Алексей Константинович Толстой 1817 1875

«Двух станов не боец, но только гость случайный»

Алексей Константинович Толстой был не слишком признанным и не слишком популярным поэтом среди интеллигенции своего времени, хотя мощью дарования он удивлял всех, кто что-то понимал в литературе, и будет удивлять в будущем. Он не чуждался злободневности, но и не мог и не хотел дудеть в дудку тех, от кого популярность могла зависеть. Для революционных демократов он был ретроградом, для высшего света – чуть ли не крамольником.

Двух станов не боец, но только гость случайный,
За правду я бы рад поднять мой гордый меч,
Но спор с обоими досель мой жребий тайный,
И к клятве ни один не мог меня привлечь;
Союза полного не будет между нами –
Не купленный никем, под чье б ни стал я знамя,
Пристрастной ревности друзей не в силах снесть,
Я знамени врага отстаивал бы честь!

Такая позиция между революционным и правительственным лагерями напоминает поэзию М. А. Волошина в гражданскую войну. Может быть, кому-нибудь, воспитанному по жесткой схеме «кто не с нами, тот против нас», такая позиция покажется удобной и выгодной. Но это не так. Она была вне двух станов, но на поле боя, простреливалась с обеих сторон и требовала немалого мужества и нравственной цельности.
Алексей Константинович был очень самостоятельным человеком. Один из авторов статей о нем в дореволюционные годы (С. А. Венгеров) писал, что заниматься изучением жизни писателей – тяжелая вещь: слишком часто обнаруживаются ложные репутации, фразерство и поза. Но А. К. Толстой был воистину рыцарем без страха и упрека везде – в жизни и в литературе.
Никак не симпатизируя взглядам Чернышевского, он тем не менее, будучи егермейстером при дворе и находясь вместе с царем на охоте, на вопрос Александра II, что нового в литературе, сказал: «Литература надела траур по поводу несправедливого осуждения Чернышевского». На это государь с неудовольствием заметил: «Прошу тебя, Толстой, никогда не говорить со мной о Чернышевском».
Поэт не только мужественно занимал нейтральную позицию, но и вызывал огонь на себя, метко стреляя и по правительственным бюрократам, и по революционным бесам. Очень характерно для него, можно сказать, программное стихотворение «Против течения».
. . .
Други, гребите! Напрасно хулители
Мнят оскорбить нас своею гордынею –
На берег вскоре мы, волн победители,
Выйдем торжественно с нашей святынею,
Верх над конечным возьмет бесконечное.
Верою в наше святое значение
Мы же возбудим течение встречное
Против течения.

У поэта могут быть заблуждения, он может быть «у времени в плену», но всецело принадлежать какой-нибудь стае поэту противопоказано.
В жизни А. К. Толстого не было особенно бурных событий, впрочем, она протекала в интересную эпоху, когда переламывалось время. Когда поэт родился, еще был жив Пушкин, а когда умер, пять лет было В. И. Ленину.
Творчество Алексея Константиновича занимает в русской поэзии гораздо большее место, чем это может показаться при поверхностном взгляде. Соседствуя по времени с Пушкиным и Лермонтовым, трудно казаться звездой первой величины. Однако свет, излучаемый его поэзией, доходит до нас во всей первоначальной яркости. Очень уж он самобытен, очень серьезно и полногласно звучат его лучшие стихи. Многие из них стали песнями, романсами – уже это одно говорит о многом. Вот небольшое стихотворение, неизменно вызывающее в памяти мелодию, и не одну (Рубинштейна, Римского-Корсакова, Танеева, какая кому привычнее):

Не ветер, вея с высоты,
Листов коснулся ночью лунной;
Моей души коснулась ты –
Она тревожна, как листы,
Она, как гусли, многострунна.
Житейский вихрь ее терзал
И сокрушительным набегом,
Свистя и воя, струны рвал
И заносил холодным снегом.
Твоя же речь ласкает слух,
Твое легко прикосновенье,
Как от цветов летящий пух,
Как майской ночи дуновенье.

