Там, где нет Демида

С Демидом мы знакомы много лет. В одном ВУЗе учились. И никогда с Демидом ничего не происходило, так что я даже не могу написать про него рассказ. А вот про его отсутствие могу.

Поток у нас был очень дружный, особенно в том, что касалось спиртного: кто выпивал после занятий, кто вместо, кто в обоих случаях. Возле универа в родном моём портовом городе есть сквер со статуей Петра Первого, вот там мы, стало быть, кровью Христовой и причащались. Впрочем, пили чаще не вино, а пиво, а это, если проводить аналогию, уже не кровь Христова, а моча его. Про кольца кальмара в рамках этих аналогий лучше вообще молчать.

Итак, ватажились мы с однокашниками тёпленькой ранней осенью на площади у ног Петра Великого, пили мочу Христову и на гитарах играли прескверно. Исполнительские навыки в нас тогда ещё не окрепли, а высокий градус алкоголя в крови их развитию не способствовал. Зато вокруг первокурсницы вышагивали: слишком молодые и не слишком искушённые музыкально. Так что пили мы, пели, влюблялись, а бывало, что и бились не на жизнь, а на смерть.

Бывало, какой-нибудь насквозь захмелевший средь бела дня энофил расстегнёт ширинку и давай мочиться в стоящую в нескромной близости от нашей компании урну. Налицо конфликт интересов. Начинается конфронтация с бурной полемикой о неписаных гражданских правах. Демагогия о многообразии истины. Конверсивы с россыпями аттической соли. Ну и по щам потом тоже, конечно, получают смутьян и его подоспевшие друзья матросы.

Но это только если Демида не было. Если Демид был, то ничего этого произойти не могло. Если Демид был с нами, мы просто мирно себе выпивали, пели свой Наутилус с ДДТ и тщились с девами заиграть, но они для этого зачастую были слишком молодыми, а мы — слишком раскрепощёнными. Цокая, первокурсницы удалялись в другой конец сквера, где были запаркованы посаженные 99-е Лады кавказской диаспоры. Горячая кровь, некачественное спиртное, отвратительно пердящие сабвуферы в машинах, непреодолимая пропасть в музыкальных вкусах — ничто культурно не сближало нации. И порой устилали сквер осколки стекла, окроплённые потом и кровью молодых, незрело желавших любви и бившихся за неё целыми народами, ничего ещё не зная о ней, и не догадываясь о существовании великой идеи непротивления злу насилием.

Но это только если Демида не было. Если Демид был, то всё было путём. Выпили, познакомились с тёлочками, спели им этих своих Арию и Ногу Свело, в магазин сгоняли ещё разок, убрались до песен Григория Лепса, и вот кому-то повезло. Вот кто-то ещё без бороды, усов и даже бакенбард идёт с молоденькой пневматичной блондинкой исследовать притихшие укрытые сумраком земли. Сейчас он об этом может витиевато говорить, свысока немного, будто это всё само собой разумелось, и он в юности изъяснялся как благородный ландграф, странствующий философ и сибарит. Но тогда-то всё было инако. Тогда он и двух слов толком связать не мог, поскольку образован был не вполне, зато сверх всякой меры пьян. По счастью, белокурая его спутница была не более образованной и не менее пьяной, так что свидание ладилось. Впрочем, неизвестный герой наш так был возбуждён в эти моменты, что трезвел от выброшенного в кровь адреналина. «Нас же там человек двенадцать было, — думал он, — а девчонок всего трое. Как же это мне так свезло? Да ещё и та, что покрасивее, досталась…»

А дева-то, и правда, страсть как хороша, и волосы у неё пышные, как сахарная вата, и шея у неё лебяжья с позолоченной цепочкой и кулоном в форме её имени на случай если ты, пьянь, забудешь, и грудь у неё не просто есть, а, прямо скажем, заставляет пожухший от пьянок и зубрёжки цветок студенческого воображения распуститься и с небывалой силой затрепетать. Топ её блестит стразовыми литерами неизвестного значения, пуп — твой Гордиев узел, джинсы в облипочку, и носит она их с туфлями на таком высоком каблуке, что ростом тебя немного превосходит. Но легко заметить, что вышагивать на них ей всё сложнее, не в последнюю очередь потому, что она тянет из алюминиевой банки через кислотно-зелёную соломинку уже пятый за вечер «Бластер».

И вот приземляются наши герои на скамью под разбитым фонарём, изрезанную матерными словами и названиями эмо-групп, и, даже не завершив диалог, быстренько начинают целоваться. Ну вы знаете, как целуются молодые пьяные ребята. Молодые пьяные ребята целуются так, будто завтра конец света. Не целуются, а просто ебут друг дружку в рты своими языками. Какой-то оральный рестлинг, а не поцелуй. Губы кровоточат, трескается зубная эмаль, слюна брызжет во все стороны — вот как целуются молодые пьяные ребята. Теперь, пожалуй, можно деву и за перси ухватить, только надо под лифчик этот дурацкий влезть. И вот… вот-вот-вот… вот-вот… зараза, тугой какой… сейчас-сейчас… да что ж такое… Ага! Изловчился ты и ухватил её нежную маковку церкви, и ей это нравится. А тебе это ещё больше нравится. Ты король мира, парень! Только не переставай работать языком у неё в пищеводе, а то ещё, чего доброго, усомнится в искренности твоих страстей. Теперь попробуем второй рукой добраться до…

— Ох ёб твою! — вдруг кричит она, подскочив, скинув с лавки свой «Бластер» и таращась куда-то за твою спину.

