Пастух бродячих трав

Рассказ пожилого грибника
- Гнусный тип, ну просто такой подлючий-вонючий! Подлючее нет! Не сыщется. Знает, а ведь прекрасно знает, что самое неприятное для человека, поди, любого человека, это стращать его смертью. Нарочито. Тебя стращал тоже специально.
И нас с моей старухой, Ермолаевной. Хотя какие мы старики, нам по шестьдесят от роду. Жалуемся лишь на ревматизм в ногах и артрит в руках  в непогоду.
А он ей зимой прошедшей: "Ты, слоновоногая,  дотянешь ли до Красной горки? Не сдохнешь. Пей настойку с чередой трёхлистной, настоянной на водке. Полегчает, бутылкой отблагодаришь. Хошь, травы зверобою тебе принесу. Набрал  в поле.
Да, то, что выпить с тобой захотел, так это не зря. Он как расчухает городского, так к нему, как вода на соду. Снами он не очень, сельчанами. А к городским назойлив.
- Степаныч, расскажи, что с Хомутом произвелось,- подключилась  Ермоловна.
- Тебе что очень нужно знать? – обратился Степан Павлович ко мне прищурив глаза.
- Да уж! – и кивнул утвердительно головой.
- Хомутом прозвали нашенские. Он, как хомут у лошади на шее, отягощает  не уравновешенностью, дерзостью своего характера всех односельчан. Да дёрганный он какой-то телом до омерзения. То ничего, а то, как затрясётся, будто в кузове грузовика на ухабистой дороге. Его жизненная, Хомута, история уголовная. Павел Артёмыч по родословной значится.
Молодой когда он был, работал бухгалтером в Серпухове на крупном военном заводе. Как сейчас говорят в ВПК, военно-промышленном комплексе, в притык к началу Великой Отечественной.
И вот, за месяц, прям перед войной, вскрыл заводскую кассу и подался в Туапсе.  Хапанул прилично.
Его милиция-оперативная изловила.
За чуток перед боевыми действиями под Москвой. Меня в Подмосковье в партизанах оставили. Потом на обслугу самолетов Ишачков. Так до конца войны подле аэропланов.
Ему вдули двадцать лет. Если б днём позже судили, то бы расстрел, уже военное положение, в котором - без суда и следствия!
Как то выжить умудрился в лагерях. Даже зубы сохранились. Говорил, что постоянно жевал  хвою.
Поселился у нас на 120 километре, у нас в Покровской. В доме погибшего холостяка-фронтовика.
Привёл Клавку, она тоже какая-то ссыльная что-ль. Она-то хорошая добрая. В больничном нашем лазарете добросовестно работала. Нет её уже. Потом как свихнулся. Трезвым ни днём, ни ночью не бывает. Злым с запоя сделался. Гнусным.
Как поселился, так в пастухах и работает. И совхозных коров пасёт. И частников.
А этих-то телят, ну, которых ты видел на тростьевском поле, там, у дороги к посёлку Тростье, так он их задарма  выпасает.  Тростье - название от тростника. Там наша речушка Ажава меандру делает, так там буйство тростника и камышей.
Обязали  пасти за так. В знак наказанья.
Случилось в прошлом году. В июле. Травостой – во, с головой.
Заснул с пьяну. Выгуливал коров и совхозных, и дачников, и местных постоянно живущих. Клеверное поле рядом. Он себе спит. Отогнать бы надо. Коровы клевер трескают от пуза. Это для них наисущественное лакомство. Пальчики оближешь. Не понимают, что много им его употреблять нельзя.
Последствие. Брюхи их раздуло, что воздушный шар. И наша Марта сдохла. Такая ласковая, умная, молочная была.
Вот за загубленных за так отрабатывает.
С засвета до темна подле рогато-копытных околачивается.
- Гнусный такой, поганый,  – пробубнила сморщинными губами Ермолаевна: - Что о ём говорить! Он всё ровно на тебя, городского клевать будет. Бойся его, оскорбить может без всякого повода. Оскорбление хужее плевка. Тот стереть можно. А оскорбление обезображивает душевное состояние, пока не забудется само собой.
