прогулки... часть 15

Стоял сентябрь
1965 года.

Институт провёл новый набор,
третий по счёту, и первокурсники  да небольшая часть
«старичков» - добровольцев уехали на уборку картошки в освоенный уже нами Тауйск.

Я в этот раз не поехал.

Видимо, с этого моего отказа,
моя Судьба (моя Мойра) начала продуманно создавать такие условия, которые приведут меня в новую жизнь, крепкую основу всей моей последующей жизни.

В этом направлении первым шагом Судьба определила для меня моё знакомство
с МИХАИЛОМ ИГНАТЮКОМ.

 

Этот мужчина был на 7 лет старше меня.
Он был женат, имел двух девочек и жил до Магадана со своей  семьёй на Чукотке.
Это была крепкая, дружная, жизнелюбивая, работящая семья, способная на бытовые подвиги.
Когда до них дошёл слух о том, что в Магадане открылся пединститут, они тут же, все сразу, не дрогнув,  снялись с насиженного места и прибыли в Магадан.
Мише очень хотелось, чтобы у его жены Нели осуществилась давняя мечта -  стать учителем начальных классов.
 
Неля сдала экзамены и была принята на первый курс очного отделения.
Администрация института взяла часть забот этой семьи на себя, определив Мишу на работу преподавателем   кафедры производственного обучения.
Семье его в этом случае был предоставлен для временного жилья закуток в учебном корпусе на улице Коммуны, а уже через год перевели в 20-ти метровую комнату общежития на Школьном переулке.
Миша быстро получил известность как мастер «золотые руки»:
рукастый,
головастый
и трудолюбивый.
По натуре Миша относился к весёлым  балагурам, с которым всем всегда было просто и весело.
Он отличался завидным хлебосольством, любил выпить в хорошей, поющей  компании.
Как мастер «золотые руки», он был нужен всем и никогда никому не отказывал в помощи.
За это качество его за глаза называли
«придворным плотником».

Не поехав в  этот раз на уборку картофеля, я был зачислен в бригаду по ремонту институтского хозяйства и попал, в качестве помощника, прямо в руки Миши Игнатюка.

Под его руководством шла работа по ремонту аудиторных столов и стульев, законопачивание на зиму всех окон, ремонт облупившихся стен, разгрузочно-погрузочные работы по заявке институтского коменданта и многое другое.
Михаил с самого начала
«положил на меня глаз»
и в обеденный перерыв стал приглашать  меня к себе в семью « отобедать».

Начальная стадия  его обедов  отличалась строгим однообразием.
Всегда  выпивалась стопка  водки,
затем в обязательном порядке съедалась селёдка или селёдочная закуска,
а за этим (тоже всегда) к столу подавался горячий наваристый борщ.

Дальше для Михаила  всё уже было не важно, но вот эти три непреложных атрибута
(стопка водки, селёдка, борщ) –
«выложь, жена, да положь перед ним».

Мне, привыкшему уже питаться «вкривь и вкось» и не каждый день досыта, нравилась такая строгая установка, такой семейный порядок, когда муж и жена знают  пристрастия друг друга и стараются им соответствовать.

Началось для меня всё с обедов, а потом я стал вхож в их семью на правах
«своего человека».

Наши отношения всегда были просты, доверительны и свободны.

И вот, однажды, счастливый случай, моя Фортуна, сведёт меня с моей Людмилой прямо у них в комнате за праздничным столом.

Таким образом, всё началось с того, что я однажды не поехал на уборку картошки.

В институтских аудиториях, рекреациях и коридорах бурлила кипучая жизнь.
К вечеру она перекочёвывала  в комнаты и коридоры студенческого и преподавательского общежитий.

Целые дни в этой галдящей, смеющейся, шепчущейся массе людей кочевали и перекочёвывали разные правдивые, полуправдивые и ложные сведения, непроверенные данные, серьёзные и смешные рассказы, всякие хохмочки, намёки, добрые и злые обывательские сплетни.

В этой мешанине разных слухов  я впервые уловил лестные отзывы о новой преподавательнице с кафедры русского языка, которая своим поведением, манерами и серьёзным отношением к жизни как бы бросала вызов всей молодой преподавательской шатии-братии.

Людмила Степановна Ряховская
вся в работе и специалист серьёзный, знающий.
По вечерам в общежитии шашни ни с кем водить не желает.
Пригласила  к себе в  комнату  для совместного житья студентку.
Зазывали её в разные другие комнаты посидеть за бутылочкой вина  - она и ухом не ведёт.
Странная женщина, странная!

Как-то мне показали её, идущей по длинному коридору в сторону своей кафедры.
Лица её я не увидел, всё моё внимание было привлечено перестуком  острых каблучков её жёлтых туфель.
Это был громкий, быстрый, чёткий перестук.
Перестук деловой, перестук занятого человека, перестук твёрдого характера.

Перестук смолк, человек исчез за дверью кафедры, но захотелось среди привычного топанья и шарканья услышать ещё раз этот звонкий перестук.

С этого момента Фортуна начнёт нас сближать.
Сближение это будет неспешным, поэтапным и растянется на целый год.

В среде преподавателей, с которыми Людмила встречала Новый, 1965 год,  кто-то, по какому – то поводу произнесёт фамилию студента Крашенинникова.

