Зигзаг судьбы

               
                Рассказ

        Для предстоящего переучивания на новые современные  самолёты-красавцы Ил-76, которые начали поступать в авиационные части, отбирались самые лучшие лётчики, штурманы и другие члены лётных экипажей. Так, по решению Командующего на должность командира корабля разрешалось назначать молодого, не старше тридцати двух лет, опытного первоклассного  командира воздушного корабля, летающего на другом типе самолёта, имеющего высшее образование и налёт не менее тысячи часов. Ограничения аналогичного характера были установлены и в отношении других  лётных специалистов. По этому ничего удивительного не было  в том, что к нам в полк, который первым переучился на новый самолёт, назначались офицеры из других гарнизонов на восполнение некомплекта личного состава. Ко мне в эскадрилью также прибыло несколько авиаторов, переведённых для дальнейшего прохождения службы.  В их числе был  капитан Юрий Петренко, ранее летавший командиром корабля самолёта Ан-12 в Запорожье. Капитан, к моему неудовольствию,  не предупредив меня заранее, привёз с собой свою семью, жену Валентину Николаевну, учительницу, и семилетнюю дочку Светлану. Для размещения прибывшей семьи офицера мне пришлось уговорить офицеров-холостяков на время уплотниться и освободить одну комнату в общежитии.
        Старательный и толковый Юрий добросовестно отнёсся к изучению теоретических дисциплин, и сдав установленные зачёты, приступил к полётам. Лётное освоение самолёта у него тоже проходило без серьёзных затруднений, хотя, честно говоря, с неба звёзд он не хватал. Свободное от службы время Петренко, как и большинство офицеров, посвящал решению семейных вопросов, спорту и рыбалке на Волхове, протекающем под самыми окнами стандартных пятиэтажек военного городка.
        Приближалась осень, время ежегодных итоговых проверок состояния боевой готовности и боевой подготовки воинских частей, и  нагрузка на лётные экипажи с каждым днём усиливалась. Проверить освоение боевых возможностей новых самолётов и проэкзаменовать нас решил сам Главнокомандующий ВВС с группой Генеральных инспекторов Министерства обороны. Готовясь к проверке, мы летали практически каждый день, начиная полёты со второй половины дня и заканчивая их  на рассвете. Командир полка, полковник Грушин Станислав Георгиевич, умудрённый жизненным опытом, шлифовал нашу выучку таким образом, чтобы поставленную боевую задачу, в зависимости от её сложности, смог выполнить каждый экипаж, как самостоятельно, так и в составе  отряда, эскадрильи  или  полка. Кроме техники пилотирования, боевого применения авиационных комплексов и знания теоретических дисциплин нам предстояло также сдавать  личную строевую, физическую и огневую подготовку. Проводя занятия на плацу, я обратил внимание, что Петренко недостаточно жёстко печатает строевой шаг.
      - Товарищ капитан,- сделал я замечание Юрию, - Вы не на танцах, а на строевых занятиях. Нога опускается резко и решительно, так, чтобы подошва сапога полностью отпечаталась на бетонке. В чём дело? Что Вам мешает выполнять строевые приёмы, как положено?
- Товарищ майор, у меня правая нога болит.
- Отчего?
      -  В прошлые выходные в спортзале в баскетбол играли. Я ногой об батарею парового отопления ударился.
      Поручив своему заместителю  дальнейшее проведение занятия, я отвёл капитана в сторону и стал разбираться в ситуации.
       -  Юрий, а Вы к врачу обращались?
       -  Григорий Петрович, на предполётном медосмотре я майору Грабарю ничего не стал говорить, иначе, Вы же его знаете, до полётов не допустит. А после полётов зашёл, он осмотрел, говорит, что это, видимо, небольшой ушиб. Должно пройти.
      -  Ну, и что? Легче не становится? А боль как себя проявляет?  И в каком месте?
      - В коленном суставе. Знаете, утром встаю, никакой боли в ноге не чувствую. А в течение дня боль начинает медленно накапливаться. И к вечеру уже на ногу не наступить.
      - Юрий, давай держаться. Ушибы, они медленно заживают. Через неделю итоговую сдадим, и ляжешь в госпиталь. Лечись на здоровье. Хоть месяц лежи.  А сейчас, самое главное,  отлетать нужно.
      -  Не подведу, командир, потерплю.
      На ближайшем служебном совещании командир полка, заслушивая меня в числе других командиров подразделений, о готовности к сдаче проверки, вдруг спросил:             « Басаргин, а что у тебя с Петренко»? Выслушав меня, он стал размышлять вслух: «Конечно, замену мы ему, в случае чего найдём.  Но, не хотелось бы. Он, ведь, в полку самым последним переучился. А инспектора проверяют, как правило, самых подготовленных и молодёжь зелёную. Что отвечать будем, Басаргин, когда нас спросят о том, зачем мы с тобой Петренко за четыре дня до проверки в госпиталь запрятали? Конечно, мы сделаем всё по закону, не придерёшься, а, всё равно, неприятный осадок останется ».
    -  Товарищ полковник, - попытался я успокоить командира, - эскадрилья поставленную задачу выполнит. Капитан Петренко отлетает, как положено, а на время сдачи  строевой и физподготовки  - я его в наряд определю.
