Возлюби ближнего

"Liebe Deinen Naechsten". Так называлась мамина книга. "Возлюби ближнего своего", значит. Эрих Мария Ремарк был, пожалуй, самым любимым маминым писателем, и, как учитель немецкого языка, она могла себе позволить читать его в подлиннике. Возлюби ближнего своего... Как это, Господи? Тебя возлюбить -- это понятно. Но они-то, ближние эти, так ведь на Тебя не похожи! Вон Славка, к примеру, сопливый вечно, зубы кривые, лезет всё время с дурацкими вопросами, а когда говорит, слюной брызгает.  Ещё и за одной партой до следующей четверти с ним сидеть. Или Женька-отличница. Так на меня смотрит, будто я червяк какой-то. Поделом, что ребята на прошлой неделе карандашную стружку ей в портфель высыпали! Задавака очкастая. Или тётя Вера. Почти каждый вечер к нам приходит и визгливым голосом о своих делах рассказывает. Всё у неё плохо. А нам-то что? Я уже который день прошу маму со мной в шахматы поиграть, а она всё времени не находит. А на эту визгливую -- пожалуйста. И чай ей с конфетами подаёт!

Короткий день уходил на запад, оставляя за собой сиреневое сияние. В доме было тихо-тихо. Только изредка пыхтел холодильник, да пощёлкивали на одной ноте старые часы. Уроки приготовлены. Гулять не хотелось. Лёгкая дремота гладила Ваньку по щекам и густо-белобрысой макушке.  И в этом чутком предвечернем сне, как в осенней паутине, запутался ни разу не слышанный, но удивительно знакомый голос. Он не говорил, а словно приговаривал, как это делала мать, когда будила Ваньку зимними утрами, смущённо сетуя на заоконную мглу: "Если не принимаешь ближнего, значит, не принимаешь Мою любовь к тебе. Как же ты узнаешь, какова она, не открывшись ей?" В голосе слышалась едва уловимая грусть. Ванька открыл глаза, но вокруг никого не было. В виски часто бился пульс, и оба уха горели, как после мороза.
Нет-нет-нет, Господи. Ты -- другое дело. Ты очень добрый. И красивый. Ты мне всегда всё прощаешь. Я ведь тогда сам куртку порвал, а маме сказал, что Колька. Она ещё к Колькиной маме разбираться ходила, да Колька не сознался. А я почему так сказал? Он у меня целый месяц математику списывал за мяч с автографом, а потом сказал, что, мяч, мол, самому нужен. Я когда отцу Афанасию на исповеди про куртку признался, он меня и не стыдил вовсе, а сказал, что Ты, Господи, меня и такого любишь, но просишь больше так не делать. Мне тогда неловко стало. Хоть Колька и сам виноват, я у него прощения попросил. А он признался, что мяч у него самый обычный, и ему стыдно за враньё про автограф было, потому и не отдал. Предлагал тот что есть подарить. Но я сказал, что не надо. Обычных у меня самого целых два.
Это... что же получается? Ты меня простил, Господи, а я от Твоего прощения пошёл у Кольки прощения просить. А Колька от этого во всём сознался. Выходит, Ты на меня повлиял, а я на Кольку? Значит, если я принял Твоё прощение, то и сам могу как Ты? А если не могу, то не принял?  Да что же это, как же... Получается, я пойму, что во мне Твоё прощение, когда сам кого-то прощу? Это что же, если я кого-то не могу простить, значит нет во мне Твоего прощения, Господи? Если я, к примеру, Славку с Женькой и тётькой Веркой не люблю, то и Твою любовь не принимаю? Ну уж нет! Вот Те крест, Господи, теперь всё будет по-другому!

Дверной звонок выдал длинную трель. Ванька протопал к входной двери и посмотрел в глазок. Снаружи, завернувшись в клетчатую шаль, стояла тётя Вера. Ванька на секунду задумался, после чего открыл дверь и, глядя в усталые соседкины глаза, поздоровался. Только вместо привычного "здрасте" сказал "здравствуйте". Учительница в школе говорила, что сказать "здравствуйте" -- значит, пожелать здоровья. Тёте Вере оно явно не помешает. Зачем сокращать-то? Она же, взглянув через его плечо вдруг улыбнулась: "Вижу, мама опять задерживается. Я в другой раз зайду. Шахматы ручной работы принесу тебе. Старинные. Отец мой и фигуры, и доску сам вырезал. И раскрашивал сам. Давненько северные пираты с римлянами не сражались. Исправим, а?"
"А Вы умеете играть?" -- спросил Ванька, забыв от удивления и радости всё на свете.
"Подзабыла уже -- продолжала улыбаться тётя Вера -- но как фигуры ходят, помню".

Когда она ушла, Ванька почувствовал, что произошло что-то важное. "Я всего лишь пожелал ей здоровья. А она... Словно кнопку добра нажали. Что если у каждого есть такие кнопки? Как бы мне всегда находить их, Господи?" Ответ загорелся перед ним, как экран телевизора. "Ну конечно! Если я всегда буду позволять Тебе нажимать мои кнопки добра, тогда и люди позволят мне нажимать их кнопки..."