Отдыхать к нам приехал с Москвы, отдыхай! Грибки сбирай. Колосовики пошли пышно, тебе на руку. Засушишь у нас на чердаке. Там продувает.
А того, дёгтя, сторонись.-

Вот такую эмоциональную краткую характеристику дали мне мои гостеприимцы, с которыми я познакомился зимою случайно на Домодедовском сельскохозяйственном рынке в Москве, покупая у них творог.
Когда я летом прибыл по адресу, в Калужскую область, им представляться мне не надо было.
Пахомыч всплеснул руками, заулыбался загорелым морщинистым лицом и воскликнул:
- Бабань, смотри! Я же говорил, что гостя жди. Кот так усердно намыливал свою мордочку.
А как похож на нашего Павлика, что в военных, офицером, при знамёнах.
Нос такой же с горбинкой и кадык торчком. Только наш блондин, у  тебя волосы тоже светлые, но это от ранней седины, длинные, ниже ушей,  как у священнослужителя, с пробором по темени.
Я, мой отец, мой дед по линии отца, наверное, и прадед, которого я не видел, мы похожи друг на друга, как батоны хлеба.
И ты на нашу индивидуальность, что приятно, тоже похож!

Но расскажу, как, однако, я повстречался с Хомутом?
Возвращался после предварительного обследования незнакомой местности. Обычно так всегда поступаю. Изучаю окрестности. Главное, впечатляюсь пейзажами. Если нравится что, косогор с речушкой с заливным её лугом, или опушка с зарослями лещины, стою и любуюсь по несколько минут, а то и с час.
Даже музыка соответствующая пригрезивается.
В сосновом бору чаще всего озвучивается четкий пассадобль.
Та-та! Та-та! Тррра-ра!
Я в Доме культуры ЗИЛ, некоторое время бальными танцами увлекался.
В поле – вальс. Там-та-та, там-та-та…
Потом, когда непосредственно по грибы, то глаза сосредоточены только вниз. Только слышишь, как ветер в ветвях шуршит и хрустит под кирзовыми сапогами ломкий валежник.
Не спеша. Мелкими вялыми шашками подымаюсь по безтропью на небольшое взгорье, путаясь ногами в липкой повилике,  продираюсь через сочнейшую траву, что по пояс. Трава хрумкает под подошвами  сапог, с чего побуждается запах зелени, напоминающей мне запах срезанного напополам свежего огурца или арбузного надреза.
Покровский ландшафт холмистый, в чём его прелесть. Будто застыли округлые океанические волны. На одном бугре преобладают берёзы, на другом сосны, где-то ели и осины, и дубы подростки. А под кронами то ромашковое белое разводье, то фиолетовое пятно кипрея, то желтизна зверобоя, то синь мышиного горошка или полевой герани.  Над всеми прозрачная мягкая голубизна небесного потолка.
Прелесть!
Есть, конечно, красоты и иного плана. Джунгли. Там и вечно зеленые громадные деревья с пышной зеленью, обвитые ароматными орхидеями. С пальмами. С огромным, самым большим в мире цветком, источающий тухлый запах. С лианами, пальмами. С птицами радужной окраски. Так и называются за пестроту оперенья – райскими.
Но!
Влажно душные джунгли Гималаев и Анд: и скорпионы, и москиты, заражающие лихорадкой,  малярией, и анаконды, готовые удавить тебя в своих железных обвивах,  и муравьи-листорезы, вмиг готовые тебя оглодать до косточек. А пираньи или крокодилы в речках? 
Там не зыркай рассеянно по сторонам. Не приостановись отдохнуть. Будь всегда на стороже!
Не до любования джунгливыми ландшафтами.
А африканские саваны: мухи це-це, гиены, грифы… Тигры! Львы!
