Воздушный мост

                Повесть
               
                Живым и погибшим
                участникам Воздушного Моста в Афганистане
                посвящается.

      Громыхание консервной банки, сопровождаемое нетрезвыми возгласами,   - Пас на ножку, Толя! Толян, пас! Пасик  подай! -  и счастливым смехом весельчаков, затеявших игру в футбол в вестибюле общежития, разбудило меня. Я протянул руку, нащупал выключатель настольной лампы,  включил свет и посмотрел на часы. Они показывали семь минут четвёртого.      
 -    Мог бы ещё поспать полчаса, - досадливо подумал я.
-  А, ну, прекратите! Вы, что очумели? – раздался, слегка приглушённый тонкой дощатой дверью комнаты,  голос дежурного офицера. - Экипажи отдыхают, и генерал наш тоже.
-   Ваш генерал? За кого ты нас принимаешь? Мы  не первый год замужем. Уж, здесь то, всё знаем.  И знаем, что  генералы живут на окружной даче, а не здесь, в Тузели.  Лапшу нам на уши не вешай.
- Наш  живёт с нами. Не ищите неприятностей. Идите отсюда,  по -  хорошему.
 -   Да, ладно тебе, не выступай, - и любители футбола, переговариваясь, стали подниматься по лестнице на верхние этажи в отведённые им для отдыха комнаты.
    Валяться в постели целых полчаса до назначенного времени подъёма не было смысла. Я поднялся и, по  раз и навсегда заведённой с курсантских лет привычке,   сделал несколько упражнений для разогрева мышц, поотжимался на кулаках и, опираясь руками на спинки стула и  кровати, подержал «уголок». Потом побрился, постоял несколько минут под ледяным душем, тщательно вытерся жёстким полотенцем и, ощутив в своём сорокапятилетнем теле, присущую здоровому человеку, лёгкость, не торопясь,  надел лётный комбинезон и обул облегчённые полётные ботинки. Затем сел к письменному столу, достал рабочую тетрадь, просмотрел план работы на сегодняшние сутки и основные мероприятия до конца недели. Из них  выделил одно служебное: участие в совещании, проводимом 20 сентября, в пятницу, генералом армии, Командующим войсками округа.  А, также, две личные встречи: первую -  с командиром местного  авиаполка окружного подчинения Рафаилем  Закировым, пригласившим меня на субботнюю вечернюю рыбалку на полковую базу отдыха.  И,  вторую - приглашение на ужин в воскресенье к моему товарищу - однокурснику  Кахрамону Наримову, который, окончив лётное училище, получил назначение на родину, в Узбекистан, в этот гарнизон, и заканчивает здесь службу подполковником, штатным руководителем полётами.
     В коридоре послышались шаги, раздался осторожный стук в дверь и голос дежурного офицера,
- Товарищ командир, Вы встали?  Три  часа тридцать минут.
 -   Да, встал.  Спасибо, - ответил я через дверь, не поднимаясь из-за стола и не отрывая взгляда от  тетради. Потом в  дневнике коротко отметил итоги прошедшего дня, результаты выполнения заданий лётчиками, с которыми летал инструктором, а также поучительные моменты, на которых стоит остановиться при проведении полного разбора полётов. Несмотря на  занятость, записи я вёл каждый день, отмечая не только служебную сторону жизни, но и личную. Командирская работа, непрерывно связанная с анализом обстановки,   общением со многими людьми, с  оперативным решением сотен различных вопросов, начиная  от совершенствования боевой готовности и кадровых,  и заканчивая общественными и бытовыми, с текущим и перспективным планированием порядка выполнения задач, обязывала хранить  огромный массив информации. И дневник для меня являлся важным и необходимым звеном в управленческой деятельности, позволяющим во много раз усиливать возможности памяти. Закончив писать, я собрал документы в портфель,  надел фуражку и, выключив свет, вышел из комнаты.
      В вестибюле  старший лейтенант, дежурный по общежитию, доложил, что происшествий не случилось, но имел место случай нарушения правил поведения  членами экипажа майора Болдырева, о котором он незамедлительно доложил начальнику штаба оперативной группы полковнику Елезину. Я, поблагодарив офицера за правильные действия, прошёл на второй этаж в медпункт.
 -   Здравия желаю, товарищ генерал! – поднялся мне навстречу в белоснежном халате капитан Романов, старший врач 328 полка.  - Личный состав группы здоров.  Экипаж майора Шибаева медосмотр прошёл без замечаний. К полётам  допускаю.