    -  Смотри, Басаргин. Сдашь на «отлично», дам команду представить на тебя документы на досрочное присвоение «подполковника». А оценят  похуже, будешь у меня майором ещё долго ходить. Это и остальных касается: поощрение заслужите только за высокий результат. И ещё раз доведите моё требование до всех без исключения  солдат и офицеров: «каждый должен нести персональную ответственность».
    Главком проверил полк по классической схеме: поднял по тревоге, скрытно перебазировал на аэродром оперативного назначения, поставил сложную боевую задачу, которую мы успешно выполнили, а, затем оценил другие элементы  жизнедеятельности авиационной части. По итогам проведённой проверки Главнокомандующий, Командующий авиацией, командир дивизии и командир полка издали приказы, в которых поощрили наиболее отличившийся личный состав, в основном, руководителей. На меня, как и было обещано, полковник Грушин отправил документы на досрочное присвоение очередного воинского звания. В свою очередь, я, пользуясь предоставленной мне властью, тоже объявил нескольким офицерам, сверхсрочникам и солдатам благодарности. В их число попал и Юрий Петренко. Ходить ему становилось всё труднее, и я направил его в госпиталь на лечение.
     В госпитале с помощью рентгеноскопии врачи обнаружили у Юрия небольшую трещину в верхней части бедренной кости. А, так как необходимым условием для заживления трещины является  обеспечение неподвижности повреждённой костной ткани, то на больного одели, а затем загипсовали специально изготовленный корсет, плотно обтягивающий пояс и тазобедренную часть тела.
     - Ничего, момент не упущен, - заверил меня начальник отделения, которому я рассказал о причине задержки с госпитализацией капитана, - через месяц снимем гипс, и никаких следов трещинки не останется. Конечно, выдержать месяц в этом корсете нелегко. Самое мучительное для больных такого профиля, это отправление естественных надобностей. Но у нас персонал немолодой, доброжелательный, по матерински за Юрием ухаживать будут. А врачи ваши авиационные не могли поставить правильный диагноз из-за того, что исследовали не всю ногу, а только колено,  на которое указывал больной, забыв о том, что в коленном суставе соединены воедино мышечные и нервные узлы,  и именно здесь отдаётся  боль, возникающая даже в другом месте ноги.
     Жена Юрия, Валентина Николаевна, навещая мужа в госпитале по субботам и воскресеньям, просила его разрешить ей уволиться с работы и заменить у постели няню.  Но Юрий не соглашался: «Валечка, а как быть с дочкой? Нельзя, чтобы она в первом классе не чувствовала мамину поддержку. Да и тебе работу оставлять не следует. Потеряешь, потом не найдёшь. Да, и деньги, Валечка нам нужны. Только квартиру получили, хоть какую-нибудь мебелишку, а купить хочется. Потерплю, не так много и осталось».
     За месяц, проведённый в госпитале,  Петренко сильно похудел. Недостатков в продуктах он не испытывал, но сам максимально ограничил свой рацион питания, чтобы как можно реже пользоваться «уткой».
     В тот самый день, когда с капитана сняли корсет, в полку проводились полёты, и я приехать в госпиталь не смог. В госпиталь ездил  врач полка, который по возвращению с мрачным видом доложил, что проведённый курс лечения оказался малоэффективным.
     - Владимир Иванович, Вы говорите прямо, в чём дело? Что значит «малоэффективно»? А Вы где были? Почему лично не контролировали ход лечения? – обрушился на врача командир полка.
     -Товарищ командир, разрешите, я Вам по этому вопросу отдельно доложу? – выразительным  взглядом показывая на прислушивающихся офицеров, попросил врач.
     - Хорошо. Зайдёте с Басаргиным, когда освобожусь.
     После получасового ожидания дверь кабинета открылась и из него вышли, возбуждённо обмениваясь мнениями,  командиры частей обеспечения и заместители командира полка.
     - Грабарь, Басаргин, заходите, садитесь, - пригласил нас начальник штаба полка подполковник Чистяков, сидящий справа от Грушина за столом для совещаний. Мы сели на предложенные стулья и Грабарь, отводя глаза от  колючего взгляда командира, путаясь и повторяясь, стал многословно докладывать.
     - Владимир Иванович, ты много нам чего наговорил, но, давай, подведём итог. Насколько я понял, диагноз, поставленный при поступлении в госпиталь, звучит так: трещина берцовой кости на правой ноге, как следствие травмы. Чтобы обеспечить неподвижность, парня загипсовали. Сегодня, то есть через месяц, сняли гипс, а трещина не заросла. Так?
     - Так точно.
     - Вот я у тебя и спрашиваю, а почему не заросла? Может, он ногой двигал, не давал ей покоя?
    -  Нет, Станислав Георгиевич. Он дисциплину не нарушал. Судя по признакам, по тому, что края трещины стали оплывать и мышечная ткань вокруг краёв  заметно разрушается, то, видимо, мы имеем дело с саркомой, быстро прогрессирующей злокачественной формой опухоли, раком.
    - Подожди с такими выводами.  Это чьё мнение, твоё?
- И  моё,   и госпитальных врачей.
    - Чёрт, ну и что делать? Вылечить  возможно?
    - Конечно, возможно, товарищ командир. На ранних стадиях любое заболевание лечится. Но трудностей будет много. Ведь, Станислав Георгиевич, всем известно, что  саркома является королевой раковых заболеваний, как самая капризная, жестокая и непредсказуемая. Она безраздельно властвует над больными и, неизвестно по какой причине, но, бывает,  милостиво отпускает тех, кто попал в её королевство. Правда, только на время. Да и то, процесс излечившихся составляет не более десяти процентов. А так, типовое развитие болезни от момента заболевания до смерти занимает не более года - полутора.