А тут, в наших местах, бух в густой травостой на спину… Тишь и гладь и Божия благодать!  Пора комаров или оводов  щипнут – пустяк… Зелень справа-слева и синее небо с белыми облачками вверху.  И эту люльку приятно прогревает солнышко.
Лёгкость и ликование душевное в такой момент подымается во мне. И, вероятно, годы бодрой жизни, я это точно ощущаю, удлиняются, а  дряхлая жизненная эпопея отдаляется.
Когда заворожённо видишь родную природу с разнорослыми деревьями и кустами, с травинками и вдоль дорог и на полянах, по берегам рек с тростниковой и осоковой опушенностью, с желтыми кувшинками и белыми лилиями в заводях, с крапивой вперемежку с малиновыми прутками, с пунцовыми ягодами земляники и костяники,  тогда любое скверное  состояние не на мгновение, а на долго,  освобождается от всяческой житейской мутности.
Физическая сила приобретается от сытой скоромны калорийной еды, но наращивание силы духа, возвышающая тебя над угнетающими превратностями бытия, происходит от созерцания природной привлекательности, от контакта с натуральным прекрасным.
Конечно, я говорю о себе, о своей биологической сущности.
Даже спорить не буду, если кто свои умности будет предлагать  моим вразрез.

Всхожу  на гребень. Вижу спину в полосатом полинялом сером пиджаке сидящего человека по шею в траве.
Тут же молодые годовалые телята разных по цвету мастей, козы, овцы, малорослые веселые козлята и понурые овечки.
Если честно, вовсе мне не хотелось видеть никого из людей. Боялся, паче чаяния, утерять то блаженное, чем напиталось моё нутро от бродяжничества среди природного изящества.   
          Даже с лёгким испугом догадался, что это есть пастух по прозвищу Хомут.
          Пастух медленно встаёт, опираясь на короткую рукоять хлыста, и разворачивается ко мне лицом.
- Здорово! – сиплым голосом, человека давно не говорящего ни с кем, приветствует меня, как я почувствовал весьма радушно. Лет семидесяти на вид. Лицо без эмоциональное, не понятно рад он мне или я ему помехой. Смотрит  чуть из-под лобья, из-под затеняющей глаза козырька старой армейской фуражки с серо-зелёным  околышком. Кожа лица ни сколько в типичных старческих морщинах: на лбу в крупных горизонтальных бороздах; у глаз и на щеках мелкие беспорядочные трещинки, а похожая на смятую не определённым образом фальгу и оставленную без разглаживания: на лбу и горизонтальные,  и косые складки; бугры и складки не симметричные на щёках.
- Здорово, коль не шутишь. – отзываюсь я, тяжело дыша от подъёма, отмахиваясь от слепней и поутов, резво барражирующих вокруг  меня.
- Не шучу! С полным благо желанием к тебе! Рад видеть не мертвеца, а живого нездешнего пришельца.
Пастух обтер обе ладони с боков брюк, такого же цвета, что и пиджак, вправленных в новые болотные сапоги с закрученными голенищами, и протянул вперёд большую белую ладонь для рукопожатия со мной.
Я не предпочитаю приветствоваться за руку с незнакомыми, если честно, из-за гигиены, но тут уж не отвертеться.
Думал, сожмёт сильно, до боли. Ан, нет, мягко коснулся и отдернул, будто испугался или
из-за осторожности какой.
Замечаю, что пастух покачивается предо мной, как не закреплённый шест на ветру. Что-ли он  выпивший?
Вижу, как он влажными глазами сосредоточенно не моргая разглядывает меня. Для лучшего виденья тряхнул головой, чтоб фуражка подпрыгнула вверх, приподняв козырёк.
Что думает это существо? О хорошем? Плохом?
Какие мысли вертятся в его голове, прикрытой замусоленным головным убором.
Шевелит бесцветными с вертикальными щербинками губам.
- Фраер, в магазин сбегнёшь, я тут подожду. На. На бутылец я одалживаю. – Протянул мне, сжимаемые в руке какие-то деньги: - Не хватит, из своих добавишь. Посидим тут на косогорчике. Побалакаем за прочее и за жизнь.- 
- Не пью и не тянет!