И хотя её голова к тому времени будет до отказа нашпигована студенческими фамилиями,  её внимание задержится на этой фамилии.
Этому будет способствовать тот факт, что она в своё время занималась русским языком
18 века и была знакома с именем академика
СТЕПАНА ПЕТРОВИЧА  КРАШЕНИННИКОВА
и его знаменитой книгой
«Описание земли Камчатки».

Но увидеть  однофамильца автора этой книги  ей доведётся не так скоро.

А время пошло своим чередом дальше.

В конце 1965 года  проректор по ОЗО
Анна Ивановна Долгих
выехала на материк в отпуск на 4 месяца, оставив вместо себя исполнять  обязанности проректора
Ряховскую Людмилу Степановну.

Одновременно она попросила её пожить в её однокомнатной квартире до своего возвращения.
Всё так и сделали.

4 декабря, прямо перед  нерабочим
Днём Конституции,
Людмила задержалась на работе допоздна.
Уже в 10-м часу вечера, уставшая до чёртиков, она подошла к дверям этой квартиры, которая находилась в пятиэтажном доме, прямо в центре города, у самого Обкома партии.

По непонятной причине замок, такой простой и послушный всегда, теперь не открывался.

Не открывался,  хоть плачь!

Она провозилась с ним долго, насколько позволило ей её усталое состояние, но дверь так и  не смогла открыть.
Пришлось обратиться за помощью к соседям.
Вышел один сосед. Крутил - вертел ключом – не открыл.
Вышел второй сосед. Вертел - крутил – тоже не смог открыть.

Нарочно такую ситуацию не придумать! Что тут делать?

Время уже позднее, где переночевать?
К кому пойти?
Близким  человеком, и по расстоянию и по дружескому расположению, была
Зоя Петровна Ефремова.
 
Она работала преподавателем на педфаке, а муж её занимал высокий номенклатурный пост Управляющего областным банком.
Жили они в ведомственной квартире.
Жили вдвоём.
Жили дружно.
Их единственный сын в эти годы учился  в Московском университете.
Лет им было под 50, но звали они друг друга только так –
Зоенька и Коленька.
Они неуклонно соблюдали свой главный семейный ритуал –
уходя на работу и возвращаясь с работы, они всегда обнимались и целовались.

Людмилу, несмотря на поздний час, приняли радушно.
Посочувствовали, накормили и уложили спать.

Утром, по случаю праздника, встали поздно.
Вместе позавтракали, поговорили о том и о сём.
По части злополучного замка решили, что за помощью  лучше и надёжней  всего обратиться  к  Мише Игнатюку.
Он, мол, всё умеет.
Замок откроет, как песню споёт.

Было часов 12 дня, когда Людмила подошла к дверям Мишиной комнаты на Школьном переулке №8 и постучалась в дверь.
 
Школьный переулок № 8, слева первый дом, 2-й этаж.

За дверью слышалась громкая музыка, людские голоса и смех.
Ясно было, что там отмечают праздник-
День Конституции.
Вышел весёлый, улыбающийся Миша.
Узнав от неё про замок,  загоготал:

-  Что нам стоит дом построить, Людмила!! Проходи в комнату, посиди немного с нами – не бросать же мне моих гостей на произвол судьбы.
Выхода у неё не было.
Вошла.
Увидела большой раздвижной стол посередине комнаты, уставленный посудой.
Вокруг стола множество студенческих девичьих головок, раскачивающихся в такт песне.
Пароход белый – беленький,
Чёрный дым над трубой.
Мы по палубе бегали,
Целовались с тобой.

Уловила тёплый запах табака,
увидела на себе много весёлых в певческом разгуле глаз,

и  меня, сидящим   на другом торце стола.

В белой рубашке, черноголового с глазами внимательного зрителя на тонком бледном лице.

-Здравствуйте, Людмила Степановна!

-С праздником, Людмила Степановна!

-Не ругайте нас, Людмила Степановна!

-Посидите с нами, Людмила Степановна!

-Спойте с нами, Людмила Степановна!

Тут же свободный стул, чистый прибор, бокал вина.

Ура!!!   За Людмилу Степановну!!!

До свиданья, белый город
С огоньками на виду.
Через реки, через горы
Мне на речку  Бирюсу.

Сейчас, в этот момент, все сидящие перед ней студенты были прекрасны.
Все на одно счастливое, улыбающееся, праздничное лицо.
Лицо, горящее румянцем и радостью.

Ой,  ты, палуба, палуба,
Ты меня раскачай.
Ты печаль мою, палуба,
Расколи о причал.

Пели,
рассказывали смешные истории из студенческой жизни,
произносили тосты,
прикладывались к вину,
снова пели и пели до тех пор,
пока Миша, наконец, не  сказал:

- Ну, что ж, пора идти выручать Людмилу Степановну, а то мы её уже порядком измучили.

На улицу из дверей общежития вышли втроём.
У Миши в руках его заветный чемоданчик с инструментами.

Мела лёгкая позёмка.
Ближний фонарь подкрашивал снег под ногами мягким жёлтым цветом.
От долгого сидения за столом, от выпитого вина, от густого табачного дыма захотелось глубоко вдыхать чистый морозный воздух, подставив лицо колким снежинкам.
Миша с Людмилой повернули налево, я направо.

Медленно пошёл в сторону своего общежития на улице Коммуны.

Сделал только пять шагов, слышу сзади:

- Жень, давай-ка с нами! Что тебе в общаге делать? Может, ещё твоя помощь мне понадобится. Пошли, друг!  Пошли!

Вернулся и пошёл вместе с ними

И поворот этот оказался СУДЬБОНОСНЫМ.

