Защитница

В тот день я поднялась очень рано, собиралась поехать на дачу. В прошлые выходные была там, можно бы немного отложить поездку. Тем более что и чувствовала себя неважно. Но все же решила ехать, поскольку договорилась с местным сторожем, что он покосит мне траву на участке. Пока жив был брат, такие вещи меня не касались: я занималась хозяйством, ходила с ним вместе гулять; помогала в том, о чем просил он. Но теперь все заботы легли на меня, и если требовалось сделать что-то тяжелое, договаривалась с местными жителями, и они за деньги выполняли мои просьбы.
В восемь часов я уже сидела в поезде. Четверг, день будний, народу в вагоне не слишком много. Сентябрь разменялся, и, хотя погода стояла отменная, городские люди работали. Я с удовольствием смотрела в окно и в какие-то минуты вдруг теряла ощущение, что всё это происходит реально, я действительно еду на дачу и скоро буду возиться там с разными делами. Поневоле вспоминалось, как еще недавно, во второй половине июня, часто с большой тоской смотрела в окна и думала: неужели я вернусь к нормальной жизни? Просто те окна были больничными, а я перенесла тяжелейшую операцию и мало верила, что останусь жива. Жизнь за окнами больницы, самая что ни на есть обычная, казалась мне прекрасной – только бы остаться в ней.
Все-таки я тогда выжила. Вернулась домой. Два месяца приходила в себя. Даже в магазин или погулять выходила редко, не было сил. Но в начале сентября съездила на дачу с родственниками. А сейчас ехала туда одна. Путь трудный и сложный: час езды по Москве до вокзала, потом почти два часа поездом и еще час с небольшим – четыре километра пути лесом – пешком до нашего дачного товарищества.
И раньше иногда проезжала этот путь одна. Только по выходным, в будни не решалась: страшновато было идти так долго через лес одной. За семь с половиной лет, что мы с братом сооружали эту дачу и потом жили на ней, никогда там со мной ничего не случилось, но идти по лесу одной всегда было для меня огромным напряжением. Кое-что вспоминалось и теперь при новой поездке туда «в-однором».
Например – как однажды я вдруг увидела в лесной чаще чуть в стороне от тропинки сразу трех жутких овчарок, похожих на волков. Сердце у меня почти остановилось от страха. Они зорко и не слишком добро, но не шевелясь, смотрели на меня. Что делать в таких случаях, я не знаю, и потому просто шла вперед, почти окаменев.
Повезло, собаки не последовали за мной, но тот пережитый страх я никогда не забываю.
Был еще неприятный случай, когда по дороге встретились грибники или рыбаки, три здоровенных деревенских мужика. Наверняка у них не было никаких злых умыслов по отношению ко мне, но все равно не слишком приятная встреча. Когда мы разошлись и я пошла дальше своим путем, думала только об одном: как бы скорее пройти весь лес и выбраться к дачным участкам.
Наверняка можно сказать, что я слишком труслива. Но – какая уж есть. А вообще-то не думаю, что многие городские женщины бывают смелыми в такой ситуации.
И еще был случай, тоже неприятный. Уже на подходе к дачным участкам вдруг увидела знакомого: он помогал нам с братом, был в той группе строителей, которая поднимала наш дом. Женатый парень, семейный, моего возраста. Ну что он мне и кто? А он и тогда, увидев «бесхозный товар», то есть разведенную женщину, тут же сообразил, «что ему надо делать», и стал приставать ко мне не на шутку. Однако рядом всегда был брат, и я чувствовала себя абсолютно защищенной. А в тот день я ехала на дачу одна, брат там жил уже несколько дней. И тут этот Валерий… Здрасьте – здрасьте. И иду себе дальше. А он рядом, и вовсе не собирается предоставить меня самой себе. К счастью, ему не хватало нахальства. Но все равно начал прямую разговорную атаку. Я прибавила шагу, до участков было не так уж далеко. Хотелось сказать ему: «Что же ты такой подонок – у тебя жена, дети, а чем занимаешься?» Решила не делать этого и просто удрать. Получилось. Кто-то вдруг появился в лесу, шел от дач к станции. И я крепко ускорила шаг. Вышла к домам, а Валерию ничего не оставалось, как вернуться назад. У меня в носу и… в душе остался мощный запах какого-то мужского одеколона тех дней – кажется, он назывался шипром. От Валерия так разило, будто он вылил на себя целый флакон – решил понравиться дачнице… Я потом долго так и называла его: Флакон.