- А! Брезгуешь. Тогда ты умрёшь, как твоя мать.-
У меня вздрогнуло сердце.
Молча повернулся от пастуха и пошел в сторону, к посёлку.

Вот, собственно, с таким не приятным окончанием произошла встреча моя с Хомутом.

Он обмолвился  о кончине моей матери. Остаётся загадкой для меня, с чего это Хомут о трагедии моей семьи упомянул, напрочь, не ведая об инсульте моей матери.
В молодости и до средних лет, если пятьдесят лет можно назвать средними, была довольно-таки  красивой женщиной. В её облике было пропорциональное сочетание тонких черт лица восточного типа и славянского. 
Но вдруг, а у нее была хроническая гипертония, после гриппа, разбил инсульт.
Страшное дело! Черты лица перекосились. Образовалось косоглазие. Она не могла рукой взять что-либо. Промахивалась.
И вот Хомут мне вдруг напомнил о трагическом былом подзабытом?

Снова в Покровском я был через месяц.
Середина августа. Лес, он всё  такой же пышно зелёный. А что-то не то!
Догадался.
Ни птичьего щебетания, ни кукования, ни писка сов, ни карканья врановых.      
Только шуршание листьев и писк комара над ухом, и то не злобного не настырного, а неспешного и вялого. Нет ни бабочек, ни поутов.
Ещё утро подбиралось к солнечному полдню, как я, завершая грибную ловлю, не спеша брёл к своим гостепримцам,  держа на изгибе локтя заполненную грибной разносортицей пластмассовое (тогда еще пластиковых не существовало) синее ведёрце.
Из моего лукошка чадит прекрасный  грибной аромат. Обалденный! То ли хвойный, то ли дрожжевой-винный. То ли мятный.
Конечно, сбор даров природы, не желание к Новому году засолить банки с грибами важно для меня, не для того, чтобы в кругу семьи приготовить сладкую грибную солянку, или ароматную запеканку, а, что бы не без цельно, бродить по природным ландшафтам, восторженно удивляясь и восхищаясь разнообразию пейзажей.
Прямо скажу, для насыщения изысканным лакомством свою душу.
Понятно, я уже повторяюсь. Уже говорил об отношении к флоре.
Но, всё же, удивительно, практически из одного и того же состава почвы, благодаря таинственным внутренним свойствам растений, и белый гриб толстоногий возникает, и опята-альпинисты  тонконогии, карабкающие на стволы и пни деревьев, и хрупкие сыроежки, шляпки которых я надкусываю, чтобы в очередной раз из-за горького их вкуса, оценить, что они вовсе в сыром виде не съедобны,  и высоченная темно зелёная ель, радом с которой белоствольная береза, соревнующаяся с елью в скорости роста, а у их комлей свеча изумрудного можжевельника, и тут же ландыши, зверобои, фиалки душистые, подорожники, кипреи, медвежьи уши, сныти, кислица, земляника…
Всё это разнообразие рождается из одного и того же составы почвы?   
Я и грибы не срезаю ножом, зная, что это вредоносно для грибной мицелии, а скручиваю, так что торец ножки остаётся округлым.
Потом, сидя у ручья или местной речушки со странным названием, Ажава, обрабатываю грибной сбор для чистоты от хвоинок, комков земли, от листвы приклеенной к шляпкам, методично и аккуратно острым ножом для кулинарной пригодности, и чтобы избавиться от сырого лишнего веса.
Пристрастие к грибосбору  начиналось с положительного посыла. Давно, в детстве, мы с отцом Александром Григорьевичем бродили за городом по грибы. Нуль. А я особо и не шнырял в поисках. Отец же страстно хотел хоть с дюжину найти лесных трофеев.
Возвращаемся к железнодорожной станции с тем, с чем и пришли. Порожняком.
Я так нехотя приподнимаю хвойную еловую лапищу и ба!
