Незваный долгожданный гость

Еще в разгар лета, у первого подъезда, три ревнивые старушки поссорились на почве сенильной деменции.

Вторая хотела влезть первой, когда третья зажала и не хотела отпускать от себя известного психиатра, серьезно намереваясь купить на него все права и зажить с ним в законном браке.

Два ветерана войны и труда и ещё один - то ли Поволжский, то ли прикамский немец в третьем поколении - осторожно пытаясь разнять старушек, ненавязчиво доказывали им, что Алоисов Альцгеймеров на всех хватит, что каждой в свое время обязательно выпадет по-одной, а то и сразу по-две жидовских рожи, заслуженных девицами за долгие годы существования в этой необъятной стране.

Педор Евграфович Запаров и Василий Иванович Ботуз были едины во мнении, а немец в третьем поколении только больше укреплял их убежденность в том, что сенильная деменция в третьей стадии развития больше к лицу влезавшей без очереди Людмиле Ефимовне, чем первой претендентке Евгении Анатольевне, и уж тем более, настоящей правообладательнице болезни Альцгеймера Фаине Шмитовне Шумихиной, которая, честно говоря, с её младшей сестрой давно задолбала весь двор своей простотой.

По утрам Фаина Шмитовна, накинув широкополый халат и, натянув на голову резиновую шапочку, спешно неслась искупаться в Днепре, пока солнце не набрало инфракрасного жара и не спалило её рыхлое, но еще нежное тело.

Не успевали Запаров и Ботуз обсудить, какой средней скорости необходимо придерживаться Фаине Шмитовне, чтобы преодолеть две с половиной тысячи километров и достигнуть Днепра хотя бы к полудню, как на балкон вальяжно выходила её младшая сестра и командным голосом приказывала:

- Фая! Фая! Фая! Лиф забыла! Вернись!

Этого вполне хватало, чтобы двум ветеранам и тому же немцу упасть на землю возле детской площадки и, укрываясь острым запахом, ползти в заранее подготовленное убежище.

Так убедительно, и каждый раз по-разному отдавался эхом войны хорошо поставленный голос младшей сестры Фаины Шмитовны, что на её зов кидался еще один неизвестный старикашка из соседнего дома с противотанковым снарядом под мышкой и, помаячив на расстоянии выстрела желудем из рогатки, разочарованно, но не теряя надежды, прятался в недрах соседнего дома до следующего утра.

Больше никакого интереса для домовой общественности Фаина Шмитовна не представляла. К полудню её обычно по пути сбрасывали санитары из ягодки на руки младшей сестры, со звуком орудийного выстрела хлопали жестяной дверью зеленого УАЗика с выгоревшим жёлтым крестом во лбу, и двор упирался в обеденную негу.
Вскипевшее небо сливало жар на потные головы стойких ветеранов и бдительного немца в третьем поколении.

Убежденные диабетики второго типа Педор Евграфович, Василий Иванович и прикамский немец с подозрением на простатит в эти душевные минуты могли позволить себе расслабиться и поговорить о том, как прекрасно в полдень выпить рюмку ледяной водки из морозилки и залить её тремя ложками наваристого борща, что они вполне заслужили за долгие годы непримиримой борьбы с мировым империализмом путём империакритицизма, завещанного великим Лениным.

Вслед за высокой политикой, разговор традиционно и плавно переваливался на баб. За каждой политикой назойливо стояла своя баба, но первой всегда была Людмила Ефимовна.

Очень хотелось Василию Ивановичу поставить ей на вид, сурово осудив за ****ство, в котором она ни разу не была замечена, однако как-то случайно оговорилась, что ещё в юности по обоюдному желанию пострадала от советских оккупантов, и с тех пор содержит дома пять собак и четыре кошки, а нормальных взрослых пацанов презирает и ругает всех автовладельцев, подозрительно припарковавшихся возле четвертого подъезда.

Увидеть Альцгеймера в гостях у Людмилы Ефимовны страстно желал и Педор Евграфович прежде всего потому, что Людмила Ефимовна в юности работала технологом на ликеро-водочном заводе и знала, сколько нужно подсыпать в водку растворимого кофе, чтобы получился французский коньяк.

Знала, но забыла. И вспомнить рецепт представлялось единственно возможным, если стереть Альцгеймером у неё начисто оперативную память и вернуть Людмиле Ефимовне золотое время детства и юности.

Шансы были велики.
Педор Евграфович упорно старался продемонстрировать Василию Ивановичу и Поволжскому немцу свой талант по выявлению третичного сифилиса и предпоследней стадии сенильной деменции у подопытной.

- Особенно хвалит супруга, - приоткрыл он тайну своего таланта, - она говорит, сто у меня язык и зопа! Извините, высокий сахар! Изо рта попрыгали все сыпяссие и зузассие звуки, - намекнул Запаров друзьям на то, как не просто порой бывает разговаривать языком Эзопа.

