Матильда из Крыма

Дню Всех Святых посвящается
--------------------------------------------------------
Я все чаще ныряю в прошлое. В кладезь неиспользованных возможностей. Извлекаю оттуда порой драгоценную, но уже бесполезную утварь. Разглядываю на свет, любуясь под разными углами фактурой и формой.

Это было очень давно, летом 19… На берегу синего моря, в пионерском лагере еще советского Крыма. Лучшем в огромной стране, питомнике ее будущего авангарда.

Хореографом «дружины», в которой я состоял, а их в лагере было десять – работал пожилой творческий гений в шортиках и с полубезумным взглядом. В его, как и других воспитателей и вожатых, задачу входило гармоничное развитие наших личностей.

Он обучал нас танцам и придумывал постановки под музыку, где каждому пионеру отводилась роль какой-нибудь движущейся фигуры. Последовательно подходя к нам, он на ходу  сочинял для очередного исполнителя героическую или трагическую позу, то красноречивую, то замысловатую.

Однако, на мне фантазия авгура Терпсихоры, как я и опасался, иссякла, образ получился скорбный и вымученный – некое подобие Лаокоона, удушаемое невидимыми змеями. Но я покорился и со скрипом втиснулся в завитый кренделем саркофаг его воображения.

Работа над спектаклем была хорошо отлаженным конвейером, а лагерный балетмейстер, естественно, - опытным преподавателем, так что после нескольких репетиций вся мизансцена успешно прокатила на публике.

В следующий раз обучали бальному танцу, нас было пар тридцать. Расставлял, сочленяя по своему усмотрению мальчиков и девочек все тот же скульптор живых тел.
 
Мне - то ли опять по его невниманию, то ли по остаточному принципу - досталась девочка заурядной внешности из нашего же «отряда», – с лицом без дефектов, круглыми голубыми глазами и чуть испорченной осанкой, точнее - сгорбленной спиной. С последним я смирился. Но вот два спаренных желтых пятна неясного происхождения – то ли от яичницы, то ли от утюга - на левой стороне ее белоснежной рубашки меня покоробили сильно. До обеда я еще как-то терпел роль кавалера «неряхи», но на продолжение репетиции не явился.

Внезапно подскочила температура, - так объявил я старшему пионервожатому и был, как положено, отправлен к лагерному Айболиту.

В тот день уже старался не попадаться былой партнерше на голубые глаза, скрываясь от них, полных несомненно упрека, за магнолиями и кипарисами. Было ее по-человечески жалко, но, к счастью, назавтра меня заменили другим простофилей.

 Спустя несколько дней было устроено очередное действо на «Костровой площади» - месте для сбора и зрелищ нашей «дружины». Сгущались южные сумерки. Волны морского воздуха мягко бились о щеки. Я, выбывший из числа участников шоу, безымянным зрителем сидел на верхней ступеньке амфитеатра.

Сверстники заводными куклами, как в музыкальной шкатулке, красиво вращались внизу. Пара, в которую входила грязнуля, - впрочем, рубашка на ней уже была чистая, была признана лучшей в «дружине» и получила право представлять ее на конкурсе бальных танцев всего крымского лагеря.

Судьба - с лукавой усмешкой - легонько сжала мне сердце.

***
Наступил последний вечер в лагере, пробил час гала-концерта. Три тысячи пионеров, три тысячи будущих лидеров с оживленными, радостными лицами заполнили трибуны центральной «Костровой площади», залитой, как поле стадиона, светом прожекторов. Через громкоговорители была тожественно объявлена пара – победительница конкурса бальных танцев.

Заиграла музыка, на площадь выпорхнула она – отвергнутая мной Золушка. В полупрозрачном воздушном, как у феи из сказки, голубоватом платье с блестками. Со скамей, где разместилась наша «дружина», ее было прекрасно видно. Не был ни согбенной спины, ни пятен. Она была очаровательна и приковывала все взгляды. Ее визави усердно и старательно трудился, чтобы не испортить рисунок движений.

Ночные призраки беззвучно хохотали надо мной, и, несмотря на волшебную погоду, тело бил озноб.

Как только танец завершился, и трибуны взорвались аплодисментами, я, никем не замеченный, в одиночестве скрылся в ночи. Праздник за спиной продолжался, но и его шум стихал, по мере того, как я все дальше уходил к морю…

***
Поднявшись в своей номер с видом на площадь Согласия, я первым делом достал из саквояжа бутылку «Мартеля», купленную в дьюти-фри Санкт-Петербурга, и украсил ею журнальный столик. Позади была бессонная ночь и шесть тысяч километров. И еще час на электричке и первой ветке метро, из пасти которого я вынырнул на станции «Конкорд». Соблазн растянуться на просторной двуспальной кровати был почти осязаемым, но расслабляться не было времени.

Поэтому, ограничившись щедрой пятиминуткой под душем, я сразу позвонил в «Максим», где заказал на вечер столик на двоих - ужин должен был обойтись в четыреста евро. Отель, который забронировал всего на две ночи, также стоил немало, но не баснословно – из-за капитального ремонта в фойе мне была сделана скидка.

Надев свежую рубашку и чиркнув по туфлям губкой для придания блеска (Париж стал пыльным), я покинул отель и размеренным шагом - по улице Сент-Онорэ, ибо на Риволи прибавилось народу - направился в сторону Вандомской площади.