За размышлениями я почти не заметила теперь, как проехала по «железке» огромное расстояние в девяносто километров. И вот уже выхожу. Тяжко вздыхаю: такой путь впереди! И нет больше ощущения защищенности, которое всегда создавал брат. Сугубо городской человек, уже крепко в возрасте, я всегда чувствую себя на даче несколько тревожно. Ну да ладно, как-нибудь дойду и поживу там пару дней.
Давно разделила свой путь через лес на отдельные части, как бы остановки в пути. Назывались они у меня по-разному. Первая, пока еще шла по большому поселку до поворота в лес и где почти всегда будто специально мне навстречу шли целым выводком гуси, так и называлась у меня: «остановка» Гуси. Потом была «остановка» Лес, дальше – Березняк, Ельник, Большой вереск, Малый вереск, Купавки, Поляна, Пожарный пруд… Такая незамысловатая игра с самой собой позволяла мне идти относительно спокойно.
И теперь я дошла до нашего дачного товарищества благополучно. Дальше нужно было пройти еще метров пятьсот по машинной дороге, разделявшей два дачных товарищества, и я пришла. Эту последнюю часть пути думала о том, скосил ли мне траву наш сторож. Деньги я уплатила вперед. Но он много пил, мог либо «забыть о задании», либо «оказаться слишком занятым». По дороге я встретила нескольких дачников. За семь с половиной лет мы хорошо перезнакомились. Все знали о смерти моего брата, здоровались с сочувствием.
И вот я уже отпираю калитку, вхожу. Сейчас вскипячу чайник, перекушу. А там и за дела надо браться. Хотя я практически уже почти решила, что дачу надо продавать, потому что одна ее не потяну, а никто из родных жить там не хотел, теперь отдыхать все ездили по турпутевкам или на Селигер, полностью к решению продавать дачу я еще не пришла: она же была таким сильным напоминанием о брате! Дел там всегда было невпроворот.
Подойдя к крыльцу, остановилась. Что-то было совершенно не так, но что именно, я никак не могла понять. Одно разглядела сразу: сторож не подвел, траву на участке скосил, было аккуратно и приятно. Надо же, а я-то боялась… Может быть, именно из-за скошенной травы и возникало такое новое ощущение: на даче стало слишком светло.
Решила: перекушу, потом разберусь. Так и сделала. Чай на даче такой вкусный, каким никогда не бывает в Москве. Понятно: колодезная вода необыкновенная, да и воздух кругом настолько свежий, что с ним чуть ли не разговаривать хочется.
Закончив завтрак, я разобрала сумки, вышла на участок. Всё было на месте и в порядке. Поневоле, но привычно глянула в сторону соседей. У них вовсю росли замечательные садовые цветы, несколько клумб и газонов, и этот вид всегда вызывал у меня самые замечательные чувства: красота необыкновенная! И хотя уже вовсю разгулялся сентябрь, у них еще цвели флоксы, которые люблю трепетно. Рядочки поздней малины – кажется, она называется ремонтантной – стояли как бы внутренним заборчиком, самой приближенной стражей. А неподалеку тонкими «деревцами» поднимались золотые шары, каждый напоминал маленькое солнышко, настойчивое, упорное, жаждавшее осветить весь участок этих людей и их жизнь. На клумбах ликовали разноцветные бархотки и анютины глазки.
Эти соседи появились у нас неожиданно.
