Митрич

        Старика Митрича замучили мыши. Просыпаясь по ночам, он вслушивался в непрерывный тихий скреб под полом и за стенами, ворочался и ругался. “Вот что за противные создания – с утра до ночи возятся, чего-то там грызут. Нет, добром это не кончится – точно уничтожат там чего-нибудь, а я значит возись, починяй”.
Поднявшись с кровати, старик надел рабочие брюки и рубашку и, покряхтывая, подошел к стене, приложив ухо к которой он стал напряженно вслушиваться. Увы, шелестящая возня стала громче, назойливей, отчего Митрич вознегодовал, расстроился. “Ну вот, чертяки совсем разошлись! Так и дом сгрызут! А мне ведь в нем еще до конца дней протянуть надо! Теперь что, еще и ремонтируй, гвозди покупай?! Нет, так не получится! Вот забью дырки стеклом тогда и посмотрим”.
        Оторвав ухо от стены, Митрич потопал по полу, словно проверяя, не прогибаются ли где половицы, не подточили  ли  их эти враги народа! Где-то что-то скрипнуло, взвизгнуло и старик, совсем обескураженный, направился на кухню. На пороге он остановился, постучал внизу притолки и, махнув рукой, словно дело его было совсем безнадежно, взялся за стоявшее тут же у входа ведро с водой.            
        Наполнив рукомойник, он умылся и начал разводить пену для бритья. Этот процесс для него давно превратился в ритуал. Он уже шестой год как вдовствовал, а потому незаметно для себя почти перестал следить за собой,. Единственное, что его еще беспокоило так это сохранность дома, мелкие заботы по собственному прокорму и обогреву. Последнее было особенно непросто, учитывая, что нужно было топить большую русскую печь. Может кому-то это и представлялось  экзотикой, но Митричу – тяжелый труд. Правда, на этом фронте всего лишь полгода произошли положительные изменения – по деревне протянули трубу и со дня на день должны была начать подключение домов. Старика как и всех жителей волновало, когда же сие совершится. Это ожидание последних дней мобилизовало, даже взбодрило его.
        Вот и сейчас, намешав в пластиковом стаканчике мыльной пены побольше, он начал тщательнее, чем обычно, бриться. Проведя лезвием по щекам, старик, несмотря на спешку, застыл на пару секунд и покачал головой. Конечно, семьдесят – не восемьдесят, но вот эта седина,  морщины и какие-то бугорки на коже радости не прибавляют. А что, собственно, прибавит? Вот и сердце покалывает, и пульс порой стучит как будто кто-то торопливо забивает гвозди. “Да, гвозди... Пол все-таки поскрипывает. Вот окаянные подгрызли его. Замазки еще надо”.
Приведя себя в порядок, старик набрал в чайник воды и поставил на старенькую электроплитку. Пока тот шипел и вздрагивал своим металлическим гулким нутром, Митрич достал из холодильника масло, вареную колбасу и хлеб, который он там прятал от мышей. Обычно по утрам он варил кашу, но сегодня было не до нее – вот немного распогодилось и надо бы просушить картошку – в сентября и полдня солнечных за счастье будут...
Допив жидкий чай, старик смел остатки крошек со скатерти в ладонь, опрокинул их в рот и направился на веранду. Скрипучая дверь приоткрылась и его обдало холодом и  сыростью.  Старик поежился и выглянул в окно – бледно-серые с белой опушкой по краям облака ветер разогнал почти разогнал. Ну хоть это слава Богу. Можно и начинать просушку. Теперь одеться потеплее.
         Митрич открыл кладовку, и заглянул было за дверь, где он хранил старые кирзовые сапоги – в самый раз по такой погоде, – как серый комочек выкатился из-за нее и, жалобно пискнув, исчез под половицей прямо у ног. Старик покачал головой – вот и еще дырка, и ее надо бы забить. Да, хорошо повнимательней осмотреть дом, а то в последний год совсем ничего не делал.
         Намотав портянки, он натянул сапоги, надел слегка воглую ветровку и уже было потянулся за ведром, как раздался глухой, нервный стук во входную дверь. Через мгновение створка с грохотом отворилась и на веранду почти влетела невысокая, плотно сбитая старуха, на круглом раскрасневшееся лице которой вращались беспокойные серые глазки. Затормозив перед изумленным стариком,  она просканировала веранду и, ничего не заметив достойного внимания, громко, по-свойски спросила:
- Здравствуй, Митрич. Слыхал?
