Воинский долг

Машина военной полиции с рёвом сирены пронеслась мимо нашего поста и скрылась за поворотом. Как и положено в это время года, становилось всё холоднее, моросил дождь. По пустыннымм улицам города разносились опавшие листья вперемешку с листовками, призывающими местное население подчиняться оккупационным властям. То есть - мне, в какой-то степени. Мы с напарником стояли на перекрёстке, под мигающим жёлтым глазом светофора. Нам было холодно - бронежилет, надетый на осеннее обмундирование уже был явно не способен сохранять тепло наших тел, а мелкая морось лишь усиливала дрожь в коленях. А ещё нам было страшно - в городе продолжали появляться локальные очаги сопротивления, и от каждого встречного гражданина можно было ожидать чего угодно. Даже простая проверка документов могла окончиться пулей в грудь, ножом в горло, или, что виделось мне самым ужасным, взрывом гранаты. Многое бы я отдал, чтобы оказаться сейчас где-нибудь в безопасном месте. Но у людей военных, как известно, не спрашивают их мнения, а требуют неукоснительного выполнения приказа. Поэтому магазины наших автоматов были заряжены боевыми патронами, и мы имели индульгенцию от военного коменданта города на применение оружия "в случае возникновения угрожающей ситуации". Например, если гражданское лицо подходит к нам ближе, чем на три метра. И судя по раздававшемуся то тут то там треску коротких автоматных очередей, некоторые наши однополчане не отказывали себе в применении оружия. Или это делали патрули военной полиции, которые позволяли себе более вольную трактовку предписаний военного коменданта.

Я достал очередную сигарету и закурил, поделившись с напарником. В таких ситуациях обычно начинают говорить, всё равно о чём: вспоминать, кто чем занимался до войны, травить байки, рассказывать о своих любовных похождениях - говорят, это помогает справиться со стрессом. Кажется, именно этим занимались ребята на блокпосту на соседней улице - оттуда до нас периодически долетали раскаты хохота, а пулеметчик, кажется, делился с остальными содержимым своей фляжки, в которой  был явно не чай. Но мы лишь молча стояли, выпуская клубы дыма в темнеющее небо вечернего города. На улицах начали зажигаться фонари, освещая вывески магазинов на непонятном нам языке. То тут, то там в освещённых окнах домов можно было видеть, как семья садится ужинать, как одинокий пенсионер варит себе кофе, как матери укладывают детей спать. А мы продолжали стоять на холодной улице, до рези в глазах вглядываясь в расходящиеся от перекрестка дороги. Через пять минут начнётся комендантский час, и участь тех, кого живодёры из военной полиции застанут на улице, будет ох какой незавидной.

И вдруг что-то привлекло моё внимание. Это был звук, которого я не слышал уже очень давно - стук женских каблучков по асфальту. Я обернулся и увидел источник этого звука - прямо на нас совершенно непринужденной походкой, как будто совсем не ощущая царящего в воздухе напряжения, шагала молодая девушка. Полы её пальто развевались на ветру, а ножки в высоких сапогах раскидывали вокруг опавшие листья, обрывки листовок и окурки, щедро набросанные проходившими здесь днём строевыми частями. Мы с напарником упёрлись взглядами в незнакомку, отказываясь воспринимать её как реальный объект. Она казалась нам каким-то чудным видением, чем-то совершенно не от мира сего, категорически не вписывающимся в атмосферу оккупированного города. А девушка между тем приближалась к нам. Вот она вышла на перекрёсток и ступила на перекрытую противотанковыми заграждениями дорогу, продолжая свой путь прямо к нашему посту. Она шла по изломанному танковыми гусеницами асфальту так легко, как будто шагала по подиуму. Мы с напарником синхронно выбросили сигареты и перехватили в руках автоматы - нереальность происходящего наслаивалась в наших головах на парализующий страх неизвестности - кто она такая, зачем идёт к нам, чего от неё ожидать? И вот девушка приблизилась к нам почти вплотную, остановившись на дистанции трёх метров - несомненно, она знала о новых порядках. Она смотрела прямо мне в глаза, и вдруг неожиданно сделала шаг навстречу. Рука рефлекторно сняла автомат с предохранителя и всем своим видом я постарался донести до неё: не подходите, умоляю, я вынужден буду стрелять! Мой напарник в тот же момент передернул затвор своего автомата и столь же многозначительно наставил его на девушку. Она остановилась, продолжая смотреть прямо на нас, а затем - святые угодники! - улыбнулась и сделала ещё один шаг. Мои руки, что есть силы сжимающие холодное и мокрое цевьё автомата, как будто оцепенели, а всего меня пробирал до костей смертельный ужас. "Что же ты делаешь, остановись! Я не хочу стрелять в тебя!"