    - Подожди, Владимир Иванович. Нас то не пугай, не сгущай краски. Петренко молод и здоров. Справится. Ты лечить его где собираешься?
    - В Ленинграде,  в онкологическом Центре при Военно-медицинской академии. Мы из госпиталя туда звонили. Сказали, чтобы привозили без промедления. Каждый час дорог.
    - Басаргин, - обратился Грушин ко мне, - ты готов.
    - Так точно. На «санитарке» с Владимиром Ивановичем отвезём и сделаем всё, что положено. Из эскадрильского фонда денег у начальника отделения оставим, чтобы в решении бытовых вопросов не возникало затруднений. И, с вашего разрешения, товарищ командир, сейчас зайду к его жене, успокою её по возможности, и предложу съездить с нами в  Питер.
    - Хорошо. Согласен. Сергей Павлович, оформите на них документы, как положено, командировочные, путевой лист, талоны на питание. Да, комбату позвони, пусть продуктов наберёт и про солдата-шофёра не забудет.   -  Указал полковник начальнику штаба.
    - Товарищ командир, всё сделаю, не беспокойтесь.
    Лечение капитана Петренко в Ленинграде затянулось надолго. Именитые врачи, лечившие Юрия, делали всё возможное, но болезнь, полная коварства, отступив на немного, и  тем самым вселив в больного надежду, вдруг снова решительно наступала, завоёвывая всё новые позиции. Валентина Николаевна через месяц после перевода Юрия в Ленинград, оставила работу и вместе с дочкой переехала в Питер, сняв маленькую комнатку неподалёку от онкологического Центра. Мы, по возможности, старались помочь несчастной семье  деньгами и продуктами, но, понятно, что Петренко оказались в бедственном положении. В дополнение к онкологии у Юрия стали проявляться признаки психического заболевания, связанные с ревностью к жене и   страхом близкой смерти. Природа наделила Валентину Николаевну очарованием и женственностью в такой степени, что, действительно, находилось немного мужчин, которые могли пройти мимо, не обратив на неё внимания. Валентина, понимая своего мужа, сшила себе несколько платьев-балахонов, скрывающих очертания фигуры, исключила косметику и носила самую простенькую причёску. Но внешний вид жены, статной женщины, полной жизненных сил, выводил Юрия из себя. В отсутствие супруги он доставал зеркальце из прикроватной тумбочки  и смотрелся в него. Бесстрастная зеркальная поверхность отображала обтянутое кожей землистого цвета  исхудавшее морщинистое давно небритое лицо с тусклыми глазами, в которых колыхалась пелена страдания и обречённости. «Вот я каким стал страшным, - думал Юрий. - Моей физиономией теперь только людей пугать. Но это пока не конец. Конец наступит, когда раньше меня умрёт надежда, которая ещё теплится во мне, и тогда я сойду с ума от страха перед близкой кончиной. Я так её боюсь. И понимаю, что скоро во мне ничего не останется кроме боли и ужаса. И я не хочу, чтобы меня кто нибудь видел в таком состоянии. Особенно она.  А запах,  вонь, которая от меня идёт.  Её невозможно рассеять никаким одеколоном.  Я же вижу, как все рожи от меня воротят».
     Петренко старался изо всех сил держаться, но больное воображение искажало действительность, и ему уже не верилось в нежность и теплоту, которой пыталась окружить его жена.  Ему казалось, что товарищи, которые по выходным дням приезжали его навещать, приносят в больничную палату не жалость и сострадание, а злорадные  усмешки. И что для всех: и для врачей, и для жены с дочерью, и для друзей, он является обузой, от которой они хотят  освободиться. Время от времени рассудок его мутнел, и с ним случались припадки необъяснимого бешенства и злобы. Припадки стали проявляться всё чаще, особенно во время посещения больного посетителями. По этой причине по настоянию самого капитана и врачей  доступ к больному был закрыт для всех лиц, напрямую не связанных с лечением, в том числе и для товарищей, и для жены с дочерью. Но неприятные мысли не оставляли рассудок Юрия: «Она, сучка, получает мои деньги. И, теперь, когда ей никто не мешает, наверняка гуляет  по   чёрному.  Я то хорошо знаю, что, сколько ей не давай, всё равно ей мало и мало.  Нужно с ней рубить концы, чтобы надо мной не смеялись.  Пусть, сволота, как хочет, так и живёт, с кем хочет, с тем и спит».
    Возненавидев  жену,  Юрий с помощью  адвоката оформил в суде официальный развод с  Валентиной Николаевной.
    28 апреля командир полка вызвал меня в кабинет и поставил задачу организовать перевозку больного капитана  из Ленинградского онкологического Центра  в Запорожье по месту жительства родителей.
    -  Товарищ полковник, - не удержался я от вопроса, - а они хоть Вам сказали, как у него дела?
    -  Басаргин, - недовольно стал отчитывать меня Грушин, - учу тебя, учу, и парень ты, вроде неглупый, и подполковника тебе присвоил, а ума-разума ты не набираешься. Какие вопросы по Петренко могут быть после полугодового пребывания в онкологии. Безнадёжен. Видно, что мест в Центре не хватает, а с ним ничего уже не поделаешь. Вот и выписали, чтобы дома умер. Твоя задача заключается в том, чтобы живым, ты меня понял, живым передать его родителям. Ты же родителей знаешь?