Сам дачный участок возник только потому, что НИИ, где работал брат, в самом начале девяностых приказал долго жить, его огромную территорию отдали под торговые палатки и магазинчики, а люди, среди них было много очень сильных специалистов-физиков, оказались на улице. Институт перед своим распадом сумел получить большую лесную поляну почти в ста километрах от Москвы, ее поделили на участки, где ученые, инженеры, любые работники института могли заняться сельским хозяйством на своем участке. Тогда было такое новое поветрие, и многие радовались ему: надо же, теперь у них будет своя картошка, свои огурчики и помидорчики, просто полный порядок, новая жизнь не в стенах института, а на живой и чистой природе. Проводилась жеребьевка. И на нее ездила именно я, а не брат: он в те дни куда-то уехал. Мне повезло, достался неплохой участок. Брат попросил меня заняться дачей вместе с ним, помочь деньгами и руками. Потеряв работу, он в момент обеднел, к тому же серьезно болел; без моей помощи не смог бы поднять дачу. А кроме того, одному ему на даче было бы тоскливо, так что моя компания помогла ему решить вопрос.
Всегда имеет особое значение, кто ваши соседи. Нашим соседом оказался одинокий пожилой сотрудник из среднего звена, технический работник. Не слишком приветливый человек, очень замкнутый и явно не желавший близко общаться с соседями. Брат ни на чем не настаивал: хорошо знал его по институту. Сосед не так давно овдовел, остался в полном одиночестве. На свой участок приезжал редко и явно не справлялся с новой жизнью. Поставил с помощью строительной бригады какой-то неловкий дом всего с двумя окнами. Мы с братом да и соседи вокруг жалели его, понимая, что человеку плохо, не надо лезть ему в душу. О помощи он не просил, а когда однажды брат предложил ему помочь в какой-то тяжелой работе, он сухо поблагодарил, отказался и сразу скрылся в доме.
Но главной его бедой, пожалуй, было другое. Почва в тех местах глинистая, грунтовые воды высокие, так что даже в жаркие дни в канавах стояла вода. Ну а после дождей иногда возникало и море разливанное. Потом вода уходила, кое-кто из грамотных в дачном деле людей нарыл канавки, так что воде было куда утекать. На всей большой территории товарищества, но не у нашего соседа. Так как он приезжал редко, его участок оставался неухоженным. Правда, однажды он договорился всё с тем же сторожем, и тот за пару бутылок вырыл ему глубокую яму прямо на участке, вода собиралась теперь там.
Яма стала для меня каким-то особо трагическим символом одиночества нашего соседа, с которым я никогда и словом не перемолвилась. Это была уже как бы яма его могилы. Может быть, увидев ее, он и перестал приезжать на дачу, мы его больше не видели. Сделать ничего не могли, только грустить из-за его судьбы. Да и никто вокруг ничего не мог сделать. Совершенно непонятно было, зачем он вообще участвовал в жеребьевке, получил этот участок. Впрочем, еще жива была его жена, они, скорее всего, надеялись вместе дачничать, жить на свежем воздухе. Да и вообще страшно было – вдруг остаться без института, где он, как я знала от брата, прослужил три десятка лет, но пенсионного возраста еще не достиг. Без дачи наверняка чувствовал бы себя выброшенным из жизни стариком. А скоро остался и вовсе в полном одиночестве.
Впрочем, сейчас припоминаю, что у него были сын или дочь, имевшие свою семью. Их мало интересовала эта дача, они туда никогда не приезжали. Возможно, и отношения в общей семье сложились неважные – иначе бы мы хоть раз увидели молодых на даче, они бы помогали отцу. Брат где-то прослышал, что сосед стал часто болеть. Наверняка не от возраста и отсутствия работы, а от стресса, от постоянно плохого настроения и горчайшего из всех человеческих чувств – своей никомуненужности.
Но как-то, приехав на дачу, мы заметили перемены. На соседнем участке возились две незнакомые женщины, молодая и пожилая, с ними мальчик-подросток. Не составило труда понять, что это семья. Нам тут же подсказали, что сосед продал дачу. Точнее, участок, потому что дом его годился только на сарай. Однажды, возвращаясь из леса, мы на секунду остановились около соседского участка, поздоровались с женщинами и даже сказали, что очень рады им как соседям. Ответили нам сухо и без улыбки. Но мы не придали этому никакого значения: люди же нас не знали. Спокойно решили: придут времена, когда мы все лучше познакомимся, тогда, может быть, и отношения у нас станут дружелюбнее.
