7

Любой спросил бы – почему он оставался так спокоен, почему не окружал себя подозрениями и недоверием к ней, почему не отчаивался, почему не пытался изменить что-либо – ведь любой другой человек был глуп. Они не знали ее – не знали Джейн, не знали ее чувств, которых было так много, что исчезающие из некогда полной пачки сигареты были абсолютно оправданы. А Остин знал.
Хотя, конечно же, не так много, как она – никто в этом странном, пугающе сером мире не знал так много, как она. Просыпаясь утром в их теплой постели, Джейн тянулась было к пачке сигарет, но замирала, глядя на Остина, который лежал рядом с ней, со сбившимися, смятыми волосами – темными, почти черными, прямо как ее собственные. И она лежала в постели, облокотившись о свой голый локоть, и смотрела на него – на его красивые, худые, бледные руки, лежащие неосознанно, ненарочно, нечаянно. Смотрела на его спину, на его лицо, чаще всего отвернутое, беззаботное, невинное.
Он был чем-то похож на нее – и она видела это, точно как и видел Остин, как видели это все остальные – конечно, до тех пор, пока не забывали об их существовании.
Внутренне они во многом были различны, хотя и любили черный и белый цвета сильнее, чем все остальные, любили и дождь, но разной любовью – да и вообще были разными людьми, как это чаще всего бывает в нашем мире – мире разных людей.
Когда взгляд его доходил до последнего фото, висящего на стене прямо над ними, Остин выпускал дым изо рта, и, расслабленно наблюдая за тем, как он растворяется в воздухе, тая на фоне белого потолка, окидывал ленивым взглядом комнату, каждый раз невольно замечая ее убогость. Это чувство покидало его лишь изредка – например, когда они с Джейн вместе смотрели телевизор, смеясь и возбужденно перебивая друг друга, или когда спокойно разговаривали о самых разных вещах, в то время как за окном гремел гром. Когда Джейн включала свою любимую музыку, изящными пальцами опуская иглу на вращающуюся пластинку, после чего тихо возвращалась в постель, в которой ее ждал Остин, мечтательно глядя в экран телевизора. Когда все превращалось в единое размытое пятно, и они никак не могли отпустить друг друга, словно выпадая из реальности на какое-то время, данное только им двоим, и больше никому в этой комнате.
Только тогда он не замечал уродливости и убогости их спальни, которую не спасали как присутствие Джейн, так и ее многочисленные плакаты и фото, ее книги и пластинки…
В этом и было одно из главных их различий – ведь она, Джейн, никогда не обращала внимания ни на трещины, ни на паутину, ни на облупившуюся краску, ни на отклеившийся линолеум, когда Остин был рядом с ней. Наверное, не окажись его рядом, она все же заметила бы эту уродливость, эту убогость – и не только их квартиры, но и жизни вокруг. И тогда она вряд ли смогла бы пережить это.