Короткая трилогия о жизни

ЮНОСТЬ

Устанавливали голову оленя в ста шагах от воинов, на особых жердях, которые крепились к помосту из крепких бревен. Обычно брали стволы сухих сосен шириной в два локтя. Даже очень сильный ветер, даже ураган, проносящийся над лесами по воле духов, не смог бы повредить ЦЕЛЬ.
Охотнику следовало поразить ее одной из пяти стрел. Редко кто был на это способен, на что указывали результаты ежегодных состязаний. Лишь великий Хромой Волк, с затекшим правым глазом, смог двадцать лет назад сделать всё как положено. И прославлен был вовеки. Но умер он. И теперь в его память собирались на поляне десятки крепких парней для того, чтобы померяться силой.
Их ждали девушки. Они стояли у края низкорослого ельника, напряженные не меньше, чем их возлюбленные. Все они давно были завязаны с молодыми охотниками отношениями личной привязанности, однако это никак не могло влиять на ход игры. Победитель имел священное право немедленно взять себе в жены любую. Так гласил закон Рода.
Айнур шел в своей пятерке последним. Руки крепко сжимали лук. Таина стояла в стороне от толпы, у огромной пихты. И ждала. Она верила в его удачу.
На охоте было не так сложно. Там всё решала выверенная сила руки. Тут рука могла дать сбой.
На охоте промах – всего лишь неудача. Здесь – фатальный провал. Гибель мечты.
Никто из охотников не смог попасть в ЦЕЛЬ с первого раза. И вот очередь приблизилась к Айнуру…
Он медленно достал стрелу, проверил тетиву, заложил ее так, как учил отец, осторожно, хватко, цепко, легко, без напряжения, оттянул назад, ощущая тугой нерв оружия, навел на темный пустой олений глаз…
Вокруг спокойно переговаривалось племя. Айнура не считали победителем. Лишь Таина ждала его.
Темное пятно увеличивалось в размерах, приближалось к Айнуру. Он направился к нему, сливаясь со стрелой, которую сейчас выпустит. Он сам собрался влететь в это дупло со всей силой, на которую только был способен.
Айнур стал считать. Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре… Он словно шагал обратно в свое детство...
Три, два, один…
Вместе со стрелой Айнур полетел вперед, преодолевая этот небольшой путь в сто шагов. Духи еловой чащи летели вместе с ним, разбрасывая в сторону пожухлые иголки, солнце застыло над головой, на краю склона остановилась семья лисиц, ворон присел на сухой дубовый сук, ветер замедлил свой напор.
Стрела влетела прямо в черный олений глаз, попала в сосновый ствол за ним, долго трепетала, как весенний лист перед грозой, потом движения замедлились.
И тут же страшным громом восхваления взревела поляна, где стоял Род.
Айнур ничего не видел, кроме глаз Таины.
Он стоял, опустив лук и повторял еле слышно два слова:
- Я победил…
   
