Высшая форма доверия

В книгах о таком говорят: «И тогда ее жизнь распалась на до и после». У нее же вышло не по-книжному. Ни до, ни после.
 
Она мало что запомнила из речи врача. Фразы «последняя стадия», «неоперабельно», «критическая ситуация», «слишком поздно для врачебного вмешательства» крутились в голове, как привязавшаяся навязчивая мелодия. Фоном, поскуливая, тоненько причитал слабый голосок: «А мама как раз уехала с новым бойфрендом на море», «Сережа машину взял в кредит», «Сестра третьего родила». А вот тело… Тело прекрасно знало, что нужно делать: перезвонить шефу и попрощаться, обналичить зарплатную карточку, купить один билет до города, от названия которого до сих пор пахнет детством. Мозг, правда, пытался что-то возражать: мол, Маша могла переехать, выйти замуж, завести себе постоянную пассию. Но много ли людей в критических ситуациях способны прислушаться к доводам рассудка? Деваться Оле все равно было некуда: мать начала новую жизнь, с сестрой они давно стали чужими людьми, Сережа годился только для тусовок и отпусков, но не для критических ситуаций. Значит, оставалась только Маша.

Более-менее в голове все прояснилось уже в знакомой с детства квартире. Маша налила стакан коньяка, нажарила картошки, нарезала колбасы, сыра, фруктов. Оля один махом выпила коньяк — и начала отъезжать.

— Я тебе постелю сейчас, — сказала Маша. Она была какая-то уставшая и хмурая.

— Я с тобой хочу, — попыталась объяснить Оля, но язык заплетался, а перед глазами все плыло.

— Я знаю.

Очутившись в кровати, Оля только и успела крепко-крепко обнять прилегшую рядом Машу — и тут же провалилась в глубокий спокойный сон. Так хорошо, так радостно ей не было уже много-много лет. Наконец-то она по-настоящему была дома.

***
 
На похороны Маша не поехала — хотя Ира и звала ее весьма настойчиво. Иру можно было понять: нежелание одной тащиться за пару сотен километров боролись в ней с врожденным любопытством.

— Ты же с ней так дружила, — обрывала телефон Ира. — Вы же не разлей вода всегда были.

— Так то когда было, — деревянным голосом отвечала Маша.

— Оля хорошая такая была, — искала новые доводы Ира. — А так страшно умерла. Вышла из онкологии и под машину бросилась!

— Так мы ей уже ничем не поможем, — парировала Маша.

— А проводить в последнюю дорогу? Ей приятно будет!

— Я дома помяну, — не собиралась сдаваться Маша.
 
И не сдалась. После обеда отпросилась с работы, зашла в супермаркет, купила коньяк и побрела в старый парк. День был дождливый и туманный, сумерки уже ползли по неухоженным, заросшим аллеям. Когда-то после школы они с Олей любили ходить сюда. Тогда пруд еще не высох, и в нем жили утки и пара лебедей. Науськиваемая мамой, Оля уже в те дни мечтала о столице, а Маше чужды были такие амбиции, ей и дома было хорошо. Они не спорили, просто делились планами. Впереди их ждала жизнь — и Маша уже знала, что эту жизнь ей придется коротать без Оли.

Роман у них все-таки случился — на пятом курсе, жарким и сухим летом. Оля тогда уже приезжала на каникулы к тетке, у Маши дома была бабушка — и этот парк был местом и единственным свидетелем их встреч. Обе знали, что у их отношений не было будущего — но трусливый побег Оли все равно стал для Маши неприятным сюрпризом.

Нагулявшись, намерзнувшись и намокнув, Маша вернулась домой. Поминать покойников правильно она не умела. Налила два стакана коньяка — один себе, другой Оле.

— Ну, пусть земля тебе будет пухом, — предложила Маша и подняла стакан. — Хоть и поступила ты тогда со мной как последняя сука. Я ведь после твоего побега чуть руки на себя не наложила.

Вдруг в дверь постучали. Маша подумала было притвориться, что ее нет дома, но свет на кухне точно было видно с улицы. А поскольку городок у них маленький, особым тактом никто не отличался, и завтра Маше предстояло бы долго оправдываться в том, что была она дома — да не захотела открывать жаждущей соседке.

Настойчивый стук повторился. Да уж, так затаиться точно не получится.

— Иду, — закатила глаза Маша. — Кто там?
 
За дверью раздалось невнятное бормотание.

— Кто там? — уже громче повторила Маша.
 
В глазок было видно только кромешную тьму — наверняка алкаш Толик опять утащил лампочку и сменял ее на что-то жидкое.

— Кто там, а?! Говорите, или я не открою!

Послышался странный топот, кто-то сильно выкрутил и потянул за ручку. Толик допился до белки? Немая Нинка пришла занять хлеба или крупы? Маша прижалась ухом к двери. Там, под другую сторону, кто-то кряхтел и скребся. Правила американского ужастика говорили о том, что открывать было категорически нельзя. Но ведь Маша жила в среднестатистической отечественной провинции, а не в высокорейтинговом иностранном хорроре. Что хуже: открыть дверь и узнать, что происходит? Или завтра найти на пороге чей-то труп и дальше жить с пониманием того, что из-за глупых страхов повинна в чужой смерти? А если это Нинка, некрасиво выйдет — шел к ней человек как к последней надежде на помощь, но не судьба.

— Ладно, открываю. Но учтите, я вооружена!

Маша взяла в правую руку выбивалку, а левой открыла дверь — и, подавившись криком, осела прямо у шкафа, когда из тьмы в прихожую шагнула Оля — такая, какой ее забрали с места аварии, с неестественно вывернутыми ногами, оторванной рукой, начисто снесенной половиной головы — только глаз на тонкой ниточке свисал туда, где когда-то был рот.

— Ну, здравствуй, Маша, давно не виделись, — прошамкала незваная гостья. — Небось, удивлена встречей?

Маша почувствовала, что ни язык, ни руки, ни ноги ее не слушаются.

— А я к тебе. Я помню, что поступила недостойно, струсила и сбежала, хотя и клялась быть с тобой в горе и радости, смерти и болезни. Но ты ведь меня простишь? Не выгонишь, верно? Мне пойти больше некуда…

Маша молчала и упорно смотрела не в лицо пришедшей — а в бок, откуда сизым, запутанным клубком свисали внутренности. Да уж, впечатляющее зрелище!

— О, коньяк? Мне? Спасибо!

Оставляя за собой на дорожке кровавые следы, Оля похромала на кухню. Через секунду вернулась назад:

— Пошли спать, а? Я так с дороги устала, не передать просто.

— Я тебе постелю сейчас, — прохрипела Маша.

— Только я с тобой хочу, — прошамкала Оля, указывая в сторону спальни. От дерганого движения ее руки по стенам полетели кровавые капли.

— Я знаю.

Первый шок проходил, уступая место апатии и усталости. Маша забилась поближе к стене, но даже сквозь плотное одеяло чувствовала тяжесть руки мертвеца, лежащего рядом. Дыхания, пусть и с запахом разрытой могилы, не было. Вони или холода тоже не ощущалось. 
 
И если закрыть глаза, если абстрагироваться от мелочей, можно было поверить, что рядом находилась Оля — та самая, горячо и бесконечно любимая, так и не забытая, давно прощенная за все глупости и подлости оптом и на века. А уж была она здоровая или больная, живая или мертвая — это были мелочи, серьезного внимания не достойные.