Глава 1. Критика одной мысли

1
Я очнулся в просторной комнате, оттого что яркий луч утреннего горного (Почему именно горного? Я сам, братцы, сестры, в недоумении и в легком   замешательстве…) солнца хлещет мне самозабвенно бичом то ли в левый, то ли в правый глаз (спросонья не разобрался). Открыл глаза и увидел незнакомую комнату, примерно на глаз метров сто квадратных, по ощущению чем-то мне напомнила комната бывшую    конюшню, вот смотрите – года два назад здесь стоял в стойле жеребец, а теперь лежит жеребец, но другой, на роскошной кроватке, прямо ложе Александра Македонского, я кроватку такую видел в индийских фильмах в детстве.
И тут я увидел еще одну диковинку – в углу стоит инвалидное кресло с электроприводом и с колесами от какого-нибудь Mitsubishi Outlander 2017, что называется  в топовой комплекции – ух ты, неужели родители сжалились надо мной и подарили  коляску на день рождения с хоромами великолепными в придачу или же  за заслуги перед Отечеством, вот Леонид Ильич Брежнев  дарил медали, а тут вдруг новый добрый царь дарит дома и полезные девайсы. Стоп – у меня же сегодня не день рождения и я ничего заслужил перед правительством, по крайней мере перед этим.    Я зевнул и потянулся всем телом (ну как потянулся – попытался – скажем так), но ничегошеньки не смог. Ошарашенным этим до глубины смешного сердца моего этим досадным крайне происшествием я невольно, бессильно зажмурился.
Вдруг в коридоре  раздались тяжёлые, как бряцанье кувалды о паркет, шаги. Только и успел прислушаться,  как стеклянные двери купе раздвинулись и вошел здоровый детина под два с половиной метра роста и с тупой гримасой на лице, похожий на санитара из психбольницы или из интерната для инвалидов и прочих казенных богаделен, подошел ко мне и с улыбочкой на устах ехидно, как мне показалось, спросил:
- Как спалось, мистер Ти? С добрым утром, погода сегодня обалденная!
- Нормально, спасибо – тихо, с легкой хрипотцой выдавил из себя я, еще не пришедший в себя от осознания того, что не могу пошевелиться. А в голове мысли роятся: стоп-стоп-стоп, какой это басурманский мистер Ти, (о! ужас –я всего лишь буква, как граф t у Виктора Пелевина) если я Сашка Кузин, филолог по образованию, упражняющийся 17 лет в поэзии, и занимающийся прочими филологическими делами.
Санитар (я буду звать его так) одел меня и посадил  на топовую коляску и я почувствовал, что проведу на ней целый день и придется мне покупать новую спину, благо в средствах я, судя по всему  не стеснен. Будто никто понятия не имеет, что моей спине как и собственно любой необходим отдых. Ну, это так – небольшое лирическое отступления или, как говорят в ТЮЗе – ремарка.  Мой благодетель  включил мою, якобы любимую музыка, по    правде обычный басурманский ширпотреб – модный попс и  аренби. 
За дверью послышались назойливые как мухи шаги, предсказываю – двух  человек.
Я услышал почти старушеский голосок:               
— Ты здесь, Уилл? Я хочу познакомить тебя с мисс Кларк.
Санитар, будто онемел, а я не понял, кому адресованы эти слова.   
— Уилл? Натан?
Наконец выдавил из себя  санитар :
— Он одет, миссис Ти.
Двери раздвинулись и показались две женщины – одна пожилая, но гламурная, вторая – молодая, с пластмассовым взглядом куклы с легким безумием в глазах, пораженно зыркая в мою сторону.   
Наши взгляды встретились, и через мгновение я против своей  воли  издал душераздирающий стон. Затем мой рот  дернулся, и раздался еще один потусторонний вопль. В толк не возьму зачем, видимо, чтобы  не выделяться,  такая жуткая и противоестественная обстановка рождает во мне стадное чувство,  чего за собой никогда не наблюдал. 
Я ничего не мог с этим поделать, всё было в заскриптонованных кат-сценах какой-нибудь навороченной, но достаточно туповатой компьютерной игры. В тщетных попытках побороть это состояние потерял сознание, но вот странный факт: я видел всё,   как сторонний наблюдатель.   
2
Я смог управлять своим сознанием только в самолете, из разговоров санитара и молодой, странно одетой женщины, неправдоподобно похожая на   Элизу Дулиттл Бернарда Шоу, я понял, что меня везут на отдых и самое смешное, я еще и упирался всеми силами –ХА!   Дальше я опять отключился, быть может меня утомили их пустые разговоры, вписывающиеся в строчку Васи Васина «Что бы ни говорить, только бы говорить».
