Последний лист

Нету яблок по осени. Кто сказал, что будет много? Какие птица поклевала, какие червь поточил. Побило морозом. Вор облегчил хозяйский сад. Какие остались, те ни к чему не годятся: битые, ржавые, кислые...
Хозяйка ушла по своей надобности, а хозяин один-одинёшенек встал перед окном и смотрит, как лист осыпается с маленького клёна во дворе.
Да уж почти весь и осыпался. Трава под деревцом - как в сказке детской: вышли гномы танцевать в остроконечных разноцветных колпаках - жёлтых, красных... И наплясавшись, улеглись вольготно на траву, колпаки скинув. А деревце стоит и высится над ними - ни дать ни взять, балерина приготовительного класса... Тонко, звонко. И грустно. Так и остаток простоишь, в ожидании пока последний упадёт. Всё как в рассказе писателя О. Генри. Только, этот лист - настоящий.
- О баядерка, ти-ри-рим, ти-ри-ра, - поддельным басом пропел Никита Петрович, отворачиваясь от литературного листа за окном.
Никита Петрович был уже человек в летах. Он относился к жизни как к плану существования, а люди, все и он сам, были условные фигуры на этом, впрочем, таком же условном плане. Они выходили, входили, с гитарой и без, то напевая, то молча и насупясь. Каждый мог стать каждым, в зависимости от настроения мыслей того, кто в данный момент времени считался автором.
- Кого чёрт несёт, - сказал Никита Петрович и направился к двери, тяжело ставя массивные ноги, массивные - но поверкие, проворные. - В такую рань.
Сам автор иногда был Терминатор, а иногда - Паганель, иногда Сара Коннор. Сейчас Терминатор.
Добрый Терминатор шёл коридором, по старой привычке поглядывая - не разлёгся ли где кот... Тот имел обыкновение выбирать для ежедневного и круглосуточного отдыха самые неожиданные места. Кот был старый, где упал - там уснул. Никита Петрович ночами сидел на полу подле двери, обняв кота в беремя: баюкал, чтобы кот не плакал и не будил народ. Сара Коннор, выходя по своей надобности, пугалась в темноте:
- Сидят два... ч-черти!
Доктор смотрел на кота учёными глазами и шевелил пальцем под губой. Потом посмотрел на хозяина и палец убрал. Сказал:
- А вы знаете... ведь...
Коту сделали операцию, и ровно через сто дней после операции кот умер. Остались следы когтей на обоях в коридоре и привычка поглядывать под ноги.
За дверью обнаружился сосед Аркадий Палыч.
- Здравствуй, - твёрдо сказал он, выражая приятельство в чертах лица.
Никита Петрович оценил уровень исходящей угрозы как "незначительный". Это понятно: время одиннадцать часов, ещё Палыч не успел набрать достаточный потенциал. А фонит от него - так это вчерашняя угроза, перебродившая и потому незначительная.
- Здравствуй, - ответил Никита Петрович, не громко и не тихо. - Гоша Ливер?
- Чего? А-а...
Сосед щёлкнул пальцами - раз, щёлкнул пальцами другой руки - два. Где-то раздались первые такты знакомой песни, и Аркадий Палыч запел, не громко и не тихо, попеременно, то с левой, то с правой, постреливая пальцами:
- В ливер...пульском старом парке!
Опять кого-то бьют!
Шляхи вьются,
юбки рвутся,
а "битлы" всё поют!
"Хошь ты пой, хошь не пой, в тебе голос никакой", - подумал Никита Петрович.
- Свояк пошёл, свояк вчера приехал с Крыму этого, теперь пошёл до магаза, - закончив исполнение песни, пояснил Аркадий Павлович. - Сейчас нажрёмся, будем песни орать. Потом стул продам на рынке. Дело у меня к тебе, Петрович, базар серьёзный. Сходишь за меня на группу здоровья?
- Куда-а?
- Бабы палками машут в ряд, мячик набивной поднимают. А у меня свояк. Сходишь? А то абонемент жалко. Моя узнает - плакать будет.
Никита Петрович сказал ему, по возможности вразумительно и культурно:
- Ты, Палыч, в своём уме? Какие бабы? Какое здоровье? Я с тех пор, как поборол Дос Пассоса на Союзе, вообще не выходил ни разу! А ты - группа здоровья... да хоть какие здоровые! Мне раз плюнуть и растереть.
- Тебя, Петрович, с моим свояком свести, вот это была бы песня, - сказал сосед. - А я твою видел. Кто там, думаю, под лоджией шарахается? Не иначе, террористы с танамидом. А это она.
- Динамитом.
- Чего сказал?
- Ди-на-ми-том.
Соседи поглядели друг на друга со значением. Сейчас один был Петя, другой Гаврик. Парус одинокий...
- Схожу, - сказал Никита Петрович.