- Твой язык любого до глубинных недр доведет, а потом выведет из себя через одно место, - понимающе подсыпал комплиментов Ботуз.

- Да уж, блин, вообще, - подтвердил бдительный немец, что он не сторонний созерцатель, но активный соучастник не простого акта по выявлению сенильной деменции у Людмилы Ефимовны.

- Сто вообсе? - спросил Запаров.

Прикамский немец ответил:

- Ничего вообще. А вдруг Людмила Ефимовна не восприимчива к Альцгеймеру?

- Как такое может быть? - удивился Ботуз наивности немца: - У всех может, а у неё не может быть Альцгеймера? Такого быть не может, потому что такого просто не может быть.

- Бывали прецеденты и похуже, - хотел, но не смог вовремя уняться немец: - Наличиствовала  среди моих знакомых одна бабушка, которая так долго страдала эпилепсией, что однажды не выдержала и решилась обратиться к Н. Бехтеревой, чтобы вылечиться от этой болезни гениев и злодеев.

Бехтерева, чтобы усыпить бабушку и её бздительность, намазала ей голову маслом, воткнула в череп пучок проводов, а сама на спящей клиентке провела лоботомию, то есть через правую глазницу ввела провод с кусачками на конце, отломтила шмотень из лобной доли мозга больной и вытащила его по японской технологии наружу.
Всё!
 
Бабушка очнулась здоровой, без эпилепсии, но с приобретенным Паркинсоном.
Репа у неё тряслась лихо, зато Альцгеймер обошёл стороной. Ведь этим двум враждующим психиатрам никак нельзя ужиться в одном отдельно взятом теле.


- А, древние египтяне обычно мозги доставали через правую ноздрю. Накручивали мозг на специальную палочку и вынимали, - поделился своими знаниями Ботуз.

Немец поморщился, оглядел всего Василия Ивановича с неприкаянной головы до варикозных ног, точно патологоанатом из анекдота, диагностировавший после вскрытия чукчи, что причиной смерти послужило патологоанатомическое вскрытие чукчи, и бравурно закончил:

- Не знаю, как в Древнем Египте, - мне ещё не удалось там побывать, - а бабушка стала оплотом и последней надеждой устойчивой ячейки некогда развитого социалистического общества.

Башка, конечно, у неё тряслась из-под такта тремора рук, но память была всеобъемлющей - вдоль и поперёк, куда ни ткни - и в детство не впадала, сколько не пыталась, в отличие от мужа.


Всякий раз перед походом деда в рюмочную, что находилась под окнами их дома, тщательно готовила своего рассеянного склеротика: составляла подробную карту, отмечая красными стрелками вероятные пути его возвращения домой, и запихивала схему ему в правый карман, а в левый внутренний, рядом с бумажником и сотовым телефоном - записку с подробным адресом, группой крови и просьбой:
 
"Товарищи фулюганы, опойки, колдыри, синяки и пр. шелошовки. Как в физическом, так и в финансовом отношении дед полный импотент. Взять с него нечего. Просьба: вернуть за небольшое вознаграждение. (Денег жалко. Отдам натурой)."

Правда, и записка не всегда срабатывала. Хотя бабушка держала дедушку под постоянным прицелом. От окна не отходила, фиксировала со спины все его неуклюжие попытки схильнуть на сторону, замылив её снайперский глаз уверенной, верблюжьей походкой, и вносила изменения в рекогносцировку.

На излёте пятнадцатой и сороковой минутах звонила деду на мобильный и домогалась: сколько еще продлится в рюмочной встреча ветеранов и бывших коллег по министерству строительства? Доколе он будет испытывать её терпение?
 
И еще добивала парой вспомогательных вопросов и предложением: если завтра дед бросит пить, то его ждет приятная неожиданность - она встретит его в одном розовом пеньюаре, они традиционно сыграют в подкидного дурака, и она, вполне возможно, проиграет ему три партии подряд.

Бабушка - тонкий психолог. Знала, чем можно охмурить дедушку.

Для мужей с деменцией розовый пеньюар, конечно - просто ни о чём. Склеротику не до разврата и оргий в то время, когда , как часто бывает, очень хочется справить малую нужду, а чем приблизительно это делать и где его искать - напрочь забывается. Приходится удрученно стоять и плакать, стоять и плакать.

А вот в подкидного дурака выиграть у жены и наконец доказать, кто в доме самый умный - это более, чем заманчиво.

Ещё через сорок минут бабушка делала контрольный звонок, чтобы игриво напомнить дедушке, что её предложение на счёт пеньюара и святого карточного долга остаются в силе.

