Лошадиных дел мастера

С самого раннего детства, пропитавшись семейными историями о моем прадеде, имевшем именную шашку от Буденного, я грезил лошадьми. Прадед Иван, по официальной версии трагически погибший в 1937 году вместе с боевым конем под Ишимом от удара молнии, не оставил для нас, потомков, никакой возможности для поиска каких-либо сведений. И дед, росший сызмальства сыном полка, мало что мог рассказать об отце. Две фотографии, справка о сдаче боевого оружия в один из музеев давно расформированной воинской части да несколько грамот – вот все, чем мы можем довольствоваться в изучении истории семьи.
А безответный вопрос о настоящей судьбе человека выливался в безрезультатные запросы в архивы и мое безудержное желание однажды оседлать настоящего вороного коня. Надо сказать, что такая возможность представилась довольно рано – в одной из деревень близ Оренбурга словоохотливый пастух с нескрываемым удовольствием передал мне, ребенку лет восьми, не просто боевого коня – настоящую ковбойскую кобылу и большое мычащее и жующее стадо в придачу:
– На, паси, – сказал пастух, подсаживая меня в седло. Он отчалил по своим неотложным деревенским делам, предоставив мне полную свободу действий. 
К полудню без особого моего участия стадо добрело до водопоя, а я, окончательно изодрав школьные брюки об истертое лошадиное седло и торчащие из него фрагменты остова, решил напоить и свою боевую лошадь. Уже вполне сносно освоившись и, кажется, вполне подружившись с Сивкой-Буркой, я спрыгнул с лошади и с умилением стал любоваться, как животное, нагнув голову, жадно глотает воду. Однако, заметив, что металлические удила во рту скотины не способствуют комфорту моциона, я с экспертной легкостью сбросил с ее головы узду. В этот самый момент в бездонных глазищах моего грациозного товарища зажглось нечто безудержно лукавое, и лошадь во весь опор ринулась прочь. Крякнув от изумления, я пустился за ней следом, выкрикивая приказы, затем просьбы и мольбы, которые, впрочем, не приносили никакого эффекта. Лошадь бежала по единственной узкой тропе через пашню в сторону видневшейся на горизонте деревни. Я, проявляя чудесную сноровку, пытался скотину обогнуть по буеракам, но чуть только мне удавалось вырваться вперед, как хитрый друг прибавлял ходу, и я, досадуя, отставал от него, переводя основательно сбитое дыхание.
История закончилась тем, что лошадь, значительно опередив выбившегося из сил ребенка, добежала до родной деревни, где и была изловлена оставившим меня со стадом пастухом. Мастер выехал мне навстречу на предательской кобыле и не без любопытства спросил:
– Это как у тебя вышло-то?
С тех пор я питаю слабую надежду, что вся деревня не слишком долго вспоминала историю про городского мальчика, от которого сбежала лошадь.
И вот много лет спустя, приехав в казахстанский город Уральск, я услышал, что там на Соколиной улице трудится Мастер, способный делать самые великолепные лошадиные принадлежности для седлания. Естественно, не упустил возможности побывать в гостях у умельца и посмотреть на его редкое в масштабах современности увлечение.
Мастер Насипкали Джилкайдаров радушно принял нас в гости, достал седла и сбруи, которые делает своими талантливыми руками.
– Хотел бы с Вами поговорить о ремесле, его национальных корнях. Это стало бизнесом, или это страсть, которая существует без экономической логики?
– Я хочу начать так: я сам – кожевник, – рассказывает Насыпкали Шингалиевич, – всю жизнь работал на заводе и обрабатывал шкуры. По профессии я технолог. Во время Великой Отечественной войны к нам в Уральск из Москвы эвакуировали завод «Землячка». Он выпускал ежедневно по пять тысяч шкур. Сюда на обработку привозили сырье из Прибалтики, Украины, Белоруссии и всего советского пространства. В 1990-е годы и «Землячка», и завод меховых изделий были закрыты.
– Закрылись, потому что поголовье сократилось везде?