Брат сказал: они точно не из их института, видимо, купили участок по объявлению за незначительную сумму. Это не имело для товарищества значения: институтские работники, многолетние коллеги, постепенно разобщались, так что и своими уже почти не считали друг друга. Никто не обратил внимание на то, что в товариществе появились чужаки.
А они, между тем, очень активно взялись за дело. Участок быстро преображался. Спустили воду из огромной ямы и даже закопали ее, устроив на этом месте очередной цветник. Наняв рабочих, оттащили в самый дальний угол дом прежнего хозяина: видимо, собирались в нем жить лишь временно, пока нет своего дома. Он строился быстро и, похоже, планировался как трехэтажный сруб. Стены красиво поднялись над всеми хозяйствами вокруг, заявляя о том, что соседи рядом с нами поселились весьма и весьма богатые. Ни я, ни брат, ни иногда приезжавшие вместе с нами или к нам родные никогда не были, на свое счастье, завистниками, потому поднимавшийся ввысь новый дом интересовал нас просто как дом. Наш щитовой напоминал картонную избушку. Да и большинство вокруг были такими же. А этот походил на большого барина, случайно заехавшего ночью в чужие угодья, побоявшегося ехать дальше в темноте да так и оставшегося здесь навсегда. И, как подобает барину, заявил он об этом сразу и почувствовал себя на когда-то страшноватом участке, который, кажется, мог утонуть в грунтовых и дождевых водах, полноправным хозяином.
Соседи никогда не здоровались с нами, как это принято у любых соседей. Мы, бывало, уже выйдем на участок, чем-то занимаемся. Они нас прекрасно видят, но и в голову никому не придет поздороваться. С мальчишкой всё понятно – ребенок, пацан, какая там добрососедская вежливость! Старая хозяйка вечно возилась «на дальних рубежах» неподалеку от прежнего дома: что-то туда заносила, что-то выносила. То раскинет на солнце подушки, развесит одеяла и простыни. То встанет у рабочего столика и «строгает» салат из уже явно своих, выращенных собственными руками овощей. Или пройдется с граблями и метлой по участку – видно было, что женщина она аккуратная, любит чистоту и порядок. В нашу сторону взглядов не бросала, но чувствовалось, что если и бросит, все равно не поздоровается. Наверное, если бы кто-то другой из соседей вокруг, заметив такую противоестественную картину, и сделал ей замечание, она бы сказала, что мы далеко и она нас вообще не видит. Добавила бы еще что-нибудь про старые глаза. Ну, да, конечно, тут не поспоришь.
А вот молодая хозяйка, мать мальчика и дочь не очень еще старой старухи, всегда находилась рядом и видела нас более чем отчетливо. Иногда возилась с землей, подправляла грядки и клумбы. Часто располагалась к нам спиной – тоже, если что, объяснила бы, что не видит нас? Ну нет же у нее на спине глаз! Или специально так устраивалась, чтобы и повод поздороваться с нами не возникал? Не видела…
Даже если мы возвращались из леса домой, шли мимо их участка и она нас первой заметила, все равно не здоровалась. Но мы, не сговариваясь, решили, что не будем уподобляться такому свинству, и обязательно здоровались с ней. Однако такое случилось всего несколько раз за два года нашего с ней знакомства и соседства.
Мы так и не узнали, кто она и они, чем занимаются в городской жизни. Да и не очень интересовались. Ну если нас за людей не считают, зачем мы будем проявлять какой-то интерес? Жили своей жизнью, и всё.