По матери, Анне Алексеевне Перовской, он происходил от Разумовских (все братья и сестры Перовские были незаконными детьми Алексея Разумовского). Из этой семьи вышло немало видных государственных деятелей, оставивших след в истории России (и Софья Перовская тоже). Об отце, Константине Петровиче Толстом, мы знаем мало. Он был братом известного художника Ф. П. Толстого.
Почему-то сразу после рождения Алексея мать и отец разошлись. В свое время упорно муссировался слух, даже со ссылкой на якобы дневники Александра II, что поэт был плодом кровосмесительной связи брата и сестры, потому будто бы и умер от какой-то странной и тяжелой болезни. Особенно подробно (и с массой несуразиц) вся эта история излагается в воспоминаниях драматурга П. П. Гнедича.
Но достаточно взглянуть на любой из портретов Алексея Константиновича: у него была внешность, типичная для Толстых, – большой нос с утолщением к концу, точь-в-точь, как у Льва Николаевича Толстого, которому поэт приходился троюродным братом.
Алексей Перовский очень любил племянника и всячески баловал его. Сам Алексей Алексеевич был весьма талантливым человеком. Его повесть «Черная курица», вышедшая под псевдонимом «Антон Погорельский», издается и читается по радио до сих пор.
С младенческих лет Алексей Константинович жил в Красном Роге Черниговской губернии, в имении Перовских. Детские стихи А. К. Толстого не сохранились.
Удивительная природа этих мест впоследствии не раз отражалась в стихах поэта. Вот это – типичный юг России:

Край ты мой, родимый край,
Конский бег на воле,
В небе крик орлиных стай,
Волчий голос в поле!

Гой ты, родина моя!
Гой ты, бор дремучий!
Свист полночный соловья,
Ветер, степь да тучи!

Вместе с Перовскими поэт живет то в Москве, то в Петербурге.
Однажды Перовского навестил Пушкин. На всю жизнь Алексей Константинович запомнил, как Пушкин, развеселившись, упал на пол и хохотал, колотя руками и ногами по полу. Этот эпизод, рассказанный где-то Толстым, привел Дмитрий Жуков в своей книге об А. К. Толстом, но директор издательства велел вычеркнуть это место из книги («Классики так себя вести не могут»). А между тем факт, безусловно, имел место и впоследствии был восстановлен в новых изданиях библиотеки ЖЗЛ.
Во время поездок по Европе маленькому Алексею доводилось сидеть на коленях у Гете, и великий старец подарил ему кусок мамонтового клыка со своим выцарапанным рисунком («Фрегат»). Алексей Константинович хорошо знал немецкий язык, и в его стихах можно найти цитаты по-немецки, иногда в макароническом  стиле, а иногда и всерьез. В одном из его известных стихотворений прослушиваются интонациия Гете.

То было раннею весной,
Трава едва всходила,
Ручьи текли, не парил зной,
И зелень рощ сквозила;
Труба пастушья поутру
Еще не пела звонко,
И в завитках еще в бору
Был папоротник тонкий.
. . .
Опускаю середину известного стихотворения, положенного на музыку П. И. Чайковским и Н. А. Римским-Корсаковым, обращу лишь внимание на его последнюю строфу:
. . .
То было в утро наших лет –
О счастие! О слезы!
О лес! О жизнь! О солнца свет!
О свежий дух березы.

Такое обилие назывных предложений в стихах встречается в немецкой поэзии и совершенно не характерно для русской. (Например, у Гете: «O Erd, o Sonne, o Gluck, o Lust».) Толстой даже пытался выдать свои стихи за перевод из Гете, но в редакции «Вестника Европы» ему не поверили. И правильно сделали: это не перевод – в лучшем случае стихи, навеянные Гете.
В Москве А. К. Толстой сдал университетские экзамены и начал службу в Московском архиве иностранных дел. Как вспоминал князь Мещерский, его сослуживец, Толстой обладал феноменальной памятью. Вспоминают о нем и как о человеке необычайной силы, который мог руками закрутить штопором серебряную вилку, причем каждый зубец в отдельности, так что на вырожденца походил он мало.
В 1836 году умер в Варшаве А. А. Перовский, оставив племяннику все свои имения. Алексей Константинович любил его как отца, и смерть дяди его глубоко потрясла.
О жизни поэта в 30-40-е годы мы знаем сравнительно мало. Служба, видимо, его не очень обременяла, он ведет рассеянную светскую жизнь, но все равно мечтает уйти со службы. Больше всего он стремится стать человеком искусства, однако мешает светская жизнь.

