Подарок хана Джанибека

      О, донна Франка, донна Франка, сколь славны многочисленные твои совершенства! Красотой своей ты затмила всех женщин Генуи, а ловкостью в интригах превзошла даже многих мужчин.
      Богата донна Франка, сказочно богата, муж ее, купец, торгует татарскими мальчиками, покупает их в далекой варварской стране, что лежит от родной Италии за многими морями, и перепродает их в Турцию. Торговля идет бойко, такой товар охотно берут в султанские гаремы.
      Двум идолам поклоняются на Аппенинах, забыв Бога, – торговли и политики. Не жалеют итальянские купцы тратить деньги на постройку крепких кораблей, как грибы после дождя растут они на верфях.
      Жадные глаза пожирателей пространств, неутомимых мореходов, тянутся к неведомым землям, где должны по их представлениям таиться несметные сокровища.
      Алчность, желание первенства толкает на преступления, и потому, где торговля – там убийства, предательство и еще многие низкие и подлые дела.
      Острый и практичный ум молодой генуэзски помог ей прослыть опытной советчицей: многие политики и негоцианты не раз обращались к жене купца Веспуччи за помощью в делах, ибо никто не мог придумать лучше, чем она, как уничтожить и раздавить конкурента. Кроме того, донна Франка отлично владела альковной дипломатией, а кто не знает, как велика власть красивой женщины над слабыми мужскими сердцами.
      Редкий кавалер мог устоять перед этой соблазнительной медлительностью, с которой шествовала по улицам Генуи прекрасная донна, похожая на богато убранную венецианскую гондолу, так же картинно проплывающую по каналам самого удивительного города – таинственной Венеции.
      Пышные формы, нежная кожа, светлые глаза, золотые волосы! Не удивительно, что вся Генуя, боготворила красавицу, даже ревнивые генуэзски относились спокойно  к ухаживанию за ней мужей и возлюбленных своих.
      С тех пор, как муж покинул страну ради приобретения богатства в далекой Азии, прошло три года, но молодая «соломенная вдова» об этом нисколько не сожалела, пользуясь неограниченной свободой и, конечно, не скучала.
      При таком богатстве, при такой красоте да еще скучать?! – Нет. Каких только развлечений ни придумало время! Балы, маскарады, карнавалы, театры. Донна Франка знала толк в искусстве и литературе, имела отменный вкус и даже поэтические способности и еще: она умела так кружить головы!.. разве это не забавно, когда из-за одного только твоего лукавого взгляда соперники наскакивают друг на друга, как бойцовые петухи! А ей и горя мало, когда из-за нее проливается кровь.
      Донне Франке двадцать три года, впереди целая жизнь, жизнь беспечная, веселая и богатая – у мужа и сейчас столько денег, что хватит им на сто лет. По всему видно, что Джакомо не собирается в скором времени отбывать из своего «Эльдорадо», наверно прелести золота  стали для него сильней прелестей юной жены.
      При этой мысли прекрасная донна капризно надувает губки: «ну и пусть! Еще пожалеет, что так надолго оставляет меня одну». Впрочем, слово: «одна» – сильное преувеличение, так как редкую ночь донна Франка коротает в одиночестве.
      Угодников женских и волокит падких на красоту, за которую не надо платить, великое множество, и если бы донне пришла в голову глупая мысль исповедовать каждый свой плотский грех, то у священника не хватило бы и суток, что бы все выслушать.
      Нравы за последние годы изменились, мрачные времена прошли, святоши и еретики сгорели на кострах, теперь даже папы позволяют себе многое: охоту, волокитство, пьяные пирушки, поговаривают, что даже пьют за здоровье сатаны, прославляют древних языческих богов.
      Кто же посмеет вменить в вину молодой привлекательной женщине ее поведение, ее такое милое распутство!
      Богатые люди, дамы и кавалеры иного времяпровождения, как любовные приключения не желают больше знать. Музыканты и поэты, сочинители любовных историй, скабрезных анекдотов старались потакать их вкусам, а самой популярной книгой был «Декамерон».
      – Госпожа, – влетела в спальню своей хозяйки горничная Лаура, – глазки у девушки горели, щеки разрумянились, а слова так и сыпались, как горошины из спелого стручка, – один кавалер даме, знакомой вашей, такое рассказывал... а дама слушала, нисколько не стесняясь, только похлопывала его веером и смеялась, а потом спросила: не вычитал ли он это все в книжке Декамерона.