А через полчаса с мобильника звонил сам дедушка и рыдая признавался, что опять основательно заблудился: "Где он? В какой стране? Куда подевались портреты Л.И. Брежнева и общественный транспорт?"

"Внимательно оглядись, - спокойно советовала бабушка, - прочти на табличке название улицы, и я вышлю по адресу полицию, службу спасения, скорую помощь и подключу к поиску детей и внуков!"

"Какая полиция?! Я в Америке?! У меня еще и дети с внуками есть? Женщина, вы кто? Почему, понимаешь, забрались в мой дом и терроризируете меня звонками? Хотите ограбить? Не позволю! Люди, помогите номенклатурному работнику!.." - успевал дедушка в отчаянии крикнуть в трубку и отключить её так, чтобы потом напрочь забыть, как она включается.

Терялся дедушка не часто, но регулярно. И искали его по одной и той же примете:
"Он сильно запятнал себя кетчупом! На рубашке остался след размером с Орден Дружбы Народов. Пять лет ничем не могу отстирать", - давала она особые приметы членам добровольческой группы сыщиков и волонтёров.

"Почему опять отпустила отца? Ты же знаешь, что ему пить нельзя! " - возмущались невестки, пока остальные родственники рыскали по городу, заглядывая зачем-то в мусорные баки и приемные коллекторы городской канализации.

" Пить нельзя и не пить нельзя, - оправдывалась бабушка: - Вы же знаете, этот кусок дурака дважды бросал, и оба раза борьба за трезвость заканчивалась инфарктами. Он без выпивки теряет ощущение министерского работника, заслуженного строителя и человека как такового. В нем просыпаются все звери сразу и одно кровососущее насекомое. От пьяного строителя страдает только жена, от трезвенника - ущерб всему человечеству. Я привыкла, я еще потерплю".

К полуночи заслуженный строитель и персональный пенсионер союзного значения вдруг нарисовывался штрихами под дверью собственной квартиры с обметанными жмыхом губами и щенячьей преданностью в глазах. В общем, вполне дозревший был дедушка, готовый подскунячить любой прихоти бабушки.

"Где левая туфля и носок с правой ноги? Почему трусы в горошек одеты задом наперёд?" Одному Альцгеймеру известно. С него и спрос.


- Сисястый осёл говорил? - ухмыляясь, спросил Педор Евграфович Запаров.

- Опять во рту засуха. Попей водички и переспроси нормально, - протянул Василий Иванович свою початую бутылочку минеральной воды Запарову.
- Сейчас ты о чём говорил? - глотнув минералки, повторил Педор Евгафович злобно ухмыляясь в лицо немцу.

- Да, - поддержал Ботуз Запарова, - не надо при дамах выдавать мужские секреты.
И все трое уставились на Евгению Анатольевну, отбывающую пенсионную повинность на краешке скамьи смиренно и тихо в отсутствии двух своих подруг.


В десять утра приходил мед.брат и поставил ей два укола. Каждый по цене 35 тысяч 495 рублей, как она скромно хвасталась. Лекарства ей доставались бесплатно. Такая она уважаемая Минздравом и Отечеством особа.

Каждый её вздох оценивался большими деньгами и дорогущими лекарствами, как Кремлевские таблетки, от которых умереть - умрешь, конечно, но появится возможность прокатиться на лафете и быть захороненной у Кремлевской стены на Старцевой горе, если к тому времени успеют эту стену достроить.


Кстати, Василий Иванович когда-то в девяностых видел собственными глазами Кремлевскую таблетку в сотой аптеке. Доверия она не внушала и больше напоминала мерцающую лампочку накаливания в холодильнике.


Евгению Анатольевну нисколько не коробило, что за каждый вызов на дом медицинскому работнику приходилось платить наличными.

Незабываемые ощущения теплых рук проворного, молоденького мед.брата на её старческой мышечной массе стоили больше, чем какие-то полтысячи рублей.

Поглаживание, игривое такое похлопывание ягодиц молодым человеком возбуждало Евгению Анатольевну трепетным ожиданием, что мед.брат непременно ей вставит.
 И он вставлял изящно и квалифицированно иглу в самые недра колышущейся массы, как бурильщик шестого разряда, и очень медленно - две минуты - выдавливал из шприца дорогостоящий препарат, потом натирал проспиртованной ваткой всю неохватную площадь и долго любовался результатом своего профессионализма.

" Ни одной морщины! - восхищенно говорил он: - Хоть картину Рубенса с этого места пиши", - и пропадал на месяц, оставляя Евгению Анатольевну вдвоем с надеждой о скорой встрече.


