Тихий Дон и тяжелые сны
Приведем обширный фрагмент из работы З. Бар-Селлы. Речь идет о главе 11 третьей части "Тихого Дона" (т.н. «дневник студента»):
«А вот и литература – запись от 28 апреля (с. 2):
“Был сегодня у нее. Угощала чаем с халвой. В сущности – любопытная девка: [много читала] Острый язык, в меру умна[,] . [Говорили о “Навьих чарах” сологубовских. От нее попахивает этим самым. Ощутимо даже на расстоянии.] вот только арцыбащевщиной от нее попахивает, ощутимо даже на расстоянии”.
Итак, Федор Сологуб, роман “Навьи чары”. Печатался частями – с декабря 1907-го по ноябрь 1912-го. Событием стал в 1908-09 годах, после публикации в альманахе “Шиповник” первых двух частей – “Творимой легенды” и “Капель крови”. Для обсуждения в апреле 1914 года – весьма неактуальная тема. А вот в начале 1911-го – еще неувядшая литературная новость.
Мало того, “Навьи чары” – не просто примета времени, по отношению к сологубовскому роману дневник казака-студента – полемичен.
В 14-й главе “Капель крови” описываются социалистическая “массовка”
на лоне природы и зверский ее разгон казаками. А перед тем, как взяться за
плети, “[к]азаки прятались в лесу, версты за две до места массовки. Многие
из них успели изрядно выпить”.
А вот в дневнике лошадь добродушного казака ударяет палкой пьяный рабочий.
У Сологуба конный казак волочит героиню за косы, и тогда
демонический герой Триродов убивает казака выстрелом из револьвера.
Автор дневника увещевает казака словами, не доводя до кровавой развязки, и сам признается: “Мое вмешательство объясняется тем, что в нашей компании была Елизавета, а меня в ее присутствии подмывает этакое мальчишеское желание “подвига””.
Остается вспомнить, что героиню Сологуба звали: Елисавета.
<…>
Меняя датировки дневника, автор устранил упоминание о
хронологически жестко привязанном романе Сологуба, и на его место
поставил “арцыбашевщину” – не конкретное произведение, а явление».
Итак, Сологуб и его «Навьи чары» прямым текстом упоминается в рукописях «Тихого Дона». Заметим, что название «Навьи чары» роман Сологуба имел только в первой публикации в альманахе «Шиповник». В отдельном издании 1914 г. он обрел название первой части в первом издании – «Творимая легенда», под которым и вошел в историю литературы (см. М.А. Львова ""Творимая легенда" Ф. Сологуба :Проблематика и поэтика" )
Можно ли найти другие реминисценции из Сологуба в «Тихом Доне»? Ответ на этот вопрос оказывается положительным. Таковые находятся в «Творимой легенде» (1907-1912) и романе «Тяжелые сны» (1895). Романы Сологуба цитуются далее по изданию - Федор Сологуб, «Полное собрание романов в одном томе», М., Издательство Альфа-книга, 2012. Фрагменты из 1-2-й книг "Тихого Дона" берутся по рукописи "черновой редакции" по изданию ""Тихий Дон". Динамическая транскрипция рукописи", М.. ИМЛИ, 2011 (далее - ТДДТР); сканы - на сайте Фундаментальной электронной библиотеки "Русская литература и фольклор" (ФЭБ) , в отдельных случаях, приводится также текст из последующих рукописных редакций или, для фрагментов из 3-4 -й книг, из печатного текста.
«Творимая легенда»,
с. 439:
Георгий Сергеевич Триродов был дома один. Лежа на диване, он читал роман Уайльда.
<…>
Кирша стукнул в дверь, и вошел, - тихий, маленький, взволнованный. Триродов глянул на него тревожно.
<…>
Триродов опустил на страницу романа бледно-зеленую ленту с легко-намеченным узором,
"Тихий Дон",
ТДДТР, с. 219; ФЭБ, 2-я часть, с. 5:
Поклонившись, Владимир прошел мимо и постучался к отцу в кабинет.
- Войдите.
Сергей Платонович лежа на прохладной кожаной кушетке перелистывал майскую книжку "Русского богатства". На полу валялся пожелтевший костяной нож.