      А Вы, донна, знаете про такую книжку? Разве не грех такие книжки  сочинять?
      – Ох, – притворно вздохнула донна Франка, – что за язычок у моей служанки – утомляешь. Давно бы надо тебя рассчитать, да вот почему-то терплю.
      – Что бы Вы без меня делали? – дерзко вскинула бровки Лаура, – кто ловчее моего может записку кавалеру передать? Кто его спрячет от любопытных взоров? Кто молчит, как могила?
      – Ну, хорошо, хорошо, – согласилась с ее доводами хозяйка, – давай одеваться, что бы успеть на карнавал...
      А что за переполох устраивают женщины, когда собираются «блеснуть»?
      – Все шкафы перерыты, юбки, кофты, корсажи, шарфы и шали так и летят  друг за другом, образуя  высокие горы из шелка, тафты, бархаты, и в этой невообразимой куче ловкие ручки выхватывают нужную вещь.
      Донне Франке требуется целый день, чтобы выбрать необходимый туалет, причесаться к лицу.
      Но кто же еще может больше, кроме самой дамы, навредить своей природной красоте. Сколько труда и терпения требуется, чтобы превратить свеженькое личико, румяные щечки, густые бровки в нечто такое, чему и название трудно подобрать. Румянец скрыт под плотным слоем белил, брови исчезли – их безжалостно выщипали, и вот результат: уже не лицо, образ Божий, а маска, холодная и безликая.
      И родители Франки не узнал ли бы свою дочь в этой крашеной кукле: брови были заново нарисованы, а щеки пылали противоестественным румянцем, волосы  торчали высоко над макушкой...
      Что делает  мода? Она хулит прекрасное, обзывает его уродством, а уродство именует красотой, упраздняет здравый смысл, призывает сознательно искажать, данные природой естественные совершенства: здоровое и сильное тело и привлекательное лицо. Модницы не жалея себя ужимают талию, терзают волосы, забивают ноги в узкие колодки туфелек и еще многие и многие  тиранства творят над собой, чтобы угодить этому свирепому диктатору – моде.
      Но вот донна Франка, пройдя путь модных мучений, безжалостно искажая свою  естественную красоту, наконец, к концу дня оказалась довольна своей «работой»: все было по-моде, все так, как она, мода, диктовала, требовалось небольшое уточнение деталей, а для этого донна Франка взяла в руки небольшое зеркальце в серебряной оправе, изготовленное в Венеции. Каждый раз этот предмет будил в душе самые печальные воспоминания. Это зеркальце, этот пустячок был ахиллесовой пятой, оно возвращало ее в счастливые времена, когда ее пылко и искренне любили, и она сама любила без памяти.
      Несчастная девочка! Безжалостный расчет прервал недолгое блаженство, но... она сама сделала выбор и не сожалела об этом. Правда, бывали минуты, когда она с горечью сознавала сердечную пустоту...
      Это любовь мстила сама за себя, любовь обиженная, оскорбленная, отвергнутая.
      Отказываясь от любви, донна Франка предпочла подлинному бриллианту жалкую стекляшку, подделку, имитацию истинного чувства: любовь на месяц, на два, на неделю, на день, на ночь, на час, а то и вовсе на пять минут.
      Количество любовных связей не утоляло, а лишь усугубляло жажду любить, желание принадлежать любимому телом и душой...
      Эта богачка и красавица могла позавидовать любой прачке с кучей детей и любящим мужем.
      Увы, в те времена Италия слыла страной ветрениц, безверных и циничных, благочестивые люди лишь вздыхали горестно, не в силах понять, как можно так легко  отказаться от морали и нравственности, надежно охраняющей  человека от греха, соблюдающих в чистоте его тело и душу. Многим тогда казалось, что все катится в пропасть, что вот-вот наступят времена, когда порок, процветающий во всех слоях общества, будет наказан и страна разделит участь Содома и Гоморры, но только вряд ли найдется в ней десяток праведников, ради которых Господь обещал спасение.
      Город-государство Генуя жил беспечно и безбоязненно, золото текло широкой рекой в его казну, граждане могли позволить себе многое: роскошные дворцы, богатые одежды, драгоценности, изысканные вина и еду.