Познакомиться с этой дамой поближе мне довелось именно в тот свой приезд уже после смерти брата, когда, переступив калитку, я увидела, что сторож скосил мне всю высоченную траву. Что еще произошло на моем участке за неделю отсутствия? Непонятно… Попив чаю, сполоснув посуду, убрав продукты в наш старенький, совсем доживающий свой век холодильник, я сняла со стола скатерть и вышла во двор, то есть к себе на участок, вытряхнуть крошки в траву. И тут невольно глянула в соседскую сторону. Не потому, что увидела молодую соседку, нет. Просто не совсем поняла, почему всё, что происходит у нее на участке, было видно гораздо отчетливее, чем прежде. Красиво поднялись, несмотря на осень, новые кусты цветов. Они всегда смотрелись… как бы в мареве. В тумане или в какой-то сетке. Никогда не было столь отчетливой видимости, как теперь. Может быть, она была, но как-то пряталась в прутиках веток ив, вдоль забора с соседкой их у нас росло целых пятнадцать штук. Не тех, про которые поется в знаменитой песне: «Ивушка зеленая, над водой склоненная…» Та была пышной и совсем не молодой, возрастной, как сказали бы мы сегодня, желая избежать горького слова «старая». Ивушка из песни была очень мудрой и могла сказать «не тая», что, где и как происходит. Мои молоденькие деревца походили на отряд юных подростков, смело взявшихся охранять наш, теперь уже мой участок.
И тут я с ужасом увидела, что нет ни одной ивы!.. Куда они подевались, такие трогательные и милые? Кто бы объяснил мне что-то, ничего «не тая»? Показал, что ли, в каком направлении они убежали, – может быть, я еще догнала бы их и вернула на место?
Отбросив эту глуповатую мысль и не возвращаясь в дом, я кинула скатерть на скамейку неподалеку и быстрым шагом направилась к ивушкам. Точнее, к тому месту вдоль забора из сетки рабицы с соседним участком, где они всегда росли. Увидев их обрубки, торчащие из земли и травы, я поняла: кто-то срубил мои ивушки … Все до единой! Молодая соседка, привычно возившаяся с цветами и вряд ли собиравшаяся поздороваться со мной, неожиданно все-таки обернулась, скорее всего привлеченная шумом от моих шагов. Лицо у нее было, как всегда, неподвижным, вытянутым, крайне неприветливым.
- Здравствуйте! – сказала я.
Она не ответила и вернулась к цветам.
Постояв пару секунд в полной растерянности, я все-таки отважилась и спросила:
- Вы не знаете, кто срубил мои ивы?
Она снова ничего не ответила, делая вид, что слишком занята цветами.
- Ну не могли же они сами сбежать, - продолжала я. – Неужели вор повадился? Вы никого чужого тут не замечали?
Она на секунду повернула ко мне «все то же лицо», без тени улыбки, почему-то не просто неприветливое, но очень злое, будто я обидела ее и натворила всяких гадостей, и, к моему великому удивлению, односложно сказала:
- Нет.
Надо было уходить к себе, потом пойти порасспрашивать соседей, не видел ли кто чужаков на моем участке. Но я еще стояла, будто не в силах отступить к дому.
- Если повадились воры, они в следующий раз и к вам нагрянут, - сказала я, будто мне интереснее всего на свете стало защитить именно ее. – Раньше, особенно зимой, они грабили тут всех подряд – люди же находились в Москве. А когда приезжали на выходные, обнаруживали большие потери.
Я не сомневалась: ее злая спина сейчас превратится в не менее лютую физиономию и я услышу какой-то ответ. Но спина не дрогнула, так и оставалась склоненной к цветам, совсем как ивушка зеленая в песне, склонившаяся к воде. Ни один звук из глубин души моей необыкновенно «приветливой» соседки не послышался в ответ на мое почти выступление.
Вздохнув, я вернулась в дом. Постелила скатерть на стол, посидела несколько минут и вышла за забор участка. За те семь летних сезонов, что мы жили здесь вместе с братом, поднимали и обживали дачу, он перезнакомил меня с коллегами. Людей очень трогало мое участие в его жизни. Для нашей семьи это было более чем естественно – обязательно помогать друг другу. Тем более что для него эта дачка, как он говорил, значила очень много: он надеялся с ее помощью наладить отношения со своей приятельницей, точнее было бы сказать – неприятельницей, которая, хотя терпеть его не могла, все-таки снизошла до встреч с ним, несколько раз переспала и родила дочку, после чего наотрез отказалась выходить за него замуж официально. Он мечтал, что дачка его спасет. Нет, не спасла… Но об этом я расскажу как-нибудь потом.