Поворачиваешься. На той стороне аллеи, укрываясь под еловой лапой от света затянутого паутиной фонаря, в облаках мошкары стоит горбатенький мужчинка интеллигентно-безумного вида в шляпе набекрень, в распахнутом пальтишке и с длинным, тоненьким, как фломастер, х*ем наперевес. Улыбается сладенько так, не показывая зубов. Пузцо у него волосатое, обвислое и слегка квадратное, колени сбиты, на ногах резиновые сланцы. Стоит ли упоминать, что он яростно мастурбирует.

— Олег! — кричишь ты. — Отзынь, ступай домой!
— Это что, твой друг? — с опаской говорит студентка.
— Брат, — отвечаешь. — Наш городской леший, Вещий Олег. Самый безобидный из трёх.
— Пи*дец… — молвит красавица.

Вещий Олег ничего не отвечает, но и не мастурбирует больше. Даже не шевелится совсем. Только видать, как х*ишко чуть пульсирует во мгле. Мидинетка в смятении, она только месяц назад приехала с Кубани постигать азы экономики и к местным фрикам ещё не привыкла. Зыркает испуганной ланью то на него, то на тебя, пытаясь сформулировать подобающий ситуации вопрос, а вопрос, зараза, не формулируется. Понимаешь ты, что дело труба, встаёшь с лавки и, рыча, быстро топаешь к Вещему Олегу. Он, смекнув, что ты его всё-таки видишь, бросается наутёк, и ты сразу возвращаешься назад, но зазноба целоваться уже не хочет, давай, говорит, уйдём, окончен афинский вечер.

Но это только если Демида нет, потому что он ведь у статуи Петра Первого остался с прочими. Там, где Демид, всё спокойно, даже не сомневайся. Там пацанву, уже перешедшую на самогон или водку и, соответственно, Цоя с Алисой, южная ночь кутает изящным амбре молодого перегара с тончайшими нотками хрена и холодца. Бронзовый Пётр зрит на потомков со скупой гордостью. Хорошо очень, но ничего не происходит. Ничего не происходит, и очень хорошо.

Если бы Демида там сейчас не было, то, что-нибудь произошло бы. Скорее всего, появилась бы милиция (да, тогда ещё милиция), вызванная жителями близлежащего частного сектора для пресекновения шума. Из какого дома позвонили, менты в жизни не признаются, чтобы за его забор, чего доброго, не прилетела назавтра епитимья в виде стеклянной бутыли с мочой. Будут серые у всех документы спрашивать, кто такие, мол, почему не в армии, отчего пьяные в три ночи в общественном месте, четверых посадят в бобик и увезут в отделение, где откуп по 700 рублей с носа, остальных разгонят, а недопитые иерусалимские слёзы предадут сырой земле.

— Ой, а где же мне теперь ночевать? — спросит автостопщица в хайратничке и с немного мужественным от загара лицом. — Мосты-то поди разведены…

Какие мосты, дурында? Ты не в Питере, ты в маленьком Питере, в старшем брате Питера большого. Нет здесь никаких мостов, только дороги битые, да ночки лунные, да песни Чиж и Ко с Пилотом, да кодлы студентов, да клубящиеся джигиты, да размашистые краны в порту. Пойдём сядем с тобой на тот склон, будем смотреть, как стальные диплодоки загружают баржу углём. Сосчитаем огоньки Краснодарского края через залив, раз уж звёзд в небе не видать за смогом заводов. Избегая вендиго-гопоты и познавших цену свободы дембелей, спустимся на главную набережную, где стоят на постаменте три толстенных колонны высотой с двухэтажный дом, которые должен был венчать ангел, да бюджет затерялся где-то по пути и так и не материализовался в херувима, и теперь это просто «Трёхчлен». На пляж прибежим, искупаемся голые, мёртвую рыбу минуя, и, презрев кровопийц укусы, трахнемся на волнорезе под звуки далёкой глухой долбёжки прибрежных клубов. А потом забрезжит рассвет, и, смеясь, мы дойдём босиком до ближайшей общаги, где расстанемся с тобою навек, и на первом восьмом трамвае, гремящем как гидропресс, звенящем как бубенец, слушая Papa Roach, покачусь я к себе домой, просыпать грядущие пары.

Но это только если Демида не было. 

А Демидом был я.



Сборник повестей и рассказов Посейдень: http://chtivo.spb.ru/poseiden.html