"Главное в нашем возрасте - это тебе йода не перебрать", - первым по-наставнически всегда советовал последний её муж Василий Иванович, а первому мужу Евгении Анатольевны позволялось в этой компании высказать свое мнение лишь последнему. Но немец, как правило, горделиво отмалчивался, ныряя в воспоминания и обиды почти полувековой давности.

Со стороны казалось, что мудрость задела его по касательной и заметных увечий организму не нанесла. Тем не менее, упорное отмалчивание немца, его нежелание высказать свою точку зрения по поводу лечения Евгении Анатольевны, а еще и полное игнорирование им газеты ЗОЖ, вызывало у Василия Ивановича серьезные подозрения.

 К тому же, из надежных источников, а именно, мусорных бачков, Ботуз определил по упаковкам от лекарств, что немец глотал целыми бластерами таблетки Жень-Шеня и препарат под названием Дексаметазон, который самому Ботузу некогда выписывали врачи, как средство от отёка головного мозга. Много загадок таил в себе немец, а исповедаться никак не желал.

Евгения Анатольевна рассказывала, что в семидесятых, когда они только поженились, он был ещё нормальным болтливым нудаком, донимал её смехотворной, пионэрской ревностью и глупейшими вопросами: "Почему бескровно прошла первая брачная ночь? Кто ей сломал целку? Кто такой Фадело?"

Приходилось отшучиваться, нежно поглаживая немца по рогам:
 "Крови не хватало? Надо было мне в свой пирожок с перцем вставить лезвие бритвы. Тогда бы ты кровушкой захлебнулся", и терпеливо объяснять, что девственность она потеряла еще пятнадцатилетним ребенком, катаясь на раме велосипеда с Педором Евграфовичем Запаровым. Налетели на бордюр, неудачно упали и руль, пробив плевру, вошел в неё до самых кишок. Для полного женского счастья не хватало лишь поиметь денег мешок.

А Фадело, о котором немец узнал из её ежедневника - это собирательный образ, составленный из начальных слогов трех английских слов - фаворит, деарлинг, лов.

 Евгения Анатольевна встретилась с ним однажды в поезде, покурили в тамбуре вагона, поговорили о том, как нужно правильно садиться на раму велосипеда, и разбежались. Но она уже знала, что Фадело непременно станет её женихом, лётчиком-испытателем, и через неделю-другую его подвиг посмертно отметят высокой правительственной наградой. С этим общесоюзным горем она и дожила до свадьбы с немцем.

Немец вообще не имел никаких претензий к Педору Евграфовичу, как много лет назад, так и теперь. И вспомнить-то ему было нечего из трехлетнего семейного отбывания с Евгенией Анатольевной. Ну, может быть, забавный эпизод в ресторане, сразу после бракосочетания, когда один из пьяных гостей настолько потерял берега, что в поздравительном тосте сказал:
- Я топырюсь, уважаемый жених! Употре***** такую прожженную самку на похотливые нужды - это надо иметь большую смелость, граничащую с подвигом! Тостующий пьет до дна!
Потом смельчака долго и с никак не проходящим удовольствием били головой о стену двоюродные братья немца.
Полностью не исключена вероятность, что смельчаком, отхватившим от двоюродных братьев немца по полной, в запланированной свадебной гулянкой программе, мог быть и Педор Евграфович, который тоже не имел претензий к Немцу, но долгое время порывался спросить на правах бывшего законного мужа Фаины Шмитовны: "А, правда, что на свидания, тогда ещё со школьницей Фаиной, немец всегда приходил со сменной обувью в деревенский клуб?" Мудно! В одной руке цветочек, а в другой - мешочек.
В то застойное и сухостойное время, когда проститутки в стране были только политические, а ****и еще не задумывались о том,  что их похоть могла приносить в семью солидный доход, Педор Евграфович жутко ревновал Фаину ко всем членам ВЛКСМ и КПСС детородного возраста, так или иначе пересекавшихся с ней по общественной работе.
Не скрылся от  П.Е. Запарова, уже способного к тому времени с полу-взгляда  вычленять и отсортировывать даже из групповых и общеплановых фотоснимков своих потенциальных соперников, и Василий Иванович Ботуз.
Предстал он перед взором ревнивца в лице хорошего члена комсомола и большого друга, или наоборот - в члене  большого лица и хорошего друга Фаины Шмитовны.
Однажды, безошибочно ткнув пальцем в сытое улыбкой лицо Василия Ивановича на групповом снимке Педор Евграфович долго и с вожделением желтым ногтем (скр)ёб матовую-перематовую поверхность фотокарточки, нашептывая в эрогенную мочку уха любимой жены:
"Не дождалася меня? Отдалася мутному типу с пропитой рожей сельского пастуха? Если он вернется, то сразу меня выгонишь или дашь время вещи собрать?"
"Отстрянь, - загадочно шептала в ответ Фаина Шмитовна: - Давно это было. Никто никуда возвращаться не собирается. Он женат на Людмиле Ефимовне. Помнишь её, свою  Людочку, перепаханную вдоль и поперёк немцем ещё до тебя?