ЗРЕЛОСТЬ

Айнур обычно уходил едва слышно, стараясь не разбудить Таину и детей. Обувался и потаенным незримым шагом воина выдвигался на тропу, жмурясь от ярких лучей восходящего солнца. Собаки знали свое место и тоже соблюдали тишину – если хозяин ушел на охоту без них, надо молчать.
Соратники ждали на вершине небольшой горы, с восхода закрывающей доступ холодного ветра в селение. С захода, от реки, ветер бывал чаще, но народ к нему привык.
Ирвас стоял у ствола главной лиственницы, Теврис – чуть ниже по склону, у зарослей можжевельника. Всё как положено.
Это была особая охота. 
Дело в том, что в их родовые земли повадились чужаки. Произошло это с луну назад. Они вечерами приманивали манками оленей, и почти вся добыча перепадала пришельцам. Решением Рода охотники стали отправляться на промысел по утрам.
Чужаков надлежало посрамить так, чтобы собственный Род проклял их как презренных воров угодий.
Лучшего способа, чем поход на солонцы, не существовало. Их делали из поколения в поколение, как завещали прадеды. Тогда, в незапамятные времена, в селение пришли четыре лодки из южных уделов. Им привезли для обмена невиданное богатство, о котором пращуры не имели ни малейшего знания – соль. В обмен  брали не шкуры оленей, не рога, не мясо, не молоко родовых олених, живущих в загоне. Торговцы требовали самое ценное – раковины каури.
Не один десяток поколений держал их в особых схронах, как наследие предков. Эти невзрачные украшения пришли к Родам еще тогда, когда текли ручьи умирающих ледовых полей и погибали, утопая в грязевых морях, огромные «длинноносые олени». Их засушенные вытянутые морды величиной с молодую осину сохраняли старейшины в память о давних временах немыслимого благосостояния. В те отдаленные года особые странники приносили раковины, выменивая их на бивни «длинноносых оленей». С их появлением в селениях возникло слово «ценность».
Потом явилась соль. Ее использовали в еду, а еще высыпали в особых местах, куда потом приходили стада. Лучшей засады нельзя было придумать. Но до вторжения чужаков старейшины препятствовали такой охоте, охраняя поголовье. Теперь выбора уже не было.
В тот день Айнур, как и прежде, занял центральное место в засаде. Ирвас был слева, справа – Теврис, а напротив, за разросшейся кущей молодых берез - Сайвар. Они размещались так уже много раз. Это было в чем-то залогом будущего успеха.
Но случилось непредвиденное. Первый олень, зашедший на солонец, почуял опасность и неожиданно рванулся в сторону. Айнур, готовый к выстрелу, отпустил тетиву, забыв об упреждении.
Стрела попала в лоб Сайвару, своим кремневым острым лезвием распоров ему святое место, где находилось вместилище веры.
Айнур убил Сайвара.
И не было отныне ему прощения от Рода. Так он думал тогда.
Когда они вернулись в селение, Айнур почтительно положил перед старейшинами лук на землю. И молча отошел  к родовому костру, ожидая приговора. Теперь от него уже ничего не зависело.


СТАРОСТЬ

Старый Айнур начал сказывать в год смерти своей младшей дочери.
К тому времени он почти ослеп. И мог ходить только с помощью внука, опираясь на его плечо как на жезл, с трудом переставляя опухшие ноги. От древнего дуба с оленьим черепом на нижней ветви, где стояла ветхая хижина старика, до родового костра в центре стойбища было не более двух полетов стрелы.
Однако Айнур вместе с внуком добирался туда иногда так долго, что уже вечер успевал смениться темной ночью, а веселое пламя пожирало вторую кучу отборных дров. Послушать сказителя собиралось почти все племя. Негромко переговариваясь, люди стояли у костра, ожидая появления старейшин. Для Айнура сооружали особое место: медвежьей шкурой покрывали круглый камень, приносили счетные бусы и длинный еловый посох. Айнур никогда не повторялся. Присев на камень, некоторое время молчал, перебирая бусы, чертил посохом на черной земле у края костра замысловатые узоры, пытаясь найти тайную силу еще не рожденного слова, в кровавых отблесках огня похожий на многорукого духа тайги. А потом хриплым тяжелым голосом начинал выкликать целые связки малопонятных слов, которые вдруг слагались в искусную сеть легенды...
Как-то весной Айнур тяжело заболел. Он уже не мог ходить и лежал в своей хижине, запрокинув голову, в темноте своей старости не понимая, как сообщается привычный мир воспоминаний и преданий, в котором он отныне жил, с невнятными, еле доступными ощущениями тепла и холода, шума и тишины. Вой ветра, лай собак, шелест шкур доходили до него откуда-то сверху, сквозь непроницаемую завесу, и собственный голос, громкий и чужой, произносил непонятные речи, лишенные смысла и силы. Он уходил дорогой, где снова сиял солнечный свет, и было легко, как в юности, в далекие дни короткого охотничьего счастья.