У дверей с замком-забастовщиком Миша  разложил на полу свой чемоданчик и уверенно приступил к привычному для него делу.
 

Крутил, вертел, менял разные отмычки из своего арсенала, стучал по замку молоточком, пытался загнутым концом маленькой монтировки («фомка») увеличить зазор  между дверью и дверной рамой, чтобы добраться до язычка замка, но всё было тщетно.
Замок стоял насмерть!
Даже перед таким мастером, как Миша!
Миша начал негромко чертыхаться.
Ему стало неудобно.

- Сколько я замков разных пооткрывал, но такого срама со мной ещё не случалось!
С места не сойду, пока не открою!

Второй штурм тоже не принёс результатов.
Обращаясь ко мне, Миша сказал:

-  Теперь сдаюсь!
Придётся идти на крайнюю меру.
Не на улице же человеку ночевать.
Но это уже по силам тебе.
Жень, двинь-ка с разбегу эту дверь так, чтобы ей неповадно было!

Я сделал короткий разбег по лестничной площадке и плечом вышиб дверь вместе с дверной рамой и закрытым замком  внутрь квартирного коридора.

Когда осела пыль от обвалившейся штукатурки, мы вошли внутрь.
Людмила прошла в комнату, а мы с Мишей подняли дверь, приставили её  к  месту   и задумались.

Как быть дальше?
Ткни  раму пальцем, и она снова упадёт в коридор.
Нужен цемент, раствор, нужно замазать все проёмы, дать раствору затвердеть.
Но сделать это сейчас невозможно.
Только завтра.
Ну, и что тогда?
Миша задымил сигаретой, подумал, достал из своего чемоданчика три металлические пластины и молотком забил их в узкую щель между рамой и стеной. Подёргал за дверную ручку.
- До завтра выстоит!

Всё бы хорошо, но из квартиры теперь нельзя было выйти. Путь преграждал тот же замок.

Миша вставил в него ключ, повернул  -
замок мягко и без труда открылся.

Повернул влево – закрылся, повернул вправо – открылся.

Вышел на лестничную площадку.
Попробовал работу замка оттуда..
Замок без труда открывался и закрывался.
Ну, что это за фортели?
Сделал губы куриной гузкой, потом пожевал ими и сказал мне:

- Эту историю я век не забуду!
Это редкий случай, чтобы я в дураках остался. Хорошо, когда, всё-таки  до причины докопаешься.
А тут всё глухо, всё загадка.
А тебе надо здесь до утра остаться.
Замок  хоть и закрывается, а рама дверная на соплях стоит.
Людмилу в таком положении одну оставлять нельзя. Завтра я подъеду с машиной, привезу всё, что надо, и раму дверную накрепко  заделаю. Ну, ты как? Другого выхода у нас  нет.

Я качнул головой в знак согласия.

Мы вошли в комнату.
Людмила хлопотала у стола.
На нём бутылка водки, стопки, закуска на ходу – селёдка, колбаса, сало, хлеб и ещё что-то.
Миша торопился, его ждали дома жена и гости.
Не присаживаясь, налили и выпили.
Крякнули – водка была сильно охлаждённой.
Закусили так же стоя, и Миша ушёл.

Время перешло за 19 часов.

Впереди был длинный, свободный вечер.
Разговор с первых слов завязался заинтересованный, простой, неспешный и бесхитростный  - сразу на  «ТЫ».

- Люблю, когда в доме есть проигрыватель и пластинки. Это твои или Анны Ивановны?

- Это мои. Успела приобрести уже здесь. Я ведь в Магадане уже целый год пробыла.

- Я знаю.

- Интересно откуда?

- Так уж ведётся, что студенты о преподавателях знают больше, чем те о студентах. Неужели проигрыватель и пластинки были твоим первым приобретение в Магадане?

- Конечно, нет. Самыми первыми были утюг и электрический чайник, а уж потом музыка.      После этого были ещё этажерка,      стол, книги.
- Неплохой подбор пластинок. Можно кое-что послушать?
- Конечно, они для этого и существуют.

- Потанцуем?

- Пожалуйста!

- А ты хорошо, легко идёшь в танце.

- Спасибо. Иду так, как ты ведёшь.

-Расскажи о себе. Самое главное.

Выслушал рассказ о Рязани, родителях, о родственниках.

- А у меня никого нет.
Ни мамы, ни отца.
Есть родственники, но я им не нужен.
Была жена, дочь, но семьи не получилось.

( Разглядывая пластинки), Ты смотри! Оперетта! Это хорошо, что ты оперетту любишь. Для меня это совсем другой мир.
Я люблю бывать в нём  и всегда с неохотой возвращаюсь оттуда. В оперетте я нахожу всё, чем хочет жить душа. Спеть тебе что-нибудь?

-Спой, а что именно?

-Раз оперетту любишь – угадаешь.
Слушай!  ( Тихо запел).

Цветы роняют лепестки на песок.
Никто не знает, как мой путь одинок.
Сквозь дождь и ветер
Мне идти суждено.
Нигде не светит мне родное окно.

- Ария мистера Икса. Это ты про себя?

- И про себя тоже.
- У тебя хороший голос для камерного пения – мягкий, задушевный.
Спой ещё что-нибудь.

- А какую музыку ты предпочитаешь?

- Всякую, берущую меня за душу.
Из последних песен меня завораживает «Карелия». Ты её знаешь?

-Конечно, знаю, и очень люблю. Слушай.

