Если нету вокруг опоры-6

ЕСЛИ НЕТУ ВОКРУГ ОПОРЫ,
ТО ОПОРА У НАС ВНУТРИ

(Заметки о жизни и творчестве Юрия Казакова)

6.

Еще до поступления в литинститут, когда стремление к писательству побороло музыкальное пристрастие, Юрий Казаков увлёкся словарём Даля. И подумал тогда: «Боже мой! Сколько слов перезабыто... А может, и не совсем перезабыто...» Он припомнил мамины рассказы и сказки, разговоры часто приезжающих в гости бретьев Устиньи Андреевны, его поездки в глубинку на рыбалку и охоту, встречи с тамошними жителями. Позднее в беседе с корреспондентом «Литературной газеты» (1979 год) состоявшийся классик скажет: «А попадаешь в глубинку, тут не только Даль. Недаром наши фольклористы до сих пор ездят “за словом”...

И вот — я на Севере, — продолжает Юрий Павлович. — Окунувшись в поток настоящей, живой речи, я почувствовал, что родился во второй раз... Сморите, как точно! Тюлень, который родился, на ладошке поместится, — это тебе зеленец. Потом шкурка его белеет, и он называется тогда белёк. Потом пятны идут по шкурке, и это у нас серка, серочка...

И всё-таки то, что в жизни раздельно, — язык города и язык деревни, — в литературе может синтезироваться, взаимообогащаться... Слово как некий объём должно вмещать запах, цвет, движение...»

В Библии сказано: «В начале было Слово». И в начале творчества Казакова было Слово. Но в Библии говорится и о другом: «И Слово было у Бога, и Слово было Бог». Творец был прежде всего. Все мы в Его Великом Промысле. И Юрий Павлович — в этом же Промысле.

На юношеские годы Казакова пришёлся рассвет всемирной славы Эрнеста Хемингуэя, писателя, действительно, великого, серьёзного, яркого. На многих оказал он влияние, в том числе и на героя наших заметок. Во-первых, жёстким правилом своим — писать только о том, что очень хорошо знаешь. Во-вторых, мудрым высказыванием: писать нужно учиться. И, в третьих, писать надо предельно честно, не считаясь ни с чем. (Вот его высказывание, объединяющее и то, и другое, и третье: «Нет на свете дела труднее, чем писать простую, честную прозу о человеке. Сначала надо изучить то, о чём пишешь, затем нужно научиться писать. На то и другое уходит вся жизнь».

Хемингуэй дорог Казакову еще и тем, что после моря прочитанных книг они пришли к одному выводу: лучшая в мире литература — русская. Недаром великий американец в ученическую свою жизнь в Париже, как пушкинский Сальери алгеброй гармонию, поверял истинное литературное мастерство особенностями таланта Пушкина, Тургенева, Толстого, Чехова, Бунина. Выявлял лучшее в лучшем и потом выявленное удачно переплавил в своём сердце.

Казаков решил повторить опыт предшественника. Из его автобиографии: «...я стал более внимательно читать очерки и рассказы, стараясь понять, как они сделаны». Кое-чего, видимо, удалось достичь в те пробные годы. Юрий написал несколько рассказов, которые были опубликованы в газете «Советский спорт» (заметим, там же публиковал свои юношеские стихи Евгений Евтушенко). Правда, с первым постулатом   Хэма, как любовно стали звать классика с его же легкой руки); с постулатом, связанным с глубоким знанием жизни, далеко не всё было благополучно. О спорте, альпинизме, он уже знал немного, а вот о жизни американских спортсменов, навряд ли. Но именно им, их невыносимо-тяжёлой жизни, были посвящены опусы Казакова. Тем не менее, несовершенным своим рассказам Казаков был обязан поступлением в литературный институт имени Горького.

С предлитературных шагов стали хвалить начинающего литератора, однако он-то уже знал (спасибо Хэмингуэю!), что проза его никуда не годится. И потому, внешне с похвалой соглашаясь, внутренне, с утроенной силой, он снова принялся за «поверку гармонии алгеброй».
 
Думаю, тем, кто серьёзно пытается постигнуть тайны мастерства, души гениев и великих талантов помогают. Пушкин доказал, что, щедро используя чужие сюжеты, приёмы, интонации, можно оставаться самим собой, предельно индивидуальным. Пушкин убедил, что о многом писать нужно коротко. Это придаёт повествованию динамику, лишает его отвлекающей детализации, наполняет каждое слово, каждый образ и каждое сравнение  ёмким содержанием, помогает проникнуть в  подтекст, скрытый смысл произведения. Пушкин подсказал, что показывать жизнь, раскрывать образы героев лучше всего с помощью оригинальных, необычных, острых сюжетов, хотя и бессюжетные повествования или с сюжетами отнюдь не новыми, при вдохновенной изобретательности, можно превратить в шедевры.
 