"Всё люто и беспощадно пересовокупилось между собой в этом болезном Мире, - думал Педор Ефграфович Запаров, загибая в сложном подсчёте пальцы: - В нас семерых, восьмерых, то есть десятерых, нет, двадцати шести, а точнее девяносто трёх живут и процветают одинаково опасные вирусы, занесённые с одной стороны и разнесённые - с другой. Мы всем домом должны и болеть одинаковыми болезнями. И вопрос чисто риторический, что было раньше: яйцо или курица, Василий Иванович или Людмила Ефимовна? Потому что все болезни заразны, особенно внедрённые орально-анальным путём - через таблетку или клизму. В нашем доме все постельные клещи на одно лицо - лицо Василия Ивановича и немного Немца" - ехидно предположил Запаров. Жизнь - штука линейная, но шибко перекрученная всякими половыми и другими бытовыми отношениями, точно бельевая верёвка на которой сушатся женские кружевные трусы и его, Запарова, старческие подгузники.
Однажды он в шутку спросил у Ботуза: "О чём в жизни Василий Иванович жалеет больше всего?"
И Ботуз в шутку ответил: "Больше всего он жалеет о том, что не порол солдатским ремнём своих детей. Поэтому они выросли у Запарова с Фаей такими эготистами и жлобами!"

Педор Евгравович визуально был неудобным оппонентом.
Левое ухо его вжилось в голову значительно выше и заметнее правого. От чего очки висели набекрень, и собеседникам казалось, что жизнь у него не вполне удалась. А дело было в обычной асимметрии, когда одна половина лица пыталась предъявить свою значимость другой половине, точно жена, которая используя всевозможные хитрости, пытается доказать мужу, какое же он ничтожество в сравнении с ней.
Впрочем, его кривая рожа предоставляла ему законный повод каждый день справлять фуфыриком водки "День Инвалида".
- Какой же ты инвалид? - дивилась Евгения Анатольевна.
- Самый натуральный, - выгрызая семечки из яблока, точно собака блох, сосредоточенно пояснял он: - Я человек с ограниченными возможностями. Не могу себе купить ни машину, ни виллу на море, даже яхту не могу себе позволить, хотя очень хочется.
- Ну, в таком случае, все мы инвалиды.
- Вот! Но почему-то мне приходится отдуваться одному за всех, каждый день отмечая этот знаменательный День.
- Говнюк мой ненаглядный! Как же иногда я тоскую по твоему хроническому идиотизму, но нисколько не жалею! - признавалась Евгения Анатольевна в том, что однажды с радостью выперла из своей квартиры Педора Ефгравовича. Это случилось с ним так давно, что он и забыл обижаться. А намерение отмстить Евгении Анатольевне за украденные у него надежды и время, вовсе усохло и отпало, как рудимент или половой член после полувека его беспощадной эксплуатации.

Запаров пристально следил со скамейки, как Ботуз у порога мелким бесом отбивал чечётку, пытаясь избавиться от налипшей грязи, которую невозможно было у него выпросить, точно снега зимой, только потому, что Василий Иванович постоянно прикидывался глубоко законспирированным евреем, хотя, на самом деле, был махровым хохлом, давно оккупировавшим при поддержке Советской Власти не только территорию Прикамья, но и весь СНГ, включая Польшу, Канаду, Голанские Высоты и прибрежную зону рiдной Маямщины.
Василий Иванович советовал всем пенсионерам промышлять в синагоге
моэлем. Мол, в своё время Склифосовский тем и прославлял свою фамилию, что на пенсии занимался циркумцизией - обрезанием крайней плоти.

У Педора Ефграфовича Запарова врачи обнаружили "синдром сытого кота", когда съев из миски весь корм, оставленный ему с утра женой, он бесшумно направлялся к лотку с наполнителем, но на полпути замирал с поднятой ногой, долго думал, иногда ронял слезу, вспомнив, что не запил корм, разворачивался и возвращался на кухню; жадно пил воду, опять степенно направлялся к лотку, опять замирал с поднятой ногой, серьёзно анализируя последние инициативы ООН в сфере ЖКХ, ронял слезу и возвращался на кухню в надежде, что его утром наконец-то жена покормит. Фаина Шмитовна, отрываясь от плиты со свиным рагу в казане, всегда негодующе вздергивала бровь и всем своим видом лишний раз напоминала Педору Ефгравовичу, что негоже ему жрать себе подобных. И, вообще, хватит жрать во внеурочное время. Будет дана ему команда - будет и пища.
- Под лозецкой сёто сосёт? - оправдывался Запаров, разворачивался и шёл к лотку, чтобы жена не думала, что он кусочничает.