Белая ночь опустилась безмолвно на скалы.
Светится белая, белая, белая ночь напролёт.
И не понять: то ли небо в озёра упало,
И не понять: то ли озеро в небе плывёт.

Долго будет Карелия сниться,
Будут сниться с этих пор
Остроконечных елей ресницы
Над голубыми глазами озёр.

- Как здорово! Спасибо! Очень бы хотелось иметь пластинку с этой песней.

- А ты  почему не подпеваешь мне?

- О, мне медведь, как говорят, на ухо наступил.       Я мелодию чувствую, запоминаю, а сама        воспроизводить не могу.
Не дано.       А ты, пожалуйста, пой сколько душе угодно.

- Хорошо, за этим дело  не станет. А с тобой интересно…
Ты умеешь как-то обходиться без кокетства.

- И с тобой интересно. Ты ведёшь себя иначе, чем другие.

- Благодарю. Такое мне никто не говорил… Можно курить у открытой форточки?…       Какой отсюда, с четвёртого этажа,  вид чудный!   Подойди-ка сюда! Посмотри! За окном тьма ночная. От фонарей расходится по сторонам свет лимонный, а в нём снежинки пляшут. И никого вокруг! Тихо и загадочно,…правда?

- Действительно! А я ночью никогда к окну не подходила и не смотрела вниз.       За окном настоящая ночная зимняя сказка, а  я  её вижу первый раз. Спасибо, что показал.

- Ты, наверное, очень устала за день? Завтра работа. Может, пора укладываться? Я тебе стихи почитаю перед сном.…Ведь я твоя охрана на сегодня. Мне у тебя быть и завтра, пока Миша не придёт и не заделает дверную раму. Ты уйдёшь в институт, а я останусь здесь.… Почему молчишь…? Может, этот вариант тебя не устраивает?  Тогда я до утра на лестничной  площадке посижу, там батарея горячая.… Но в этом случае ты не услышишь стихов.

- Не нужно никакой площадки. Ляжешь на кушетке.…А стихи за тобой. Стихи я люблю. Интересно будет тебя послушать.

- Добро. Читать буду с выражением.

Пусть  безответно,
Только бы любить,
Только б не бесследно
По земле ходить.
Скрытно жить,
В немилости,
Но в любой миг
Из-под ног вырасти
На её крик.
Для меня не горе
Судьба бобыля,
Пахло б морем -  море,
Да землёй – земля.
Буду жить, как птица,
Петь, как ручей,
Только б не лишиться
Бессонных ночей.
Ни на что не сетую,
Только бы любить.
Давай безответную –
Так тому и быть.

- Какие мрачные у тебя мысли. Даже в подборе стихов.

- Ничего не могу с собой  поделать.

- Я тебя понимаю. Вот как об этом пишет поэтесса Щипахина:

Зло остынет. Горе притупится.
Боль утихнет, и беда промчится.
Всё пройдёт, загладится, сотрётся.
Всё пройдёт! – Обида остаётся!

Длинная  декабрьская ночь медленно сгорала, как сгорает свеча.
Мы  говорили, и нам  хотелось говорить ещё.

В этом хотении было любопытство друг другом.

Ни Людмила, ни я ещё не знали, не догадывались, что ждёт нас впереди.
Ни она, ни я ещё не знали, не догадывались, что с этого дня наши жизни переплетутся навсегда, что мы  будем  ежедневно видеться; думать, помнить и заботиться друг о друге.
Ещё не возникли сильные чувства, ещё в головах бродила анархия личной свободы, но каждый из нас всё меньше и меньше станет дорожить ею, а всё больше и больше будет думать о том, как бы соединить эти две свободы вместе и положить на алтарь семейной жизни.
Дни шли за днями.
Но это были уже совсем другие дни  -
дни, наполненные постоянным ожиданием вечера, ожиданием встреч с Людмилой.

Шёл самый интересный период –
период познавания друг друга.
Мы рассказывали друг другу
о своём детстве и учёбе,
о городах, в которых успели побывать,
о любимых книгах и стихах,
о музыке эстрадной и классической,
о театре, о хороших людях в наших жизнях,
о природе и временах года,
о своих симпатиях и антипатиях,
о своих увлечениях и радостях,
о разочарованиях и горестях – рассказывали  открыто и проникновенно, страстно и доверительно.
Мы показывали друг другу
свои личные тетради с записями того, чем мы увлекались, во что верили,  перед чем преклонялись.
Часто мы читали вслух   книги и обменивались мнениями о прочитанном.
Ни одного вечера не обходилось без музыки, без песен.
Я пел, и пел с большой охотой.
Это было особенное, возвышенное время.

Но не безоблачное, не оторванное от той среды и того времени.
А та среда, и то время никак не могли приветствовать такие отношения между преподавателем и студентом.

Наглядным подтверждением тому является эпизод, который произошёл вскоре после возвращения из отпуска Анны Ивановны Долгих.

Она пригласила Людмилу прогуляться после работы к морю.
По дороге она спросила её:

- Я слышала о том, что вы встречаетесь с некой сомнительной личностью. Так это или нет?

-  Интересно, с кем это?

- Ну, с этим, со студентом Крашенинниковым.

- Да, он приходит иногда. То книгу возьмёт, то пластинку.

- Я бы не советовала вам поддерживать с ним какие-либо отношения.
Будьте осторожней.

- Что же тут особенного. Я ведь не собираюсь за него замуж выходить.

- З-а-м-у-ж?!!
Ещё чего?