    -  Отца только, Богдана Тарасовича. Он сюда приезжал, и в Питере с ним встречались. А мать у него больная. Не при смерти, но ездить не может. Разрешите выполнять?
    -  Выполняйте. Доклад – ежедневно.
    -  Есть.
    На следующий день мы с майором Грабарём привезли Юрия  в свой гарнизон и поместили в санчасти в отдельную, для него подготовленную палату. Мы с жалостью смотрели на беспомощного калеку, не только не способного самостоятельно передвигаться, но и не имеющего сил на членораздельное произнесение слов. Правая нога капитана из-за разрушенной  бедренной кости болталась из стороны в сторону. По согласованию с Валентиной Николаевной  я послал к ней на квартиру нескольких офицеров из эскадрильи, которые собрали и принесли в санчасть личные вещи Петренко, разместив их в двух парашютных сумках. Через этих офицеров Валентина Николаевна передала  просьбу  к бывшему мужу о встрече с ней и дочерью.  Но Юрий, со  злобой взглянув на нас, с трудом произнёс: «Сука. Ненавижу. В гробу хочу её видеть. А дочке нельзя на меня смотреть на такого».
    Тёплый апрельский день медленно угасал. Капитан попросил открыть окно, и я, поймав разрешающий знак Грабаря, распахнул створку. Весенний воздух, наполненный речной свежестью и запахом молодой листвы хлынул в палату и начал вытеснять из неё зловоние, проникающее из раны сквозь пропитанные мазями медицинские повязки. Сочувствуя  Юрию и стараясь выполнить каждое его пожелание, я на самом деле думал не о нём, а о предстоящих Первомайских праздниках и о приближающемся Дне Победы.                « Какие умные люди праздники придумали. И сразу несколько дней подряд. Как будто, специально для нас. Целыми неделями  жену и детей не видишь: уходишь утром, они ещё спят, приходишь глубокой ночью, они после проведённого дня снова в постели. И вот праздники, когда можно быть всё время вместе, вместе, и вместе. Конечно,  одним днём придётся, как всегда пожертвовать, в наряд загонят, но остальные дни нужно с женой так распланировать, чтобы запомнились».
    Утром мы отвезли Петренко в аэропорт, попрощались с ним, и два моих офицера, назначенных для  сопровождения больного, по трапу самолёта занесли его в салон. Через несколько минут, самолёт, запустив двигатели, вырулил на старт и взлетел, взяв курс на Запорожье.
    Отшумел Первомай, отгремел салютом День Победы,  и насыщенная жизнь лётного командира, которой я жил, всё дальше уносила в глубины памяти события, связанные с пребыванием в эскадрилье капитана-лётчика Петренко. По моему поручению, замполит эскадрильи несколько раз звонил в Запорожье отцу Юрия, но тот отвечал неохотно, показывая тоном разговора, что часть вины за потерю здоровья у сына он возлагает на его бывших командиров. А потом и вовсе, услышав, что звонят из воинской части,  стал бросать трубку. Мы забыли о Петренко, но он напомнил о себе сам, и с неожиданной для нас стороны.
     Примерно, в десятых числах июля командиру полка позвонил из Москвы Член Военного Совета  генерал Кирилюк и предупредил, что вылетает к нам в гарнизон для разбирательства по существу жалобы, написанной отцом капитана Петренко самому Л.И. Брежневу. Вызвав меня и майора Грабаря к себе в кабинет и объявив нам о жалобе, Грушин устроил нам  взбучку.
    -  Обращаю Ваше внимание, товарищ Грабарь на неудовлетворительное руководство медицинским обеспечением полка. Считаю нетерпимым, когда из-за Ваших упущений здоровый, как бык, лётчик, лишается этого здоровья и превращается в инвалида. Думаю, и это будет для Вас, майор, самым плохим, если комиссия ещё не завершит работу, а  заболевший офицер уже отправится на тот свет. Что Вы глаза на меня таращите? Что Вы молчите? В рот воды набрали? – Всё более распалялся командир. – Отвечайте, что Вы скажете комиссии?
   -  Товарищ командир, да я по часам распишу всё то, что медики сделали. Кто хочет пусть проверяет, никаких нарушений не найдут.
   -  Найдут, если захотят. И как Вы себе это представляете: вчера человек летал, проходил ежедневную медицинскую комиссию, а сегодня взял, да и умер. И что? Никто не виноват? Не один, ни умный, ни дурак,  в такую сказку не поверит. А почему по часам Вы собираетесь расписывать, а не по секундам? У Вас, что дискретность часовая? А почему не суточная? А, может лучше цикличность месячную применять?
   -  Товарищ командир, - твёрдо стоял на своём врач, - Петренко  заболел раком.  Причём,  той самой его разновидностью, которая не  излечивается нигде в мире. Те, кто заболевают этой формой, неизбежно скоротечно умирают. Неизбежно. Поэтому мы имеем право ответить, что человек погиб от неизлечимой болезни.
    -  А, что с Вами прикажете делать, товарищ подполковник? – переключился Грушин на меня. В жалобе Вы лично обвиняетесь в бездушии и в чёрствости. Скажите, сколько раз я Вам указывал на усиление внимания к людям не только в кабине самолёта, но и  в повседневной жизни. Ну, что, усилили?
