10

Она ошибалась, – ошибалась часто и во многом, – как и в том, что он, Остин, не видел и не замечал, как изменилась Джейн, а следом за ней и каждая деталь их квартиры, даже самая незначительная, ранее радовавшая его. Ему казалось, словно все – и неважно, имевшее для него значение или нет, – в один момент изменилось, потускнело, вылив наконец весь тот мусор, что накапливался внутри день за днем, неделя за неделей, год за годом…
И тогда Остин почти перестал спать, ведь знал, что она, Джейн, не спала тоже.
Он все реже видел, как она сидела, склонившись над своим блокнотом, в бешеном ритме занимая чернилами его пустые строки. Вопросы не отпускали его даже в магазине, где он, как и раньше – как и всегда – сидел в своем кресле, и, глядя на тающий в горячем кофе зефир, думал о чем-то, далеком от этого места, пока какой-нибудь покупатель не окликал его. Остин бродил вдоль полок, то передвигая пластинки, если они лежали неровно, то меняя их местами, хотя и не понимая, зачем именно; он все замечал за собой странные привычки, которых не было раньше – до того они были нелогичными. Не обращая внимания на вечно играющую в зале музыку, Остин то и дело смотрел за окно в надежде увидеть Джейн, топчущуюся на крыльце, хотя и понимал, что до конца рабочего дня оставалось слишком много времени, чтобы она была там. И, тем не менее, продолжал смотреть в окно – и снова непонятная тревога забиралась внутрь него, так что Остин не мог усидеть даже в своем любимом кресле, вставая и вновь бродя вдоль полок, но совершенно ничего перед собой не видя.

Вернувшись домой в одиночестве, Остин испытал неземное облегчение, услышав играющую в спальне музыку. Он прошел по короткому коридору, даже не раздеваясь, и Джейн взглянула на него из спальни  – она сидела в постели, одетая в свою любимую пижаму, хотя за окном было всего четыре часа, и листала какую-то книгу, явно взятую в библиотеке – ее обложка была порвана.
Изобразив на лице быструю улыбку, Остин не стал дожидаться, когда Джейн ответит ему тем же, и, на ходу расстегивая куртку, скрылся в темноте коридора, оставив ее сидеть там с медленно сползающей улыбкой, которую он все равно не увидел.

В раковине стояла грязная посуда – Остин несколько раз скользнул по ней взглядом, после чего уставился в свой чай, который давно остыл, хотя чашка оставалась такой же полной, какой была в самом начале. Джейн окликнула его, но Остин даже не заметил этого, и тогда она окликнула его снова. Он растерянно посмотрел на нее.
– Твой чай давно остыл, – повторила она. – Я могу сделать новый, если хочешь.
Конечно, она была уверена, что он откажется, но почему-то все равно почувствовала себя хуже, когда Остин ответил:
– Нет, спасибо.
И, как всегда в такие моменты, она почувствовала, что вот-вот заплачет – и совершенно ничего не могла сделать, одновременно ненавидя себя за это и многое-многое другое.
Они просидели так несколько секунд, прежде чем Остин все же собрался с духом и спросил, спокойно и ровно:
– Ты любишь меня?
Не донеся чашку до рта, Джейн посмотрела на него слегка растерянно, не совсем осознанно, но тут же ответила:
– Люблю. – И, продолжая смотреть на Остина без тени улыбки или удивления, добавила: – а ты?
И тогда Остин почувствовал что-то совершенно непонятное, словно давно затаившиеся в нем слова вот-вот собирались вырваться наружу:
– Конечно, люблю, Джейн. Я тебя люблю, люблю, люблю...
И, казалось, он был готов повторять это целую вечность, лишь бы никогда больше не видеть в глазах Джейн этого по-детски искреннего страха стать вдруг нелюбимой и никому не нужной.