- Да, но он не производит такого плохого впечатления. Парень вежливый, предупредительный, простой.

- Ну-ну, смотрите, я вас предупредила.
Чтобы вам потом локоток не кусать.

А Людмила к этому времени  переселилась из общежития в пятиэтажный дом
на проспекте Карла Маркса 40,
рядом с Парком культуры, занимая  на 4-м этаже в 3-х комнатной коммунальной квартире большую комнату.

16 мая 1966 года

я пришёл к ней сюда с маленьким чемоданчиком, в котором лежали все мои вещи:  две майки, двое трусов, носки и рубаха.

-Ну, вот, в общежитие возвращаться больше не хочу. Остаюсь у тебя.  Ты не возражаешь?

- Ну, конечно, нет.

- Но у меня ничего нет, кроме этого чемоданчика.

- И у меня тоже не богато. Начнём жизнь с нуля.

С этого дня мы и ведём счёт нашей совместной семейной жизни.

 

И вот, вскоре после этого, ректор Крюков вызвал Людмилу в свой кабинет.
В присутствии Зотова он предложил ей занять должность проректора по ОЗО.

Между ними состоялся такой разговор.

- Людмила Степановна, мы предлагаем вам занять должность проректора по ОЗО.
Вы хорошо зарекомендовали себя, пока замещали Долгих.   Ну, что скажете?

- Вениамин Фёдорович, но ведь я не член партии, а должность эта номенклатурная.

- Ну, это мы устроим в три дня.

-Да, но у меня есть и более весомые причины для отказа.
Я выхожу замуж….
А возраст мой не позволяет мне задерживаться с появлением ребёнка.
Какой же из меня будет проректор, если я вскоре уйду в декрет?

- Постойте, постойте, как замуж? Кто он?

- Ну, знаете…  это…
.
- Ну, а всё-таки! Мы должны это знать.

- Это наш студент-выпускник, историк Крашенинников.

И тут неожиданно и громко вставил своё слово,  молчавший до этого Зотов.

- О-о-о!   Это хороший парень!

Крюков задумался, а потом замахал руками.

- А-а-а!
Теперь мне понятно!
Теперь всё ясно.
Она на него глаз положила ещё с того январского дела.
Ведь так?
Ну- ну!
Спасибо за откровенность.
Но нам искренне жаль, что ваше назначение не состоится.

Крюков вспомнил о январском событии, которое получило в студенческой среде название
«шествие гинекологов».

В то январское утро, я, после ночной смены в своей котельной, явился в общежитие.
Был первый день зимних каникул.
Общежитие по этой причине должно было бы дрыхнуть вовсю, а оно как-то тревожно гудело.
Я зашёл в комнату, откуда слышался сильный гогот и увидел  в густом табачном дыму группу знакомых парней.
Все они были в подпитии.  Руководил этой возбуждённой оравой  мой любимчик Анатолий Борзенков.
Крикливый разговор шёл о какой-то вчерашней  «хохме» с переодеванием в белые медицинские халаты.
В этих халатах  были два парня, знакомые Борзенкова.
Он привёл их в общежитие и стал водить  в те комнаты, где проживали беременные студентки, под видом гинекологической помощи по месту жительства с визуальным осмотром беременных, врачебными советами и назначениями.
Вначале всё шло гладко.
Затем, когда смех тех, кто подглядывал за этой процедурой из коридора, стал слишком громким и циничным, у кого-то из девиц  зародилось подозрение, и это пакостное дело было с шумом и треском разоблачено.

В связи с вечерним часом разбирательство этого дела перенесли на следующий день.

Я пришёл в общежитие прямо из ночной смены, как раз в тот момент, когда карательные функции взял на себя прибывший в общежитие  парторг института, доцент Николай Максимович ЮН.

Он появился в дверях той самой комнаты, где в этот момент оказался и я, и в приказном порядке предложил всем разойтись по своим комнатам.

Он сказал ещё, что вызван наряд милиции, который с минуту на минуту будет здесь.

Всех ребят как ветром из комнаты сдуло.

И впереди всех смылся Борзенков.

Исчезли даже те, кто жил в этой  комнате.

- А вы, Крашенинников, почему не уходите в свою комнату? Идите, идите к себе…

- Я не заяц, чтобы стречка давать. Я лично ничего предосудительного не сделал и никуда отсюда не уйду.

- Я, как парторг, вам приказываю.

- Партия не военизированная, а общественная организация.

- Я обращаюсь к вам как к комсомольцу –покиньте чужую комнату. Ведь все ваши товарищи выполнили распоряжение.

- Мои товарищи сбежали и попрятались. Но это их дело. А я решил остаться здесь.

- Смотрите, чтобы потом горько не пожалеть…

Вот этого я терпеть не мог.
Всякого рода угроза делала меня вдвое упрямей и несговорчивей.

Юн вышел из комнаты.
Я остался сидеть за столом.
После бессонной ночи в котельной хотелось спать.
Можно бы встать,  пойти в свою комнату и лечь в кровать.
Но какое-то зло меня не пускало. Я сидел и чего-то ждал.
Дверь резко распахнулась.
В комнату ввалился с гитарой в руках студент физмата Миша Чухров.
Пьяный, растрёпанный и шумный.

- А-а-а! Жека, друг!
Тэ салутант! Приветствую тебя! Гуляем! Первый день свободы! Каникулы!

Снова отворилась дверь.
Вошли три милиционера.
Старший  в звании сержанта.