      И донна Франка была в числе самых отчаянных прожигательниц жизни – расточительная и беспечная! Как упоительно чувствовать себя на гребне удачи, когда нет ничего для тебя невозможного, окруженной всеобщим восхищением. Ее, Франку, обожает такой город – непревзойденная своим величием, славная Генуя! Но если бы знали они, беспечная красавица и гордый город, всю судьбу...
      ...Вдоволь налюбовавшись собой и решив, что она безупречна, красавица хотела бы положить на туалетный столик свое заветное зеркальце, но вдруг оступилась, слегка качнувшись в сторону, и в этот момент каблучок её туфельки наступил на что-то живое, мягкое и упругое, острые зубы впились в лодыжку. Франка вскрикнула от неожиданности, зеркальце выпало из ее рук, упало на пол и разбилось, и это отвлекло женщину: она не смогла как следует рассмотреть своего обидчика – лишь толстая портьера слегка закачалась, скрывая собой подвижное тельце юркого зверька.
      Ранка от укуса показалась пустячной, во всяком случае не стоило из-за нее лишать себя такого удовольствия как карнавал.
      В тот вечер донна Франка была дивно хороша, ослепительные улыбки, которыми она одаряла общество, язвительные остроты, слетавшие с ее беспощадного язычка, никого не обидели – карнавал на то и есть карнавал! Наоборот, именно благодаря  своему блистательному остроумию, красавица и снискала звание «королевы».
      Восхищенные взгляды, сопровождавшие ее каждый шаг, восторженные приветствия и крики слегка кружили голову, но донна Франка знала себе цену, знала и истинную цену восторгам толпы: они длятся краткий  миг – от начала вечера и до его конца. Для нее важны не чужие чувства, а ее собственные. Кому же она сегодня  пошлет свой призывный взгляд? Донне Франке угодить трудно, придирчивый вкус отвергал одного претендента за другим: то глуп, то слишком умен и скучен, то некрасив, то слишком красив, то не высок ростом, то слишком наряден, но безвкусен, то слишком бледен, то, наоборот слишком румян и т.д.
      Однако в славном городе Генуе хватает кавалеров, красивых и статных молодых мужчин и при всей предвзятости к мужским достоинствам, красавица могла выбрать самого лучшего.
      Сегодня ей приглянулся молодец с огненным взглядом бесстыдных черных глаз. К тому же он слыл поэтом и музыкантом и был, как и донна Франка истинным поклонником Декамерона. Так что красавица предвкушала заранее страстную ночь и веселую беседу...
      О ранке на ноге донна Франка как-то позабыла и вспомнила о ней только утром, проводив неугомонного кавалера. Укус приобрел зловещий цвет, нога опухла, во рту появился неприятный вкус, горло болело, неожиданно сильный кашель потряс все тело, и женщина почувствовала такую сильную слабость, что не хватало сил позвать служанку...
      К вечеру донна Франка совсем разболелась, просто на глазах она постепенно превращалась в чудовище, огромные болячки покрыли все тело и лицо, изменив его до неузнаваемости. Лекари, приглашенные родными, не могли ничего сказать и - они и понятие не имели о той болезни, которой заболела Франка Веспуччи. Через три дня она скончалась, а вслед за ней и все, кто с ней общался в последнее время. И пошла зараза косить людей, всех подряд, и молодых и старых, и грешных и праведников, и детей и стариков – бич Божий хлестал беспощадно, «черная смерть», так стали называть чуму, истребила почти всю Италию, затем Испанию, Францию, Англию – всю Европу. В обнимку с «Декамероном» умирали беспечные генуэзцы, замерли на их устах любовные песни, оборвались струны сладкогласных лютней. Так сбылись мрачные предсказания богобоязненных людей...
      А за несколько месяцев до печальной кончине бедной красавицы, заразившей чумой жителей Генуи, давшей начало зловещему шествию «черной смерти» по многим  городам и странам, на Волге, в ставке хана Джанибека, владыки Золотой Орды, происходил ряд событий, которые, казалось, не имели прямого отношения к бедствиям, постигших Европу, к судьбе легкомысленной итальянки, однако именно они послужили причиной столь трагических обстоятельств.