«Творимая легенда»,
с. 444, 446:
…вышли они в столовую. Там уже их ждали, - отец, землевладелец Рамеев, и Матовы,
студент Петр Дмитриевич и гимназист Миша, сыновья двоюродного брата Рамеева, ныне умершего, которому принадлежала прежде усадьба Триродова.
Сестры мало говорили. Промолчали и о том, где были сегодня, и что видели. А прежде они бывали откровеннее, и любили поговорил., рассказать.
Петр Матов, высокий, худощавый, бледный юноша с горящими глазами, с видом человека, собирающегося поступить в пророческую школу, казался озабоченным и раздраженным.
<...>
Надвигается пугачевщина, будет такая раскачка, какой Россия еще никогда не переживала. Дело не в том, что говорят или делают там или здесь господа, которым кажется, что они творят историю. Дело в столкновении двух классов, двух интересов, двух культур, двух миропониманий, двух моралей. Но кто хватается за венец господства? Идет Хам и грозит пожрать нашу культуру.
"Тихий Дон",
ТДДТР, с. 219; ФЭБ, 2-я часть, с. 5:
Читаю его и, несмотря на то, что я сын казака-хлебороба и ко всем привилегированным классам питаю вполне естественную злобу, тут,представьте, я до чертиков жалею это отмирающее сословие.
<...>
По вечерам у Сергея Платоновича собиралась хуторская интеллигенция:
Боярышкин - студент Московского технического училища; тощий, снедаемый огромным самолюбием и туберкулезом учитель Баланда
«Творимая легенда»,
с. 495:
К Воронку приходили мальчики, его ученики из городского училища, и их товарищи и знакомые по семьям и по уличным встречам. По большей части это были пареньки милые, искренние, рассуждающие и понимающие, но непомерно лохматые и необычайно самолюбивые. Воронок развивал их очень усердно и успешно. Они очень отчетливо усваивали сочувствие к рабочему пролетариату, ненависть к сытым буржуям, сознание непримиримости интересов того и другого класса, и кое-какие факты из истории.
Приходили к Воронку и взрослые рабочие, из молодых. Подбирались тоже почему-то все лохматые, шершавые, и такие угрюмые, что казалось, как будто они обижены навсегда, и уже навеки утратили способность улыбаться и шутить. Воронок читал с ними книжки посерьезнее, и делал объяснения непонятого. Были назначены часы для этих чтений и бесед. Этими беседами Воронку очень удавалось развить своих слушателей в желательном направлении: все партийные шаблоны усваивались ими очень скоро и очень прочно. Давал он им также книги для чтения на дом. Многие сами покупали кое-что.
Таким образом через квартиру Воронка постоянно протекала река книжек и брошюр. Иногда он подбирал целые библиотеки, и рассылал их с верными людьми по деревням.
"Тихий Дон",
ТДДТР, с. 245-246, 248; ФЭБ, 2-я часть, с. 28-29, 31:
Вечером у косой Лукешки в половине Штокмана собирался разный люд; приходил Христоня, с мельницы Валет в накинутом на плечи замасленном
пиджаке, наведыался скалозуб Давыдка, бивший три месяца баклуши; приходил и машинист Котляров Иван Алексеевич; изредка наведывался Филька-чеботарь, и постоянным гостем был Мишка Кошевой, еще не ходивший на действительную, молодой еще не ходивший на действительную казак.
Резались по первоначалу в подкидного дурака, потом как-то незаметно подсунул Штокман книженку Некрасова. Стали читать вслух, стихи перечитали. Перешли на Никитина, а около рождества предложил Штокман почитать затрепанную гнусного вида безпереплетную тетрадку. Кошевой, окончивший когда-то церковную школу, читавший вслух, пренебрежительно оглядел промасленную тетрадь.
- Из нее лапши нарезать. Дюже жирная.
<…>
Машинист Иван Алексеевич высокий
маслаковатый казак спорил ожесточенно
<…>
Доступно и зло безвестный автор высмеивал скудную казачью жизнь, издевался над порядками и управлением, над царской властью и над самим казачеством, нанявшимся к монархам в опричники.