- Что тут происходит? Что за вопли?

- Ура, товарищ сержант! У нас каникулы! Гуляй студент!

- Оставь свою гитару, и пойдём с нами.

- Я не против. Я «за»!. Что нам стоит?

- Ну, тогда пошли.

- Не, в натуре! Так сразу! За что!? Нет, так дело не пойдёт!

- Выходи или выведем силой.

- Женя, друг! Моя милиция меня бережёт! Прощай! Жезлом правит, чтоб вправо шёл. Женя! Пойду направо, очень хорошо!

- А вы есть Крашенинников? Пройдёмте с нами тоже.
.
-Жека, пойдём! Вдвоём веселее…

Нас с Мишей доставили
в КПЗ (камера предварительного заключения), опустошили наши карманы, сняли с нас брючные ремни и шнурки от ботинок, составили акт и отправили в разные одиночки.
Под самым потолком маленькое оконце, голые нары, одна из стен почему-то вся мокрая, в крупных водяных каплях.
Лёг на голые доски, но уснуть, сразу не получалось.
Было непривычно жёстко лежать на голом дереве.
Лежал на спине, руки закинул за голову, глаза закрыл.
Спал тревожно. Ворочался.
На следующий день меня отвезли в суд.
Попал в кабинет судьи Васильева.
В те годы мелкие  правонарушения разбирались судьями в течение первых суток.
Я выслушал текст протокола,  но подписывать его отказался.
Причина - полное несогласие с приведёнными в нём фактами и выводов по ним.
Протокол написан с чьих-то слов, со мной никто не разговаривал на эту тему, а у меня твёрдое алиби:
все описанные в протоколе события произошли в моё отсутствие.
Я в это время работал в котельной Швейной фабрики.
Спустя час после возвращения с работы был арестован в совершенно трезвом состоянии  и доставлен в КПЗ с формулировкой в протоколе о том, что
«Пьянствовал с дружками в комнате № 47 всю ночь, нарушал общественный порядок, что выражалось в том - то и том – то, не подчинялся распоряжениям администрации».

-   Значит, всё что здесь написано о вас,  это профанация? Значит, облечённые властью люди вас оболгали? Значит, вы на самом деле хороший?

-   Я бываю разным, как и все люди. Но этот протокол не обо мне.

-   Кто же в данной ситуации может за вас поручится?

-   А разве алиби  ничего уже не значит? Позвоните в котельную. Справьтесь там. Если хотите, позвоните прокурору Константинову. Справьтесь обо мне у него.

-   Не беспокойтесь, алиби ваше мы проверим. А причём тут Михаил Иннокентьевич?
Вот это мне неясно.

-   Я в течение последнего года исполнял при нём обязанности общественного помощника.

-   Посидите в коридоре. Позже я вас вызову.

Минут через десять меня вызвал уже другой Васильев. Он приветливо улыбался.

Действительно, всё подтвердилось
И то, что вас в общежитии в ту ночь не было, - вы работали. И пьяным были не вы, а студент Чухров. И Константинов о вас хорошего, даже очень хорошего мнения.
Нам остаётся только принести вам свои извинения. С этого момента вы свободны.
До свидания.

Извинились, отпустили, но в институт, тем не менее об этом, не сообщили.

И когда я вернулся в общежитие, там было тихо и пусто, так как всех студентов собрали в актовом зале на срочное собрание с участием самого ректора.
Хотелось преклонить где-то голову, но к Людмиле идти было совестно.

А Людмилы в это время дома не было.

Она сидела на этом самом собрании, держа на коленях папку со своими лекционными материалами, и что-то в них перечитывала.

Ректор с трибуны, жестикулируя одной правой рукой, что-то горячо говорил. Время от времени до её сознания доходили отдельные фразы.

-   Общежитие – ваш второй дом… Мы не допустим превращать его в кабак…
Куда смотрит студком?…
Где работа комсомольских групп?…
Всякому терпению приходит конец!…
Одно безобразие сменяется другим безобразием… Только крутые, только жёсткие меры…
Мы должны будем… Мы обязаны…

Слева от Людмилы громко шептались девочки с исторического.  Она сделала им замечание и вдруг услышала с трибуны.

-   Дело дошло до таких мерзких выходок, до такого надругательства над личностью, до такого цинизма и хамства, что только диву даёшься!
Ведь вы будущие педагоги!
Вам будет доверено воспитание детей!
Это хоть до вас доходит?…Надо же!
Позавчера вечером наш студент-историк Крашенинников организовал в общежитии хулиганскую по своему смыслу выходку.
Его городские дружки нацепили на себя белые халаты и стали представлять себя в девичьих комнатах гинекологами.
Они безошибочно заходили именно в те комнаты, где проживали студентки, готовящиеся стать матерями.
Это Крашенинников с дружками провожал их от одной комнаты к другой.
Для них это стало развлечением.
А потом они пьянствовали всю ночь.
А утром, когда в общежитие явились представители администрации, то они хамили им в лица и отказывались подчиняться их требованиям.
Ну, уж это им так просто не пройдёт!
Зачинщик уже отправлен в городскую тюрьму.
(У Людмилы в этом месте похолодела вся спина.)

В ректорате готовится приказ об его отчислении из института и выселении из общежития.
Вот так-то!
Мы наведём порядок! Будьте уверены!
Мы не позволим…

Дальше Людмила уже не слушала.
Она наклонилась к двум девушкам с исторического, и спросила:

-  Девочки, что,  всё это правда?