Очнулся я только в аэропорте басурманского острова. Элиза (я буду звать ее так) какая-то дерганная и в своих полосатых-пчелиных-детских колготках, которые якобы я ей подарил (вот чего не помню, того  не помню), едва не заплакала от облегчения при виде такси для инвалидов, присланного туроператором. В то первое утро, пока водитель мчал нас к отелю. Да, цвета казались сочнее, чем в Англии, небо ярче — от лазурного до бездонно-синего.  Воздух пах чем-то дымным и пряным, солнце стояло так высоко, что мне приходилось щуриться в его белом сиянии.
Но, видимо, борясь с потоком ощущений Кларк без конца поглядывала на меня, потом мы остановились на подъездной дорожке, обсаженной пальмами, перед низким зданием. Водитель выскочил и принялся выгружать багаж.
Прошло несколько долгих дней.   Видимо, я сблизился с этой   странной женщиной, но опять же не помню, когда и успел, но это дело нехитрое. Шел дождь с довольно  сильной гроза, норовящая перерасти в свирепую бурю. Добро пожаловать к началу Апокалипсиса (Нет не музыкантов с виолончелями, а конец света, начала тьмы, вот такой вот happy end). Как только женщина уснула в моем мозгу зазвучал голос: «Мы робята ЧЕРЕПОВЕЦкие дак нам нечиста сила нестрашней блоох… »
3
- Мы робята ЧЕРЕПОВЕЦки, А ТЕМ БОЛЕ ВОЛОХОСТКИ,   дак нам нечиста сила не страшней блоох…  МЯУУУ МУР –МУР-МУР -заорал голос как кот в марте – «Ой, вырвалось, прости мя грешнаго  пшеено, пардоньте  »
- Ты кто? Что ты делаешь в моей  голове? – мысленно и ошарашенно спросил непрошенного гостя.
- Живу, шууутка. Шурка, я пришшел тя предупредить, дело пахнет керосином в примусе, что я подчиняю вот уже скоро лет сто. Выбирайся отсюда – из энтой си… си..,  обожди, си-му-ляк-ры (произнес по слогам словно по бумажке). И ВОобЩЕ у тя диковиный  вкус выбора си-му-ля-ци-и, энта   история кончается э-вта-на-зи-ей. Вот посмотри. – щелкнула  невидимая кнопка.
И перед глазами предстала картина. Я впал в транс и женский зачитал, словно  бульварную книжонку и я повторял за ним слово в слово, словно страшное пророчество. Всё опять пошло по скрипту в компьютерной игре:             
«Ласковый вечер, ветерок, доносивший ароматы далеких барбекю, теплых масел на коже, соленого привкуса моря. Мы с Уиллом остановились у нашего любимого дерева. Кто-то, наверное, чтобы приготовить еду, развел на пляже костер, от которого осталась только груда тлеющих угольков.
(Знаю это место. Его видно из этого окна.  С ужасом и трепетом я взглянул в окно. Там начиналась гроза, буря. Ветер выл как Цербер в аду, или просто голодная собака, которая пришла в гости, а ее отказались кормить, и она выказывает свое возмущение с негодование вперемешку. Всё, так сказать, смешалось – кони, люди. Тьфу ты, возмущения и негодования у бедной собачки.        Мистика какая-то! У меня прихватило дыхание и заколола в боку. Я со с убийственной тоской стал слушать дальше ). Из меня вырвались слова, словно я читаю по ролям с голосом Кларк:
  — Прозябание в этом кресле не для меня… и все же фактически оно меня определяет. Оно единственное, что меня определяет.
— Но ты даже не дал шанса, — прошептала я. Слова застревали в горле. — Ты даже не дал мне шанса.
— Дело не в том, чтобы дать тебе шанс. Эти шесть месяцев я следил, как ты становишься другим человеком — человеком, который только начинает осознавать свои возможности. Ты даже не представляешь, сколько счастья мне это доставляло. Я не хочу, чтобы ты была прикована ко мне, моим визитам в больницу, ограничениям моей жизни. Я не хочу, чтобы ты упустила то, что тебе может дать кто-то другой. И еще я эгоистично не хочу, чтобы однажды ты посмотрела на меня и хоть немного пожалела, что…
— Я не пожалею никогда!