Жена Никиты Петровича выполняла миссию кормления кошек во дворах и в подвалах окрестных жилых домов. Возложила на себя - и несла. Несознательные жильцы, из тех, кто забивает на зиму окна в подвалах и рассыпает битое стекло на пути следования, не могли помешать благому делу, но пытались. Все они были "сволочи" или "негодяи". Деление условное и под воздействием сиюминутных эмоций переменчивое, как ветер в давно прошедшем мае. "Негодяи" били бутылки под окнами, бросали окурки с лоджии, при встрече ухмылялись и не здоровались. Но это были ещё цветочки зла. Ягодки были "сволочи". К этой, богом наказанной категории сограждан относились те, кто выбрасывает кошек на улицу, а скажешь им - ругаются, грозятся убить топором по голове. Таких было пока немного, но становилось больше.
Никита Петрович иногда был негодяй, а иногда с ним просто не разговаривали день-другой, иногда неделю. Это если он вмешивался не в своё дело, лез куда не просят и вообще выдумывал чего не надо. "Нет уж, я кошек не брошу", - отвечала она на все его глупости. "Вот бы кого в группу здоровья, - подумал Терминатор, - она бы там всех сагитировала, вместе лазали бы под лоджиями! Палыч с ума сойдёт!"
- Аркадий Павлович? - сказала женщина.
- Никита Петрович, - твёрдо сказал Никита Петрович.
Женщина подняла удивлённый взгляд от тетрадки:
- То-то я смотрю, костюм другой.
Она была маленькая и очень решительная. Комсомольский работник или профсоюзный, подумал Терминатор. Дан приказ - ему на запад, ей в дру-гую...
- Проходите в помещение, сейчас начнём, - сказала комсомолка.
Но - комсомольская богиня, ах, это братцы, о другом... Пригладив брови кончиками пальцев, Никита Петрович отворил дверь. Говор стих. Спортивной пружинистой походкой Никита Петрович прошёл к окну и увидел Путина. В углу на стуле. Президент смотрел на него неопределённо, как бы раздумывая: а что ты за один?
- Гм, - откашлялся Никита Петрович, - а чего, это, не повесите? В смысле - не прибьёте?
Он понял, что запутался и заплутал в словах, и с ужасом умолк. Десятка полтора разномастных и разнокалиберных дам, всем хорошо "за", делали вид, что не смотрят на новичка, совсем. Никита Петрович размял по-быстрому руки, сделал выдох - ха! - и привычно принял стойку лёжа на кулаках. Он стал отжиматься, но больше трёх раз, слава богу, не успел. Комсомолка подняла его с пола решительной и твёрдой рукой:
- Аркадий Павлович! Силовые нагрузки только с разрешения доктора.
- А-а... а я... вспомнил... молодость, хе... Никита Петрович!
Дамы оживились на слово "молодость" и придвинулись ближе. Никита Петрович делал вид, что отряхивает колени, а сам позорно сдерживал дыхание. Но хитрость его не прошла:
- Детренированность ощущается определённая, - подметила непорядок спасительница.
- Это ничего... это моментом обратно...
- Станьте в строй. Нет-нет, рядом с Ангелиной Михайловной.
Терминатор протиснулся в мягко колыхнувшийся строй, сказав "здрасьте" крашеной блондинке Ангелине Михайловне. "Ну, Палыч. Удружил, сукин сын. Погоди, я тебе припомню это."
- И ша-агом... марш! - запела молодцеватая, подтянутая комсомолка. - Пошли, пошли!
Они пошли по кругу, преувеличенно высоко поднимая колени, то и дело поглядывая на мужчину, одного из двух в этой комнате. Никита Петрович шёл твёрдо, держал спинку. Делали наклоны с палками ("Палочку тя-нем, тя-нем... хорошо!"), потом махали руками и крутили головами, кто куда может. Потом все легли на пол и некоторое время отдыхали, пока комсомолка разносила набивные мячи, набирая по два за раз. "Сильная, - с уважением подумал Никита Петрович. - Ох, сейчас начнётся. С детства не люблю набивные мячи!"
Мяч Никиты Петровича отвечал ему взаимностью. Ещё пока вынимал из-за головы руками, ничего. А стали ногами поднимать (и кто это выдумал такое изуверское упражнение?) - и тут началось... Один раз выронил эту болванку на соседнюю даму, ну - повело ноги с грузом в сторону, что же делать! Другой раз... пукнул Никита Петрович. Тужился сильно, возводя сомкнутые ноги, мяч зажав, и... вот снесить-те грех!
Мужчина в любой ситуации должен оставаться человеком. Опустив со всем тщанием мяч, Никита Петрович пружинисто поднялся на ноги. Не глядя ни на кого, бодро попрощался и двинулся к двери. Владимир Владимирович на стуле буравил его взглядом в спину. "Делать мне нечего больше, как палкой махать среди вас."
За дверью поднялся говор и стих. Никита Петрович надел шапку. Дверь распахнулась, и разномастная группа здоровья в полном составе, комсомолка впереди, вывалилась в прихожую.
- Аркадий Павлович! Что вы! Да всё нормально... пустяки какие... да мы сами тоже! Что вы как этот!
- Тот мужчина, который до вас ходил, он вообще приходил с бодуна и мы с открытыми окнами занимались, - сказала крашеная Ангелина. - Вы-то вообще молодцом.