    -  Так точно, товарищ полковник, усилил. Все мероприятия проводим в соответствии с утверждённым Вами планом.
    -  Да, что с Вами говорить, Басаргин? Как об стенку горох. Всё равно не поймёте. Но в данном случае мне нужно винить себя.  Да, в  работе с Вами  виноват я. Я лично. Я допустил грубую ошибку. И я не смогу ответить комиссии на законный вопрос: « Как в эскадрилье, в которой от равнодушного отношения умирает молодой капитан-лётчик, мог получить досрочное звание «подполковник» его командир, командир  эскадрильи Басаргин? Жаль, что назад Вас в майора уже не вернуть. А хотелось бы. - Командир полка сделал паузу, посмотрев на нас, как на врагов народа. – Идите, работайте. Устраняйте недостатки. Готовьтесь к работе комиссии.
    Прилетев утром в гарнизон, Член Военного Совета вначале провёл совещание с руководящим составом, а затем встретился с теми лицами, которые были, по его мнению, причастны к судьбе Петренко. Доброжелательно поздоровавшись со мной и с Грабарём за руку, Кирилюк достал несколько копий письма отца Петренко на имя Л.И. Брежнева. Вручив каждому из нас по копии, он попросил внимательно  ознакомиться с письмом и подготовить предложения по разработке текста ответа.
     -  Юрий Богданович сейчас в Москве, на Каширке,  в НИИ клинической онкологии  лежит, - сообщил он нам. – Я завтра, если разрешат врачи и, если он к этому времени ещё не успеет умереть, его навещу. Поговорю с ним, чтобы претензии к Министерству обороны снял. Хотя, честно говоря, я тоже возмущён. Возмущён тем, что врачи стали работать, как коновалы. Здорового мужичину загробили. Вы согласны, Грабарь? – Строгим взглядом окинул Кирилюк оробевшего медика. Проработав в гарнизоне целый день, политработник вечером провёл гарнизонный партийный актив, оговорил с начальством порядок и сроки представления докладов и ночью улетел в Москву.
     Домой я возвратился  около двадцати одного часа.  Как обычно, вместе с женой, мы посвятили  час времени, оставшиеся до отхода ко сну, сыну-второкласснику и пятилетней дочке. Жена стала укладывать  детей спать, а я прошёл на кухню, присел на табуретку, включил настольную лампу, выключил верхний свет, чтобы он не мешал детям,  разложил на столе жалобу, адресованную Брежневу, чистый лист бумаги для  пометок и шариковую ручку.
    - Гриша, что это ты собрался делать на ночь глядя? Писать? -  шёпотом спросила у меня, вошедшая на кухню жена. Я объяснил ей. – А, понимаю, - потянулась она всем телом и, обняв  со  спины,  обрушила на меня водопад мягких и душистых волос, - с жалобой хочешь разбираться. А я тебе не разрешаю. Поздно уже, пора спать ложиться. Дети уснули. Пойдём.
    Письмо, написанное убористым почерком на двух тетрадочных листах,  я смог прочитать лишь на следующий день в перерыве между полётами, пока инженерно-технический состав готовил самолёт к повторному вылету:
«Глубоко уважаемый и горячо любимый товарищ Леонид Ильич Брежнев!
Товарищ Генеральный секретарь
Коммунистической партии Советского Союза!
Товарищ Председатель Совета Обороны  Советского Союза!
Товарищ Маршал Советского Союза!
Товарищ Председатель Президиума Верховного Совета СССР!
Товарищ дважды Герой Советского Союза и Герой Социалистического Труда!
     К Вам обращается всецело преданный делу нашей партии большевик-коммунист Петренко Богдан Тарасович. Докладываю Вам о том, что в партийную ячейку ВКП(б) меня приняли на Сталинградском фронте на аэродроме  Мамоновка  в  августе 1942 года.
     Дорогой Леонид Ильич! Я, лётчик-штурмовик, после окончания в 1942 году военной школы пилотов, воевал в составе Сталинградской штурмовой авиационной дивизии. Я принимал участие в Сталинградской битве, в Донбасской, Крымской и Белорусской наступательных операциях. Дослужился до должности командира эскадрильи и звания майора. Всего на самолётах Ил-2 выполнил 137 боевых вылетов на штурмовку фашистских войск. Уничтожил много живой силы и техники противника. Награждён орденом Ленина,  двумя орденами боевого Красного знамени, двумя орденами Красной звезды и орденом Отечественной войны второй степени, а также многими медалями. Был представлен к званию Героя Советского Союза.  Но 7 июля 1944 года при штурмовке танковой колонны фашистов у населённого пункта Швенчёнис в Литве был подбит, и тяжело раненый приземлился на поляну в лесу на  временно оккупированной территории. Через четверо суток наступающие части Красной армии подобрали меня и отправили в госпиталь. Но, после лечения,  меня демобилизовали с военной службы по состоянию здоровья подчистую. Я приехал на свою родину, в город Запорожье и стал с теми, кто остался в городе, восстанавливать разрушенное хозяйство, в первую очередь «Запорожсталь». Когда заработал индустриальный институт, я поступил в него и, закончив вечерний металлургический факультет, стал начальником цеха сталелитейного производства. В 1945 году я женился, а в 1946 году в моей семье родился сын Юрий, который пошёл по моим стопам и стал военным лётчиком. В прошлом году,  как наиболее перспективного офицера, его перевели к новому месту службы в гарнизон Волхово Ленинградского военного округа.
