Иванов день

      Жидкая струйка крестного хода протянулась от церкви, стоящей на пригорке, к небольшому источнику – родничку, крутящему свои «пяточки» на песчаном дне крохотной речушки. Маломощные ее воды не справлялись с густой болотной растительностью и потому с каждым годом уступали ей свои пространства, трава теснила воду, укрощая ее быстрый бег, и если бы – не чистые ключи, то давно бы быть речке топким болотом.
      На одном из берегов возвышался невысокий холм, и как раз на нем стоял деревянный крест с иконой Иоанна Предтечи, как бы свидетельствуя о том, что героическая борьба слабой речушки, силящейся сохранить себя и свою чистоту, находится под покровительством Высшей силы – самого Пророка и Крестителя Господня. Источник испокон веков считался святым и носил общее с церковью имя Иоанна Предтечи. В ясный день лучи от креста, венчающего храм, достигали речки, казалось, что сила Божьей благодати объединяет их.
      Село в прежние времена было большое – пятьсот дворов, и храм строился с размахом – просторный, с богатым убранством. Иконы, резной иконостас и церковная утварь сияли золотом, являя собой образ Горнего мира. В известные годы храм разграбили, богатства расхитили, но самым худшим оказалось духовное ограбление паствы.
      Не так давно в поруганном храме было отвоевано от «мерзости запустения» лишь небольшое пространство, но и его хватило для горсточки прихожан, молящихся здесь Господу и Иоанну.
      Седьмого июля справлялось Рождество Иоанна Крестителя – Иванов день. Отец Игорь – настоятель храма – благословил провести водосвятный молебен прямо у источника.
      Ни дороги, ни тропинки... Пробирались к источнику с трудом. Богомольцев было так мало – на пальцах сосчитать, все больше старушки – ни одного мужчины,  ни одного молодого лица. Бабки вели за собой внучат, цепко держа нежные ладошки в своих темных и жестких пальцах.
      Батюшка с кадилом, с эпитрохилью, а иподьякон с водосвятной чашей ожидали прихожан, стоя на хлипком мостике возле бетонного кольца. Внутри его, из-под песчаного дна, били ключи. Ржавая арматура, выщербленные края кольца, буйные заросли вокруг говорили о давнем и привычном уже небрежении к «святому источнику». Ему отец Игорь, когда несколько лет назад принимал храм, поставил здесь крест. Очень хотелось когда-нибудь увидеть, как тянуться сюда, в «Силоамскую сельскую купель», толпы страждущих исцеления паломников. Но приходили в основном «страждущие» порыбачить и под водочку похлебать ушицы. Вот и сейчас берег сверкал рыбьей чешуей, а на мелководье картофельные очистки отливали перламутром.
      Тем временем народ собрался и стоял на топком берегу, не обращая внимания на липкую грязь, прилипшую к ногам, засасывающую их по самые щиколотки. Молебен начался. Певчие с воодушевлением, заменявших им умение, тянули положенные гласы, иногда сбиваясь и фальшивя, но чувства, написанные на их лицах, были высоки и искренни.
      Над притихшей толпой торжественно звучали слова Евангелия от Иоанна Богослова: «Есть в Иерусалиме купальня, называемая Вифезда»... И хотя многим не раз приходилось слушать этот текст, все вдруг притихли, стояли, не шелохнувшись, даже маленькие дети не капризничали на руках у взрослых.
      Священник призывал Святого Духа, Того, Которым был исцелен больной более двух тысяч лет назад, и вот эта святая сила сейчас должна очистить воду, освятить ее, наполнить благодатью. Грузный высокий батюшка наклонился над бетонным кольцом неожиданно легко, точно тростинка... «Спаси, Господи, люди Твоя!» – и полетели светлые брызги от кропила, которым священник благословлял паству. Потом он, воодушевившись, плескал уже целым ковшом, не жалея ни воды, ни прихожанок в нарядных платьях, дети визжали, старушки вскрикивали, стараясь уклониться от потоков ледяной воды, но тут, же возвращался на место, желая получить еще и еще...
      Отец Игорь усердствовал вовсю: прихожанки стояли мокрые с ног до головы, а он все плескал на них и плескал полным ковшом.