     Я пожал руку  врачу, сообщил ему, что чувствую себя нормально и жалоб на состояние здоровья не имею. Тем не менее, капитан  проверил у меня состояние носоглотки, померил температуру, пульс и давление, записал данные в журнал медицинских осмотров и расписался в графе допуска к полётам.
 -    Да, Павел Евгеньевич, - обратился я к нему, - обратите внимание на перелетающие экипажи.
 -  Товарищ командир, я Вас понял. Дежурный мне сообщил об экипаже Болдырева  из             17  дивизии. Меры будут приняты. Успешных полётов Вам.
- Спасибо.
      Выйдя из гостиницы, я окунулся в тёмную южную ночь. Холодный воздух, сползающий с гор в долину, на её тёплую поверхность, привёл к образованию тумана, который поглощал свет уличных фонарей, расположенных по обочинам  дороги, ведущей к аэродромным строениям. У командно-диспетчерского пункта меня окликом остановил часовой. Я произнёс негромко парольное слово и он, всмотревшись внимательно, пропустил меня в здание. В помещении штаба  офицеры, ожидающие меня, поднялись. Начальник штаба полковник Елезин доложил о готовности к проведению совещания. Я, приняв  доклад, поздоровался с офицерами и разрешил им сесть. По моему знаку начальник связи включил магнитофон.
 -   Магнитофон включён, - начал я, как обычно, -  18 сентября 198.. года в четыре  часа тридцать  минут, время местное, командный пункт аэродрома «Восточный»,  командир дивизии генерал-майор авиации Кабаргин. Служебное совещание по принятию решения на выполнение  воздушных перевозок личного состава и грузов с территории Советского Союза на территорию Афганистана и обратно.
- Начальник штаба!
-   Полковник Елезин.  Докладываю:  авиатранспортная группа готова приступить к воздушным перевозкам по утверждённому плану.
     Елезин, раздвинув шторы, открыл, висящую на стене, карту оперативной обстановки  и, помогая себе указкой, указал аэродромы, на которых сосредоточены транспортные самолёты, их типы и  очерёдность от времени  «Ч» вылетов на аэродромы выгрузки, а также действия  штаба, как основного органа управления, при изменении обстановки. Затем, подводя итог сказанному, перечислил  количество личного состава, вооружения, боеприпасов, запасных частей, продовольствия, медикаментов и имущества, планируемого к перевозке на текущие сутки. Выдержав паузу, назвал число военнослужащих, которых необходимо вывезти из Афганистана, в том числе, погибших и раненых. Я с удовольствием принял чёткий и толковый доклад начальника штаба, несмотря на то, что  сведения, изложенные в докладе, мне были известны.
- Сергей Михайлович, - попросил я, - ознакомьте  со   свежей  развединформацией.
  Елезин достал из сейфа несколько шифровок, перешёл к  крупномасштабной карте, на которой    был подробно отображён Кабул и прилегающая к нему местность с радиусом в сто километров и обозначил указкой районы, с территории которых наиболее вероятно огневое воздействие противника.
- Хорошо. Начальник метеослужбы!
       Начальник метеослужбы майор Буслов доложил фактическую метеообстановку и прогноз погоды на ближайшие трое суток по аэродромам базирования и по аэродромам выгрузки, оценив её, как очень сложную для полётов в предрассветные и рассветные часы, сложную – в первую половину ночи и простую -  при выполнении полётов днём. Было очевидно, что выводы выработаны  на основе анализов и обобщений, представленных им документов: синоптических и высотных карт, аэрологических  диаграмм, таблиц, графиков.
 -    Товарищ  командир, - продолжал метеоролог, - предлагаю до начала подъёма авиации в воздух провести разведку погоды по всему маршруту, причём посадку в Кабуле планировать не ранее восьми часов утра, то есть через час после восхода солнца, учитывая, что часовой прогрев приподнимет возможный туман на полосе.  По таблице освещённости восход солнца в Кабуле в шесть часов пятьдесят восемь минут.  Доклад закончил.
- Старший штурман!
      Полковник Рогов доложил состояние  навигационной обстановки и её особенности в районе полётов. Завершая доклад, он предложил сверить часы и дал отсчёт точного времени. Мы зафиксировали на наручных часах точное время – четыре часа сорок одну минуту.
     Затем я последовательно заслушал моего заместителя по инженерно-авиационной службе полковника Самгина о наличии лётного ресурса и порядка его восстановления на авиатехнике, готовности основных и резервных самолётов и начальника тыла полковника Деревянко об имеющихся  запасах материальных средств и продовольствия и периодичности их восполнения. Начальник связи, в свою очередь, уточнил сведения, касающиеся использования системы  управления, зачитал суточные и декадные коды системы радиолокационного опознавания         «Свой – чужой», а также радио и визуальные пароли для взаимодействия со своей авиацией и наземными войсками. Я, едва успевая за ним, записал эти, столь необходимые данные, в рабочую тетрадь.