<…>
В завалюхе Лукешки-косой после долгого отсева и отбора образовалось ядро человек в десять казаков. Штокман был сердцевиной, упрямо двигался он к одному ему известной цели. Точил, как червь древесину, нехитрые понятия и навыки, внушал к существующему строю отвращение и ненависть. Вначале натыкался на холодную сталь недоверия, но не отходил, а прогрызал...
«Творимая легенда»,
с. 455:
Вдруг дверь отворилась бесшумно. Входят, стуча сапогами, рослые люди, - полицейский, другой, сыщик в золотых
очках, дворник, другой, мужик, городовой, мужик, дворник, - идут, идут, заполнили всю комнату, и все входят, громадные, угрюмые, молчаливые. Елисавете душно, - и она просыпается.
Опять засыпала Елисавета, и опять томилась кошмарными видениями, давящими, грудь, и просыпалась снова.
Снится ей, что обыскивают.
- Нелегашка! - говорит сыщик, злобно смотрит на Елисавету, и кладет на стол книжку.
"Тихий Дон",
ТДДТР, с. 419, 420, 421 ; ФЭБ, 3-я часть, с. 6-7:
приехал становой пристав со следователем и с чернозубым
мозглявеньким офицером в форме, досель невиданной; вытребовали атамана, согнали понятых и прямиком направились к Лукешке косой.
<...>
мы у вас произведем обыск. - Офицер, зацепившись шпорой о коврик у порога, прошел к столику и, щурясь, взял первую попавшуюся книгу.
<...>
Это что такое? - тихо спросил офицер, держа на отлете книгу в желтом переплете.
- Книга. - Штокман пожал плечами.
<...>
Офицер перелистал страницы и бросил книгу на стол. Он бегло проглядел вторую отложив ее в сторону ипрочитав обложку третьей повернулся к Штокману лицом.
-Где у тебя еще хранится подобная литература?
«Творимая легенда»,
с. 791:
Не оскудевает вера в народе. Как ни стараются кое-какие господа, а вера-то все крепка.
"Тихий Дон",
ТДДТР, с. 476-477; ФЭБ, 3-я часть, с. 64:
Русский народ не может без веры. И год от году, знаете-ли, вера крепнет. Есть, конечно, такие, что отходят, но это из интеллигенции, а мужик за бога крепко держится.
Заметим, что, как и в случае фрагмента с маевкой, в этом эпизоде "Тихого Дона " идет полемика с Сологубом. В "Творимой легенде" слова о вере произносит черносотенец, в "Тихом Доне" - добродушный, "худой, с лицом аскета" священник, едущий в 1914 г. на фронт полковым духовником. Также важно, что достоверно проверяемая в данном случае хронология - эпизод с полковым священником в "Тихом Доне" не мог быть написан ранее лета 1914 г. - не противоречит факту выхода последней части "Дым и пепел" романа Сологуба, из которой взят фрагмент о вере, в 1912 г. (М.А. Львова, указ. соч.)
«Тяжелые сны»,
с. 98:
-По чужой дорожке ходишь, чужую травку топчешь, — смотри, как бы шеи не сломать.
"Тихий Дон",
ТДДТР, с. 62, ФЭБ, 1-я часть, с. 32:
-Гляди, чужую траву не потрави быками
В обоих случаях речь идет о предостережении ухаживающему за женщиной, открытом предостережении у Сологуба и скрытом в "Тихом Доне" в сцене лугового покоса, закончившейся тем, что Григорий именно "потравил чужую траву".
«Тяжелые сны»,
с. 110:
Раненый говорит ей:
— Оставь меня. Я погиб, спасайся ты.
Она слышит шум погони, гвалт, хохот. Он шепчет:
— Брось, брось меня! Не вынесешь ты меня.
— Вынесу, — упрямо шепчет она и торопится вперед, — как-нибудь да вынесу.
Ее ноги тяжелы, как свинцовые, она движется медленно
"Тихий Дон",
ТДДТР, с. 511-512, ФЭБ, 3-я часть, с. 100:
-Брось меня, казак. У меня ведь... сквозная рана... в живот
<...>
Григорий тащил его на себя, падая, поднимаясь, вновь падая
«Тяжелые сны»,
с. 208:
Ах, мать твоя курица!
