Посреди океана. Глава 23

Настроение подобно волнам... Накатит вдохновение - и пишется с радостью. Кажется, что
всё идёт нормально, всё получается.
А следом накатит другая волна, несущая разочарование. И кажется, что всё плохо, всё
не так, всё никуда не годится и никому не интересно.
На берегу казалось, что студенческая жизнь - мелкотемье. Всё глупо, всё пустое, всё
тоскливое.
И здесь то же самое порой накатывает, что всё зря, всё напрасно Самой читать
противно написанное. А кому другому читать и подавно не захочется...
Кому интересно читать о дурацких салонных разговорах, каждый день одних и тех же;
о мытье грязной посуды, грязной палубы и грязных кают?
Кому интересно будет читать о бесконечных волнах за бортом? Ну да, они, конечно,
разные в разную погоду. Но всё равно волны и волны.
И каждый день одно и то же. Хочется сбросить с себя эту разочарованность во всем.
Но как?
Дома, на берегу, когда в душу наплывала подобная муть, просто шла по городу пешком,
куда глаза глядят. Шла, шла и шла... И что-то начинало проясняться, возникали
какие-то образы, сюжеты, возвращалось вдохновение и снова хотелось засесть писать.
Засесть, не думая и не зная, что из этого получится и будет ли кому-нибудь это
интересно... Просто возникала потребность творить.
Инге необходимо было движение, чтобы в ней снова проснулся ручеек творчества,
зовущий вырваться из болота душевного застоя.
А здесь куда пойдёшь? Какое здесь движение? Работа - это всё не то. Приходит на ум
"Бегущая по волнам" Александра Грина. Так бы, кажется, побежала по волнам, если б
это было возможно... К сожалению, такое только у Грина и возможно.
Что же получится из всей той писанины, ради которой Инга оказалась здесь? Что, если
ничего не получится? Тогда все преодоления трудностей напрасны?
А если у неё нет достойного таланта для достижения своей цели? Тогда, выходит, не
нужно было прилагать столько усилий ради того, чтобы изменить свою жизнь? Выходит,
поменяла шило на мыло?
Нет, об этом лучше не думать. Если начато, надо продолжать. Продолжать, не
отвлекаясь на сомнения и самобичевания.
Гончар, вращающий свой гончарный круг, видится волшебником. Из круга вырастает
нечто... Для всех непонятное нечто... Неизвестно, что получится, но смотришь на это
таинство - и завораживает. А в результате рождается кувшин или горшок. У неопытных
кривой и кособокий. У мастеровитых - ровное и красиво изделие. И кому-то оно
пригодится, будет приносить пользу.
Главное, не бросать начатое и довести работу до конца. А там видно будет
Не боги горшки обжигают.

                МАТРОС ОФИЦИАНТ-УБОРЩИК.

Я уже накрывала столы к обеду, когда наши вернулись с "Селигера".
Шлюпку стали поднимать на борт " Лазурита", и в салоне на некоторое время сделалось
темно.

За обедом только и было разговоров, что о фильмах, привезённых с "Селигера".
Сразу же после обеда собирались закрутить любимого народом " Афоню". Поэтому никто
из матросов, свободных от вахт, поев, из салона не уходил.
Я убирала со столов, а они сидели травили баланду.

Мишка-кочегар рассказывал про старпома из прошлого рейса:

- ...У него юмор дебильный какой-то был! Садимся обедать, а он объявляет по
спикеру: "В последнее время участились случаи секса - один стакан стоит восемьсот
рублей!" Причем здесь стакан и причем здесь секс, никак до сих пор не пойму!

Побыстрее подмела салон, вынесла ведра с помоями и пошла убирать свои объекты.
В это время по спикеру объявили, что два-три дня можно готовить почту. Кроме того,
что "Селигер" заберёт, мы ещё пойдём к транспортному рефрижератору "Прибой" для
выгрузки продукции. В море надо использовать любую возможность отправить весточку
домой, так как таких возможностей выпадает не так много, да к тому же неизвестно,
какое письмо попадёт на берег раньше.

Когда после уборки объектов я шла в свою каюту, в коридоре столкнулась с Чёрным.
Очень неприятный, хамоватый тип. Он работает помощником консервного мастера.
И как только Лина с ним работает?!
Мы с Анютой между собой прозвали его Чёрным не столько за курчавую чёрную
шевелюру, сколько за его чёрное нутро.
От него часто можно услышать всякие сальные двусмысленности и пошлые шуточки.
И хотя он больше донимает Анюту,- как увидит её, сразу пристаёт: "Пошли к первому
помощнику расписываться!" - но и меня тоже не упускает случая зацепить.
Поэтому стараюсь, по мере возможности, держаться от него подальше.