- Сосёт? - удивлялась Фаина Шмитовна ненасытности мужа и в его горбатую спину выбрасывала кукиш: - На, пососи чего-нибудь.
Запаров всё принимал со смирением и как должное. С женой он никогда не спорил, заранее зная, что она его легко убедит в чём угодно, потом переубедит и обвинит в том, что он, мягкотелый и рыхложопый, не имел и не имеет никаких твёрдых убеждений. С тех самых пор, как он завалился к ней в гости с бутылкой портвейна и вялой, одинокой гвоздикой, завернутой в газету, и так и остался при ней на всю оставшуюся жизнь. У Фаины память уникальная. Она не могла вспомнить ничего, что с ней произошло вчера, но помнила детально, по секундам и пошагово всё, что случилось тридцать лет назад. Педор Ефгравович пришел к ней с одним явным намерением. Он хотел сказать: "Я очень стеснительный кавалер. Ухаживать не умею и смущаюсь. Ты бы мне дала, да я сразу и ушёл бы". Но почему-то вылепил: - Хочу от тебя сына! Очень!
- Сыну нужен отец! - тут же поймала его на слове Фаина Шмитовна.
- А по другому никак нельзя? - на всякий случай поинтересовался Педор Ефгравович.
- Нет! - решительно отвергла другие варианты она: - Я хоть и живу одна, являясь ответственным квартиросъемщиком, но я - не великовозрастная дура. Можешь поверить мне на слово!
- Принципиальная, значит, - постановил Запаров.
- Да! И твёрдая, как кремень!
- Тогда мне надо развестись с Людмилой Ефимовной и платить ей алименты. Ты же знаешь, я пять лет назад дочку ей натёр. Тебе не жалко мою дочь? Навсегда останется без отца? - с последней надеждой на женскую жалость вздумал надавить Педор Ефгравович. Но не на ту напал!
- Ты с ними всё равно не живешь, - поделилась своей информированностью Фаина Шмитовна: - Прогнали?
- Сам ушёл, - после раздумий решил Запаров и вдруг выдавил слезу: - Дочку жалко, - намекнул он на то, как безумно и даже болезненно любит детей. В общем, после долгих, мучительных препирательств и выяснений - сколько у Фаины Шмитовны было мужиков до Запарова, кроме тех, возвращения которых она ждала со дня на день, как то: один сокурсник, один грузин, два баскетболиста, один член районного парт аппарата и один зам. начальника стройуправления - было принято решение попробовать, только осторожно, вдруг понравится обоим, а кому не понравится, она сразу же выгонит Запарова к едреней Фене. Так что ячейку общества начали строить спокойно, размеренно, без насилия и местами по обоюдному согласию.
Через тридцать лет Фаина Шмитовна в сердцах открылась мужу, что он, Педор Ефгравович Запаров, был у неё первым и единственным мужчиной в койке. Других она выдумала, потому что ей тогда казалось, что она была просто никому не нужна, и что она почти весь первый месяц корчилась от болей. Фаина - аббревиатура трёх важнейших слов: Флот, Армия и Народ. Таким именем Шмит нарёк свою дочь ради укрепления единства и боеспособности страны. Так что, по любой мелочи перечить Фаине не имело смысла и было фатально по определению. Если она решила, что корчилась почти месяц и скрывала это тридцать лет, значит тому и быть. За ней стояли Флот, Армия и Народ.
До регулярных утренних пробежек с полотенцем по маршруту Прикамье - Украина, на отлогий берег Днепра, у Фаины Шмитовны все странности находились в рамках женской психопатии. Ну, иногда могла завыть, не услышав ответ Запарова на вполне безобидный вопрос: "Любит ли он её? А, если любит, то почему не слушается?" И - выла до тех пор, пока, накрутив себя до истерики, не валилась на пол, отбивая головой в конвульсиях морзянку: "За что?! За что Бог наказал её таким бездушным, толстокожим недоумком?! Теперь, гад непослушный, пей воду из тазика, в котором она ноги мыла, и отпаивай всю ночь валерьянкой!"
Пить из тазика Запаров напрочь отказывался. Он жалобно звал на помощь младшую сестру Фаины Ченальдину Шмитовну, затем шёл в спальню, ложился на широкую кровать и начинал следить за блуждавшим по потолку жёлтым пятном, вплюнутым через окно уличным фонарём, и заботливо напоминавшим Педору Ефгравовичу о том, что тот страдает недержанием мочи. И надо было обязательно сходить и помочиться перед сном. Но сделать этого он уже не мог. Запаров крепко спал. Безотказно срабатывали защитные силы организма. Не позволяя Запарову нервничать, они молниеносно оглоушивали, точно метким ударом ж/б плиты по темени, и валили с ног, едва он начинал подсчёт лет, обид и оскорблений, нанесённых ему, и проведение глубоко анализа - почему вторая жена всегда хуже первой, а третья хуже второй, но лучше первой?
Людмила Ефимовна была его первой женой, а с Евгенией Анатольевной он - так, немного подженился. Даже Фаина не считала её соперницей, не то, что Ченальдина Шмитовна.