Пятнадцать белых на подбор.
Отец аккуратно срезал их острым ножом, оставив на коричневом хвойном подстиле белые кружки грибных оснований.
Торжество нежданного успеха врезалось в память. Именно, не то, что я обнаружил грибной выводок, а то, что благодаря меня мы не остались ни с чем.
 Случилось и второе торжество успеха. Мы юношами гурьбой отправились за грибами в Холщёвики. Тогда ещё оно не дачное обжитое место, а глухие лесные чащобы. Грибные.
Я не шатко не валко, без особого азарта рыщу средь кустов и деревьев. В основном натыкаюсь на чернушки, молочаи, склизкие валуи. Словом, грибная  вторсортица.
Выхожу на полянку между густых кустов рослой лещины.
Ой-ё-ой!
Ствол метров пять высотой весь в рыжих опятах. Один гриб на другом.
Между прочим, тогда я посчитал эту грибную обитель  за поганки.
Зову Владимира Гайстера, побудителя нашего похода.
- Что это?
- Подарок судьбы!
- Так бери его себе, эти поганки.
- Ну, ты даёшь! Благодарю!
Гайстер с поспешностью кинулся счищать грибы прямо в свое оцинкованное ведро,
будто боясь, что я передумаю и отберу свою обильную находку.
Впечатлил этот эпизод.
Теперь сколько помню, каждое предосенье, в выходные, я с грибным вдохновеньем шастаю по просёлкам.
Зацепил незаметно с того детства меня грибной ажиотаж!
Сейчас даже молодые дождевики собираю. Белых как снег. При жарке аппетитно подрумяниваются и заманчиво пахнут.  Но, их не прожуёшь. Так и только для ароматизации жаркого их и беру. 
Каждый год поход по грибы вроде бы по содержанию одно и тоже мероприятие.
Но, каждый раз с возобновляемым энтузиастом приступаю к грибосбору, будто бы впервые.
Да и с разными сельскими людьми, как говорится, поякшаться проявляю интерес, а это тоже, можно сказать, жизненный урожай.

Предполагал, что нынешний грибной улов засолю с подсказом уникальных рецепта Ермолаевной,  зимой приеду и заберу дары природы.         

И вот через день, вторая встреча с Хомутом. Опять неожиданная.
Перешёл вброд мелководный ручья, напугав блеснувших серебряными боками плотвичек.
Поднялся влево, где с небольшой возвышенности должна замаячить вдали из красного кирпича со своими побитыми войной и временем звонницей, алтарным куполом  и покосившимся ржавым крестом над ним.
Название небольшого поселения и произошло от названия Храма.
Хрустели под ногами образующие обширное бело-желтое  покрывало, приподнятое над землёй на высоту растений,  из алебастрово белых венчиков с желтыми пуговками по центру, величиной чуть ли не с ладонь,  ромашек.  След от моих шагов вмятинами в покрывале показывал траекторию моего движения.
Вдруг слышу грубое:
- Иди-иди сюда, поскудник!
Приподымаю голову, наклонённую вперёд для облегчения  ходьбы при усталости, к верху.
Тёмная на фоне солнечного освещения коренастая  фигура Хомута.
При подъёме снизу он казался вверху огромным.
При восхождении вверх его фигура становилась всё меньше и меньше.
Поравнялись на своде, он ниже меня на голову. Во мне метр  восемьдесят три.
Все в том же выцветшем костюме, с хлыстом намотанном на руку у локтя, рукоятку хлыста держа в правой руке, покачивая ею.
Хотел было миновать его.
- Я-то тоже был горожаниным,  Колужским. Калужаниным. - проговорил пастух добродушно, будто бы мы с ним уже беседовали о чём-то.
Приостановился. Поставил лесной улов у ног. Почувствовал, что рука онемела от тяжести.
Переглянулись. Он улыбался обветренными губами. Я невольно в ответ тем же.
- Отдыхаете сегодня без стада? – миролюбиво поинтересовался, стараясь скрыть свою не словоохотность к нему.