- Женщины, попросим Ар... Никиту Павловича не уходить, не бросать нас! - скомандовала комсомолка. - Ну-ка!
- Никита Павлович! Не уходите! Останьтесь, пожалуйста! - закричали дамы.
- Останьтесь, - сказала Ангелина. - Там ещё бег и прыжки, а потом игра.
"Чёрт меня занёс сюда к вам", - горестно подумал Никита Петрович.
- Шапочку, - по-приятельски напомнила комсомолка, когда он опять шагнул через порог, к Путину с его мячами...
Жена читала книгу. Постаревшая Сара Коннор в роли жены лидера сопротивления. Она подняла голову, Никита Петрович сказал:
- Привет!
- Привет.
- Ну как твои прихожане? - снимая шапку, спросил Никита Петрович.
За стеной послышался рёв: "Когда в поход мы собира-а-ались... Слезами девки залива-а-ались!"
- Чёрненького котика не было сегодня, а серая кошка, которая дерётся, приходила и покушала хорошо. Ты не видел котика с белыми лапками, когда шёл?
- Не видел. Я его уже не помню когда видел в последний раз.
- Поди уж и в живых нету.
- Давно песнопения? - спросил Никита Петрович.
- Приходил, тебя спрашивал. Чего отмечаете опять? Он говорит: день Полтавской битвы, когда князь Игорь разгромил Ярославну на льду Чудского озера со счётом три - ноль... Я тебе разогрела, суп, каша.
- Я же тебе говорил: не грей заранее. Ты час назад грела, всё остыло, придётся по-новой подогревать. Расход электроэнергии и так большой, а ты два раза одно и то же подогреваешь.
Она закрыла книгу, положила её на стопку газет "Мир Новостей" в полметра толщиной, встала и вышла. Никита Петрович услышал стук закрывшейся двери в комнате. Небось села смотреть "Естественный отбор". Он поднял книгу и с удивлением прочёл:
- Герман Гессе. "Клейн и Вагнер".
За стеной обрушилась стекло, в звоне и гаме разлетающихся осколков Аркадий Павлович принялся тузить свояка, крымчанин не оставался в долгу. Группа здоровья... Странно. Обычно мы читаем раздел "Вопрос - ответ" в цветных изданиях, вроде этого. Как сюда попал скучно пишущий немецкий классик? Не иначе, был исхищен из моей комнатушки, лежало там, помнится, нечто подобное на самом пике книжного развала.
И он стал Вагнером. Читая суп, а затем кашу, с мстительным восторгом мельком упомянутого героя искал встречи с Клейном, как ищет Орфей бежавшую в ад Эвридику, чтобы напомнить о себе.
Пока ужинал, на улице стемнело. Не включая свет, Никита Петрович с книжкой на руках поплёлся в комнатушку через иррационально продолжительный коридор. Кота не зацепить бы. А Клейн и Вагнер, видя то, на крышу лезут, сняв пальто.
- Да.
"Аркадий Павлович, добрый вечер"
- Никита Петрович.
- "Ой, извините, пожалуйста. Это я на автомате, знаете, так бывает... А вы придёте в среду"
- А кто это?
"Ангелина Михайловна"
- В среду будет Аркадий Павлович. Настоящий. У него абонемент.
"Знаете, а я ведь вспомнила вас"
- Извините, я занят. Всего доброго. Черти полосатые. И ведь найдут телефон. Как они всё находят? Это просто... уму нерастяжимо. Бред какой-то.
"Когда в поход мы собира-а-ались", - затянули за стеной. Было ведь уже. И это было. Что за чёрт. Не дом, а...
- Бред какой-то, - вслух повторил он. - Cogito. Да чёрта с два. Имманентное восприятие вот прямо-таки ручается, - ручается! - за существование его предмета. И язык-то дикий какой. Потом, "эта жизнь есть я"... да с какого бодуна?! Я этакого cоgitatum не это, не того; и видит Бог - не намерен! Да-с. Это всё немцы придумывают, а мы читаем, дураки, и...
И что? Ругнув немцев, Никита Петрович несколько успокоился. Поводя плечами, всё-таки это не шутка - после перерыва возобновить тренировки, он подошёл к окну, в своей непроницаемости почти единому со стеной. Там внизу стоял маленький клён. Его почти не видно в темноте. В темноту нырнули давешние весёлые разномастные гномы, их вотчина и есть тьма. Один листок ещё болтался на ветке. Последний лист. Но упадёт и этот, потому что он - настоящий.


31 октября 2017 г.


Примечание.
Гневная отповедь "немцам" сущностно базируется на параграфе 46 "Несомненность имманентного - сомнительность трансцендентного восприятия" в главе второй "Сознание и естественная действительность" книги Эдмунда Гуссерля "Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Книга первая. Общее введение в чистую феноменологию" в переводе А. В. Михайлова (М.: Дом интеллектуальной книги, 1999). Автор считает своим долгом подчеркнуть, что он не вполне разделяет горячность Никиты Петровича в данном вопросе. - АТ.