Пока я шла по нашей поселковой дороге, никого не встретила, но вдруг заметила, что на одном из близких участков сквозь зелень просматривается платье или халат хозяйки, которую я неплохо знала, к ней сразу и направилась. Слово, другое… Она слушала мои вопросы сначала молча, но по выражению ее лица я сразу догадалась: что-то знает. И тут она решительно перебила меня:
- Еще почти лето на дворе, тебе бы надо тут сидеть, а ты в Москве ошиваешься…
- Но ты же знаешь, я очень болела, тяжелейшую операцию перенесла, - сказала я, почти оправдываясь. – Мне сейчас не до дачи.
- Зато другим есть дело до твоей дачи, - сердито уточнила она.
- Кому же? И как он смел срубить мои ивы, не спросив у меня на то разрешения?
- Смел… Ты сама ему оставила ключи от участка.
- Я? Да что ты, я никогда и никому ключи не оставляла.
- А пьянчуге-сторожу, который у тебя траву косил?
- Что?!
- А вот то…
И она рассказала, что произошло в мое отсутствие. Новая соседка, увидев, как сторож косит у нас траву, подозвала его к заборчику и договорилась, что за бутылку он срубит, а то и вырвет из земли мои ивы. Тот с радостью согласился. Купив бутылку в поселковом магазине через шоссе, откуда к нам приходили разные рабочие и чуть ли не всем в нашем товариществе построили дома, потом приперся к дачнице, с которой я теперь разговаривала, и всячески старался уговорить ее мужа пойти выпить с ним. Если тот и хотел, никуда не пошел, потому что жена пригрозила: «Пьяного на порог не пущу!» Она стыдила сторожа – как он мог без меня, хозяйки участка, так «поработать» на нем? Но тот уже был «поддавши» и прохрипел, что знать ничего не знает; «легких остатков трезвости» ему хватило на то, чтобы похвастать своим «подвигом» от души.
Честно говоря, я была так поражена, что могла лишь поплестись к себе домой. Чувствовала себя так, будто волоку пудовый мешок картошки.
Совершенно не понимала, что же мне делать. Идти выяснять отношения с любительницей роскошных цветов? Конечно, как же иначе! Но я догадывалась, что она и разговаривать со мной не станет, а вот оскорблять будет, как захочет. Такой крепкой «ивушке» ничего не стоило тогда справиться со мной, очень ослабленной болезнью и операцией, деморализованной смертью брата и совершенно не умевшей сражаться с такими цветочницами.
Несмотря на собственные внутренние возражения, я все-таки решилась на разговор. Не через забор, напрямую. Заперла дом, вышла на дорогу и прошла к калитке соседей. Она была приоткрыта – очевидно, мальчишка где-то бегал и калитку не заперли из-за него. Если бы не мое возмущение, не горечь беззащитности и не абсолютное непонимание того, за что она меня так ненавидит и почему спилила мои ивушки, я бы не отважилась на такой визит. Но тут довольно решительно открыла ее калитку и направилась прямо к ней, благо она возилась с клумбой совсем неподалеку.
- Как вы могли спилить мои ивы, ни о чем меня не спросив? – сразу приступила я к делу.
Ни минуты не сомневалась в том, что она не станет мне отвечать, как почти никогда не отвечала на мое «Здравствуйте!», но она неожиданно заговорила:
- Могла, и еще как! И где вас взять, вы же бездельница, на даче почти не бываете и никто не знает, когда объявитесь в следующий раз.
- Выбирайте выражения, - жестко сказала я. – Иначе я сейчас приглашу сюда правление нашего товарищества и придется говорить иначе.
- Давай, зови всех! – зло рявкнула она, переходя на «ты», хотя была вдвое моложе меня. – И поговорим. О том, например, что тебе зря дали этот участок, ты сельхозработами не занимаешься и не выполняешь постановление правительства.