Он кивнул за овраг,  с низа которого я поднялся, мол, там по ту сторону  оврага его подопечные.
- На это место я скотину не вожу. Хотя и спуск к водопою складный.
Забочусь о ромашках.
Ты их так безжалостно потоптал.
Я это скопище ромашек от деревне соседней Макаровки пасу. А они ещё дальше, от Високиничей, притопали. 
Глянь, какая белая прелесть!
Ромашки розетками прильнули к его сапогам с дырявыми голенищами, как дети к доброму дедушке.
- Как так пасу? – недоумённо пожимаю плечами.
- Пасу…  Взаправду пасу. Иной раз шалавый лось… Если б ты не был тутошнем гостем, то я бы… Ты не кумека! Нашенские знают мои заповедные места, не приближаются. А то взъ..бу по первое число! -
Он потряс для убеждения рукоятью хлыста, как-то нервно подергивая рукою при её подымании.
- Думаешь эти ромашки здесь из покон века? Только кажется. Да и другие: кипреи, сныти, медвежьи ухи, вот те же  ромашки. По полям и долам перемешаются. В этом году в одном месте, а в другие года  поодаль…
На месте, где проживались сныти, с медовым запахом при цветении, теперь тутошние ромашки. Сныть ниже по речке, кипреев потесняет в сторону к болотцу. Эти фиолетовые рослеки, пухо цветы не возражают. Влажные места любят.
Ветер и дожди разносят их семечки, но они возрастают  там, где ещё не зижделись.
Глянь туда… Том мои прежние подопечные. Голубые цикории.
При голубых цветках цикория чувствовал себя будто в присутствии голубоглазых мамзелей.-
Я взглянул вдаль, куда трясущейся в руках рукояткой хлыста указал пастух, метров за пол сотню. Там действительно проголубела узкая полоска.   
- Из всех цветущих, мне больше всех по нутру, все же, нравятся вот эти ромашки. Стою и любуюсь ими. Они мне представляются юными двенадцатилетними пацанками.
Под моим присмотром беспечно проживают тут. Значит, я их попечитель, значит я их пастух…
Пастух бродячих травушек…
Слушай, фраерочек,  у тебя время есть?
Посидим трошки. Грибкам твоим ни чего не станется.
Садись. Садись на корточки. Или приземлись попой на дёрн. Тут сухо. Вот муравьи ползают шустро, не к дождю.
О ромашках поведаю.-
Гостеприимный тон пастуха меня заманил.
Присел на пятку левой ноги, а правую вытянул. Ещё на Севере, на приполярном Урале, где у поверхности вечная мерзлота, я освоил этот прием отдыха.
- Ромашки, а ты знаешь, они прямые родственники хризантем, романс такой есть: "расцвели уж  в саду хризантемы в саду", славный и грустный, - пропел он сипло в полголоса и мелодично правильно.
Я уж не стал поправлять его, что не "расцвели", а "отцвели". 
- Из всех этих полевых цветников мне ромашки больше всего по нраву.
Другие угрюмо молчеливые.
Эти, ромашковны,  говорят меж собой, как воробьи чирикаютя в стайках между собой наперебой.  Начнет, кто из них с краю вякать, и побежала волна в сторону, замотали головками, кто сильно, кто чуток.
Чив-чив-чив!
Знаешь, как они к перемене погоды чувствительные?
Только солнце в выси, яркое тёплое, ну такие веселые.
Чив-чив-чив!
А мрачность от темного облака, а о туче я и не говорю, то все съебуря-…ся, прижмутся друг к дружки, желтые пуповины приклонят вниз.
Но, грозы не боятся. Все от ветра ходуном ходят. Веселятся. Даже в ливень.
А я боюсь грозы.
У меня больше тридцати лет нет на душе погожей погоды. Считают уголовником. Грабителем. Чураются. В дом к кому войду, так пристально следят за мной. 
Ну, посуди. Ты человек городской, с понятиями грамотными.