Я шла по коридору, задумавшись о своём, и отшатнулась от неожиданности, налетев на
Чёрного.

- Инга, если будешь такая дикая, то никогда не выйдешь замуж! - ухмыляясь,
вкрадчиво промурлыкал он.

- Дурак! - огрызнулась я.

В полдник настроение мне испортил Сивая Чёлка. Так мы с Анютой за глаза прозвали
одного рыбообработчика, у которого густая каштановая шевелюра увенчана надо лбом
длинным кудрявым чубом, как у донского казака. Только вот чуб этот был специально
высветлен перекисью. Этакая кокетливая блондинистая прядь!
Лицо у Сивой Чёлки было смазливое, с тонкими чертами и вечным капризным
выражением, застывшим на губах и в полуприкрытых глазах.
И в походке его, и в телодвижениях, и во взглядах его неподвижных светло-карих глаз
сквозило что-то капризно-женское.  Всё его поведение - это сплошное манерничанье и
кривляние. Судя по всему, он был невероятно высокого мнения о своих внешних данных.

Сивая Чёлка сидел, томно полуопустив ресницы, и меланхолично жевал.
Затем вдруг лениво перевёл глаза в мою сторону, глупо хихикнул и проронил, ухмыляясь:

- А у тебя животик стал появляться!

- Что? - переспросила я, не расслышав.

Он повторил. Я расстерялась, не найдя сразу что ответить, и, видимо, покраснела.

- Зачем же так грубо?! - проговорил не то укоризненно, не то шутливо Боря Худой,
сидевший рядом с Сивой Чёлкой.  - Инга, не обращай внимания! - обратился он ко
мне успокаивающим тоном. - Это Цветной у нас так шутит!

- У круглых дураков шутки всегда плоские! - ответила я, придя в себя.

Сивая Чёлка сделал вид, что сказанное к нему не относится, и ехидно хихикал мне
вслед, когда я пошла в другой конец салона убрать что-то со стола добытчиков.
Хотя я изо всех сил старалась не подавать вида, но неприятный осадок на душе
остался.

Бригада Румына пришла на полдник поледней. Они отдавали трал и потому задержались.

Руслан прибежал первым и жадно набросился на еду. В который раз подивилась
громадному аппетиту этого маленького матроса.
В мгновение ока он приговорил целую миску жареной мойвы, пудинг, лук и чаю не
меньше, чем полчайника.

Румын и Вова Большой трапезничали не торопясь.
Перво-наперво они попросили принести им по кружке заварки.
Когда я принесла "заказ", бросили в него по витаминине.

- Так выпьем же за хороших людей! Нас так мало осталось, - с веселой
торжественностью произнёс Румын, стукаясь своей кружкой о кружку Вовы Большого.

- Что это ещё за напиток такой придумали? - поинтересовалась я.

- Это они чифирят, - ответил за них Руслан. - От этого пойла они потом будут бегать
по коридору, как шальные, и балдеть.

- Да ладно, Инга, ты его не слушай! - пробасил Вова Большой, смущенно улыбаясь,
и, кивнув на Руслана с ласковостью во взоре, добавил: - Он у нас зловредный!

- Нет, Инга, ты смотри, им в коридоре не попадайся! - не унимался зловредный.

- Эй, Вовец, хочешь я с тобой на твой глаз поспорю, что уши тебе сейчас оборву?! -
шутливо нахмурив брови, спросил его Румын. И, обращаясь ко мне, добавил: - Ты,
Инга, Вовке Маленькому не верь. Он мою сестру обманул, меня обманул, моего кота
обманул и тебя обманывает!

- Прямо колобок какой-то! - засмеялась я.

- Кстати, про колобка! - воскликнул Руслан. - Катится Колобок по лесу, а навстречу
ему бандиты. Схватили Колобка, приговорили к смерти. Но пообещали исполнить его
последнее желание. "Чур, в голову не стрелять!" - попросил Колобок.

Так со смехом они поели и ушли, предупредив, чтобы со стола не убирала, так как 
ещё должен придти лебёдчик.

Коряга, в противоположность остальным баламутам Румыновой бригады, заявился
молчаливым и насупленным.
Сел за стол и, уставясь куда-то в одну точку, с мрачным видом жевал рыбу.

В это время по салону проходил Чёрный.
Увидев Корягу, одиноко трапезничающего, подсел к нему и негромко завёл какой-то
разговор. А потом уже громко объявил, что у него бабушка умерла, и спросил сигарет.

- Я не курю в рейсе, - сказал Коряга.

- Ну, у меня причина есть, а ты почему такой грустный? - не унимался Чёрный.

Без тени улыбки на лице и без каких-либо проявлений эмоций, лебёдчик произнес:

- Сидит лягушка на морде у бегемота. И жалуется проплывающему мимо крокодилу:
"До чего же день противный сегодня! С утра дождь шёл, а сейчас к заднице что-то
тяжёлое прилипло."

