Та страна, где я жил

Друзья в глаза и за глаза звали его «Душман», или «Витька-душман». Сержант милиции, крепкий, невысокий, с тяжёлым подбородком, к которому подковой спускались густые рыжие усы, с прямой осанкой и с ледяного отблеска голубыми глазами. Вот с ним мне и предстояло ехать под утро в дальний посёлок. Звонок из райотдела милиции раздался в моей квартире ночью: лесосплавщики обнаружили тело местного жителя, пропавшего накануне, начальник угрозыска уже выехал на место. Собирался я спешно, поэтому термос с горячим чаем забыл на кухне, возвращаться не стал. Начальник милиции сказал, кивнув на Витьку: «Гоняет как чёрт, но вы не бойтесь, водила надёжный». Милицейский «газик» взревел и с места рванул в предрассветную тьму. Да уж, гнал Душман отчаянно! Заканчивался август, стоял ночной туман, дорога была довольно скользкой после дождя, но он не сбавлял скорости.

Обогнав неспешно тащившийся попутный грузовик, Витька так и мчался по левой встречной стороне дороги, составленной из старых бетонных плит, а потом, когда встретился тяжёлый лесовоз, и вовсе сместился на глинистую обочину. Неожиданно  из тумана перед нами возникла кособокая, слепленная из таких же бетонных плит автобусная остановка. Как он не врезался в неё, да ещё и сумел проскочить между ней и некстати появившимся встречным автобусом, до сих пор не понимаю. Сидел он ровно, с прямой спиной и невозмутимым лицом, молчал и лишь поблескивал голубыми глазами. Потом сказал коротко: «По дороге вкруговую – часа два потеряем. Поедем по просеке, напрямик», - и мы свернули на таёжную просеку. Сказать, что по ней шла дорога, это надо было иметь большую фантазию. Деревья, поваленные вдоль просеки, торчали слева и справа, частью валялись прямо на ней, чуть не до середины загораживая проезд и угрожая проткнуть нашу бешено мчащуюся машинёшку. Да, как это ни поразительно, невероятный водила по-прежнему не сбавлял скорости! Точнее, замедлялся иногда, но совсем изредка и на мгновение. Выбоины, ямы, бугры, торчащие стволы деревьев, мрачные вековые ели по сторонам, полумрак тайги и туман, освещаемые скачущим светом фар нашего прыгающего и ревущего автомобиля, поблескивание глаз сидящего за рулём, - всё это выглядело как фантасмагория, действо из потустороннего мира, куда мы вдруг попали. И в том нездешнем мире, чудилось, кто-то огромный сверху с интересом наблюдает за скачущей сквозь лес шумливой железной коробкой...

Требовать ехать помедленней казалось как-то неуместным, и я смирился с происходящим. Между тем, сидящий рядом оставался всё так же непостижимо спокоен, молчалив и держал прямую спину. Уже позднее узнал я, что в Афганистане он служил водителем БТРа и под обстрелом, уходя на скорости от душманской засады, спас себя и своих товарищей.

Я потерял счёт времени, меня мотало на сиденье вверх-вниз, из стороны в сторону, и я думал только об одном – чтобы эта чёртова просека когда-нибудь закончилась.

Тут лес расступился, и мы выехали на открытый простор: луг, плавные холмы, просёлочная дорога, медленно светлеющее небо, посёлок на холме и внизу под обрывом – широкая река. Витька и здесь не упустил случая показать свой рисковый нрав: вылетел на обрыв, резко затормозив чуть не на самом его краю. Я взял сумку и с плохо слушающимися меня ногами вышел - почти выпал - из кабины. Витька коротко глянул на меня, сказал: «Моторка придёт позже, сюда», - он указал на кромку берега внизу, где стояли несколько лодок. – «В посёлок не ходите, они пьют после получки, мало ли чего. К лодкам до прихода моторки не спускайтесь, если увидят, - подумают, что лодку крадёте, выстрелят спьяну, бывало такое». Успокоив меня таким образом, Витька вскочил на сиденье, мотор взревел, и вскоре я лишь слышал издали затухающий звук двигателя. Мне предстоял ещё почти двухчасовой переход в моторной лодке вверх по реке.

Между тем туман рассеивался, небо постепенно светлело, в посёлке на холме изредка тявкали собаки, а потом и они смолкли. Река медленно несла свои тёмные воды и плывущие по ней там-сям оторвавшиеся от плота желтые брёвна, и еле видные над её поверхностью, как затаившиеся аллигаторы, грозные чёрные топляки. Зябко, душа просит горячего чаю, присесть не на что - вокруг одна мокрая трава, да ещё комары...
В те минуты, оглушённый ватной тишиной и одиночеством, стоя на берегу таёжной реки, в затерянном уголке огромной страны,  я вдруг перестал понимать, где я, зачем я здесь, для чего, куда держу путь, и какой во всём этом смысл.
Чуть больше года прошло на тот момент, как я оставил уютный старинный город, с его любимыми мной театром и филармонией, красивыми купеческими особняками, белокаменным университетом и друзьями, решив, что моё место – здесь, в сибирской глубинке, и я должен вернуться в профессию, которой меня выучили лучшие профессора, и я обязан справиться, и я справлюсь, и проведу свою жизнь здесь, в глуши, снова женюсь, появятся дети, у меня, как у всех здесь, будет свой дом с огородом, я стану таким, как они: заведу хозяйство, буду ловить рыбу на большой реке, косить душистое сено для коровы, и всё, что не сложилось, позабудется, и новая, простая и светлая жизнь пребудет со мной.