- Чего я должен слыхать, Степанида? Разве как мыши скребутся да вон ветер шумит, – ответил недовольный вторжением старик и топнул сапогом, поплотнее его надевая. – Или может конец цвета скоро?
- Как чего? Митрофаниха прибежала, сказала что в Попово в администрации газовщики документы принимают на подключение.
Старик перестал застегивать ветровку и недоверчиво посмотрел на разбитную и немного бесцеремонную соседку.
- А твоя Митрофаниха не заливает? Вроде вчера мимо администрации проходил, никаких объявлений не видел.
- Не, точно приехали, уже первые пошли, сама видела, – затараторила старуха и стрельнула глазами уже в сторону горницы.
        Старик, от слов соседки пришедший в беспокойство, на это внимание не обратил, а похлопал чего-то себя по карманам.
- Вот дела-то, тудыть их в качель! Так что теперь? Брать документы и идти что ль в Попово? – забеспокоился он.
- А ты как думал, кто не успел тот опоздал – поедешь тогда в райцентр, будешь мыкаться по кабинетам.
Уже на раздумывая, Митрич прямо в сапогах бросился в горницу. Там в буфете хранилась коробка из-под конфет с приготовленными еще летом бумагами и деньгами. Дрожащими пальцами открыв ее и убедившись, что они на месте, он сунул коробку в пластиковый пакет
- Деньги захвати с запасом! –  прокричала Степанида. –  Знаешь же сколько в прошлом году с самих поповских собирали? Нам точно не меньше будет.
        - Не знаю, что будет. Давай, выходи, – торопливо пробормотал старик, захлопнул дверь и вставил ключ в замок, пронзительно заскрипевший ржавым нутром.
Хотя осенью в деревне посторонние уже не появлялись, местные, даже уходя на огород, дверь закрывали. Степанида ойкнула и выскочила на крыльцо.
- А меня не подождешь, Митрич? Вместе веселее.
- Слушай Степанида, спасибо тебе за новость. Но ты прости – я бегом туда и обратно, а мне еще картошку надо сегодня подсушить. Так что давай-ка лучше с Митрофанихой пройдись.
Он махнул рукой и направился к незапертой калитке. Бабка Степанида молча юркнула следом за ним и засеменила через дорогу к своей избе.
        Надоедливая соседка давно раздражила его и потому никакой благодарности он к ней не чувствовал. Подумаешь, предупредила. Он бы так тоже сделал. Но нос во всякую щель не сует, не надоедает другим. Живя шестой год в деревне, он так и не привык к деревенской простоте, что была, конечно, для него не меньше воровства – каждый, за редким исключением, любопытствовал, старался узнать подробности его жизни, расспрашивал о прошлом. Проведав, что он был учителем в школе, особенно беспокойные деревенские приходили поговорить на “умные” темы –  в основном, конечно, за политику, –  по-русскому обычаю поругать правительство, местное начальство и похвалить главного...
         Вскоре Митрич вышел на край деревни и хотел было повернуть к трассе, но решил немного прогуляться – выглянувшее солнце прогревало воздух, блестело на омытых первыми осенними дождями соснах и елях. Ничего, газ не утечет, а вот подышать, успокоиться это в его возрасте всегда кстати. На сердце полегчало, оно забилось радостно, даже умиротворенно.
         Выломав сухой еловый сук, тыкая им перед собой, Митрич направился в Попово через подсохшее за лето болотце. Шел он неторопливо, останавливаясь, чтобы вдохнуть воздуха поглубже, сорвать горсть-другую еще горьковато-кислой брусники. Когда он вернулся в родную деревню после смерти жены и поселился здесь, то прогулки по лесу были самым большим его утешением. Горестные мысли отходили,  какое-то смирение нисходило на него – как есть, так пусть и будет. Жена  ушла, остались дочери. Обещали приезжать летом, навещать... Да, шесть лет прошло, а приехали-то пару раз и все, а внуки так и не показались... Впрочем, ладно – нет любви, ее и не купишь. Значит, не дано...
         Когда минут через сорок подуставший старик наконец подошел к зданию сельской администрации, то людей уже подсобралось порядочно на пороге и внутри. На двери приемной висел только что отпечатанный лист со списком документов на подключение. Внимательно сверив его со своими бумагами,  Митрич занял очередь и огляделся – старики стояли плотными кучками, обсуждая урожай картошки и сетуя на жаркое лето, на дожди и резкое похолодание.