    Уважаемый Леонид Ильич! Как хорошо я жил в последнее время! В семье любовь и достаток, квартира большая, отдельная, со всеми удобствами, город Запорожье стал просто красавцем по сравнению с тем, каким он был до войны. И работать стало намного интереснее, так как внедряются в жизнь партийные требования об ускоренном реформировании сталеплавильного производства и переводе его на самые современные технологии. И мировая внешнеполитическая обстановка вполне благоприятная, так как партия приняла все необходимые меры по  усилению боевой мощи стран Варшавского Договора. Во всём этом я, простой гражданин нашей страны, вижу не только заслуги  нашей партии, которой беззаветно служу более 35 лет, но, в большей степени, и лично Ваши, дорогой Леонид Ильич, заслуги. Вы, по воле рабочего класса, колхозного крестьянства и трудовой интеллигенции, по воле нерушимого блока коммунистов и беспартийных, являясь  высшим руководителем политической системы и нашего  государства всего за несколько лет переменили жизнь в стране к лучшему  и поселили счастье в каждой советской семье.
     И всё бы хорошо, уважаемый Леонид Ильич, но в моей семье стряслась страшная беда, которую я не смогу преодолеть без Вашей помощи. Мой сын, капитан Петренко Юрий Богданович,  травмировал ногу, занимаясь спортом. Командование Волховского полка и медицинские работники, знали о травме, но не приняли своевременных мер по госпитализации. А когда  сына  положили в госпиталь, то, или  момент был уже упущен, а, может быть его, то, что называется в простонародье,  «залечили». У цветущего молодого мужчины обнаружили раковую опухоль. Его лечили облучением. Нога ужасно распухла, образовалась страшная  рана, заполненная наростами дикого мяса. Человек стал гнить заживо. За полгода лечения сначала в военном госпитале города Волхов, а потом в онкологическом Центре Ленинградской военно-медицинской академии у Юрия сгнила берцовая кость и правая нога теперь держится лишь на гниющем мясе. В конце апреля медицинская комиссия Военно-медицинской академии признала моего сына смертельно  больным человеком и, несмотря на мои протесты, отправила его в Запорожье, чтобы он умер у меня на руках в родительском доме. Такой, глубоко уважаемый Леонид Ильич, мне, фронтовику – орденоносцу, потерявшему здоровье на войне, преподнесли «подарок» бездушные военные врачи к тридцать второй годовщине Великой Победы Советского народа над фашизмом. Когда сына привезли домой, я бросился к военкому, потом к начальнику  областного военного госпиталя с просьбой, чтобы местные медики продолжили  лечение. Каждый из них, выслушав меня, изучил документы Юрия и предложил мне обратиться в областное Управление здравоохранения, чтобы сына положили в онкологическую больницу, так как по их словам, всё, что можно военные врачи уже сделали. А в Управлении здравоохранения женщина-врач  Семиченко, выразила мне соболезнование по факту заболевания моего сына и прямо мне сказала, что сына класть в больницу бессмысленно. Я пошёл с жалобой на этих бездушных людей к нашему Первому секретарю Центрально-городского райкома КПУ Лепетько, чтобы он привлёк их к партийной ответственности. А заодно, попросил поставить сына-коммуниста на партийный учёт. Лепетько заверил меня, что необходимые меры примет, но, как видно, забыл про обещание. Через две недели ожидания,  я узнал, что Лепетько пошёл в отпуск и сам уехал на лечение в санаторий ЦК КПСС в Ялту.
     Горячо любимый Леонид Ильич! Обращаюсь к Вам, смертельно надрывая своё израненное фронтовое сердце. До каких пор наша Коммунистическая партия и наша  Советская власть будет позволять некоторым военным, медицинским и партийным чинушам проходить мимо рядовых коммунистов, таких, как я и мой сын, попавших в бедственное положение? Дорогой Леонид Ильич! Я понимаю партийную сплочённость нашей Партии такой, что если один из коммунистов попал в тяжёлое положение, то все без исключения члены Партии, начиная от Членов Политбюро и заканчивая самым последним рядовым коммунистом, обязаны прийти ему на помощь. На фронте нас спасала большевистская спайка и, если кого то из нас подбивали, и он садился на вынужденную на территории врага, то был уверен, что один из товарищей обязательно сядет рядом и вывезет его к своим. Я не могу поверить, что этот закон в мирное время не действует. Прошу Вас, глубоко уважаемый Леонид Ильич, помогите моему сыну преодолеть тяжкое заболевание, дайте команду поместить его в хорошее лечебное заведение, лучше в Москву, и пусть его вылечат. Но надо это делать скорее. Иначе он умрёт.  А когда вылечится, то мы, отец и сын Петренко, два несгибаемых офицера-коммуниста будем готовы пойти в бой, защищая свою Родину от врага под Красным знаменем, на котором будет начертано: «За Родину! За Брежнева!».
    До свидания, товарищ Генеральный секретарь ЦК КПСС! Желаю Вам новых выдающихся успехов по достижению идеалов Коммунизма в Советском Союзе и во всём Мире! Желаю счастья, здоровья и процветания лично Вам, Вашей замечательной семье, родным и близким. Искренне надеюсь на выполнение моей просьбы и на строгое наказание виновников заболевания моего сына.
