роли Жеглова в фильме «Место встречи изменить нельзя» и за авторское исполнение песен…, посмертно. Мы радуемся за него и за себя. Всё же приходит время перемен. Свою долю денежной части премии отец Высоцкого, Семён Владимирович, и его сыновья, Аркадий и Никита, передали в Советский фонд мира. Владимир Семёнович Высоцкий бесконечно любил свою Родину, свой народ и очень хотел мира на Земле, и если бы он сейчас был жив, то гордился бы этим пришедшим, наконец-то, признанием и поступил бы, я так думаю, точно так же, как его отец и сыновья. Всесоюзная фирма грампластинок «Мелодия» приступила к выпуску серии пластинок под названием «На концертах Владимира Высоцкого». Тираж для такой страны небольшой, но это уже что-то значит… За два дня до смерти Владимир Семёнович написал стихотворение «Последний приют»

Спасибо друг, что посетил
Последний мой приют.
Постой один среди могил,
Почувствуй бег минут.
Ты помнишь, как я петь любил,
Так распирало грудь,
Теперь ни голоса, ни сил,
Чтоб губы разомкнуть.
И воскресают, словно сон,
Былые времена,
И в хриплый мой магнитофон
Влюбляется страна.
Я пел, и грезил, и творил —
Я многое успел,
Какую женщину любил!
Каких друзей имел!
Прощай, Таганка и кино!
Прощай, зеленый мир!
В могиле страшно и темно,
Вода течет из дыр.
Спасибо, друг, что посетил
Приют печальный мой.
Мы здесь все узники могил,
А ты — один живой.
За все, чем дышишь и живешь,
Зубами, брат, держись,
Когда умрешь, тогда поймешь,
Какая штука — жизнь…
Прощай! Себя я пережил
В кассетах «Маяка».
И песни, что для вас сложил,
Переживут века!
(После этого стихотворения я включил песню Владимира Семёновича «Корабли», на этом вечер памяти был закончен, бойцы стали подниматься со своих мест и мы, стоя и молча, дослушали песню до конца…)

Корабли постоят и ложатся на курс,
Но они возвращаются сквозь непогоды.
Не пройдет и полгода - и я появлюсь,
Чтобы снова уйти, чтобы снова уйти на полгода.

Возвращаются все, кроме лучших друзей,
Кроме самых любимых и преданных женщин.
Возвращаются все, - кроме тех, кто нужней.
Я не верю судьбе, я не верю судьбе,
а себе - еще меньше.

Но мне хочется думать, что это не так, -
Что сжигать корабли скоро выйдет из моды.
Я, конечно, вернусь, весь в друзьях и мечтах.
Я, конечно, спою, я, конечно, спою, -
не пройдет и полгода.

P.S. Через месяц, после этого вечера, одному из бойцов моего взвода пришла посылка. А в ней вместе со вкусняшками и прочими предметами первой необходимости, лежал набор фотографий Владимира Семёновича Высоцкого. Боец написал своему отцу о проведённом после отбоя вечере памяти. А отец, прочитав письмо сына, вложил в посылку эти фотографии и просил сына передать их мне. Вот эта была самая лучшая благодарность и оценка того, что я смог тогда сделать. Может быть, позднее сделаю аудио или видео версию этого сценария, для внуков. Вдруг будет интересно узнать им, чем я занимался и что мне нравилось. А тогда в январе 1987 года я написал следующие строки…

Это наша вина, это мы не спасли
Парня номер один, необъятной души.
Собрались под шумок стукачи, писачи,
Разложили в статьях, заработав гроши.
Втихаря торопились спихнуть поскорей
Да могильной землёй посырей, побыстрей…
Ну а ночью чужой «Голос…» вспомнил о нём,
Что же наш-то молчал, что решили, замнём?
Он же Гамлетом жил и Жегловым он был
Он и песню сложил, что в боях пережил.
В каждой роли своей разрывался для нас,
Жаль, что рано ушёл, огонь песен погас.
Мне обидно, хоть вой, хоть кричи-не кричи,
И тревожно мне было в той июльской ночи,
Только явится луч - света в царстве земном,
Так какая-то вошь, его колпаком
От людей, от проблем, пожелает накрыть,
Запретить, не пускать, не снимать и закрыть.
Русским парнем он был и Россию любил
Так зачем же мы так, словно был он чужим.
Дикий Запад о нём треплет разную чушь,
Неужели слова не доходят до душ…

Спасибо, что дочитали до конца, значит, этот вечер памяти мы провели с вами вместе.