Вот посуди, пусть и в свои дурные молодые годы я и казенные деньги хапнул. Всего лишь чуток. Чтоб до Туапсе доехать. Не скрывал, что в Туапсе мечтал лыжи навострить. Меня потому и легко и словили, знали, куда я закандыбал.
Только пальмы увидел, край моря…
Глазенапы растопырщил…
Вдруг по морде удар с одной стороны, не успел очухаться, что и как, как по морде с другой. Руки скрутили.
В пятницу суд, приговор за хищение государственных денег. А в воскресенье война. Если б во время войны, считай мне хана! Точно пошёл бы "под вышку".
На суде мне отрапортовали, какую я огромную сумму прикарманил. Обомлел. Отказывался. Мне всё одно требовали, что б я признался, куда заныкал деньги.
Взял копейки, а всучили тысячи…, - пастух грустно улыбнулся, показав желтые чуть поломанные передние зубы.          
Пока судебное разбирательство шло, думал, что зло шуткуются со мной.
Но, как срок вмазали…
Теперь- то я знаю, кто по мне злостно проехался.
Это старший бухгалтер, Печеникати его фамилия. Грек. Гумозник охальный. Пидер гнойный.
Он мне всё ненароком, так как будто меду прочим, гугнил, где ключи от сейфа хранятся, как их поиметь. И о прелестях юга, он из Одессы,  мне всё расписывал. Подначивал.
Я в17 лет забарабанил на зону, меду прочим там, где сейчас Байконур.
Я хоть за что-то, пусть за пустяк. А сколько там -  за так. За фуфло надуманное. Головы поклали…
В Узбекистан на урановые рудники. Я-то не знал, что это такое. А другие в вопль. Чёкнутыми из себя симулировали. Пену из-за рта пузырили.  А их туда все ровно. На погибель. Под урановое облучение. Там больше пяти месяце никто не выживал.
Надо мной, пацанёнком, сжалились. В штраф бат.
Три законных месяца провоевал. Атаки за атакой. Даже не царапнуло.
Сняли обвинение. По закону.
Но, тотчас в регулярные солдаты спровадили. И тоже ни пули, ни осколки.
Всё-таки жахнуло!
Сильно контузило под Кёнисбергом.   
В окопе. Тишь да гладь. Небо над головой голубое.
Пастух поднял руку вверх показывая растопыренными пальцами на небо над нами. Заметил, как рука его рывками подымалась, как при строб-эффекте.
 Шарах! И темень в глазах. И беспамятство.  В Воронеже в госпитале в  сознание пришёл.
 С медработницей младшего состава сдружился. В этой  деревне Покровской осел, благо, родной город недалече. –
Понятно мне стали его судорожные движения. Следствие контузии.
- Но…
Не нравится мне тут в деревне. С этими деревенскими. Все они, я имею ввиду стариков, как один, под пулями не были. Твой хозяин в лесах отсиделся, ни разу не выходя на диверсии. Говорит мне, на укоризну мою, что приказа не было. А немцы были в 20 километрах от их партизанской базы. Правда, всего две недели.
 Всё, думаю, в город подамся. Всё думаю и замышляю. А всё вот тут, с рогто-копытными, и… цветистыми травками.
А ты, кореш, на мою первую учительницу похож. Она от сдвига в голове кыхнулась…
Ты же на мать свою похож?  А мать твоя  должно быть похожа на мою училку,– он серыми глазами пристально всмотрелся в моё лицо, вздохнул глубоко, помолчал, шевеля желваками на  скулах, а затем поморщившись пренебрежительно проговорил:
- От блеяния овец, мычанье коров просто мутит.
От свиной мерзкой вони…
Грязь месить на дорогах приелось…
Летом всё больше среди цветущих цветов, что глаза радуют…-
Я решил прервать сетования пастуха, прикинувшись простаком:
- А что, когда отсюда эти великолепные ромашки уйдут, то здесь пусто будет?
- Может лохматый  пырей обоснуется…  Вон подкрадывается. Если пырей, то он надолго. Крепко за место держится.