– Нет. С развалом Союза рухнула вся цепочка экономических связей. Что-то удалось сохранить, конечно. В Казахстане работают заводы в Семипалатинске, Петропавловске, Шымкенте. Но вот я здесь, в Уральске, остался с профессией в руках, но без реальных перспектив. Смог в соседней Актюбинской области до 2000 года поработать на малом предприятии, потом устроился в самом Актобе – был технологом и занимался обработкой шкур для поставок в Италию. В общем, можно сказать, что обработка шкур – это дело всей жизни, а не просто профессия.
– И все-таки технолог – это скорее химик, который имеет дело с дубильными веществами. А мы сейчас смотрим на седло, изготовленное Вашими руками, и видим предмет, созданный Мастером и Художником. В этом есть своя традиция и свой национальный дизайн.
– Я к этому и иду. У меня сын в детстве упал с высоты и повредил позвоночник, став инвалидом первой группы. Учился дома, шил из разных кож кошельки и обнаружил талант и склонность к подобному рукоделию. Поступил учиться в институт на дизайнера-модельера, успешно окончил его и открыл свой небольшой швейный цех. И я присоединился к сыну, помогал. Сын много читал книг, мы вместе осваивали тонкости производства сбруй, седел. Конечно, бывают не просто седла, а произведения искусства, которые украшаются серебряной чеканкой. Мы еще до таких высот не дошли.
– Это скорее функциональная вещь – седло, видимо, сработано на каждый день, для удобства и без излишеств?
– Да, украшения хороши для парадов, для дорогого подарка кому-то – чтобы висело на стене и радовало взгляд. А мы делаем такую сбрую, которая пользуется спросом в нашем регионе, – это седло называется рабочим. Мы не рекламируем наше производство, но иногда к нам приезжают заказчики и просят изготовить седла для целых поселков. В основном, конечно, коневодство развито в Жангалинском районе – там много степи и населения, которое ведет сельское хозяйство. Хотя сейчас слухи про нас распространяются быстрее любой рекламы. Звонят и приезжают отовсюду.
– Вы говорили, что осваивали ремесло по книгам. Но ведь традиция делать именно такие седла у казахов существует многие столетия. Неужели не осталось живых хранителей старых традиций?
– Где-то есть такие умельцы, обязательно есть. Но мне ничего не передалось. В моем детстве, когда отец умер, в сундуке мы нашли старые, но прекрасно сохранившиеся сбруи. Они были очень аккуратно сделаны, и мы сняли с них все размеры. Соорудили специальный станок, на котором сушим заготовки. Тонкостей в технологии масса, и мы очень много и подробно вникали во все тайны и секреты. Более того, в Казахстане издавна существовало более десяти различных типов седел: на кокпар (борьба конников у казахов и народов Центральной Азии), на байгу (древнейший вид скачек), на чабан (выпас скота). И в разных краях Казахстана существуют свои школы, собственные традиции изготовления сбруй.
– Сколько по времени занимает производство седла из уже готовой шкуры?
– Две недели. Это производство остается все-таки штучным. А если потребуется какое-то художественное оформление, то на это нужно будет потратить куда больше времени.
– Можете ли Вы сказать, что Ваше седло прослужит долгие годы и, может, порадует еще и потомков?
– Мы стараемся использовать только самые качественные материалы. Раньше многое зависело от качества не только шкуры, но и дерева, которое необходимо для остова седла. Сейчас для легкости готового изделия мы часто используем очень качественную итальянскую фанеру, которая не расслаивается и хорошо себя зарекомендовала. Седла с деревянной основой из цельного полена тоже делаем.
– Какие у Вас планы по развитию своего дела, может быть, по расширению производства, привлечению более многорукой бригады?
– Для меня вопрос заработать денег не является сейчас главным. У нас есть еще швейный цех. Там мы исполняем заказы по пошиву спецодежды, участвуем и выигрываем тендеры. Но мы начали это дело по изготовлению конской амуниции и хотим возрождать традиции, которые существовали тогда, когда по степям ездили наши деды. Хотим освоить производство коржынов (больших сумок из узорчатого тканого шерстяного полотна или из шкур для хранения кумыса), изготавливать юрты по всем старым технологиям.
– Наверное, если наши разговоры о том, что мы должны помнить предков и не забывать национальную культуру, будут реально воплощаться в жизнь, то Ваше дело будет востребовано бесконечно долго. Дай бог, чтобы так было на самом деле.