Декабрьский подснежник 6 часть, 4 глава

4. НОВЫЙ ДАР АРТЁМА ШАШКИНА

Артём Шашкин, который, как известно, был уже не только актёром, но и режиссёром, репетировал в мюзикле «Д’Артаньян» с Владом и другими актёрами сцену казни миледи.
– Лера! – воскликнул Артём, обращаясь к Валерии Григорьевой, актрисе, игравшей миледи. – Спой снова свою арию, только вложи в неё по максимуму все чувства. Ты ведь умеешь, я знаю! Представь, сколько чувств я вложил, когда писал эти строки. О-о-о! Да что я! Представь, сколько всего вложил сам великий Александр Дюма! Представь, что испытывала сама миледи, постарайся вжиться в её образ. Вот что бы ты чувствовала, если бы тебя вели на казнь? Впрочем, ты девушка, не стану мучить тебя такими страшными вопросами. Влад! Скажи ты – что бы ты чувствовал, когда топор навис бы над твоей бренной головой?
– Наверное, мне было бы жаль, что моя жизнь оказалась такой короткой, – вздохнул Влад.
– Но я ведь не уточнил, сколько тебе лет. Быть может, тебе было бы уже сто лет. В таком случае твоя жизнь ни в коей мере не коротка.
– Если бы мне было сто лет, мне было бы уже всё равно! – рассмеялся Влад. – Наверное, я бы уже выжил из ума.
– Не говори так, о Влад! – воскликнул Артём, и глаза его загорелись. – Можно выжить из ума и в двадцать лет, а в сто можно сохранить трезвый рассудок. И знаешь, от чего это зависит?
– От чего?
– От того, насколько сильно человек умеет переживать. Если он переживает в полную мощь, то никогда не сгорит. Самые недолговечные костры – которые горят вполсилы.
– Бывают и исключения, – снова вздохнул Влад, подумавший о Вике, которая от переживаний превратилась в живой труп.
– О нет, Влад! – сотрясая руками, воскликнул Артём. – Если переживать – так в полную силу.
– Я согласен с тобой, Артём, – ответил Влад. – Я и сам не способен на слабые переживания. Иногда так переживаю, что приходится лекарства принимать.
– А это ты брось! – с тревогой отозвался Шашкин. – Забудь про лекарства. Чувства, эмоции – вот лучшее лекарство.
– Но ведь я как раз от чувств и пью лекарства. От чувств у меня болит сердце.
– Ничего, пусть болит! Не порть свой организм химией. Можешь лекарства принимать только перед спектаклями.
– Перед спектаклями мне как раз не требуется.
– Почему же? – удивился Шашкин.
– Потому что перед спектаклями я весь в предстоящей роли и меньше думаю о своём.
– Как же?! Неужели спектакли – это не твоё? О нет, Влад! Ты ещё не всё понимаешь. Ты нашёл своё призвание. Это великое дело – найти себя! Верь мне, о Влад! И театр – это не менее твоё, чем всё остальное, что бы тебя ни касалось. Когда-нибудь ты вспомнишь мои слова и поймёшь, как я был прав. А сейчас просто внимай. О, внимай, Влад! Впрочем, мы отвлеклись. О Лера, спой арию миледи.
И Лера, симпатичная хрупкая девушка с длинными вьющимися волосами цвета льна, начала петь:


– Атос, Портос и Арамис
 И ты, гасконец д'Артаньян!
 Вы свой исполните каприз,
 Казнив меня за мой изъян.

 За то, что лилия плечо
 Моё украсила навек,
 Меня ударите мечом,
 Закинув тело в бездну рек.

 А в душу смотрите ли вы?
 Лишь внешний облик виден вам.
 Атос, ты ждал моей любви,
 Меня казнишь теперь же сам.

 Но не умру я для тебя,
 Живой останусь я сполна,
 Ведь с кем свела тебя судьба,
 Тому твоя душа видна.

 Я буду видеть твой чертог,
 И ты почувствуешь мой взгляд.
 В нём не скрывается порок,
 В нём только боль и сущий ад.

 В аду мы все уже равны,
 В аду нет счёта ни годам,
 Ни дням, что нынче сочтены,
 Ни обескровленным главам.