      Безраздельный властелин огромной территории: от северных берегов Каспийского моря и до верховий Волги, хан отличался спокойным и рассудительным нравом и из всех подвластных ему земель больше всего благоволил к неприметному княжеству Московскому, только что зарождавшемуся юному московскому государству. Знать оттого он и был прозван «добрым» царем. К тому времени Джанибек уже принял мусульманство, но продолжал политику до мусульманских монгольских ханов, то есть дружил с православной Русью, продолжал традицию, положенную еще Александром Ярославовичем Невским
      Из всех современников хана наибольшим авторитетом пользовался у него митрополит московский  Алексий, муж мудрый, честный и справедливый. Эти черты личности особенно ценились монголами,  исполняющими законы Ясы, установленные еще самим Чингисханом: обязательная взаимопомощь, дисциплина и осуждение предательства без каких-либо компромиссов.
      Уже, будучи в преклонных годах, митрополит часто посещал Орду, улаживая непростые отношения между столь непохожими народами, как русские и татары.
      ...Богатый шатер у владыки Золотой Орды: порог – чистого золота; перекрытия   войлочные, теплые и прочные, держатся на сандаловых жердях, украшенных перламутром и драгоценными камнями, пол устлан роскошными коврами. До десятка тысяч всадников могут вместить в себя могучие своды. По закону степному: да не прикоснется стопа монгола к земле, если с коня спрыгнет, то только на кошму или ковер – пятки нежны у конника, как ладонь младенца.
      Прошло уже немало времени, как отгремели колокольчики на шеях верблюдов, сопровождавших на Русь важное посольство, а хан все еще пребывает в глубокой задумчивости – митрополит московский, который двумя часами отбыл из ставки, привез Джанибеку худую весть, немаловажная причина заставила владыку предпринять такое тяжелое и далекой путешествие, а привез он жалобу на генуэзских купцов, обосновавшихся на землях Орды, в Крыму. На морском берегу построили они свою неприступную цитадель – крепость Кафу.
      Генуэзцы, пользуясь слабостью одряхлевшей Византии, позволившей их торговым кораблям пройти проливами, Босфором и Дарданеллами, колонизировали полуостров и Причерноморские степи, захватили всю торговлю и контроль над ней, став серьезными конкурентами русским купцам. Московское правительство встревожилось. Святой Сергий Радонежский так прямо и заявил: «нечего латинянам делать на Святой Руси».
Джанибеку понятны тревоги московитов – чужаки, да еще и иноверцы хотят господствовать над их землей. Хан вздыхает: «до чего же алчны эти европейцы», хотя он сам владеет несметным богатством, по татарским понятиям  можно и нужно стремиться к получению  военной добычи, но наживаться за счет несчастий соседей – это преступление.
      Земли ордынцев рядом с нынешними владениями генуэзцев в Крыму, а это требует осторожной политики. Защищая интересы Москвы, хан не должен забывать о безопасности своей степной державы. Эти соображения и задержали Джанибека в его богатом шатре. Уже и звезды  показались в небе, солнце давно закатилось, а хан все никак не мог принять нужного решения. Тайдула – вот кто ему может помочь!
      Любит степной царь свою первую жену, равной которой нет во всей Вселенной. Как отрадно отдаться во власть этих черных, как южная ночь, очей, очей, прозревающих будущее, не укроется от них и всякое предательство, всякая нечестность, своекорыстие и подлость. Но Джанибеку нечего бояться всевидящего ока ханши, он весь на виду со своей преданностью и  любовью. Пускай трепещут перед Тайдулой, все, кто замышляет зло ее царственному супругу: убийцы, отравители, завистники и изменники. С тех пора, как он женился на ней, хан не ведает страха и не опасается за свою жизнь – Тайдула все видит, все знает, все может предотвратить. Мудрость и дальновидность супруги  превосходит всех его советников, перед ней – львицей – они  просто жалкие шакалы.
      Войдя в шатер, хан был встречен несравненной ее улыбкой и нежной, приветливой речью, сначала ханша справилась о его здоровье, поинтересовалась, хорошо ли его накормили, не огорчили кто его своей тупостью и непослушанием, и только потом приступила с расспросами о делах: ее очень интересовали итоги переговоров с митрополитом Алексеем.
      Джанибек еще не успел ответить жене, как на пороге шатра, в нарушение свей правил, показался запыленный и усталый  человек, по его виду было ясно, что прибыл он издалека и привела его сюда какая-то очень важная причина.