-   Что вы! Нет, конечно. Его в общежитии в ту ночь совсем не было. Он работал. Это другие всё сделали, а сами  попрятались, а на него всё свалили.

-   Так вы встаньте и скажите всё это.

-   А зачем? Его уже выпустили. Он сейчас в общежитии. Наверное, в своей комнате сидит. Мы его видели и звали на собрание, да он не пошёл.

Людмила с трудом дождалась конца собрания и сразу вышла на улицу.
Надо срочно что-то делать! Что именно? Вначале надо встретиться с ним и поговорить.
Постояла, подумала и пошла домой.
Из дома позвонила в общежитие и попросила дежурную пригласить к телефону Крашенинникова.
Кто его спрашивает?

…Константинова.

Этот ответ пришёл в голову внезапно.
Эта фамилия должна его заинтриговать. Услышит её и наверняка подойдёт.

Да!… Слушаю!

-   Женя! Ты меня узнаёшь? Срочно приходи ко мне. Не откладывай! Я жду.
Пришёл.
Всё рассказал.
Ответил на вопросы.
Теперь всё стало на свои места.
Людмила приняла решение завтра с утра идти на приём к Крюкову.
Сегодня, к сожалению, уже поздно.

На следующий день первым делом примчалась  к ректорскому кабинету.
Принял сразу.

-  Я пришла к вам, Вениамин Фёдорович, как член профкома, курирующий студенческие дела . Вчера на собрании была названа фамилия Крашенинникова, который якобы организовал в общежитии « шествие гинекологов» - так студенты называют эту выходку.
И ещё было сказано, что он будет исключён из института.

-   Да, уже готовы два приказа: один об исключении, другой о выселении из общежития,
Я собираюсь их оба сейчас подписать.
Если хотите, можете ознакомиться.

-   Вениамин Фёдорович! Подписать вы их всегда успеете, но я считаю, что надо во всём разобраться. Ведь в одну секунду можно парню всю жизнь сломать.

-   У вас есть основания полагать, что изложенные в приказе факты неверны?

-   Да, есть! Ко мне обратились студенты с просьбой разобраться в этом деле.
От них я узнала, что в эту злополучную ночь его вообще в общежитии не было.
Он работал в ночную смену в котельной, и организовать ничего подобного не мог.
В пьянке он тоже участия не принимал. Зашёл в эту комнату, так как там, на столе была еда.
Из милиции его ещё вчера отпустили. Вам только забыли об этом сообщить.
Судья Васильев принёс ему извинения.

-   Ну уж извиняться перед ним, Людмила Степановна, мы не будем. У нас машина запущена и заднего хода она иметь не должна. Ещё нужно доказать, что он работал. Не словами, а документом, справкой.

-   Я уверена, что за этим дело не станет. Справка будет.

-  И всё же, Людмила Степановна, если он ни в чём не виноват, то почему он не подчинился доценту ЮНУ? Почему он не покинул комнату?

-   Но этот случай говорит как раз в его пользу. Ведь он не знал за собой никакой вины  и не нашёл нужным, как другие, убегать и прятаться.

-   Ну, ладно. Пусть несёт справку. Я пока отложу приказы в сторону. Принесёт справку -    тогда поговорим.
Да, вот ещё что. Почему студенты вчера на собрании ничего не сказали в его защиту?

-   Боялись, наверное. Вы же знаете людскую психологию.

Разговор между ними был продолжен в этот же день, ближе к вечеру.

-   Вениамин Фёдорович, вот справка с места его работы. Он мне её передал, а сам снова пошёл в свою ночную смену. В справке не только подтверждается его работа в ту ночь, но ещё и характеристика ему дана как хорошему, добросовестному работнику.

Ну, ладно! Будем считать обвинение в его адрес ошибочным. Ладно. Но вот так просто оставить без последствий это дело я не могу. Необходимо  хотя бы общественное порицание. У него и без этого «шествия» грехи найдутся.

-   Какие же это грехи?

-   Хотя бы регулярные пропуски занятий.

-   Ну, а как же этим  пропускам не быть?
Парень сирота. На одну стипендию не проживёшь. Работает угольщиком, всегда в ночную смену. Надо же когда-то спать.

-   В общественной работе участия не принимал. Угадал?
На комсомольские собрания не ходит. Ведь так? Несомненно, так.
В общем, Людмила Степановна, нужно, что бы срочно было проведено групповое собрание,  и чтобы его там пропесочили,  как следует.
Чтобы порицание обязательно вынесли и мне протокол принесли.
Тогда я дело это закрою.
Но если студенты начнут его обелять, расхваливать, брать под защиту, тогда я подпишу приказ об исключении за систематические пропуски занятий и прочее. Это ясно?

Встретившись со мной, Людмила передала мне волю ректора.
Я тут же встретился с комсоргом нашей группы
Ниной Куровской
и договорился с ней о собрании на завтра.
Она выслушала меня и уверила:

-   Ты, Женя, не волнуйся. Мы с девчонками распределимся и холку тебе надраим, но не сильно. Ты только на нас не обижайся.
Сделаем всё, как надо.

Собрание прошло гладко и чётко по разработанному Ниной сценарию. Для ректора вели протокол.
В заключении объявили мне выговор без занесения в личное дело.
Дело прикрыли и положили в архив.

После этих событий Людмила сказала мне:

-   Оставляй свою работу в котельной и займись вплотную только учёбой.
У тебя накопилось много проблем с учёбой и много недоброжелателей.
Сдать  госэкзамены  тебе будет непросто.