Ченальдина на дух не переносила Людмилу Ефимовну и всё ждала, когда же эту тварь гнойную накажет карма. Но карма или не хотела, или запуталась в отношениях похотливой кучки пенсионеров, и по своей старческой слепоте больше целилась в голову Ченальдине Шмитовне.

- Твой кобель опять меня в подвале поимел, - то ли хвастала, то ли жаловалась Ченальдина Людмиле Ефимовне.

- Сперва сотри с рожи нечаянную радость и сытое довольство, а потом скажи - какой из них?! - каждый раз учила Людмила Ефимовна обходительному обращению к ней, потому что всякой дряхлой сучке и в склеротические года оставаться культурной - совсем не зазорно.
- Немец.
- Немец не мой.
- Скажешь тоже - немой! А как же он тогда меня уговорил?
- В том смысле, что ко мне теперь Немец не имеет никакого отношения.
- В прошлый раз ты говорила, что Ботуз к тебе не имеет никакого отношения. Тогда помоги мне разобраться с вами.
- Не могу!
- Почему?
- Потому что не хочу.
- А из корыстных побуждений?
- Я бескорыстная... Была вчера. А сегодня у тебя нет столько средств, чтобы заткнуть мою корысть.
"Без мужика плохо, но с мужиком так плохо, что лучше без мужика" - вывела для себя однажды формулу Людмила Ефимовна. Вот, и поди-разбери её. Вчера у неё Немец ночевал, сегодня - чёрт лысый у порога копытом хвост расчёсывает, а завтра она уже будет опять гонять скалкой по дому Ботуза. Василию Ивановичу она устраивала мелкое рукоприкладство регулярно. Ченальдина Шмитовна считала, что к своей собственности надо относиться бережливее и быть рачительнее, если уж рядом нет никого рачительного. Мужик, он как ступа из тонкого фарфора, толочь в нём его дурные привычки нужно аккуратно, без лишнего нажима, чтобы морда у него не пошла мелкими трещинами, и не бить, но давить как можно сильнее на его пестик.

Бывало, что в Василии Ивановиче Ботузе буквально свирепствовали иллюзии. То ему виделся в изобилии товаров народного потребления заговор удмуртских масонов, и он по многочисленным просьбам трудящихся соглашался возглавить революционную ячейку всего Ленинского района, то представлялось, как ему с древа Познания Добра и Зла сыпятся на голову плоды, и он совершает множество научных открытий, которыми делится с группой подопытных единомышленников своего двора. Били плоды и по касательной, но очень неприятно и пробуждали мысли о предназначении, загадочности, величия и ничтожности всего русского народа, проживающего на территории РФ. Василий Иванович тогда уже не мог справиться с подсчётами на одних пальцах и прибегал к помощи калькулятора, чтобы использовать так же дробные числа и процентные соотношения. "Например, - серьёзно обдумывал он, нажимая на кнопки калькулятора, - если схватить 365 центнеров живого веса и каждый день публично, на глазах остальных, перед плакатом, где будет написано " Возмущающиеся и ропщущие - вне очереди!" , разделывать, точно в убойном цехе, по одному центнеру этого быдла, то к концу года можно выдать сверх плана ещё 150-170 процентов продукции. Возмутителей порядка не будет. Все встанут в очередь, покорно дожидаясь своей участи".

- За что же ты российскую многонациональность ненавидишь? - спрашивал лениво его Немец.

- Природа такая у меня. Сложный генотип. Я что нажил за 70 лет, тем и промышляю, - уклончиво отвечал Ботуз.

А, нажил он презрение и даже брезгливое нисхождение к себе в лице детей, особенно сорокалетнего младшего сына Осипа, вылитого характером, повадками и жизненной позицией - Фаина Шмитовна, хотя родила его Людмила Ефимовна.

Да хрен его разберёт, эту генетику! Спишь со всеми, а дети заимствуют самое важное неизвестно от кого и немного от Немца. Телегония, называется.

Василий Иванович постоянно имел зуб на Немца.

Немец об этом знал, но он не знал, знала ли об этом Евгения Анатольевна.

Она ведь тоже родила девочку. А, девочки рождались, в основном, от Запарова. Запаров и сам недоумевал, почему от него рождаются только девочки? В детстве же ему на швейной иголке нагадали ещё и мальчика?!