      – Гонец из татарских становищ, – доложил слуга, – от степных пастухов.
      Хан  с интересом  взглянул на  него:
      – Что ты хочешь нам сообщить? – спросил  Джанибек.
      Пастух принялся рассказывать о великом горе, постигшем жителей Причерноморских степей, нынешней весной случился гололед, толстый ледяной панцирь покрыл траву, скот не смог пробить его, начался массовый падеж. Вслед за гибелью животных стали погибать и люди, лишенные привычного пропитания – мяса и молока. Вот тут-то и подоспели генуэзцы, они за бесценок покупали у отчаявшихся родителей  девочек и мальчиков для того, чтобы выгодно продать их в турецкие гаремы. Горько плакали пастухи, прощаясь навеки со своими чадами, но при этом успокаивали себя:  у детей все-таки может быть шанс выжить на чужбине, а в родной степи они  все равно умерли бы от голода.
      Джанибек хан, потомок Чингисхана, свято чтил Ясу и действовал, когда дело касалось чести, всегда решительно – обидчики людей, терпящих бедствие, должны быть немедленно наказаны, и хан приказал свои воинам быть готовым к походу на  оплот генуэзцев в Крыму – неприступную крепость Кафу.
      И вот татарское войско у ее стен... Оказалось, что Кафа была сильно укреплена, и осада потребовала много времени, которым хан не располагал, корме того, на рейде он увидел множество кораблей, жерла их пушек были направлены в сторону берега, если бы неприятель посмел бы напасть на крепость, то встретил бы сокрушительный отпор.
      Джанибек рассчитывал на быстрый успех, он даже оставил в ставке свой богатый ханский шатер – слишком тяжела была его роскошь. Для того, чтобы  передвигаться с ним по степи, требовались три запряжки быков, по двенадцать животных в каждой.
      Походное жилище монгольского военачальника ни чем не отличалось от шатра простого воина, оно быдло лишено и дорогих ковров и мягких подушек – ничего лишнего, что могло бы затруднять быстроту и мобильность при передвижении.
      Джанибек сидел перед затухающим очагом, задумчиво глядя на гаснущие угли. Да, он и не предполагал, что эти жалкие торговцы могут быть такими предусмотрительными, что они так серьезно позаботились о своей безопасности в чужой стране. Гнев, бушевавший в его груди, вызванный бесчестными поступками этих людей, уже прошел, теперь он мог мыслить здраво. Как не прискорбно, но с наскока эту крепость ему не взять, но и отступить от нее он уже не в силах. Дело не только в том, что, оставив Кафу непокоренной, он непременно потеряет  славу непобедимого владыки степей, но есть еще и одна важная причина. Каждый монгол, от хана до простого воина, свято чтит память  великого хана Чингиса, исполняя его закон. А закон этот гласит: смерть  неверным и лукавым друзьям, которые в трудную минуту не оказали помощь нуждающемуся, будь то воин на поле брани, потерявший в пылу битвы оружие или простолюдин, лившийся  имущества от пожара или разбоя иноплеменников, или сам хан, предавший своих поданных. Кто не накажет отступников, тот сам подпадает под суровый закон Ясы. Что он должен отмстить, наказать, покарать генуэзцев, у него не было никаких сомнений, и кара, даже самая тяжелая и страшная, не будет отягощать совесть справедливого мстителя – закон Ясы за это не судит.
      Проходят часы тяжких размышлений, а Джанибек все никак не может найти ответа, как сокрушить Кафу.
      Тишина царила в шатре, хан сидел не шелохнувшись. И вдруг он увидел, краешком глаза заметил, как из-под полога высунулась крысиная голова, блестя пуговками глаз. Землеройная крыса пасюк! Откуда она в здешних краях? Те, кто побывал на китайской границе, рассказывали о страшной болезни, которую разносит пасюк. Удар ханской нагайки был молниеносен, животное, с переломанным хребтом, забилось в предсмертных судорогах. Джанибек носком сапога брезгливо  отшвырнул  мертвое животное  наружу, заметив, как его трупик перелетел через узкую канавку вокруг шатра и шлепнулся на ее противоположном берегу. Вот тогда-то Джанибека и озарило – теперь он точно знал, как поступит с крепостью. Раз в степях появилась эта крыса, значит уже могут быть зараженные ею люди, и хан приказал поискать в ближайших становищах погибшего от чумы.