"Тихий Дон",
ТДДТР, с. 201, ФЭБ, 3-я часть, с. 80:
Ишь, чжигит нашелся, мать твоя курица!
Выражение "мать твоя курица" "Корпус русского языка" http://ruscorpora.ru находит кроме "Тихого Дона" только у Л.Леонова ("Барсуки", 1924 г.) Еще дважды в "Тихом Доне" - используется в форме "мать ее курица", которая в "Корпусе..." больше не встречается.
Cцены сватовства в "Тяжелых снах" и "Тихом Доне":
«Тяжелые сны»,
с. 217:
Пожарский развязно перебил его:
— Поверьте, Алексей Степаныч, будет лучше, если вы согласитесь.
— Одним словом, это окончательно.
—В таком случае я должен вам сказать, — хотя и с прискорбием, — что, прося теперь руки вашей дочери, я только исполняю долг честного человека.
— Что? — крикнул Мотовилов. Побагровел.
— Увы! — вздохнул Пожарский, — "в ошибках юность не вольна!" Это и есть обстоятельство...
— Это — ложь! Гнусная ложь!
"Тихий Дон",
ТДДТР, с. 231, ФЭБ, 2-я часть, с. 16:
Что?!... Что-о-о?!..Мер-за-вец!.. По-шел!.. К атаману тебя!.. Ух, ты, ссукин сын!.. Пас-ку-да!..
Митька, наглея от обиды, следил за приливом крови, напиравшей на щеки Сергея Платоновича.
- Не примите обиду... Думал вину свою покрыть...
«Тяжелые сны»,
с. 14:
- А как сказали тогда: второе от угла, так и оставили открытое,- второе окошечко, да.
"Тихий Дон",
ТДДТР, с. 49, ФЭБ, 1-я часть, с. 196:
Я сплю одна в угловой комнате, вот это окно, - указала она пальцем, как прийдете - стукните мне в окошко, и я встану.
Во втором случае ("Тихий Дон") утренняя рыбалка Лизы Моховой с Митькой Коршуновым, закончилась тем же, что и беседа Логина и Ульяны - персонажей "Тяжелых снов".
Вероятно, не все приведенные выше параллели равноценны, например, фрагменты с раненым можно счесть достаточно банальными. Тем не менее само их число и сам факт наличия в романе, рукопись которого содержит прямое упоминание книги Ф.Сологуба, говорят о прямом использовании автором "Тихого Дона" текстов двух романов Сологуба.
Читатели, знакомые с параллелями Крюков - "Тихий Дон" узнали, конечно же, среди вышеприведенных две сцены - с посиделками и обыском у "слесаря" Штокмана. Эти параллели были указаны М.Т. Мезенцевым ("Судьба романов" , Самара, P.S. пресс, 1998 http://www.philol.msu.ru/~lex/td/?pid=012121&oid=01212 ). Итак, рассмотрим всю триаду "Сологуб - Крюков - "Тихий Дон".
Посиделки:
«Творимая легенда»,
с. 495:
К Воронку приходили мальчики, его ученики из городского училища, и их товарищи и знакомые по семьям и по уличным встречам. По большей части это были пареньки милые, искренние, рассуждающие и понимающие, но непомерно лохматые и необычайно самолюбивые. Воронок развивал их очень усердно и успешно. Они очень отчетливо усваивали сочувствие к рабочему пролетариату, ненависть к сытым буржуям, сознание непримиримости интересов того и другого класса, и кое-какие факты из истории.
Приходили к Воронку и взрослые рабочие, из молодых. Подбирались тоже почему-то все лохматые, шершавые, и такие угрюмые, что казалось, как будто они обижены навсегда, и уже навеки утратили способность улыбаться и шутить. Воронок читал с ними книжки посерьезнее, и делал объяснения непонятого. Были назначены часы для этих чтений и бесед. Этими беседами Воронку очень удавалось развить своих слушателей в желательном направлении: все партийные шаблоны усваивались ими очень скоро и очень прочно. Давал он им также книги для чтения на дом. Многие сами покупали кое-что.