-  Мне без работы не на что будет жить.

-   Стипендии тебе хватит на мелкие расходы и на сигареты. Питаться будешь у меня. Как-нибудь проживём, с голода не умрём.

Я послушался Людмилу, уволился с работы в котельной, и у меня потекла спокойная, размеренная, деловая и насыщенная жизнь
.
Я посещал все лекции, снова стал обчитывать массу предметной литературы и исторических журналов, с увлечением работал со своими тетрадями, а моральную и материальную поддержку получал от Людмилы.
Она вникала в мои дела и даже помогала мне конспектировать большую по объёму монографию академика Тарле «Наполеон».

Я видел в Людмиле человека с необычной судьбой, начиная с самого рождения.

Я видел и ценил в ней её сильную волю.
Мне нравилась её пунктуальность, её логика, её умение  и способности добираться до сути всякого дела.
Мне нравилась её смелая манера говорить прямо то, что думает, отстаивать своё мнение, не подстраиваясь к мнению собеседника.
Я догадывался, что  знаю ещё не все её достоинства, что со временем открою в ней ещё много для себя нового.
Я понимал, что мне надо прислушиваться к её советам, чтобы не наделать в этой жизни множество нелепостей, на которые способен вывести меня мой характер.

Однажды она спросила меня:

-   Почему мы никуда не ходим? Ведь вокруг нас столько интересного.

-   Потерпи ещё немного. Думаю, что пока так будет верней и лучше для нас.

-   Ну, раз ты так считаешь, потерплю.

В конце апреля меня вызвали в суд.
В большом кабинете находились три молодые женщины — судебные делопроизводители.
Одна из них подала мне в руки лист бумаги.

-   Заявление из Аджера-Судженска о разводе.
Познакомьтесь с его содержанием и если согласны с изложенными в нём фактами, то поставьте свою подпись.

Заявление было составлено в виде пасквиля на меня, где было всё ложь и пакость.
Видимо, на моём лице отразилось замешательство и стыд, так что женщина сказала:

- Вы не принимайте содержание заявления  близко к сердцу. Суду для заочного расторжения брака нужны очень основательные  факты, чтобы с этим делом не тянуть.
Вот заявители и высасывают из пальца то, чего на самом деле не  было.  Это, конечно, неприятно, но разводят в этом случае быстро.
Но если вас такой подход не устраивает, то можете не подписывать заявление.

-   Меня затяжной вариант тоже не устраивает.
Я подпишу.

Процесс заочного развода состоялся, хотя документы из Аджеро- Судженска были присланы с опозданием более  чем на полгода.

Получив свидетельство о разводе, мы с Людмилой расписались в ЗАГСЕ.
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»

Последний этап моего обучения в вузе связан со сдачей
ГОСЭКЗАМЕНОВ.

Готовился я к ним основательно.
Готовился уже не в общежитии, не в читальном зале, не в детском садике, а в нашей комнате
на улице  Карла Маркса 40.

Сил и времени хватило только на два первых экзамена.
Первый по истории СССР,
а второй по истории КПСС.

Третий экзамен был по ПЕДАГОГИКЕ.

Это место у меня было прикрыто плохо, и как раз оттуда я и  получил «последний привет» своих недоброжелателей.

Перед госэкзаменами  Людмила купила мне костюм 48-го размера, белую рубашку, галстук и туфли.
За последние годы я был впервые одет как полагается.
Провожая меня на первый экзамен, Людмила осмотрела меня со всех сторон и сказала:

-   Здорово! Как картинка! Стройный и элегантный!

За первый сданный экзамен я получил «отлично», что обрадовало и вдохновило нас обоих.
За второй экзамен я снова получил «отлично», что обрадовало нас ещё больше.

Но, провожая меня на экзамен по педагогике, Людмила чувствовала себя очень тревожно.

-   Помни, что этот экзамен ты сдаёшь людям из окружения Цепляевой. Я хорошо изучила её натуру. Она может и должна этим воспользоваться.

Прошло несколько часов, и, видя, что я не возвращаюсь, она собралась и пошла в институт.
Войдя в здание, она тут же столкнулась с Зотовым, который с места в карьер ошарашил её новостью:

Твой  сейчас чуть двойку не схватил по педагогике.

(Во всём институте к тому времени только два человека  - Крюков и Зотов – знали, что я уже муж Людмилы).
- Я проходил мимо аудитории, и  что меня толкнуло туда, сам не знаю, вроде бы и делать мне там нечего было. Вошёл и сразу с порога услышал:
-Крашенинников– неудовлетворительно.
Я так и остолбенел.
Наклонился к председателю комиссии Богозову, показываю ему три пальца и шепчу на ухо:
« Три, три! Это муж Людмилы Степановны!».

У него от такого известия глаза округлились.
А тут доцент Калапова вдруг возьми и скажи:

«Как неудовлетворительно? А у меня стоит «четыре».

Богозов тут же ухватился за эту четвёрку  и говорит:
В таком случае общий балл получается «три», «удовлетворительно». Ты представляешь! На волоске висел. Что было бы, не войди я в тот момент! Это ж надо!

Да, Геннадий Васильевич Зотов спас мой диплом, а вместе с ним всё направление моей жизни.

Так ЧЕЛОВЕК и живёт:
то ФОРТУНА к нему лицом повернётся,
то СЛУЧАЙ его спасёт,
то ЛЮДИ придут ему на выручку.
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»