Черный хохотнул, но по глазам было видно, что ничего не понял. И ещё раз спросил
у Коряги сигарет.

- Я же сказал тебе, что не курю в рейсе. На берегу всё наверстываю. Прихожу в
кабак и сразу две пачки беру на вечер. А так, не замазавши, мне и не надо. Последний
раз стольник в кабаке пропил.

- С Люськой? И как она тебе?

- Да ну её к чёрту! Возьми ты её себе!

Наконец все поели. Я убрала со столов и начала подметать, когда стали собираться
киношники.
Уговаривали меня остаться фильм посмотреть, но я всё равно ушла.

После полдника попробовала было заняться своей писаниной, но что-то не было
настроения. Почитала написанное ранее, и всё показалось ужасным, всё активно не
нравилось. Накатила волна недовольства собой. И писательствовать не получается, и
матрос из меня никудышний, и официант-уборщик никуда не годный. И характер
дурацкий. И вообще, ужасная во всех отношениях...

Все эти мрачные думы были прерваны неожиданным визитом. Заявился Венька Риткин.
После лёгкого трёпа про мойву, про "Селигер" гостя растащило на лирику.
Он вдруг начал читать стихи. Сначала Есенина. Потом свои. Мура какая-то, про знойное
море и знойную женщину.
Он так умилялся собственными виршами, что жалко было его разочаровывать. И мы,
вежливо улыбаясь, слушали. Не ругали, но и не хвалили.
Наверное, он решил, что мы в таком трепетном безмолвии внимали его творчеству,
и расхвастался, будто в газете печатался какой-то там... Не помню какой.

Потом он стал вспоминать, что был в эМДээМе на встрече с участниками литературного
объединения. И видел там нас с Анютой.
Честно говоря, я уже толком не помню ту встречу, потому что она впечатления особого
не произвела, да и не слушала особенно никого, сидела и думала о своём.
А Венька помнил всё досконально.

Рассказывал, что народу было немного, человек пятнадцать по залу расбросано. Он
немного опоздал. Нас с Анютой увидел сразу, мы сидели на третьем ряду. Думал
сначала, что мы заявились вместе с литобъединением, но потом присмотрелся и узнал
Риткиных соседок.
В отличие от меня, он слушал и наблюдал всё внимательно.
Сначала выступал некий Сэм с пышной чёрной шевелюрой и такими же усами. Сообщил
предварительно, что раньше ходил в море, а сейчас работает в рыбном порту
диспетчером и вроде как возглавляет в объединении студию молодых поэтов. Затем тот
оповестил собравшихся, что прочитает несколько своих стихов морских, а потом таких,
человеческих.
Парень, сидевший рядом с Венькой, сказал:

- Вот так! Мы уже и не люди!

По мнению Веньки, Сэм читал свои стихи, не сводя глаз с нас. Однако я что-то такого
не помню.

- Я даже подумал, что вы с ним знакомы. Если бы не знал, что вы Риткины соседки,
то подумал бы, что вы вместе с этим поэтом и приехали.

Затем читал свои стихи какой-то мужчина с блестящей и гладкой, как бильярдный шар,
лысиной и с желтоватым, болезненного вида лицом. Читал он, останавливаясь
поминутно, словно забывал и тут же припоминал слово за словом.

Следующим выступал самый молодой участник объединения Сергей Прокопов, кажется.
Встал, закраснелся. Курчавые его волосы как-то смешно были пострижены, где длинные
прядки торчали, где короткие. Детское курносое лицо.
Читал про отца, которого хоронили, когда поэту было всего три года. Отец умер от рака.
Мать плакала. А он, малыш, не плакал, Но ждал, когда отца станут вынимать из
могилы. Ещё он читал про двух сестер - Грусть и Печаль.
Венька отнесся к этому поэту с симпатией, как к брату. Во-первых, парнишка очень
симпатичный, а во-вторых, у него тоже умер отец, когда ему было три года. Правда,
не от рака, а от чьего-то удара по голове. Но в отличие от этого поэта, Венька ничего
об отце не помнил, даже похорон. И ни братьев, ни сестер у него тоже нет. Разве что,
только эти - Грусть и Печаль.

Ещё стихи читали какие-то девчонки по очереди. Но он их не запомнил. Обе
полноватые и обе очень стеснялись, краснели. Вторая вообще рапортовала скороговоркой.

Потом выступал опоздавший, уже пожилой, бывший фронтовик. Читая он то и дело
отбрасывал со лба густые, волнистые, седые волосы. Громко, нараспев, вещал что-то
про мужскую беременность. Беременность строкой.