Таким образом через квартиру Воронка постоянно протекала река книжек и брошюр. Иногда он подбирал целые библиотеки, и рассылал их с верными людьми по деревням.
"Тихий Дон",
ТДДТР, с. 245-246, 248; ФЭБ, 2-я часть, с. 28-29, 31:
Вечером у косой Лукешки в половине Штокмана собирался разный люд; приходил Христоня, с мельницы Валет в накинутом на плечи замасленном
пиджаке, наведыался скалозуб Давыдка, бивший три месяца баклуши; приходил и машинист Котляров Иван Алексеевич; изредка наведывался Филька-чеботарь, и постоянным гостем был Мишка Кошевой, еще не ходивший на действительную, молодой еще не ходивший на действительную казак.
Резались по первоначалу в подкидного дурака, потом как-то незаметно подсунул Штокман книженку Некрасова. Стали читать вслух, стихи перечитали. Перешли на Никитина, а около рождества предложил Штокман почитать затрепанную гнусного вида безпереплетную тетрадку. Кошевой, окончивший когда-то церковную школу, читавший вслух, пренебрежительно оглядел промасленную тетрадь.
- Из нее лапши нарезать. Дюже жирная.
<…>
Машинист Иван Алексеевич высокий
маслаковатый казак спорил ожесточенно
<…>
Доступно и зло безвестный автор высмеивал скудную казачью жизнь, издевался над порядками и управлением, над царской властью и над самим казачеством, нанявшимся к монархам в опричники.
<…>
В завалюхе Лукешки-косой после долгого отсева и отбора образовалось ядро человек в десять казаков. Штокман был сердцевиной, упрямо двигался он к одному ему известной цели. Точил, как червь древесину, нехитрые понятия и навыки, внушал к существующему строю отвращение и ненависть. Вначале натыкался на холодную сталь недоверия, но не отходил, а прогрызал...
Ф.Д.Крюков, "Зыбь", по изданию - Федор Крюков, "Казачьи повести", М., Вече, 2006, с. 58-60, http://www.fedor-krjukov.narod.ru/proza/Zyib.htm
Сидели в мастерской у слесаря Памфилыча, кроме самого хозяина, Рябоконев, Терпуг и однорукий Грач, худой, мрачный, похожий на картинного бандита своими густыми, щетинистыми бровями и длинными вороными волосами. Потом пришел писарь Мишаткин, страдавший с похмелья, и послал Терпуга за водкой.
К Памфилычу часто заходили в свободное время, больше по праздникам. Был он человек одинокий, вдовец. По преклонности лет работал мало. Имел небольшую слабость к выпивке, но больше всего любил побеседовать в хорошей компании, потому и был всегда рад посетителям. Сын его, которым он очень гордился, служивший околоточным в Риге, во времена свобод прислал ему около сотни интереснейших книжек, теперь уже в большинстве зачитанных. Памфилыч с жадностью набросился на них. Изучил их все в таком же совершенстве, в каком знал псалтирь, и долго удивлялся, как это он прожил столько времени и ничего не знал?
Около этих книжек теснилась некоторое время большая и пестрая группа любителей чтения, в которую входили с одной стороны раскольничий поп Конон и писарь станичного правления Мишаткин, а с другой – такие голодранцы, как Грач и простодушный мужичок Агафон. Потом, как-то незаметно, растерялись эти книжки по рукам, и безнадежно было уж их искать, но к Памфилычу все-таки шли посидеть, поболтать, иной раз перекинуться в картишки, при случае – раздавить полубутылку-другую.
<...>
Спорили подолгу. Ссорились, ожесточались. Случалось, доходили до драки
Обыск:
«Творимая легенда»,
с. 455:
Вдруг дверь отворилась бесшумно. Входят, стуча сапогами, рослые люди, - полицейский, другой, сыщик в золотых
очках, дворник, другой, мужик, городовой, мужик, дворник, - идут, идут, заполнили всю комнату, и все входят, громадные, угрюмые, молчаливые. Елисавете душно, - и она просыпается.