- Все бабы после пятидесяти резко глупеют и становятся добрыми и богомольными. Это у них происходит от большого ума. Попробуй столько лет без последствий вынашивать жировые складки в голове. Они же, на хрен, сотрут изнутри все стенки черепа! - поделился своими знаниями Ботуз с Немцем.

Евгения Анатольевна, сидевшая с краю на скамейке, хихикнула неуклюже, но распаляться не стала, потому что вдруг вспомнила, как в юность свою - по комсомольской обязанности - гоняла с церковной паперти старушек. В парткоме их называли бывшими проститутками.
"У нас в стране нет проституции!" - уверенно отчитывалась перед парткомом Евгения Анатольевна.
"У нас нет проституции?! - возмущались многочлены парткома: - Почитайте Ленина! Он даже близких соратников - Каменева и Зиновьева - называл проститутками!"
С Лениным не поспоришь.
Была единственная мечта - оживить Ленина, выйти с ним из мавзолея и показать раздольным взмахом, что мы понастроили: коровники, свинарники, всякие агропромышленные комплексы, фабрики, заводы и межконтинентальные баллистические ракеты. В общем, о проституции Каменева и Зиновьева думать было некогда. Пятилетки взывали выполнить их за три года. И то, что партком называл проституцией, на самом деле было элементарным ****ством, которое было хорошо развито во всех областях науки и техники, культуры и искусства, строительства и сельского хозяйства страны.

Евгения Анатольевна чуть не поперхнулась вафельным стаканчиком от мороженого, увидев, как Немец заботливо поправляет свои носки. Все носки у него были чёрные и дырявые. Из экономии и бережливости он их не выбрасывал, а носил, натянув на ноги по две пары - летом и три пары - зимой. Всегда был таким.
Национал-социалистическая дотошность и убеждённость в своей арийской значимости, как сверхчеловека, постоянно сражались в нём с русским удалым раздолбайством и крестьянской житейской мудростью. Единственное, что бесконфликтно уживалось в нём - это похоть. Разбуди его под утро и предложи заняться сексом - не откажет, хотя и поворчит, покобенится немного для проформы. По молодости Немец раза три насиловал Евгению Анатольевну: закатывал ей шубу на голову, сдергивал колготы с трусами и в таком непотребном виде имел её, как дешёвую вокзальную проститутку. Она не могла простить, потому что ей очень нравилось, несмотря на то, что они опаздывали в гости или на киносеанс в кинотеатр "Дрючба".
Однажды мама Евгении Анатольевны нашла в шкафу окаменевший от засохшей спермы зятя носовой платок. "Каким же надо быть ублюдком, чтобы столько добра просто взять и слить в тряпочку!" - возмутилась она - в том смысле, что данному продукту тёща могла найти более достойное применение. Но Немец тёщу упорно обходил стороной.
Вне жизни ничего не бывает, а в жизни бывает всё. Бывает, что и жизнь бывает такой, что ничего в ней не бывает. Сплошное отбывание наказания и постоянная расплата за то, что бывает жизнь - тоже жизнь.

Однажды Немец пукнул в солидном обществе и по невыносимому запаху понял, что пришла старость. В общество его больше не приглашали.
С чем это было связано, он не догадывался. Просто это было связано и спокойно лежало на полу, не вызывая подозрений. И на ЭТО он смотрел будто со стороны: лежит связанным его тело солидными людьми за то, что Немец испортил воздух, хотя часом раньше солидные люди предупреждали, что все они - ярые борцы за чистоту окружающей среды, нормативной лексики и плотного озонового слоя без дыр.

Евгения Анатольевна выгнала Немца из дома, потому что он своё исчерпал и в её продвижении по карьерной лестнице был лишь помехой. Еще по-молодости чуткая Евгения Анатольевна отметила, что в её квартире с присутствием Немца в основном наличествовал дух подпольного дурмана, но иногда вонь гнилой картошки забивалась прелым амбре не чищенной конюшни.
- Ты гниешь? - обращалась она к источнику химической атаки.
- Весь мир гниёт, - философски отвечал Немец.

-Не легко тебе, наверное?

- Сейчас всем не легко. Просто всегда найдутся такие, которые подозревают, что кому-то может быть чуточку легче. И негодование их понятно даже тем, кто втайне доволен, что именно всем не легко.

Говорил немец витиевато, иногда сам не понимая, о чём и для чего. Слова надменно лезли из головы перебродившей опарой.

Но каким бы Немец высокомерным и самонадеянным не проявлялся, он сознавал, что для Евгении Анатольевны был лишь своеобразным полигоном бытовых отходов, так сказать, отработанный и смытый в воронку гумус. Польза от него стала сомнительной уже на третий год совместной жизни.
прод. сл.