Чему еще учила многогранная гениальность Пушкина? Тому, что мир, природа, люди, язык, поэзия и проза созданы Богом, и мы, дети Его, должны быть благодарны Творцу за великую Его щедрость. Особенно это касается людей творческих, в том числе литераторов, которые, до сих пор называются певцами. «Веленью Божию, о муза, будь послушна», — написал наш гений, обращаясь к своей, но, в принципе, — к музе всякого  земного певца. А это значит, что на человеке-творце лежит высойчайшая ответственность, тяжелейший груз. («Нет на свете дела труднее», — сказал об этом Хемингуэй, подтверждая пушкинский вывод).

Писатель, подобно ангелам небесным, по мере таланта должен воспевать Творца и мир Его, воспевать художественно, то есть всеми изобразительными, словесными средствами, которые он освоит. Это — и яркие картины природы, и достовернная, при всей правде, жизнь горожан и селян самых разных категорий и возрастов (с особым вниманием и любовью к «малым сим» — словосочетание библейское, — людям самым простым, зачастую забытым и униженным), и жизнь «братьев наших меньших», и злободневные проблемы бытия человеческого, и защита веры Христовой и лучших традиций народных, и бестрепетное разоблачение зла.

Короче, уже в одном гениальном пушкинском опыте было заложено то, что делает поэзию поэзией, а прозу прозой. Но Казакову, как многим другим, понявшим толк в русской классике, повезло необыкновенно. Рядом с Пушкиным появился еще один гений — Николай Гоголь. Он перенял все пушкинские достижения, причём учителя-поэта ему удалось соединить в себе с учителем-прозаиком и выработать поэтичекую прозу, которую позднее назовут прозой лирической. В полную силу Гоголь стал пользоваться юмористическими и сатирическими приёмами. Ввёл отступления, обогатившие содержание произведения. Да и сам автор, Николай Васильевич, становился подчас героем повествования. (У Пушкина всё это было, как бы необязательно, только лишь для разнообразия авторской речи). И еще вот о чём надо сказать. Гоголь, продолжая начатое Пушкиным использование диалектных, местных слов, довёл его до предельно возможных границ, за которыми это новшество шло бы во вред повествованию. (Пример такого перегиба — повесть Есенина «Яр», сплошь написанная на рязанских диалектах).

В своё время Александр Сергеевич удивлялся, как быстро удалось Гоголю овладеть русской речью — первые прозаические произведения его, безусловно самобытные и талантливые, были переполнены грубыми стилистическими ошибками. Но продлись его жизнь на десятилетие, он был бы еще больше удивлён тому, что еще один русский классик Лермонтов, из-за серьёзной болезни в юности поверхностно изучивший русский язык, в романе «Герой нашего времени» показал себя безупречным стилистом.
Читая Лермонтова, Казаков не мог не заметить, что, перенимая пушкинские сюжеты, писательский опыт, приёмы сочинительства, ученик всё это пропускал через своё сердце, наполнял своей самобытностью, своими находками и во многом ушёл дальше учителя. Скажем, в сюжете романа применил удачные нарушения в традиционном хронологическом изложении судьбы героя, заменил авторское повествование в начале произведения дневниковыми записями Печорина с середины до конца. (Заметим, что это изумительное свойство человеческой психики чужой опыт переплавлять в свой, — внешне отличный от заимствованного — станет для начинающего писателя прочным основанием в творчестве, как таким же незыблимым правилом станет и использование языка дореволюционной классики — бережное, вдумчивое, любовное, без его лженоваторского искажния, чем страдает почти вся предсоветская, советская и нынешняя литература).

Но продолжим выявление основных особенностей тех русских прозаиков, которых целенаправленно изучал Казаков в литературном институте.

После Лермонтова принялся он за Тургенева. С появлением этого титана русская проза окончательно распрощалась с романтизмом, наполнилась серьёзнейшим содержанием. Если Пушкин и Лермонтов отметили только зарождающийся в России нигилизм, приведший страну к чудовищной революции и безумной ломке народных традиций, то Иван Сергеевич известными на весь мир романами подробнейшим образом рассмотрел зарождающееся явление, вполне определённо дал ему отрицательную оценку (последний его роман «Новь»).

Тургенев охватил объёмным по масштабам творчеством, пожалуй, все направления в литературе, как по жанрам, так и по тематике. Здесь и деревня и город, охотники и художники, земледельцы и революционеры, природа и столичные трущобы, первая любовь и беспощадная смерть, стихи в прозе о русском языке и стихи обычные, рассказы и пьесы, литературные заметки и письма, не уступающие художественным вещам. Недаром по тематике и стилю столько схожего будет с этим прозаиком у Юрия Казакова! Кристально-чистый язык, чёткость изложения, пейзажные зарисовки, боль за уходящее прошлое, не затронутое революционными ломками. Приходится удивляться, как вместилось в душе одного писателя  такое обилие самого лучшего и вечного из опыта классиков наших...

(Продолжение следует)