Она продолжала улыбаться и сделала ещё шаг мне навстречу, и ещё один, практически упёршись грудью в дуло автомата. А мы  продолжали стоять, как два истукана, наставив на неё оружие, но внутри меня всё переворачивалось с ног на голову. Я стрелял в тех, кто направлял на меня свою винтовку с намерением вышибить мне мозги. Я стрелял в тех, кто несся на меня с сапёрной лопаткой, с ножом или каской в руке, занесённой для удара. Я стрелял в фанатиков, которые лёжа в луже собственной крови и подбирая одной рукой выпавшие кишки, второй рукой направляли на меня ствол пистолета, излучая глазами явное желание прихватить на тот свет ещё и меня. В такие моменты я не задумываясь нажимал на спусковой крючок, потому что иначе я бы вернулся к своей семье в запаянном гробу, укрытом национальным флагом. Но сейчас я не мог заставить себя выстрелить. Это крохотное существо, с улыбкой смотрящее прямо в дула наших автоматов, вызывало у меня какой-то иррациональный ужас, граничащий с восхищением. Трясущимися от страха руками, мы с напарником опустили оружие. Девушка подошла ко мне вплотную, и медленно опустилась передо мной на одно колено. Опустив взгляд, я не поверил своим глазам - она завязывала шнурок на моём ботинке. Да что, чёрт возьми, у неё в голове? Мы же могли пристрелить её ещё две минуты назад! О чём она думает?!

Буря эмоций, бушевавшая внутри меня, не находила выхода - я не мог сказать ей ни слова, она всё равно бы не поняла. Бросив взгляд на моего напарника, я застал его в не меньшем замешательстве. А на соседнем блокпосту, где всё это время наблюдали за развернувшейся у нас сценой, солдаты вскинули автоматы, а пулемётчик щелкнул затвором своей адской машины. Мой взгляд остановился на башне городской ратуши - комендантский час начнётся уже совсем скоро. Девушка, тем временем, закончив своё занятие, встала на ноги и протянула нам с напарником по пачке каких-то местных сигарет, не переставая улыбаться. В её улыбке не было признаков помешательства, я видел подобное у контуженных и сошедших с ума от войны людей. Нет, это была совершенно искренняя, и оттого еще более ужасающая улыбка. Мысли в моей голове окончательно спутались на долю секунды, но вскоре ясность сознания вернулась ко мне.

Мы не имеем права принимать ничего в дар от местного населения, и все контакты с ним должны быть сведены к минимуму. Я не могу принять её подарок. Но хуже этого то, что если она сейчас же не уберётся отсюда, то пьяная свинья, сидящая за пулемётом на соседнем посту, не задумываясь нашпигует её тщедушное тельце свинцом. Этого допустить я не мог, поэтому нужно было действовать. Сделав несколько шагов, чтобы оказаться на одной линии между девушкой и пулеметчиком, я закрыл её своим телом. Повесив автомат на плечо, дотронулся до её протянутых к нам рук, сжимающих сигареты, и максимально мягким движением отвёл их в сторону. Ей нужно было уходить, но отпускать её одну мы не могли - военная полиция пристрелит её на месте. Поэтому я жестами попытался донести до неё: "Уходите. Идите домой. Мы проводим вас." Напарник понимающе кивнул - мы давно научились понимать друг друга с полужеста. Я знаком показал девушке на часы: "Комендантский час!" Она посмотрела на циферблат своих наручных часиков и улыбка исчезла с её лица. Я повторил свою неумелую пантомиму, и, кажется, она поняла нас. Мы двинулись по улице, мой напарник шёл спереди, а я сзади, постоянно оглядываясь - на блокпосту не сводили с нас глаз.

Девушка жила недалеко. Остановившись на крыльце своей парадной, она обернулась в нашу сторону и с всё той же так шокировавшей нас улыбкой помахала нам рукой. Я не нашёл ничего лучше, как в ответ приложить руку к козырьку своей каски в воинском приветствии. На обратном пути до нашего поста мы не проронили ни слова - это была одна из тех ситуаций, когда слова не нужны. Мы понимали, что за самовольное оставление места дежурства нас могут отправить в дисциплинарный батальон, а то и вовсе поставить к стенке. Но это казалось такой мелочью в сравнении с тем, что этим промозглым осенним вечером, впервые на этой треклятой войне, мы смогли почувствовать себя не убийцами и бездумными машинами, выполняющими "воинский долг", но людьми.