Сердце, сильней разгораясь от году до году,
Брошено в светскую жизнь, как в студеную воду.
В ней, как железо в раскале, оно закипело:
Сделала, жизнь, ты со мною недоброе дело!
Буду кипеть, негодуя, тоской и печалью –
Все же не стану блестящей холодною сталью!

Вопреки желанию родственников, чтоб он служил, поэт всеми силами пытается вырваться из этих цепей, пусть хоть и шелковых.

Исполнен вечным идеалом,
Я не служить рожден, а петь!
Не дай мне, Феб, быть генералом,
Не дай безвинно поглупеть!

О Феб всесильный! На параде
Услышь мой голос свысока:
Не дай постичь мне, Бога ради,
Святой поэзии носка!

Эта же тема «нежелания быть генералом» звучит и в поэме «Иоанн Дамаскин». По своей тональности А. К. Толстой ближе всего Пушкину и поэтам его плеяды. Эту близость сознавал и он сам: «Когда я смотрю на себя со стороны (что весьма трудно), то, кажется, могу охарактеризовать свое творчество в поэзии как мажорное, что резко отлично от преобладающего минорного тона наших поэтов, за исключением Пушкина, который решительно мажорен».
Грустные стихи есть и у Пушкина, но «печаль его светла». Такое бывает и у Алексея Константиновича:

О, если бы ты могла хоть на единый миг
Забыть свою печаль, забыть свои невзгоды!
О, если бы хоть раз я твой увидел лик,
Каким я знал его в счастливейшие годы!

Когда в твоих глазах засветится слеза,
О, если б эта грусть могла пройти порывом,
Как в теплую весну пролетная гроза,
Как тень от облаков, бегущая по нивам!

Стихи, посвященные непосредственной радости и прелести жизни, у Толстого еще более цельны и осязаемы:

Источник за вишневым садом,
Следы голых девичьих ног,
И тут же оттиснулся рядом
Гвоздями подбитый сапог.

Все тихо на месте их встречи,
Но чует ревниво мой ум
И шепот, и страстные речи,
И ведер расплесканных шум…

Излюбленная мысль Наума Коржавина, что в самую дисгармоническую эпоху поэт должен находить не точные слова и краски для воплощения дисгармонии, а бороться с ней с позиции гармонии. Но Пушкин просто воспринимал мир гармонически. Толстой же был, по словам Коржавина, поэтом пушкинской плеяды в непушкинское время.
В январе 1851 года поэт по долгу своей придворной службы обязан был сопровождать Александра II на бал-маскарад в Большой театр. Там он встретил свою судьбу – незнакомку под маской с сочным контральто и великолепной фигурой. Это была главная встреча его жизни – с Софьей Андреевной Миллер, урожденной Бахметьевой. Возможно, в эту же ночь родились стихи:

Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты,
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты.

Лишь очи печально глядели,
А голос так дивно звучал,
Как звон отдаленной свирели,
Как моря играющий вал…

Остановлюсь на этих двух четверостишиях: романс «Средь шумного бала» известен всякому культурному человеку. Музыку на него написал П. И. Чайковский.
Через несколько дней Толстой с Тургеневым увидели ее без маски. (Тургенев сказал о ней так: «Лицо чухонского солдата в юбке».)
Но сын Льва Николаевича Толстого, Сергей, в своих воспоминаниях утверждает, что она была вовсе не безобразна и несомненно умна. Она была к тому же прекрасной музыкантшей, пела, владела несколькими языками.
Мать поэта, Анна Алексеевна, узнав об увлечении сына, не на шутку встревожилась. Она вообще почему-то боялась его женитьбы и незадолго до этого расстроила брак сына с кн. Мещерской.
А тут еще репутация Софьи Андреевны: у нее был роман с князем Вяземским (не поэтом), который ее обольстил и бросил, а потом убил на дуэли ее брата, вступившегося за честь сестры. Были, видимо, и другие романы. Свое прошлое она от Алексея Константиновича не скрывала, рассказывала ему свою жизнь. Он ей вполне сочувствовал. Большинство любовных стихов А. Толстого посвящено ей.