      И солнце, и вода в голубой Оке, и белоснежные облака, и ласточки, кружащие высоко – высоко, и ветерки, гулявшие по поспевшей траве, и ягоды в ней, и цветы – все в эти минуты было единодушно с думами и чувствами людей, все славило Создателя, как умело.   
      В полном молчании, словно сознавая необходимость сердечной тишины, расходились люди по домам, и только, когда приблизились к жилищам своим, житейское стало овладевать ими, языки развязались, потеряв спасительное целомудрие.
      – Вот и отметили праздник, да как гоже! – первой промолвила старушка с ведром, доверху наполненном святой водой, – Соседям отнесу, – кивнула на ведро, - всем, поди, хватит.
      – Утешил-то батюшка, как утешил – просыхать полдня.
      – Искупал в Купалов день.
      – Выдумали, тоже! Ноне день Крестителя Господня, Купало но-чью был.
      Христиане его не празднуют, энто бесовские игрища.
      – Да видели мы по телевизору – безобразие одно: скачут через костер, девки с парнями известно во что играют, да цветок папоротника ищут, чтобы он им клад показал.
      – Теперь за клад, коли утаишь от властей, можешь и срок получить, как за хранение оружия...
      – Женщины, послушайте, мне давеча внук сказал, что ноне в клубе праздник готовят – «День села».
      – Строгим-то постом?! Так ведь грех какой!
      – Вот у Бога терпение лопнет, Он им покажет!
      – У тебя, может, что и лопнет, а Господь долготерпелив.
      – Бесстрашные, – подвела итог пожилая тетенька в двойном платочке: один, беленький из-под черненького торчит, – Внучка вон моя, подумай, что говорит! «Мы, мол, сейчас все забесовленные», – да как засмеется! Вот и  молилась я сегодня  за нее перед святым источником Ивану, нашему заступнику.
      – По молодому делу своими силами с бесами не справишься. Тяпло, лето, вот природа и одолевает.
      – Церковные праздники подгадывают, чтобы могли люди через Бога себя сохранять. К примеру, весна: «щепка на щепку», как гово-рится, а тут тебе Великий пост! Смири плоть, чрево соблюди.
      ...Поговорили, поговорили и разошлись, а между тем на клубном дворе вовсю кипела работа: убирали и украшали его, вешали на березки воздушные шарики, радужные ленточки. Ждали машину, специально оборудованную для проведения подобных «мероприятий»: со сценической площадкой, микрофонами и прочей аппаратурой.
      Наконец скамейки для зрителей были расставлены и народ, оповещенный объявлением, стал собираться. Вот и начальство пожаловало, полились суконные речи, за которыми так и мнились «президиум», «повестка дня», «слово имеет»...
      Только один человек среди «представителей» казался живым – заведующая сельским клубом Светлана Михайловна, которая двадцать лет назад вышла за этот клуб «замуж» и в приданное принесла ему молодость и радостную веру в благородное свое дело – привить сельчанам хотя бы начатки культуры – любовь к литературе, истории, краеведению. Однако с годами вера ее иссякла, особенно в последнее время, когда она с горечью замечала, как грубеют ее воспитанники, как ранний цинизм искажает такие молодые души. Теперь они позволяли себе прямо у нее на глазах пить водку «из горла» (даже девочки), курить и материться, и редко кто конфузился при этом.   
      Единственным якорем, который мог бы удержать катящееся в бездну безверия и цинизма поколение, могла бы, по ее мнению, церковь, но при упоминании слов «храм», «Бог» начиналось такое глумление, что Светлана в страхе отступала.
Вот и сегодняшний день, «День села», который она подолгу службы должна была провести, больно задевал ее религиозные чувства. Она пробовала уговорить начальство отложить его до конца поста, но понимания не встретила.
      ...Дети, занявшие первый ряд, с любопытством разглядывали тетенек, разнаряженных и накрашенных, похожих на настоящих артисток, будто это были и не их мамы, не их бабушки. Все шло, как по нотам, но Светлана Михайловна отчего-то испытывала странную тревогу: все чудилось нехорошее, и было оно где-то совсем рядом.  «Ну что может случиться, – уговаривала она себя, – Пока все гладко, никто не провалился, спели хорошо, станцевали неплохо. От кого ждать подвоха? Вроде, даже и пьяных нет, и парни вроде спокойны, им бы только дискотеки дождаться».