     Самый преданный член ВКП(б) – КПСС с 1942 года, лётчик-фронтовик, майор в отставке  Петренко Б.Т.
      Город Запорожье, третьего июля 1977 года».
    В нижнем правом углу второго листа синел штамп Управления делами ЦК КПСС, в графах которого был записан регистрационный номер и дата регистрации письма - шестое  июля 1977 года. А в левом верхнем углу первого листа, наискось, располагалась лаконичная резолюция Генсека:
 «1 секр. Запорож. обкома, т. Стежко П.Н. Помочь.
   Минздрав,  т. Гуркину В.Т. Принять меры.
   Нач. секретариата, т. Фролову Г.П. Контроль.  Доклад 6.8.77г.»
   Под резолюцией  Леонид Ильич размашисто расписался.
    «В принципе, про меня в жалобе Петренко нет ни слова, -  обрадовано подумал я. – Откуда  командир полка взял, что я обвиняюсь в бездушии? А  резолюция Брежнева, вообще, военных не касается. Но, наверное, начальник секретариата приказал её отправить ещё и в Министерство обороны, чтобы и оттуда прислали реакцию на жалобу. Нужно будет с Грабарём посоветоваться, какой вариант ответа предложить Грушину для доклада Кирилюку».
    Отклонив несколько написанных мною, совместно с Грабарём вариантов, Станислав Георгиевич, в конце концов утвердил донесение Члену Военного Совета, которое оказалось весьма похожим на  историю болезни капитана  Петренко. В дополнение к донесению полковник Грушин приложил для генерала Кирилюка копию спешно изданного приказа по воинской  части, в котором мне был объявлен строгий выговор «за серьёзные упущения  в работе по сохранению здоровья  лётного состава эскадрильи», а Грабарю – строгий выговор «за серьёзные недостатки в медицинском обеспечении личного состава полка».
     Видимо, документы, отправленные нами в Москву, полностью удовлетворили начальство, так как вопрос о Петренко больше не возникал.
     Восьмое декабря, мой день рождения, совпал с воскресеньем, и я счастливый и возбуждённый с самого утра  помогал жене готовить различные блюда для предстоящего обеденного пиршества, на которое были приглашены наши друзья. Изредка звонил телефон, и я, взяв трубку, с удовольствием выслушивал поздравления. К моему удивлению, среди поздравительных звонков оказался  звонок  Валентины Николаевны Петренко, ранее никогда этого не делавшей. После стандартных пожеланий здоровья и счастья, Валентина, волнуясь и сбиваясь, стала горячо мне рассказывать о том, что Юрия в Москве, в основном,  вылечили,  и, что  сейчас он находится в реабилитационном санатории в Кисловодске.
    -  Он, вот уже в течение двух недель, названивает мне каждый вечер, умоляет простить  и просит разрешения  приехать ко мне. Но я очень и очень на него обижена и пока не могу его простить. Он, когда заболел, стал ужасным. Я как вспомню весь прошлый кошмар, то места себе найти не могу. Вы не представляете, как мне было тяжело, и сколько я слёз пролила. А теперь немножко успокоилась и жизнь налаживаться стала. И, вот на тебе, опять. Я не знаю, как мне поступить. Ведь умом я понимаю, что этого человека нужно сторониться, а сердцем жалею его. Что Вы, как командир посоветуете, Григорий Петрович?
     -  Не знаю, Валентина. Решать придётся  Вам самой. Но, что  Вам можно посоветовать. Раз  Юрий хочет, то, зная его настойчивость, он всё равно приедет. И запретить ему встречаться со своей дочерью и с нами, его товарищами по службе, в принципе, Вы не вправе. Поэтому, если снова будет звонить, то передайте ему  привет от меня  и приглашение посетить прежнее место службы. А, когда он приедет, и Вы встретитесь, тогда уже всё решите окончательно.
    -  Григорий, – насмешливо посмотрела на меня жена, когда я положил трубку, -  ты помогать мне будешь или с женщинами по полчаса любезничать? Гриша, прошу тебя, не порть мне настроение.
    -  Ну, что ты, милая, - поцеловал я жену в щёку, - я люблю только тебя, одну единственную. А это Петренко звонила. – И я, помогая жене накрывать на стол, рассказал ей содержание нашего разговора с Валентиной.
     Дней за десять до Нового года в полк  пришла телеграмма, в которой Юрий извещал о своём приезде. Командир полка отреагировал на неё должным образом,  поручив мне организовать  встречу сослуживца, его размещение, питание и решение всех возникающих вопросов.
     - Да, Басаргин, - завершая нравоучительный инструктаж, рассуждал Грушин, - имейте в виду, что раз сам Брежнев принял участие в судьбе Петренко, то теперь ещё долго-долго все зигзаги его судьбы,  будут  находиться  под самым пристальным вниманием партийных и советских органов. Нам справедливо предъявили претензии в бездушности. Так, давайте, исправим допущенные недостатки и организуем самый радушный приём. 