Я старался, и, хотя к моменту переезда сюда несколько лет не работал по специальности, знания за эти годы не испарились, и у меня получалось. Тоска по прежней жизни нет-нет, да и придавливала. Вспоминалась особая тишина старинной библиотеки с высокими потолками и запах солидных журналов и книг, заседания кафедры, занятия со студентами, выступления перед большими аудиториями, кипение молодой жизни вокруг... Но время шло, я привыкал к простой жизни в селе, и всё то стало казаться мне чем-то далёким, нереальным, будто происходило не со мной. Конечно, я приезжал иногда в тот город, «знакомый до слёз», но что-то во мне стало противиться приятию его – тому, которое было раньше. Да и работа не отпускала бывать часто. Я отдалялся от любимого города, и пусть с тревожным холодком расставания, но понимал, что это неизбежно.

Не знаю, сколько времени я простоял так в смятенных чувствах, но вот раздалось фырчание двигателя, и вскоре появилась моторная лодка, резво подлетевшая к берегу. Из неё вышел человек в брезентовой накидке и болотных сапогах, взглянул на меня, и, ничего не спросив, придерживая лодку, предложил забираться. Вскоре под рёв мотора и сопротивление встречного ветра мы мчались вверх по реке. О последствиях столкновения моторной лодки с малозаметным топляком мне уже было известно: возможность выплыть имелась, но небольшая. Про спасательный жилет в моём случае речи не шло, потому что у местных они отсутствовали как класс. Однако я уже получил прививку безумной скачкой по просеке, к тому же был голоден, продрог и не выспался, и на меня нахлынуло безразличие. По берегам мимо нас проплывала тёмная тайга, на воде изредка встречались желтые брёвна, которые лодочник обходил довольно ловко. Путь продолжался бесконечно. Мне было не до красот сибирской природы, проявлявшихся в свете разгорающегося утра.

Вот, наконец, и бревенчатые дома вдалеке на пригорке, освещаемом лучами восходящего солнца, а в затоне - огромные плоты из брёвен, подготавливаемых к сплаву, на которых копошились люди. Мы причалили к дощатой пристани, и вскоре я входил в деревянное довольно просторное здание лесосплавной конторы на берегу. Знакомый начальник угрозыска – капитан милиции, взглянув на меня, спросил: «Чаю?» Я попытался придать небрежное выражение лицу, красному от встречного ветра: «Да, если можно». Капитан усмехнулся понимающе, кратко сообщил, что известно о происшествии на тот момент.
В дальнем кабинете рядом с участковым сидел, опустив глаза, невысокий паренёк. Я сразу узнал его: полгода назад вёл следствие по его делу, в драке он сломал руку знакомому, говорил, что оборонялся, отделался он в тот раз легко, получил условное наказание. Парнишка был психопатом, - следствие травмы, пить спиртное ему было противопоказано - он становился необузданно агрессивен и жесток, но при всём при том он сочинял стихи, я читал их в его тетрадке, - они показались мне сумбурными, однако чем-то цепляли, искренностью, наверное, - посоветовал ему тогда поступать на филологический. 

Вошедший с чаем капитан сказал, посмотрев на сидевшего: «Ничего не хочет говорить. Три часа с ним беседуем».
Я попросил всех выйти. Хлебнул глоток горячего чёрного чаю, и он приятным обжигающим теплом разлился внутри. Я знал, что разговорю паренька, знал, что, если это сделал он, то он мне признается, - всё накопившееся за дорогу напряжение сконцентрировалось в одной цели. 
Я вспомнил его стихи, выразил сожаление, что он не стал поступать в университет, и что его жизнь пошла не в ту сторону. «Что теперь? – спрашивал я. - Камень в себе будешь носить или облегчишь душу? Что тебе легче?» Я разговаривал с ним и интуитивно чувствовал, что это сделал он, видел, что он готов признаться. «За что ты его?» - спросил я тихо...

Спустя полчаса, когда паренёк подписал протокол допроса, признавшись в пьяном убийстве и рассказав о случившемся, я пригласил капитана и не без удовольствия сообщил ему об этом. «Налейте ему чаю», - попросил я. - «У нас много работы впереди. Сначала на осмотр тела поедем, потом он покажет, где спрятал топор, которым…».

Вечерний путь обратно оказался много спокойнее. Пошли в двух моторных лодках, в одной из которых сидел задержанный. На берегу над знакомым обрывом, к моему облегчению, меня ждал автомобиль начальника лесосплава, он как раз собирался в райцентр.

Так и не довелось мне осесть навсегда в селе, хоть ещё не один год нёс службу то в одном, то в другом медвежьем углу, и ранние годы моих сыновей прошли в сибирской глубинке, но выросли и выучились они в городе, куда мы в конце концов переехали.

Долгая вереница лет пролетела, и зимы, и вёсны, столько всего, и многое бывшее давно позабылось, ведь люди и события стираются в памяти, все - и приятные, и не очень, и огромная страна, где я жил, и которой гордился, канула в небытие.

А вот, поди ж ты, Витьку-душмана я не забыл, и поездку ту бешеную, и долгое одинокое ожидание у реки помню. Отчего мне это нужно теперь? Что важное оставил я на том берегу? Не сыщешь ведь и не вернёшь.

©Александр Анохин