Ребята сидели на остатках изгороди, как воронята на пряслах. Всего пару лет назад они вместе со Светланой Михайловной разбивали небольшой лесопарк за клубом, огородили его, что бы ни козы, ни коровы не смогли поломать саженцы. Ныне же вчерашние школьники, добрые и послушные, похоже, застыдились своих «тимуровских» подвигов и принялись крушить то, что сами же и создавали, как бы в отместку: «вот, мол, какие дураки были».
      Молодежь уже давно не смотрела на сцену, с нетерпением ожидая, когда эта «пустота» закончится, когда наступит темнота и начнется дискотека. Начало июля, еще долго будет светло, а жаль.
      Наконец концерт закончился, скамейки опустели, осталось отодвинуть их в кусты, включить динамик и... понеслось!
      Бедные дети! Они, как песчинки поднятые ветром: несутся неведомо куда, не в силах остановиться, или изменить направление. Дух времени дунет – и сметет все доброе: все прежние правила, и то, что было стыдным, станет престижным; и то, что было отталкивающим, станет привлекательным, и то, что было и считалось порочным, станет желанным... Обнажать бедра и пупки, пить водку не стесняясь, при всех, грязно ругаться – даже девушкам стало «нормально» тяготиться девственностью и целомудрием.
      На небольшой полянке, да еще при свете прожекторов, танцующие видны, как на ладони: девчонки трясут животиками, крутят бедрами, парни скачут неистово – то ли дерутся, то ли издеваются, выкручивая себе руки и ноги.
      С каждым новым диском молодежь входила в раж, градус напряжения повышался и вовсе не был похож на человеческое веселье... Лица пляшущих все больше напоминали застывшие маски, движения, точно у марионеток, казалось, кто-то неведомый дергает их за тесемки, заставляя помимо воли вертеть руками и ногами, переламывать пополам туловище и резко выпрямлять его автоматически, будто лезвие складного ножа. Каждый дергался сам по себе. Скоро некоторые вообще танцевали без пары, один-на-один с собственной персоной. Плясали с закрытыми глазами, отчего зрелище являло собой жутковатую картину.
      Какие там нежные объятия, трепетные прикосновения, влюбленные взгляды – все это в далеком прошлом, в прошедшем веке! Влюбляться? – «Да я что ли дура, или дурак?!» Теперь любовью «занимаются», и чувства тут не причем, такой вид отдыха, и больше ничего.
      Никто не знал, откуда эта девушка появилась – просто возникла из темноты, вышла из глубины кустов. На вид ей было где-то около семнадцати – восемнадцати лет, волосы длинные, густая челка над громадными, с восточным разрезом, глазами. В ней было что-то такое, что разом привлекло внимание всех танцующих: то ли необычная внешность, то ли ощущение исходящей от нее опасности.
      На время даже перестали танцевать: неподвижная толпа – и она перед ней, окидывающая всех недобрым, зловещим взглядом.
      – Ой, мамочка, – притворно ужаснулась рослая, статная блондинка, поймавшая взгляд незнакомки, – Ой, боюсь! Не знаешь, кто такая? – спросила она у «своего» парня.
      – Не знаю, – отмахнулся он, – приезжая, наверно, дачница.
      – На дачницу не похожа, дикая какая-то. Да ты танцуй, танцуй, Максим, я тебе не мешаю.
      – Ну, спасибо, тебе, Наташенька, век не забуду твоей доброты, – отшутился парень.
      Он был редким исключением здесь, этот Максим, настоящий фанат танца. Если другие приходят, чтобы напиться и подраться, то он – лишь для того, чтобы «оторваться» под барабанные ритмы от всей души, да еще и придумать какое-нибудь коленце позаковыристей. Но на этот раз, в самый разгар своего танцевального экстаза, «фанат» вдруг почувствовал, что не может сдвинуться с места. Талия его оказалась в железном кольце из чьих-то сильных и цепких рук, он с трудом оглянулся, чтобы понять, кто это так крепко держит его, и увидел за собой огромные черные глаза.
      – Отпусти, – попросил он, морщась от боли, – чего надо?