- Но, ты, Павел Артёмич, себе хорошую забаву нашёл для отдушины души, - с улыбкой уважения проговорил я, отходя в сторону, а то склоняющееся солнце слепило глаза.
- Забава не забава, если их я сберегу от потравы, то рано или поздно они до города добредут и украсят городские газоны.
Горожане будут судачить, откуда такие красавицы ромашки взялись, ведь никто их тут не сеял, их  не высаживал?
А это моя заслуга! Не важно, знают они об этаком моём поступке или нет.
Им, городским, мой подарочек! –
Даже если всё то, что только что поведал мне Пастух бродячих трав, как говориться, является всего лишь блефом, но вызвалась к этому человеку у меня симпатия.
- Вы не заурядная личность! Понравились мне. – Похвалил я искренне Хомута.
Но, к сожалению, он не расслышал моего признания.
- Кышь, шалава, сучья, - вскрикнул он зычно на бородатую козу, принявшуюся обгрызать ромашки, подкравшись незаметно из-за спины пастуха.
- Падлу настырную не первый раз её шугаю! Вечно от стада отстаёт. Иди лопухи обгрызай! -

Понял, что пастух излил мне, горожанину, душу, может не мне первому, мне подобном, потому есть резон мне с ним распрощаться, оставив его удовлетворённым этим.
Да и мне хорошее впечатление от разговора с Хомутом замарать не хотелось, вдруг он что-либо отчебучит компрометирующее.
- Ну, Артёмич, пока-пока! Готов ещё с тобой побеседовать. Интересный ты собеседник. Испытал полезность от встречи с тобой.

Я не усомнился в убеждении Пастуха, что цветоносные травы мигрируют от места к новому месту, там где они ещё не произрастали. Правда, эта констатация мне и в голову не приходила.
Хотя, как и многие другие, удивлялись появлению вдоль шоссейных, особенно железнодорожных путей центральной России, появлению дылд, гигантских борщевников. Место их изначального пребывания Кавказ. Ствол величиной с руку по толщине, рост под два метра, зонтичные соцветия с объёмистый таз. И не чтоб где-то пугливо выставится в сторонке, а кичливо представляют себя на всеобщее обозрение.
    Помню нарвался на их биологическую особенность: утром, когда в росе, они не ядовиты, а когда под солнцем влага испаряется, повышается концентрация зловредного зелья, то... Я по незнанию срезал такой экземпляр, что бы в доме как экзотический экспонат расположить. Потом ладони неделю не мог отмыть от тёмно-коричного окраса и избавиться от неприятного жжения.       
   
Мне, каждый раз, спустя много десятков лет после встречи с Пастухом бродячих трав среди не замызганной природы,  под чистым голубым небом и сияющем солнцем, при виде на городском  газоне хоть одну чахлую или обильную ромашку, тотчас  приходит на ум, а не есть ли это подарок, прибредшей из далека, того человека.
Тогда мне было тридцать шесть лет.
А сейчас, ух…
Если нынче грибочками полакомиться вздумается, то покупаю в Гипермаркете замороженные или опята, или шампиньоны, да и белые в красивых хрустящих от заморозки пакетах… 
Но заморозка, это всё не то, фуфло. Конечно, замороженные  аппетитно выглядят. Загрузишь пол кастрюли, а в отваре - со спичечный коробок. И запах грибной практически отсутствует.   

Замечу, что я в своём повествование не о трафаретном изречение, что в каждом человеке, даже самом дурном, скрыто что-то положительное, светлое…
Я о том, замечательном, о способности отдельных людей украшать свою тривиально протекающую повседневную  жизнь затеей, необычайной и душу радующей.Причем не показушно,не чванливо и не громогласно, как бы между прочим.Личностное. 
Верно, и я по молодости был в их числе!

E-mail: vmrzv@mail.ru
См. СТИХИ.РУ  Автор: Владимир МОРОЗОВ (фамилия заглав. Букв.)
2 ноября 2017 г.