Слушая повесть твою, полюбил я тебя, моя радость!
Жизнью твоею я жил, и слезами твоими я плакал;
Мысленно вместе с тобой прострадал я минувшие годы,
Все перечувствовал вместе с тобой, и печаль и надежды,
Многое больно мне было, во многом тебя упрекнул я;
Но позабыть не хочу ни ошибок твоих, ни страданий;
Дороги мне твои слезы и дорого каждое слово!
Бедное вижу в тебе я дитя, без отца, без опоры;
Рано познала ты горе, обман и людское злословье,
Рано под тяжестью бед твои преломилися силы!
Бедное ты деревцо, поникшее долу головкой!
Ты прислонися ко мне, деревцо, к зеленому вязу.
Ты прислонися ко мне, я стою надежно и прочно!

Действительно, он был цельным и самостоятельным человеком, «стоящим надежно и прочно». Таким он был во всем.

Коль любить, так без рассудку;
Коль грозить, так не на шутку;
Коль ругнуть, так сгоряча;
Коль рубнуть, так уж сплеча!

Коли спорить, так уж смело;
Коль карать, так уж за дело;
Коль простить, так всей душой;
Коли пир, так пир горой.

Муж Софьи Андреевны, конногвардеец Л. Ф. Миллер, долго не давал ей развода, хотя их брак фактически давно распался. Такова была одна из причин, по которой А. К. Толстой так долго не мог соединить с ней свою судьбу. Второй причиной было противодействие матери поэта.
Когда началась Крымская война, Толстой сперва мечтал на собственные средства вооружить партизанский отряд, потом приобрести яхту и заняться каперством  против английского торгового флота. Но каперство было запрещено международными законами, и братья Перовские решительно воспротивились реализации этого замысла.
В конце концов он поступил в добровольческий полк Стрелков императорской фамилии. Ему дали чин майора, но он долго не соглашался принять командование каким-либо подразделением, пока не пройдет необходимого военного обучения.

В колокол, мирно дремавший, с полета тяжелая бомба
Грянула, с треском кругом от нее разлетелись осколки,
Он же вздрогнул, и к народу могучие медные звуки
Вдаль потекли, негодуя, гудя и на бой созывая.

Интересно, как звучит у поэта естественный русский гекзаметр, ничуть не пытающийся имитировать греческий. Судьба этого полка была трагической. Отборные богатыри, и повоевать-то не успев, чуть не все полегли от эпидемии сыпного тифа. Заболел и Алексей Константинович.
Софья Андреевна, пренебрегши всеми условностями, примчалась ухаживать за ним и выходила.
После окончания войны при коронации Александра II Толстой был назначен флигель-адъютантом. Император настойчиво хотел сделать карьеру своего любимца, но Толстому это было совсем не нужно.
Он упорно борется за свою независимость. В конце концов остается егермейстером двора, а живет предпочтительно в имении. Он видит разорение сел и, отчасти споря с Тютчевым, пишет такие печальные (хоть и смешные) и, увы, вечно злободневные стихи:

Одарив весьма обильно
Нашу землю, Царь небесный
Быть богатою и сильной
Повелел ей повсеместно.

Но чтоб падали селенья,
Чтобы нивы пустовали –
Нам на то благословенье
Царь небесный дал едва ли!

Мы беспечны, мы ленивы,
Все у нас из рук валится,
И к тому ж мы терпеливы –
Этим нечего гордиться!

И, к сожалению, часто приходят на ум и другие строки, – тоже достаточно злободневные:

У приказных ворот собирался народ
Густо;
Говорит в простоте, что в его животе
Пусто!
Дурачье! – сказал дьяк, – из вас должен быть всяк
В теле:
Еще в Думе вчера мы с трудом осетра
Съели!

Только «приказные ворота» термин старый, да и вместо дьяков – депутаты. А так все подходит.
Брак с Софьей Андреевной официально оформлен был лишь в 1863 году. (Мать умерла в 1857 году).
Толстому в это время 46 лет. Долго пришлось ждать!
Многие юмористические и сатирические стихи при жизни Алексея Константиновича не печатались, его великолепные драмы не ставились. Лишь «Смерть Иоанна Грозного» прошла в 1868 году в Александринском театре, но ни «Царя Федора Иоанновича», ни «Царя Бориса» автору при жизни увидеть на сцене не удалось. Рассказывают, что император хохотал до слез над некоторыми стихами Толстого, но печатать не дозволял.

Сидит под балдахином
Китаец Цу-Кин-Цын
И молвит мандаринам:
«Я – главный мандарин!

Велел владыко края
Мне ваш спросить совет:
Зачем у нас в Китае
Досель порядка нет?»