      – Тебя, – ответила незнакомка.
      – Во как!
      – Да, тебя, идем со мной, ты самый здесь хороший.
      – Слышь, серьезно – отвали...
      – Не-а, – ответила она, не разжимая цепких объятий.
      Дело принимало для Максима нежелательный оборот: его хотели принудить, заставить делать то, к чему душа не лежала. Да еще перед Наташкой, бывшей своей одноклассницей, в которую он был безнадежно влюблен.
      Бедный парень попытался освободиться от навязчивой девицы, но безуспешно, и тогда он позвал друга, известного на все село «ходока» по девицам.
      – Сашок! – позвал Максим, – Иди-ка сюда! Убери ее от меня, пристала, как пиявка, не отпускает.
      – Это мы могём, – пообещал «ходок», привычно и властно обхватил «пиявку» и оторвал ее от несчастного парня. Девица вырывалась, осыпала Сашку проклятиями, но не на того напала.
      – Да что ты в нем нашла?! – уговаривал он ее, – В мальке этом! Он в «этом самом», в любви, значит, ничего не понимает. Вот я – другое дело, пойдешь со мной – не пожалеешь.
      Пара исчезла, танцы приостановились, все собрались в кружок.
      - Ты, Наташка, может, знаешь, кто такая, на кой ей Максим-то сдался? Может, когда в Рязань ездил в училище поступать, там с ней познакомился, а теперь делает вид, что и знать не знает...
      Но никто о чернявой девице ничего не знал. Дискотека продолжалась, однако самый заядлый танцор скрылся под шумок домой. Да, ладно, – решили все, Сашка знает, чем баб успокоить.
      Но надежда на то, что все может кончиться миром, разлетелась в прах.
      – Где Максим? – хрипло спросила «чернявая», снова появляясь на площадке, – Ты, Наташка, ведь знаешь?
      – Знаю: домой пошел, баиньки, он – мальчик послушный, мамка велит после десяти в кроватку, вот он и пошел.
      – Чего это ты смеяться вздумала надо мной? По-хорошему спрашиваю, по-хорошему и отвечай.
      – Да кто ты такая? – взъерепенилась Наталья, – Явилась, как снег на голову, да еще права качаешь! Смотри, село-то тебе чужое, как бы тебя...
      – Меня?! – взвилась незнакомка, – Да я вас всех разнесу! Сейчас вы все узнаете, кто я такая.
      – Ну, давай, показывай, может террористка, какая? Гляньте, парни, может, у нее под юбкой бомба!
      – Была бы бомба, так бы Сашка взорвался.
      – Чего с ней церемониться, поддать да выгнать из села.
      – Ах, вы, шлюхи и алкоголики! – насмешливо отозвалась девица, оглядывая окружившую ее толпу, – Я ведь про вас все знаю. Вот ты, – обратилась к девице по кличке «Модель», – ты с двумя сразу живешь; ты, Наташка – собака на сене: ни себе, ни людям; ты, ангелочек, хоть и школу еще не кончила, а уже два аборта сделала; ты друга убил, подушкой задушил и деньги отобрал. А хочешь, перескажу, какие он тебе напоследок слова сказал, этого никто кроме тебя и меня не знает, хочешь? – Не хочешь, и правильно.
      Все стояли, как громом пораженные: обличительница, действительно знала всю подноготную каждого, она так и сыпала, так и сыпала подробностями, да такими постыдными, которые старались спрятать на самое дно души.
      – Уши развесили, – наконец, пристыдил товарищей самый рассудительный, – да она, поди, все у бабок наших выудила. Сплетницы они. Нашли прорицательницу, теперь много развелось таких мошенниц, по телику показывают, как они тень на плетень наводят. Плюнуть да растереть. Мы чего сюда пришли? Всякую чушь слушать или танцевать? Дискотека кончается, вон и Светлана Михайловна с ди-джеем попрощалась, домой пошла.
      – И, правда, толком и не потанцевали из-за этой уродины. Жаль, что ей не накостыляли.
      – Ей, кто там хотел мне накостылять? А ну, подходи! – громогласно заявила «чернявая».