Опять засыпала Елисавета, и опять томилась кошмарными видениями, давящими, грудь, и просыпалась снова.
Снится ей, что обыскивают.
- Нелегашка! - говорит сыщик, злобно смотрит на Елисавету, и кладет на стол книжку.
И растет на столе груда нелегальных книг
"Тихий Дон",
ТДДТР, с. 419, 420, 421 ; ФЭБ, 3-я часть, с. 6-7:
приехал становой пристав со следователем и с чернозубым мозглявеньким офицером в форме, досель невиданной; вытребовали атамана, согнали понятых и прямиком направились к Лукешке косой.
<...>
Пристав на ходу давил пальцами угнездившийся меж бровей прыщ; отдувался, испревая в суконном мундире.
<...>
мы у вас произведем обыск. - Офицер, зацепившись шпорой о коврик у порога, прошел к столику и, щурясь, взял первую попавшуюся книгу.
<...>
Это что такое? - тихо спросил офицер, держа на отлете книгу в желтом
переплете.
- Книга. - Штокман пожал плечами.
<...>
Офицер перелистал страницы и бросил книгу на стол. Он бегло проглядел вторую отложив ее в сторону и прочитав обложку третьей повернулся к Штокману лицом.
-Где у тебя еще хранится подобная литература?
Ф.Д. Крюков, "Шквал", http://www.fedor-krjukov.narod.ru/proza/Shkval.htm
Пристав, заседатель и два казака с полицейскими медалями были люди, новые для Лапина.
<...>
Заседатель напоминал скорее суетливого, но неосновательного щенка и был весь точно сметаной вымазан: белые, торчащие из носа усы, белые брови, редкая белая шерсть на голове, не прикрывавшая прыщей на коже, и шмыгающий по сторонам трусливо-вороватый взгляд.
<...>
Самое обыкновенное предписание: на основании такого-то параграфа положения об усиленной охране произвести обыск для обнаружения нелегальной литературы.
<...>
Заседатель начал проворно выхватывать брошюры в красных обложках.
<...>
Заседатель между тем набрал уже целый ворох нелегальной литературы:
Безусловно в повести "Шквал" Крюков использует и собственный опыт - 9 июля 1907 г. у него был проведен обыск, после которого он и написал очерк "Упрощенным порядком", получивший затем название "Обыск" (см. ""Тихий Дон" - двенадцать лет поисков и находок", М., АИРО-XXI, 2010, с. 332-346, http://www.fedor-krjukov.narod.ru/proza/OBYISK.htm), затем вошедший с минимальными изменениями в повесть "Шквал" (1909) и ставший основой для сцены обыска у Штокмана в "Тихом Доне". Отметим, что 1-я часть "Навьих чар", откуда взят фрагмент с обыском во сне Елисаветы вышла в № 3 альманаха "Шиповник", иногда этот номер относят к 1908 г., но фактически он вышел осенью 1907, уже 21 ноября 1907 появляется рецензия на 1-ю часть, см. https://unotices.com/book.php?id=33665&page=65). Таким образом время работы Крюкова над очерком "Обыск" или практически совпадает с выходом 1-й части "Навьих чар" или является несколько более поздним. Итак, оба найденных случая появления у Крюкова паралллелей к "Навьим чарам" ("Творимой легенде") относятся к 1-й части романа Сологуба и скорей всего появляются после выхода последней, но очень близко по времени.
По итогам изучения рассмотренных выше текстов приходим к выводам, аналогичным выводам предыдущей работы, посвященной влиянию Загоскина на Крюкова и "Тихий Дон". Федор Крюков использовал тексты Сологуба. Автор "Тихого Дона" многократно использовал в романе тексты Крюкова и Сологуба, причем в одном случае использование Крюкова одновременно является и испоьзованием Сологуба. Объяснить это можно только совпадением личности Крюкова и личности автора романа "Тихий Дон". В следующей работе мы покажем, что такую же роль в запутанной истории "Тихого Дона" играет еще один лауреат Нобелевской премии по литературе (первый среди россиян в широком смысле слова) - польский автор Генрик Сенкевич.
Свидетельство о публикации №217110201013