(Я изумился над абсурдностью слов, вложенных в мой рот насильно, наверняка, при этом сломав зубы или запросто удалив лишние,  да и слова Кларк не блещут разумностью. Что значит определяет прозябание в кресле? Как какая-то вещь материальная вещь определять человека, он может создавать миры, сидя в кресле. А то, что человек прозябает свою жизнь, хотя у него есть все условия жить полноценно,  он сам в этом  виноват. А Элиза могла бы и не просить шанса, а просто остаться. Почему люди не могут остаться просто так, а всё всегда усложняют? А потом сами удивляются, почему всё  так?).
— Откуда тебе знать, Кларк? Ты понятия не имеешь, как все сложилось бы. Понятия не имеешь, что будешь чувствовать через шесть месяцев. А я не хочу смотреть на тебя каждый день, видеть тебя обнаженной, смотреть, как ты ходишь по флигелю в этих сумасшедших платьях, и быть… быть не в силах сделать с тобой то, что хочу. Ах, Кларк, если бы ты знала, что я хочу с тобой сделать прямо сейчас! И я… я не могу жить с этим знанием. Не могу. Я не такой. Я не могу быть мужчиной, который только… принимает. — Он опустил взгляд на кресло и его голос дрогнул. — Я никогда этого не приму.
— Пожалуйста, Уилл, — заплакала я. — Пожалуйста, не говори так. Просто дай мне шанс. Дай нам шанс.
 — Лучше уже не станет. По всей вероятности, мое здоровье будет только ухудшаться, а жизнь, и без того ограниченная, становиться все более убогой. Врачи это подтвердили. Меня подстерегает масса болезней. Я все понимаю. Я больше не хочу испытывать боль, или торчать в этой штуковине, или зависеть от всех и каждого, или бояться. И я прошу тебя… если ты действительно чувствуешь то, о чем говорила… сделай это. Будь рядом. Подари мне долгожданный конец.
(Я уже выбился из сил нести пургу невразумительную и страшную. Во-первых, откуда во мне столько желчи и убийственного уныния. Я вообще не такой! Во-вторых, никто – ни единая душа – не знает свое будущее, вообще его нет, панки правы, орущие: «no future», завтра нет, пока нет, поэтому надо жить одним днем, как написано в Книге, которую сейчас считают устаревшей. В-третьих, это что за такая великолепная  клиника, убивающая беззащитных, врачи там свято чтят клятву, да, медицина в Европе далеко ушла от России).

Я в ужасе смотрела на Уилла, кровь стучала в ушах. Я с трудом понимала, о чем он говорит.
— Как ты можешь об этом просить?
— Я знаю, это…
— Я сказала, что люблю тебя и хочу построить наше общее будущее, а ты просишь посмотреть, как ты кончаешь жизнь самоубийством?
— Прости. Наверное, это грубо. Но у меня нет лишнего времени.
— Что так? Уже заказал билеты? Боишься пропустить назначенный визит?
Я видела, как постояльцы останавливаются, возможно заслышав наши крики, но мне было все равно.
— Да, — после паузы ответил Уилл. — Да, боюсь пропустить. Я консультировался. В клинике признали, что я соответствую их критериям. И мои родители согласились на тринадцатое августа. Мы вылетаем накануне.
У меня закружилась голова. Осталось меньше недели.
— Поверить не могу.
— Луиза…
— Мне казалось… Мне казалось, что я заставила тебя передумать.
Уилл наклонил голову набок и посмотрел на меня. Его голос был мягким, взгляд ласковым.
— Луиза, ничто не заставит меня передумать. Я обещал родителям шесть месяцев, и они их получили. Благодаря тебе это время стало еще более драгоценным, чем ты можешь вообразить. Оно перестало быть проверкой на прочность…
— Не надо!
— Что?
— Замолчи! — Я давилась словами. — Ты такой эгоист, Уилл. Такой глупец. Даже если я теоретически могла бы поехать с тобой в Швейцарию… даже если ты думал, что я пойду на это после всего, что я для тебя сделала, тебе больше нечего мне сказать? Я открыла тебе сердце! А ты только и можешь сказать: «Нет, этого мне недостаточно. И теперь я хочу, чтобы ты отправилась со мной смотреть на самое ужасное на свете»? На то, чего я боялась с тех пор, как узнала правду? Ты представляешь, о чем меня просишь? — Я была вне себя от ярости. Стояла перед ним и вопила как сумасшедшая. — Иди к черту, Уилл Трейнор! Иди к черту! Лучше бы я никогда не соглашалась на эту идиотскую работу. Лучше бы никогда не встречала тебя».