     В аэропорт, к прилёту рейсового самолёта из Запорожья, я приехал с теми же самыми офицерами, с которыми восемь месяцев назад  мы провожали, как нам казалось, навсегда, нашего больного товарища. Ан-24 прилетел точно по расписанию, зарулил на стоянку и, блистая аэрофлотовской раскраской, выключил двигатели. Едва остановились винты, как открылась дверь и по трапу начали сходить  на заледеневший перрон вначале члены экипажа,  возглавляемые раскрасневшимся командиром, а за ними, неся в руках багаж, довольные благополучным окончанием полёта, авиапассажиры. Наконец, в проёме двери появилась знакомая фигура Петренко. Юрий, не отступая от традиций лётчиков-отставников, был одет в синюю лётную меховую куртку с жёлтой эмблемой ВВС на плече. В левой руке он держал небольшой чемоданчик, а в правой - металлическую тросточку с резиновым  набалдашником на конце. Опираясь на тросточку и заметно прихрамывая, он спустился по трапу на землю и, сдержанно улыбаясь, направился к нам. Мы побежали к нему навстречу, обнялись, поддерживая с двух сторон, довели до машины, посадили на заднее сидение и поехали в городок. У входа в гостиницу, к которой мы подъехали, собралось человек пятнадцать офицеров, чтобы поприветствовать своего товарища, сумевшего победить смерть. Юрий, чувствуя себя героем, тепло поздоровался с каждым встречающим. Но, было видно, что его  радостное  настроение идёт на убыль. Конечно, он ожидал, что его встретят жена с дочерью, но их не было. Разместив Петренко на втором этаже гостиницы в гостевом люксе, я попросил его выделить часть своего завтрашнего вечера для встречи с лётчиками полка. А, затем, поручив замполиту и  собравшимся членам экипажа, которым командовал Юрий, организовать товарищеский ужин, я направился в штаб эскадрильи.
     На следующий день к  семи часам вечера Малый зал Дома офицеров был заполнен людьми. Точно в установленное время, минута в минуту, на сцене появились  наш командир полковник Грушин и, следующие за ним на почтительной дистанции, замполит полка, секретарь партийного комитета и Юрий Петренко. Мы  дружно встали и приветствовали их аплодисментами, пока они занимали места  за столом, накрытым красной скатертью. Грушин выразительно посмотрел в зал, призывая умерить эмоции, и в установившейся тишине начал проведение мероприятия со вступительного слова, которое плавно перетекло в  повествование о судьбе нашего товарища. По ходу изложения он, как искусный артист-декламатор, выразительно придавая  своему голосу в необходимых местах различную звуковую  интонацию, зачитал письмо отца Петренко Генеральному секретарю, прокомментировал резолюции Брежнева и коротко обрисовал свой личный вклад в решение задачи, поставленной Верховным Главнокомандующим. Затем он предоставил слово Юрию. Петренко, вначале сбивчиво, а затем всё более уверенно рассказал нам о том, как  первый секретарь обкома партии, получив известие из Москвы, немедленно примчался к ним на квартиру. Слушая Богдана Тарасовича, Стежко нахмурился, но не проронил ни слова. И лишь, когда несчастный отец умолк, он вымолвил: «Обещаю поправить положение. А будут трудности, обращайтесь ко мне напрямую. У Вас случай, действительно, особый». К вечеру в этот же день к Петренко понаехали врачи и, подготовив больного, госпитализировали его в отдельную палату в лучшей областной больнице. А через два дня, прилетевшая  за Юрием на специальном самолёте  бригада медиков, увезла его в Москву.
     «Ну, а дальше, - продолжал рассказывать Петренко, - за меня взялись всерьёз и по настоящему.  В начале пошли операции по удалению дикого мяса. Потом отпилили и отрубили омертвевшие части костей ноги. Изготовили из титанового сплава  шарнирный рычаг и закрепили его в тазобедренном суставе. Дополнительно в двух местах специальными металлическими накладками  соединили воедино берцовую кость правой ноги. И, наконец,  со всего моего тела стали вырезать куски мышц и кожи  и приживлять их на место удалённых тканей.  Если сказать, что мне во время этих операций было больно, то это не будет соответствовать действительности.  Мне было невыносимо больно. Так, шаг за шагом, меня возвращали к жизни. А теперь, как видите, чувствую себя хорошо. Даже на больную ногу могу опираться. А вылечить раньше меня могли, но отнеслись ко мне по казённому, бездушно. Конечно, если бы не отцовское обращение к Леониду Ильичу, меня бы и в живых уже не было. Из Каширки врачи меня направили в Кисловодск на реабилитацию. Оттуда я приехал домой в Запорожье. Сейчас за мной усиленно наблюдают как доктора, так и партийные начальники. Здоровье постепенно приходит в норму. Как только смогу, пойду на работу. Предлагают дальше двигаться по партийной линии, и я, наверное, соглашусь. Тоже, как коммунист, буду людям помогать. Такая у меня задумка. А Брежневу с отцом мы благодарственное письмо написали. Пока жив буду, буду его благодарить за то, что спас меня от смерти.  Товарищ полковник, - обратился Юрий к командиру, - у меня всё».
    -  Нет, - улыбнулся Грушин, - так просто мы Вас не отпустим. Товарищи, не стесняйтесь, спрашивайте нашего товарища.
    Вопросов было задано немного.  Нам были интересны не столько перипетии судьбы нашего сослуживца, сколько удивительное влияние  на неё самого Брежнева.
    Через  несколько месяцев  Юрий Петренко ещё раз приехал в наш военный городок и, забрав жену с дочерью и попрощавшись с нами,  улетел в Запорожье. Теперь уже навсегда.