Все участники читали ещё, кто по разу, кто по два. Добросовестно читали.
В конце выступления предложили задавать вопросы.
Кто-то спросил, пишут ли в студии свободные стихи.

- Пишут, - ответил руководитель объединения по фамилии Лушкин, хотя сам был
автором рассказов и повестей, как раньше было сказано. - Пишут, но мало. Русский 
язык тем и характерен, что очень богат и легко подобрать рифму. На русском языке
даже стыдно писать свободным стихом. Вот на французском, там другое дело. У Поля
Элюара, например, много свободных стихов. Нет, я не уважаю свободный стих, -
заключил руководитель литобъединения.

А Сэм, по словам Веньки, всё время смотрел в нашу сторону. Как только Лушкин
замолчал, попробовал возразить тому, мол, почему же, всё просто зависит от
настроения. Иной раз лучше писать свободным стихом.

- Нет, всё равно, я не уважаю свободный стих, - сурово сказал Лушкин. - Он и на
аудитории трудно воспринимается.

И тогда Венька напомнил, как встала моя персона и прочитала что-то про деревянного
колодезного журавля, который завидовал журавлям живым, настоящим, потому что те
умеют летать. Тогда как он, деревянный, сколько ни старался, но так и не смог
оторваться от колодца и взлететь в небо.

В самом деле, я что-то такое выдала на той встрече. Просто стало обидно за русский
язык, что он годится только для несвободных стихов.
Прочитанное мною на той встрече, всплыло в тот момент в памяти, но не совсем
точно, как у автора. Я рассказала в своём свободном переложении. Даже фамилию
автора не запомнила, помню лишь имя Пётр. Отложилось что-то в памяти, пусть и
не дословно. Если бы стих был  зарифмованным, то, пожалуй, потерял бы что-то
очень важное. Как иной неошлифованный камень в своем первозданном самородковом
виде намного интереснее, чем после обработки.

Удивительно, что Веньке всё это так хорошо запомнилось, а из моей памяти смылось,
как не столь существенное.  Как после набега прибрежной волны на песочный куличик
с пляжа.


На ужин подавали суп с галушками и почки с лапшой.

Сивая Чёлка ругался, что его закормили почками. Хоть и неприятно было его
обслуживать, но виду не показывала. Представила себе, будто это был совсем не тот
тип, который три часа назад хамил, а человек, которого , впервые вижу. Так, по
крайней мере, себе внушала.
Что поделаешь, работа такая. Одна должна быть забота, чтобы все были сыты-
довольны. Как говорится, коли взялся за гуж, не говори, что не дюж.

Анзор пришёл хмурый и заспанный. Съел второе и недовольный ушёл, проворчав на
прощанье:

- Если бы знал, что из-за двух макаронин разбудили, не вставал бы!

Зато добытчики заявились довольные, хороший трал подняли.

- Что там у нас сегодня на ужин? Люляки-боки? - с порога закричал Руслан весёлым
голосом.

- Суп с галушками и почки с лапшой, - сообщила я.

- Как? Опять почки?! Кому сегодня Пашка почки поотбивал? Анюте? - дурачась,
Руслан подбежал к окошку мойки. - Слава Богу, Анюта здесь, на месте!

А Коряга, усевшись за стол рядом с Румыном, толкнул его в бок и, подмигивая, кивнул
в мою сторону:

- Сказать ей?

- Что? - не понял тралмастер.

- Ну, про твою любовь?

Румын густо-густо покраснел и смущенно что-то пробормотал, мол, что ты лепишь,
помолчи...

Я сделала вид, что ничего не слышала.

Руслан не успел сесть за стол, как сразу попросил луку.
Валерка-повар никогда не отказывал добытчикам, сам такой же.
Но на этот раз на камбузе крутился ещё и Пашка. Тот услышал и сразу завопил во всё
горло.

- Вот, как начальником стал, так оскотинился, зараза! - проворчал Руслан.

- Его выбрали, как меньшее зло. Но оно выросло! - добавил Коряга.

Но я всё-таки улучила момент и потихоньку от Пашки выудила у Валерки луку для
добытчиков.

- Инга, знаешь, сколько мы рыбы только что достали? Ты ещё столько не видела!
Иди на корму, посмотри! - сказал Руслан, сияя.

- Сколько?

- Тонн двадцать восемь, не меньше!

- Ну вы и молодцы! - обрадовалась я.

- Это что, - произнёс он, довольный. - Бывало, что и по семьдесят тонн поднимали!


После ужина бегала на корму смотреть улов.
Большая серебристая гора, слегка вздрагивающая и шевелящаяся в неверном свете
вечерних ламп, медленно таяла, проваливаясь через открытый люк вниз, в рыбцех.

Добытчики освобождали корму и готовились снова отдавать трал.