      Страшный, обезображенный труп подвезли с величайшими предосторожностями к самым стенам крепости, где стояли катапульты. Джанибек приказал забросить его катапультой через крепостные стены.
      Уверенный в своем успехе хан даже не оглянулся, покидая обреченную Кафу. Лучшей мести невозможно и придумать, такой легкой победы он еще никогда не одерживал. А жена его, мудрая ханша, должна будет теперь порадоваться вместе с ним.
      Однако в Сарае, куда прибыл хан, празднуя победу, его ожидала плохая новость – ослепла Тайдула.
      – О, несчастный супруг мой, – воскликнула она, обращая на хана свой невидящий взгляд, - какую великую беду навлек ты на нас и на весь род наш! Если бы ты только знал, что ждет тебя впереди... Я бы могла предотвратить несчастье, но ведь я его мать.
      Тогда Джанибек ничего не понял из всего, что пролепетала  несчастная женщина. О какой беде она говорит? Кто такой «он»? – Сын что ли? Но сын еще очень мал, и как вообще можно опасаться своего собственного чада, наследника?
      Как случилось, что он сам, ослепленный успехом, не внял упрекам мудрой жены, забыл о ее даре предсказывать будущее? Тайдула предугадала, как тяжелы будут последствия, предпринятого мужем решения – заразить чумой население Кафы, что выстрел мертвым телом унесет многие миллионы жизней, что страшная болезнь опустошит всю Европу и дойдет до Руси. Через страны Скандинавии чума  захватит русский Север, Псков и Новгород, а затем и Москву.
      «Черная смерть» не пощадила и самого князя московского – Симеона Гордого, после него на княжеский престол взошел его брат кроткий и нерешительный Иоанн II, но владыка Золотой Орды не изменил своего благосклонного отношения к молодому русскому княжеству.
      Но что же происходило в генуэзской крепости после того, как монголы отступили от ее стен? Население Кафы недоумевало: что заставило врага так внезапно прекратить осаду? Что испугало бесстрашную конницу? Впрочем, эти вопросы недолго тревожили гарнизон. Высыпав на крепостные стены, люди счастливыми глазами наблюдали, как рассеивается по степи густое облако пыли, поднятое копытами монгольских коней. Теперь можно радоваться и веселиться, теперь не грозит ни смерть, ни плен. Никто из защитников крепости и внимания не обратил на кучу  смердящих человеческих останков, лежащих в темном закоулке на одной из узеньких улочек.
      Радости и ликованию не было предела, все хотелось одного – веселиться, веселиться и веселиться, празднуя освобождение от великой угрозы.
      Столы ломились, из кладовых и погребов доставалось все, все запасы, сбереженные на случай долгой осады. Все теперь было общим – каждый мог  присоединиться к любой трапезе, вино лилось рекой, винные бочки катились одна за другой по каменным мостовым Кафы. Мычали коровы, блеяли козы и бараны, кудахтали куры, отправляемые под нож мясников.
      Теперь ничего не жаль! Что может быть дороже жизни?
      Увы, недолго продолжался праздник жизни. Несколько дней прошло после ухода монгольской конницы, как стали умирать один за другим беспечные генуэзцы. Смерть их была ужасна, а болезнь, которая их поражала, была настолько заразна, что  никто не мог от нее уберечься. Люди от страха заразиться забывали и о своем кровном родстве, о долголетней дружбе, о пылкой любви, они бросали больных, оставляли их без помощи.
      Через неделю вымер почти весь гарнизон, оставшиеся в живых спешно покидали  зачумленную крепость, грузились на корабли, спешили подальше отплыть от этого страшного места.
      Дон Джакомо Веспуччи покидал несчастную Кафу на своем  судне, державшем путь в Константинополь. По его приказанию матросы с величайшей осторожностью перенесли на борт тяжелейший сундук. Сам купец денно и нощно сторожил его в своей каюте. Но несчастный дон Веспуччи так и не доплыл до Константинополя. Матросы без сожаления выбросили  покойного купца за борт и завладели его золотом, правда и они не долго прожили, не успев воспользоваться чужим богатством. Чума не щадила никого. Погибла и беспечная красавица, погиб и ее бережливый супруг, по крупинке собиравший  свое богатство, чтобы бросить его к ногам обожаемой жены, никто из супругов так и не узнал, что погиб  от одной и той же болезни, что начало  их такой удачливой и счастливой жизни кончится столь плачевно
      А там, в астраханских степях, в ставке хана Джанибека, история перевернула следующую страницу. Что же  здесь происходило?