И тут всё потухло, картинка померкла, потом и вовсе исчезла, словно кто-то выключил телевизор у меня в голове. У меня голова пошла кругом. Как это возможно? Почему это я так страстно хочу умереть  и почему все потакают моему желанию в этом чудовищном   видении? Ведь я не могу сам никуда поехать, так что достаточно меня никуда не везти. Пусть  поорал  бы максимум   месяц, поместили бы в комнату с мягкими стенами на этот   период и всё. А эта женщина, голову даю на отсечения, сбежала из комнаты с мягкими стенами, если спрашивает разрешения любить и требуют какие-то шансы. Она бы еще спросила разрешения дышать, спать, есть и вообще жить. Любовь не подчиняется законом, она не спрашивает разрешения, она врывается в твою жизнь и всё переворачивает всё вверх дном. Любовь нельзя ограничить, загнать в рамки. Любовь – это Вселенная. Почему она   потакает суициду? Хороша любовь! Конечно, так проще. Проще привезти человека на убой, как скот, чем к психологу или к священнику, которые бы объяснили, что надо жить. Тяжко окружить человека любовью, лаской, чтобы тот выкинул из своей башки черные мысли. Куда легче убить человека, и при этом глубоко обидеться на человека, которого надо всего лишь не везти на смерть!!!!!!!          Если это пророчество, то, Господи, как мне всё исправить?   
И неожиданно механический голос ораторски произнес, как из мегафона: « “Me before you” Джорджо Мойес – роман, от которого у вас замирает сердце. Великое учебное пособие, на котором основан семинар  «500 страниц ненависти или Эвтаназия, как способ борьбы с био-мусором». Год издания: 2013, одобрено Министерством МасКультуры,  при поддержке Министерства любви Всемирного Государства» 
Я онемел   от абсурдного ужаса, как так? Это было бы жутко смешно, если бы не касалось моей жизни, так что мне стало только жутко. Я дурею в их зоопарка, так это всё книга, причем макулатура, которую не взяли бы пионеры сдавать. Я так и провалялся в кровати час или даже два – время будто застыло – закончилось для меня само понятие времени.  В голове остались только маты, но я, как филолог не имею права здесь их вставлять. Скажу одно – если бы «Красную плесень» крутили по радио, то их песня превратилась в пятиминутный пииииииииииииип, вот так и в моем случае, только мой пип длился часа два.
- Хвааатит, Шурка! Я ж слышу твои мысли, и мои красивенькие ушки свернулись в трубочку… Как не стыдно те – я думал, ты интеллигент    в пятом поколении, эх мяуууу, – прервал мой  матерный поток сознания голос в голове.
- Ой, прости, вырвалось.
Я-то думаю, почему здесь всё картонное и глупое. Тут, наверняка, Стивена Хокинга  считают героем «Симпсонов» и никем больше – бьюсь об заклад, раз тут так любят «инвалидов». Это всё попахивает Геббельсом,  я бы сказал, не просто попахивает, а смердит. Ведь куда проще убить  всех не похожих и неудобных, других, иных, инопланетян, что ищет уже 24 года Фокс Малдер из «Секретных материалов». Проще дать всем желающим «достойную смерть», чем достойную жизнь.   Это, конечно, полная шизофрения, бред и тотальное русское слово из пяти букв в полной форме.  Например, каким бы я больным ни бывАю, я хочу жить, может у русских такое хобби, преодолевать трудности  каждый день – для нас это обычное дело, я бы сказал, это  даже русская идея, которую не могут сформулировать. Господь нас безмерно любит и поэтому Он всё время нас воспитывает и как процитировал один известный очкарик: «Господь дает по силам испытания». Мы – русские привыкли к испытанием, а изнеженным европейцам это дико. Из этого всё и   вытекает и переливается.
Так что:
 Так спасут Россию
Наши бравые  друзья -
Ящик даст им  силу
И сверхнового врага.
У русских эта гать:
Всегда думать головою,
Сомненью подвергать
Всё  стоит нам с тобою.

Вечна русская гать -
Сквозь бурелом проходить.
В мире светом сиять
И Нелюбовь победить.


До встречи с тобой?
Да, я был живой.
Потом ты пришла.
Теперь злато – ржа.
Как люди живут?
Тягают свой пуд?
А я не терплю.
Плюю  на мечту
  Смысл жизни в спорте,
И  вы не спорьте
Коль немощь в теле,
Нечего делать.
К чему такое?
Хочу без боя!
Если будет бой,
Покончу с собой.
Жизнь полна иль ноль.
Вот в чем моя соль:
Нуля не надо.
Давайте яда.
Залечишь дыру?
Попробуй, ну-ну.
Мертво ВСЁ внутри,
Уж как не крути.
Последний укол
По  жизни пошел.
Парижу привет,
Меня больше нет.
***