        В другой раз Митрич бы и включился в разговор, но заметив Степаниду у дверей, решил, что пожалуй лучше ретироваться подальше, в глубь длинного и узкого коридора, где возле окна стояло несколько свободных стульев и можно было присесть. Однако добраться до них он не успел – соседка энергично замахала рукой и закричала:
- Митрич! Митрич! Я и на тебя очередь заняла, вон Митрофаниха уже пошла так что ты готовься.
        Замешкавшись, старик остановился, а Степанида ничтоже сумняшеся поспешила к нему, искусно лавируя между односельчанами. Она так ловко и с такой готовностью спешила к нему, что глядя на ее раскрасневшееся одутловатое лицо, по которому потекли первые капли пота, Митричу стало неловко за свой негостеприимный прием.
        - Чего ты Степанид?  Спасибо, спасибо, тебе за беспокойство, – сказал он, когда старуха вплотную приблизилась к нему, отвернулся и закашлялся. 
        - Простыл, что ль Митрич? – спросила та и, не дожидаясь ответа затараторила:  – Слыхал? Двоих отослали – документов на собственность нет у одного, а у другого – техпаспорта! Придираются!  А у тебя БТИ есть?
        - Да вроде как переоформлял дом после смерти жены, так и документы новые получил, – проговорил Митрич и пожал плечами.
        - Новые? – испуганно пробормотала Степанида. – Ой, батюшки, а ведь мой дом еще как при Советской власти обмерили, так после этого я никого и не вызывала. Что ж делать? Ведь отошлют, а Митрич?
        Она растерянно, явно ища поддержки, посмотрела на старика.
        - Да с чего это отошлют? Все-таки документы есть, пусть и старые, – начал успокаивать Митрич, – В объявлении не сказано, какие он должны быть, старые или новые. Бумажки они и есть бумажки.
        - Ты думаешь?  – спросила Степанида недоверчиво, но тут же вздохнула и перекрестилась – Ну дай-то Бог...
        Документы оформили быстро и без проволочек. Довольный, Митрич вышел в коридор и шепнул Степаниде, что ничего, все обойдется, поблагодарил и, извинившись, что спешит, попрощался. В магазин он решил не заходить – гвозди и замазка подождут.
        Дорога обратно оказалась быстрой – подъехал рейсовый автобус и уже через десять минут  Митрич был дома...
        Сняв ветровку и сапоги, он постоял в кладовке, поприслушался – ни звука. Заглянув на всякий случай за дверь и там ничего не заметив подозрительного, он направился на кухню. “Не пищат, не шевелятся. Странно, – подумал Митрич и, открыв холодильник, достал полбуханки серого. – Может сейчас зашевелятся? ”.
        Отломив кусочек, он тщательно растер его в ладонях и высыпал за буфет, где между половицей и стеной было небольшое отверстие. Постояв, Митрич постучал тихо по полу, словно давая знать, что, мол, он сейчас уйдет, и мыши могут его не бояться. Но ни шороха, ни шебуршанья не послышалось.
        Подождав несколько секунд, старик поднялся, голова его почему-то сильно закружилась. Осторожно развернувшись, едва передвигаясь, он направился к креслу, стоявшему в горнице чуть наискосок от окна. Держась за спинку и покряхтывая, он опустился на слегка продавленное сиденье и почувствовал облегчение. В это мгновение Митричу даже показалось, что тело становится невесомым, как бы приподнимается. Он чуть наклонился вперед – и в ногах замелькали, замельтешили тонкие солнечные лучи. Они появились не со стороны окна, а откуда-то сверху. Мелко дрожа, перебегая от стены к стене, они через несколько секунд метнулись к кухонному проему и за ним исчезли. “Странно, что они такие тонкие и так мельтешат. Вот их уже и нет. Так все и закончится,” – как бы мимоходом подумал старика.
        Слегка потянувшись, он сквозь полуприкрытые веки поглядел на красные кисти рябины за окном. Да, скоро зима, будет голо, пусто, холодно, прилетят снегири и склюют ягоды. “Вот и хорошо”. А он позаботится о мышах. С этой мыслью он закрыл глаза и уснул.