      ...Печально было в Сарае, не развевались более над шатрами победные знамена и бунчуки – знаки власти и могущества хана, они повисли, как кожа на брюхе престарелого верблюда, словно степной ветер скорбел вместе с людьми и отказывался подымать в небо веселые стяги. Болезнь ханши, с каждым днем все усиливающаяся, приводила всех в уныние. Джанибек не скупился на золото, которым оплачивал  старание врачей вернуть Тайдуле зрение, и каких только лекарей не побывало за то время, когда была обнаружено, что ханша ослепла. Арабы и европейцы, китайцы и тибетские ламы, даже степные шаманы пробовали вылечить ханшу, но безуспешно.
      ...Плачет несчастная женщина, плачет и ее муж, храбрый и мужественный Джанибек хан, потомок Чингиса. По наследству от легендарного хана он получил  светлые глаза. Сейчас они покраснели от слез, непобедимый и суровый воин не стесняется своей скорби, в который раз в душе рождается ропот: «за что Аллах карает эту чистую душу?» Доброта ханши известна во всех бескрайних просторах его владений и даже за их пределами. Неужели она, его голубка, больше не увидит белого света? Кто же поможет этому горю? Он внял советам многих людей, он созвал самых лучших целителей, но, может быть, он кого-то позабыл пригласить?
      «Конечно, – упрекнул себя в мыслях хан, – позабыл. И почему это славное имя выпало из моей памяти? Его, митрополита московского, надо было звать в первую очередь».
      О митрополите Алексии знала вся Великая степь как о муже мудрейшем и добрейшем, его советы – на вес золота.
      Почти одновременно  они, Тайдула и Джанибек, вспомнили о русском святителе, и вот уже от шатра ханши к шатру хана спешит служанка, чтобы немедленно пригласить супруга к больной жене.
      Когда хан вошел к ней и увидел протянутые навстречу ему эти тонкие исхудавшие руки, острая жалость сжала его сердце – чего бы только он не сделал ради нее.
      – Дорогой супруг, – попросила ханша, – не откажи в моей просьбе, пошли в Москву за митрополитом, только он один поможет нам.
      И вот уже несется по степи торопливый всадник с просьбой приехать святителя Алексия в ставку. Князь московский, Дмитрий Иоаннович, ознакомившись с депешей,  рад помочь Тайдуле, он уважает ее за ум, дальновидность и благородство. Хан сообщает, что до степей дошла весть, что Бог творит многие чудеса по молитвам митрополита московского, и просит прислать святого человека, чтобы он упросил  своего Бога вернуть зрение  жене.
      «Если царица получит исцеление, – писал Джанибек, – будешь иметь со мной мир. Если же ты не пошлешь его ко мне, то я разорю огнем и мечом твою страну».
      Когда в Москве узнали об угрозе хана, то весь люд московский сильно воскорбел, ибо знал, как скор на расправу степной деспот, не признающий  любого возражения своей воле.
      Сам митрополит считал для себя исцеление ханши делом выше его сил, но не мог отказать князю и народу, который со слезами просил его принять приглашение Джанибека и ехать в Сарай.
      Печален был его отъезд в этот раз. Перед тем, как выехать из Москвы, митрополит служил молебен в соборном храме в честь Успенья Пресвятой Богородицы. Все духовенство и множество мирян собралось в соборе, чтобы совершить молебное пение. Во время молебна у гроба святого чудотворца Петра свеча зажглась сама собой. Весь народ ахнул, увидев такое чудо, стало ясно, что Господь благоволит  святителю Алексею и путешествие его окончится  благополучно. Горячо помолившись Богу, митрополит с благоговением из воска сгоревшей свечи маленькую свечу, которую взял с собой. Теперь он всецело мог уповать на Божию милость.