На дворе стоял 2002 год. Действительно было такое постановление правительства, чтобы люди брали участки именно под обработку их. Наши тогдашние вожди надеялись таким образом решить продовольственные проблемы в быстро нищавшей стране. Но это касалось тех, кто только-только брал участки, а вовсе не тех, кто давно их получил.
- Никого не касается, чем я тут занимаюсь, - резко ответила я. – Это мое дело. И моей семьи. А вот в каком законе прописано, что можно без разрешения залезть на чужой дачный участок и спилить там пятнадцать деревьев? Даже одно…
- Из-за твоих поганых ив на моем участке вода скапливается. Иди, иди, зови свое правление. А я им и тебе вкачу судебный иск на то, что ты не только даром пользуешься государственной землей, ничего на ней не выращивая, но еще и соседский участок гноишь.
Я помолчала минуту. Потом спросила:
- А кто вы по специальности? И где работаете?
- Не твое дело! Но о специальности скажу: я адвокат.
Что-то горько вскрикнуло в моей душе. Но я сумела собраться. И сказала:
- Адвокат? Отлично! А что бы вы сделали, если бы я в ваше отсутствие зашла к вам на участок и нарвала себе букет цветов?
Чего я ожидала? Не знаю…
- Я бы убила тебя! – жахнула она.
Наверное, если бы она дала мне лопатой по голове, я бы испугалась меньше, чем теперь. Сколько я простояла, глядя в землю и не в силах сделать и шага, не знаю. «Защитница обиженных» вернулась к своим цветам, стараясь сделать клумбу еще красивее.
Придя в себя, я сразу поняла, что никаких разговоров проводить с ней не надо. Потому повернулась и пошла прочь с ее участка. Скоро я сидела на своей террасе, стараясь перевести дух.
Был еще полдень, я не собиралась уезжать. Наоборот, договорилась с родными, что кто-то вечером приедет ко мне. Но вдруг поняла, что это не нужно, я должна срочно возвращаться домой. Идти к другим соседям, что-то выяснять, объяснять, советоваться мне совсем не хотелось. Уезжать, и немедленно. Мало ли, что я приехала недавно и еще не очень отдохнула с дороги – надо было спешить. В том числе и для того, чтобы предупредить родных не ехать ко мне.
Я не то чтобы реально испугалась в тот день, что эта дрянь придет и убьет меня – например, ночью. Чувствовала в себе совершенно иное: что-то напрочь сломалось в душе. Как теперь жить и дачничать, пока не поняла, стала быстро собираться назад. И только оказавшись в лесу на нашей тропинке, ведущей к железнодорожной станции, я почувствовала абсолютную ясность: больше я на этой даче жить не смогу, даже приезжать туда теперь мне не по силам.
По дороге из поселка снова заглянула к соседке, всё рассказавшей мне, и спросила, кто моя новая соседка по специальности. Она подтвердила: адвокат.
Наверное, если бы жив был брат, мы пошли бы с ним к председателю правления. Потребовали бы созыва общего собрания, на котором я рассказала бы историю с ивами. Меня бы выслушали. Там было много интеллигентных людей, которые поняли бы всё лучше меня. Многие из них все лето жили на даче. Осенью и весной постоянно приезжали, даже зимой наведывались – обычно чтобы убедиться: снова воры залезали в их дома, как следует пограбили. Это обычное явление для подмосковных дач (думаю, и каких угодно еще у нас). Крали в основном пришлые ханыги из недалеких поселков. А тут произошло нечто экстраординарное. Не сомневаюсь, что нас, меня поддержали бы. Но теперь всё было бесполезно: дача вдруг словно умерла для меня.
Я довольно быстро прошла весь четырехкилометровый путь до станции, ни разу не вспомнив об опасности. Поезду обрадовалась, как родному. И вскоре уже сидела у окна, разглядывала дорогу и всё время ловила себя на том, что я ведь уже прощаюсь с дачей брата и приезжать сюда теперь буду, лишь чтобы показывать ее покупателям…


Рецензии