Китайцы все присели,
Задами потрясли,
Гласят: «Затем доселе
Порядка нет в земли,

Что мы ведь очень млады,
Нам тысяч пять лишь лет;
Затем у нас нет складу,
Затем порядку нет!

Клянемся разным чаем,
И желтым и простым,
Мы много обещаем
И много совершим!»

«Мне ваши речи милы, –
Ответил Цу-Кин-Цын, –
Я убеждаюсь силой
Столь явственных причин.

Подумаешь, пять тысяч,
Пять тысяч только лет!»
И приказал он высечь
Немедля весь совет.

Исторические баллады и былины печатались в основном в «Русском вестнике» и «Вестнике Европы». Но и в них поэт щедро награждал пинками современников. В «Потоке-богатыре», где герой засыпает на полтысячи лет после пира у Владимира Солнышка и просыпается то во времена Иоанна Грозного, где видит отнюдь не радующие его картины, то еще через триста лет, где,

…увидя Потока, к нему свысока
Патриот обратился сурово:
«Говори, уважаешь ли ты мужика?»
Но Поток вопрошает: «Какого?»

«Мужика вообще, что смиреньем велик!»
Но Поток говорит: «Есть мужик и мужик:
Если он не пропьет урожаю,
Я тогда мужика уважаю!»

«Феодал! – закричал на него патриот, –
Знай, что только в народе спасенье».
Но Поток говорит: «Я ведь тоже народ,
Так за что ж для меня исключенье?»

Но к нему патриот: «Ты народ, да не тот!
Править Русью призван только черный народ!
То по старой системе всяк равен,
А по нашей лишь он полноправен!»

Написано это в 1871 году. А мы помним, помним: «Каждая кухарка должна уметь управлять государством». Нет уж, пусть она повкуснее кашу варит, а то можно наварить такого…
Идеалом для поэта была древняя Русь, новгородское вече. К Петру I относился с уважением, но критически. В балладе «Государь ты наш батюшка» тоже есть строки по поводу «кашеварения»:

– Государь ты наш батюшка,
Государь Петр Алексеевич,
А чем ты изволишь мешать ее? (Кашу – В. Р.)
– Палкою, матушка, палкою,
Палкою, сударыня, палкою!

Баллада велика, но сплошь и рядом натыкаешься на неумирающие строки.
Конечно, в былинах и балладах поэта есть что-то оперное. А. П. Чехов однажды сказал, что Толстой «как надел на маскараде боярскую шубу, так и забыл снять ее».
Но против этого утверждения, как рассказывал покойный поэт Всеволод Рождественский, яростно выступил Сергей Есенин: «У него не боярская шуба, а боярская душа. Значит, была такая Русь. А если он выдумщик и мечтатель, то это совсем неплохо. Поэту надо тосковать по несбыточному. Без этого он не поэт».
Большим ценителем поэзии А. К. Толстого был и В. В. Маяковский, помнил и читал наизусть десятки его строк. Защищая книгу Дарвина от М. Н. Лонгинова, который был в это время председателем комитета по печати, А. К. Толстой пишет:

Способ, как творил Создатель,
Что считал он боле кстати –
Знать не может председатель
Комитета о печати.

Ограничивать так смело
Всесторонность Божьей власти –
Ведь такое, Миша, дело
Пахнет ересью отчасти!

Ведь подобные примеры
Подавать неосторожно,
И тебя за скудость веры
В Соловки сослать бы можно!

Лонгинов в стихотворном ответе Толстому утверждал, что он не нападал на книгу Дарвина. «И остального достаточно», – замечал по поводу эволюции своего бывшего приятеля Толстой.
Поэт долго и тяжело болел и скончался 28 сентября 1875 года в 58 лет.
Чувство художественной правды помогло поэту сохранять ясность гармонического взгляда в суматохе бурь и сквозняков 60-х – 70-х годов XIX века. А его великолепный «Сон Попова», блистательно прочитанный Игорем Ильинским, даже в совсем недавние годы подвергался запретам, пластинку изымали из продажи.
Неповторимое благородство и обаяние, яркий и своеобразный талант делают поэзию Алексея Константиновича Толстого интересной и живой для нас, живущих более чем через столетие после него.
В настоящем очерке сознательно было опущено все, связанное с Козьмой Прутковым, потому что это потребовало бы множества страниц, а «автор» этот – коллективный, созданный не только А. К. Толстым, но и братьями Жемчужниковыми.