      В ставку уже сообщили о согласии князя Дмитрия отпустить митрополита Алексия в ставку, и хотя путь от Москвы до Сарая был не близок и не скор, но  гостей московских все татары ждали с нетерпением и надеждой, а Тайдуле между тем приснился вещий сон, она увидела святителя, облеченного в сияющие одежды и вместе с ним множество духовенства. Проснувшись, она приказала изготовить одеяния, которые увидела во сне для Алексия и его свиты.
      Прием, который оказал московскому посольству хан, превзошел все ожидания. Митрополит удивился множеству конников, выехавших им навстречу, великолепию их нарядов и роскошному убранству коней – так монголы могут встречать только очень важных гостей.
      Пышным и торжественным был вход митрополита в ханские палаты. Блеск золота и сияние драгоценных камней слепил глаза, казалось, что ему, постнику и нестяжателю, это видеть нестерпимо, но из смирения Алексий все претерпел – главное было стяжать благодать и предаться воли Божией, а если Господь не сподобит его совершить исцеление, если молитва его окажется слабой, то и на то воля Божия.
      Перед тем, как начать молебен о здравие болящей, святитель зажег ту малую свечу, которую привез из Москвы. Вспыхнув ярким пламенем под пение духовенства ее свет отразился в незрячих глазах Тайдулы, и тут же раздался ее радостный крик: «Вижу, вижу!» и эхом отозвалось во многочисленной толпе: «Силен Бог православных!».
      Весть о чуде, совершенном по молитве митрополита московского Алексия, возвратившего ослепшей ханше зрение, разнеслась не только по всей степи, но достигла и самых отдаленных мест на Руси, русские понимали, как важно иметь в лице золотоордынцев благодарных владык, от которых так много зависит.
      Сколько же радости было в Москве по возвращении святителя из такой тяжелой и опасной поездки! Среди встречавших митрополита был некий отрок, выразивший чувства всех москвичей, почтительно склонив голову и поцеловав руку, он сказал: «ты, святой муж, ты спас нашу родину».
      «Дела закона злы», – сказал апостол Павел. Хан Джанибек действовал по закону, но сколько же беды он натворил, наказывая нарушителей. Он поднял меч правосудия, однако кто подымет меч, от него и погибнет. И случилось то, о чем не могла сказать Тайдула,  хотя и предвидела трагическую гибель Джанибека, пожалела сына – промолчала, хотя и знала, что сын  казнит отца.
      И еще раз митрополит Алексей вынужден был посетить Золотую Орду, но на этот раз  там не ждал его гостеприимный хозяин, там воцарился выродок, отцеубийца, прозванный народом «Тигром». Этот хан  наложил непомерный ясак на Русь. Добрый и кроткий Иоанн II не мог противостоять ему, и над страной нависла угроза быть растоптанной безжалостной монгольской конницей в случае, если она не соберет установленного размера дани, а размер был столь велик, что выполнить волю свирепого «Тигра» не представлялось никакой возможности.
      С плачем горьким провожал московский люд своего любимца, некоторые не чаяли увидеть его живым.
      Невозможно было поверить, что эта кроткая, благородная женщина – мать человека, на лице которого отразилась вся его черная душа, застыла в гримасе ненависти, молодой хан упивался ею, и никак не мог насытиться теми злодеяниями, которые постоянно творил.
      Тайдула, желая смягчить неприветливый, холодный прием, оказанный русскому митрополиту сыном, пригласила его к себе в шатер, там она решилась на откровенную беседу:
      – О, святой муж, я вам безмерно благодарна за свое исцеление от слепоты, я сделаю все, чтобы помочь вам осуществить ту нелегкую миссию, ради которой вы прибыли в наши края. Я сама поговорю с сыном и думаю, что смогу смягчить его необузданный нрав.
      И она выполнила свое обещание. Московский князь получил ярлык на великое княжение, а размер подати стал гораздо меньше.
      В Москве уже и не чаяли, что митрополит вернется, однако по милости Божией он не только предстал перед народом живым и невредимым, но принес еще самую желанную весть – освобождение от татарской угрозы.
      Джанибек карал, а Алексий миловал, все дела его, совершенные во Славу Божию, оказались благодатными и были истинными подарками всем людям.
      Господь вершил дела истории руками этих двух личностей, Одному Он попустил действовать жестоко, карать людей за их грехи и беззакония; другого благословил действовать на благо русского народа, направлять его на созидание и укрепление  нарождающегося государства, великой России.