Брошеная партнерша, казалось бы, преподала мне наглядный урок. Но толково воспользоваться им я так и не сумел. Зато она, псевдозаурядная девушка со спокойными голубыми глазами и внезапно исчезнувшими пятнами на пионерской рубашке, редко выходила из головы.

Часто вспоминал ее то со скептической, то с горькой усмешкой. Когда на мой компьютер установили интернет, я стал искать ее следы и много лет спустя обнаружил. Точнее, она сама взглянула с фотокарточки из статьи какого-то «Сноба», уже став женой металлургического олигарха. Потом он сел в «Матросскую тишину», был разорен, вышел, вернул себе арестованное, почему-то развелся с ней и бежал за границу, преследуемый мандатом Интерпола. Там, кажется, на Мальте, женился на другой. А танцовщице остался ювелирный магазин на Вандомской площади и больше, вроде бы, ничего.

Мои дела, меж тем, стабильно катились по наклонной, и детский случай в лагере вызывал теперь в основном улыбку горькую. Однажды ночью вид приближающегося персонального фиаско и факт ее развода совпали в моем сознании.

С остатками свободных денег я вылетел в Париж.

***
Вандомская площадь, где однажды уже разрушенная и заново возведенная колонна убедительно напоминала о бренности бытия, выглядела как китайская Тяньаньмынь наутро после массовых беспорядков – все чисто, и никого, кроме полицейских в белых перчатках и солдат в черных беретах с автоматами FAMAS наперевес.  Но солнечный луч, позолотивший вход в ювелирный салон, соседствующий с лавочкой Шанель, вернул мне оптимизм.

За прилавком с драгоценностями неприступно высилась элегантная женщина в сером приталенном жакете и со скрещенными на груди руками.

- Что вам угодно? – вежливо, но строго осведомилась она, без единого жеста и не меняя позы. Лишь поворот головы в мою сторону, подтверждающий безупречность осанки.  Круглые глаза – голубые солнышки с черными лучами, спокойно и безучастно взирали на меня.
 
- Добрый день, - сказал я со сдержанной, но располагающей улыбкой. – Вы не ремонтируете часы?

- Вообще-то нет, - ответила она, но, еще раз окинув меня взглядом, добавила. - Впрочем, зависит от марки. Покажите…

Она соизволила протянуть тонкую руку.

Черный бархатный жакет плотно облегал стройную фигуру и подчеркивал ее талию, в вырезе виднелась безупречно белая шелковая блузка.

Я снял с запястья швейцарские часы-браслет и положил на стеклянную крышку прилавка. Пояснил:

- Всего лишь стрелка не переводится, когда нужно часовой пояс сменить.

- Да, действительно – сказала она по-русски, покрутив головку часов.

- В этом и проблема, – подтвердил я на родном языке, признавая тем самым, что мой акцент неистребим, и с усталым удивлением произнес. – Вы тоже русская?

Да, - она равнодушно смотрела на меня. – К сожалению, придется подождать мастера. Или оставьте. Как вам удобней.

 - А когда будет мастер? – поспешил спросить я.

Она ответила.

Внутри меня что-то дрогнуло, и таким же дрогнувшим голосом я спросил:

- Простите, вы не были в Артеке в 19…, ваше лицо мне знакомо?

Впервые в ее глазах мелькнули, смешавшись, интерес и удивление.

- Да.

- Я был в той же смене.

Строгость исчезла. Она улыбнулась беззаботно, на мгновение красиво раскрыв алые губы и показав ровные жемчужные зубы. Как человек, вспомнивший счастливое детство…

***
Дребезжание дверного колокольчика выпроводило меня на площадь, которую теперь можно было сравнить с космодромом Байконур с «Союзом» на старте, и на которой уже возникло некоторое оживление.

«Ползет у «Ритца»
 «мерседесов» вереница…»

Она приняла приглашение на ужин, так и не узнав меня. Вероятно, тогда я был совсем невзрачен. И сказал, к тому же, что был в другом отряде.

Я вернулся в отель, снова почистил туфли и сделал себе пенную ванну.

«Максим» в восемь, надеюсь она не сильно опоздает. Сначала по бокалу шипучей «Вдовы Клико», чуть-чуть расспросить о ее работе, а потом плавно окунуться в детство, как в море…

 Часом позже, как раз к горячему, доставят и двадцать пять роз, которые уже заказаны в «Монсо Флёр». Спрошу, почему развелась, обмолвлюсь, что мое сердце свободно. Расскажу о своих делах: авантюрный, но в целом безопасный бизнес – покупаю и продаю акции на бирже, плачу налоги, нет долгов, езжу по Европе, люблю театр, танцы.

О танцах следует поговорить подробней. Но придержать язык о проблемах, тоске. Ни слова, тем более, о женитьбе. Это еще табу. Потом приглашу в «Крийон» на фужер хорошего коньяка. Задача – сделать так, чтобы она захотела остаться на ночь…

Закрыв глаза, я расслабленно откинулся навзничь, приложив затылок к холодной эмали. Опять представил ее фигуру в деловом жакете, соблазнительно подчеркивавшем ее тонкую талию и сильные бедра.

Эх, если б не два желтых пятнышка неясного происхождения на манжете, что так некстати выглянули из рукава, когда она брала часы!

Я вылез из ванны и, капая на ковер, позвонил в «Максим», чтобы отменить заказ столика. А потом налил себе полстакана «Мартеля».

Оставались розы – ладно, Бог с ними… Или нет, заберу их сам и сброшу с моста Александра Третьего в Сену.

*****