 Мою главу отбросишь ты,
 Как расколовшийся графин.
 Ты знал немало красоты
 Придворных барышень-графинь.

 Но не забудешь никогда
 Свою миледи, вольный граф!
 Меня убьёшь ты без труда,
 Как снимешь с шеи тонкий шарф.

 Ты кровью всей аристократ.
 Поступок твой я оценю.
 Ты нашей встрече слишком рад,
 И я тебя уже люблю.

 Ах, д'Артаньян и Арамис
 И ты, Портос, смешной чудак!
 Свершите казнь мою на бис,
 Раз осудили просто так

 Меня за бледное плечо
 И за пылающий цветок.
 От ваших слов мне горячо,
 Хотя я чую холодок.

 На свете лилии цветут -
 Я не виновна в том. Оставь
 Себе мой пряник или кнут.
 Прощай, Атос, мой милый граф!

Лера допела и ждала, что скажет Артём.
– Прекрасно, Лера! Я вижу, что ты хорошо поработала над ролью. Но всё же тебе ещё есть куда расти. Теперь ты, о Влад, о моя гордость и моё будущее, обнажи свой меч и покажи коварной миледи, на что способен настоящий мушкетёр. А способен он на всё, в том числе и на убийство женщины, если она провинилась перед землёй и всевидящими небесами.
Влад размахнулся мечом, Лера вскрикнула и упала на пол. Влад пропел:

– Да свершится наказанье
За её коварный нрав,
Раз несла она страданья
Тебе, друг мой, верный граф.

– Влад, я вижу, что тебя сегодня что-то тревожит. Не знаю, что это, но репетировать ты сегодня точно не в состоянии. Ступай же и приходи завтра в наилучшей форме! Я буду ждать тебя, о актёр! – и Шашкин воздел руки к потолку.
Влад поблагодарил Артёма и вышел из театра, но Артём догнал его.
– О Влад! Позволь мне поговорить с тобой. Расскажи обо всём, что тебя терзает. Ты же знаешь, что для меня ты не только прекрасный актёр. Я искренне люблю тебя и желаю тебе счастья. Впрочем, я обо всём знаю, можешь не рассказывать. По твоим расширившимся зрачкам я вижу, как тебе больно. Что я могу сказать, о друг мой! Я сам очень переживаю из-за смерти моего юного лирика. Не было на свете друга, которого я любил бы как его. Но помни, Влад: всё, что мы делаем – мы делаем и для него тоже. Ему было бы больно видеть, если бы мы всё бросили. Мне тоже частенько хочется всё бросить и только и делать, что предаваться своей печали. Но я не могу! Не могу, о Влад! Да к тому же моя чернокрылая голубица не простила бы мне этого.
– А у меня нет голубицы, – грустно улыбнулся Влад, – потому мне легче поддаться соблазну печали.
– Печалься! Печалься, о Влад! Ты был бы бесчувственнейшим человеком, если бы не тосковал. Об одном только прошу тебя: не прекращай играть. Ты нужен мне в театре!
– Хорошо, я обещаю, Артём.
– О-о-о! Это славно! Прошу тебя, не стань таким, как Вика. Больно, больно на неё смотреть! И моему юному лирику не менее больно – я в этом не сомневаюсь.
– Как ты думаешь, Артём, можно ли ей как-то помочь?
– Мы уже немало помогли ей, взяв её и Олесю к нам домой. Но этого мало! О, как этого мало, Влад! Ей нужно лекарство не столько для тела, сколько для души. Нет ничего невозможного. Я буду молиться, и всевидящий Господь откроет мне, как помочь ей.
Однажды Артём зашёл к Владу в перерыве между репетициями и вдруг замер на пороге, увидев Рябчикова, Лиду и маленького Гену, игравшего в солдатиков. Солдатики партизанили в лесу.
– Мама, это твоя бабушка! – сказал Гена, показывая Лиде на одного из солдатиков.
– Молодчина, Генка! – Лида так и просияла. – Настоящий  мужик растёт – это сразу видно.
– А ну-ка, упал-отжался! – вдруг крикнул Рябчиков и сам упал на пол, начал отжимания, а Гена послушно последовал его примеру.
«Да они растят ребёнка совсем как в армии…» – подумал Артём, во все глаза глядя на это боевое зрелище.
– Мама считает меня недостаточно мужественным, вот и навёрстывает эти качества в Гене, – улыбнулся Влад, перехватив взгляд Шашкина.
– Влад – недостаточно мужественный? – воскликнул Артём. – О, как ты ошибаешься, Лида, как ошибаешься! Видела бы ты, как он замахивался шпагой на миледи! Настоящий д’Артаньян!
– Да уж, – усмехнулась Орехова, – совсем как ты – настоящий Гамлет.
– О да! Быть или не быть – мой извечный вопрос. И только в последнее время я твёрдо решил для себя – быть!
И вдруг Артём порывисто убежал на кухню. Влад пошёл за ним.
– Что с тобой, Артём? Ты так внезапно сорвался…
– О Влад! Я стал видеть то, что не видел раньше. Это произошло сейчас и больше не отпустит меня. О, не отпустит, я чувствую!
– О чём ты, Артём? Я тебя не понимаю.
– У меня открылось видение сути вещей, Влад. О, как много я вижу теперь. Я увидел тайные мысли Рябчикова.
– Правда? И какие же они?
– Дай листок. Я напишу стих.
Влад поспешно схватил блокнот, вырвал лист, протянул его Шашкину, и тот написал:

Я вижу, Лида, что тебе не нужен,
Хотя ты мне принадлежишь
И я зовусь по праву твоим мужем,
И ты в объятья мне летишь.

Но знаю я, что ты тоскуешь сильно
О мёртвом Шуберте твоём,
И проливаешь слёзы ты обильно,
Когда идёшь опять в наш дом.

Я на тебя зол, хоть не проявляю
Открыто злости я своей.
Я потому зол, что тебя ласкаю,
А Шуберт для тебя милей.

Когда ты спишь, ты произносишь имя
Его и тихо говоришь,
Что он один всегда был твой любимый,
А утром ты о том молчишь.

И я тебя готов убить, но всё же
Твою бесчувственность терплю,
Поскольку память Шуберта дороже
И я его сильней люблю.

И мне плевать, что я тебя сжимаю
В своих объятьях всё сильней,
А в это время ты опять мечтаешь
О Шуберте, ведь он милей!

– Вот это да! – поражённый Влад смотрел во все глаза на Шашкина.
– Да, да, да! Это теперь моё бремя – видеть всё то, что я не хотел бы видеть. О-о-о! Как странно, что знание может оказаться страшным бременем. Я раньше только смутно догадывался об этом – теперь же вижу воочию.
– А про меня ты что-нибудь видишь?
– Лучше тебе не знать об этом, Влад.
– Почему? – встревожено спросил парень. – Ты видишь что-то нехорошее?
– Я пока сам не пойму.
– Расскажи мне, Артём, прошу тебя!
– Ну хорошо, так и быть. Только не волнуйся. Присядь.
– Да не томи же меня!
– Я вижу странное чёрное пятно вокруг тебя.
– Пятно? Что же это может быть?
– Я пока не знаю.
– Может быть, это из-за того, что я много переживаю?
– Всё может быть. Дай Бог, чтобы ты оказался прав, о Влад! Дай Бог, чтобы мои предчувствия не оправдались.
– Какие предчувствия?
– Сдаётся мне, что неспроста бывает чёрное пятно вокруг человека. Все мы переживаем, о Влад, все! Не думай, что есть в мире человек, который бы не переживал. Даже если кто-то кажется беспечным – это лишь маска. На самом деле он просто не хочет показывать свои переживания. О-о-о! Впрочем, я никогда не понимал, зачем скрывать их. Мне всегда хотелось рассказать о своих печалях всему миру, да чтобы эта исповедь прозвучала на всю вселенную громогласной трубой. Так вот, Влад, я это говорю к тому, что переживают все. Но неужели вокруг всех будут появляться такие странные чёрные пятна?
– Артём, ты меня пугаешь! – в страшном волнении воскликнул Влад и прижал руки к сильно бьющемуся сердцу.
– Забудь всё то, что я сказал тебе.
– Но ты же знаешь, что я теперь не смогу забыть!
– Знаю!