      Однако никто не захотел принять вызов? Был бы человек нормальный, а то псих какой-то, еще и припадочная, наверное. Упадет на землю, начнет головой биться, пена изо рта пойдет – жуть! Да и палкой, вон запаслась, какой толстенной.
      – Ну! – повторила свой вызов настырная девица, – добровольцев нет, тогда я сама... – и, размахнувшись, лупанула по спине первого попавшегося, им оказался Сашок. Удар был сильный. Парень охнул и схватился за ушибленное место:
      – Ах, ты так! Ну, тогда держись! – Но парни не решились вступить в бой.  Нервы сдали у девиц – и тут началось! Уж на что шофер и ди-джей были люди тертые, много повидавшие, и те ужаснулись.
      – Контингент тот еще, – сказал один другому, – давай-ка сваливать, как бы и нам не досталось ненароком.
      Волна тел, дышащих яростью, сбила с ног, повалила на землю, погребла под собой ту, которая так долго испытывала их терпение. Били и ногами, и кулаками, били с остервенением в каком-то беспамятстве, а несчастная жертва не подавала голоса, видно, не то, что кричать, но и дышать уж не могла. Парни стояли в сторонке – все ж девчонка, вредная, наглая, но девчонка же – рука на нее не поднимается...
      – Ведь забьют до смерти – встревожились, – нам только этого и не хватало. Кончай базар, девки, а то милицию вызовем. А где Светлана Михайловна? Надо позвать...
      – Да что она может, Светлана твоя Михайловна? Кто ее послушает? Да и ночь ведь, часа два уж, поди...
      Ни за милицией, ни за заведующей никто не пошел... То ли девки устали, то ли вдруг очнулись, то ли до них дошло, что дело-то и вправду может закончиться скверно, но драка стала ослабевать. Кто-то, отойдя в сторону, потирал избитые в кровь кулаки, кто-то жалел о сломанном ногте и потерянной дорогой заколке... Накал ярости пошел на убыль. «А то! – Навешали от души, помнить всю жизнь будет День чужого села!»
      Кто-то посвятил фонариком, отыскивая на поле битвы тело жертвы, однако, девица исчезла, как сквозь землю провалилась... Парни бросились, было, искать, облазили все кусты – никого. Нашли только изодранную в клочья красную майку.
      – Ее, что ли? – спросили у девиц. Те засомневались:
      – Вроде, она в желтой была, с бретельками.
      – А это чья? Кого же вы молотили?
      – Не поймем. Ведь кого-то мы били, не самих же себя?
      Один умник, у которого еще выветрилась крупица школьных знаний, пошутил: «А был ли мальчик-то?»
      – Ну, и вечерок, - раздавались голоса, – С чертовщиной какой-то. И впрямь – накануне Ивана Купала, – Кто-то высказал предположение, что пришлая – колдунья, ясновидящая, есть, мол, такие люди, которые ходят и зло сеют...
      – Забесовленные что ли? – усмехнулась Наташка, – Я своей бабке такое про себя сказала, что бы ее позлить, так она чуть с ума не сошла.
      – Ну, ты даешь! Хорошо хоть не убили.
      – Может и за это надо мою бабку благодарить, она обещала утром у источника Иоанну Крестителю помолиться за всех, да еще и предупредила: «не гуляйте постом, да еще в Иванов день».
      ...Июльская короткая ночь кончилась. Наступило самое таинственное время суток. Природа погасила все звуки: ночные исчезли, а новые, дневные, еще не начались. Молчали жаворонки, и стрижи, и овсянки, и малиновки, и щеглы, даже соловей угомонился после своего ночного соло.
      Казалось, что все живое прислушивается само к себе, пытаясь разгадать будущее. Прошлая ночь плакала росой, оставляя на траве крупные холодные капли.
      Солнце пробовало вставать, обозначив на небе красный диск, утопающий в серой дымке тумана, но лучи его, пока еще не ясные, все-таки заставляли туман жаться к земле, возвращая привычные очертания деревьям, палисадникам, домам.
      На скамейке возле клуба осталась сидеть всего несколько человек. Они не пошли домой, не смотря на утреннюю прохладу, на ноги, сильно промокшие от росы, на комаров, уже проснувшихся и жаждущих крови...
      О чем думали эти молодые люди, встречая рассвет?..