- Пропагандист дивизии!
 -  Майор Воронов. Товарищ генерал, политико-моральное состояние лётного, инженерно-технического состава, личного состава частей связи и тыла позволяет обеспечить выполнение поставленных задач с высоким качеством. Состояние воинской дисциплины удовлетворительное,  происшествия и грубые нарушения не зафиксированы. Партийный актив работает инициативно, успешно.
       Я поднялся со стула и прошёл, взяв указку, к карте,
 -    Товарищи, принял решение на выполнение воздушных перевозок  18 сентября 198..года в  соответствии с утверждённым планом. Разведку погоды по маршруту полёта, а также анализ погоды в районе аэродрома Кабул проведу лично, выполняя полёт инструктором в  экипаже майора Шибаева. Взлёт в шесть часов ровно, учитывая штилевую продолжительность полёта, равную одному часу пятнадцати минутам. Время «Ч», то есть время взлёта первых самолётов устанавливаю, как время моей посадки в Кабуле плюс тридцать минут. Время «Ч» передам с борта самолёта по дальней связи и через руководителя полётами. Начальник штаба, передайте моё решение на  ЦКП ВВС, КП ВТА и  на командные пункты округа и сороковой Армии.
- Подполковник  Сапфиров!
- Я! – поднялся  старший инспектор – лётчик  дивизии.
- Проконтролируйте проведение предполётных  указаний и доведение до экипажей мер
безопасности.
- Есть.
 -  Товарищи офицеры!  Приступить к выполнению задачи! Начальник связи, выключить магнитофон.
 -   Выключаю, выключил.
 -   Товарищ командир, - подошёл ко мне начальник тыла, - разрешите Вас и офицеров пригласить на завтрак.
- Не возражаю, приглашайте.
       Мы вышли  на улицу и увидели, что  после проведённого общего подъёма,  во всех служебных зданиях городка:  штабах, учебных корпусах, казармах, общежитиях, столовых,  тускло засветились, сквозь туман, окна. Начальник столовой, ожидавший нас у входа в столовую,  отрапортовал мне и проводил  в зал, заполненный  лётчиками. Звучала негромкая музыка, и, казалось, что ей в такт,  колышутся тюлевые занавески  в раскрытых настежь окнах.  Несмотря на раннее время, мы завтракали с аппетитом, обсуждая детали предстоящей работы.
 -   Товарищ командир, - обратился ко мне Елезин, - на сегодня запланировано пять рейсов двухпалубников. В их числе Болдырев, который прилетел во втором часу ночи из Пскова. Двухпалубники на контроле в Генштабе. Он в плане, ориентировочно, на четырнадцать часов.
 -    Знаю. Но сегодня он летать не будет. Случай  классический: прилетели ночью, зашли в столовую, поужинали, выпили, стало море по колено. Сыграли в футбол в общежитии. Наверное, сам  Болдырев не выпивал, но в экипаже есть неформальный лидер, который  решает многие вопросы за него. И у нас в дивизии бутафорных командиров хватает. На борту двухпалубника двести двадцать жизней да ещё семеро членов экипажа, и требования к этому экипажу, как, впрочем, и ко всем другим, должны быть самими жёсткими. Сергей Михайлович, моё решение по Болдыреву сообщите, пока, только Каретникову,  командиру 17 дивизии.
      После завтрака, поблагодарив начальника столовой и официанток, я разрешил сопровождавшим меня офицерам следовать к местам исполнения служебных обязанностей, а сам с полковниками Самгиным и  Роговым направился на стоянку самолётов. Вскоре нас обогнала колонна тяжёлых грузовиков с кузовами, наглухо зачехлёнными брезентом. Машины двигались в ночном тумане осторожно,   прощупывая перед собой путь лучами фар.
 -   Боеприпасы с окружных складов, -  махнул рукой в сторону колонны Самгин. - Идут к   самолётам  Симакова и Григорьева. Вчера, товарищ командир, загрузить не успели.
- Да, я помню, Пётр Иванович, - подтвердил я сказанное.
      На стоянке самолётов, освещённой десятками мощных прожекторов,  полным ходом шла  предполётная подготовка.  Воздух наполняли гул работающих вспомогательных силовых установок  и шум моторов многочисленных специальных автомобилей, которые обеспечивали самолёты электроэнергией,  заправляли их топливом, маслами, кислородом и азотом. Продуктовые автомобили развозили бортовое питание и отфильтрованную воду. У нескольких самолётов  через открытые грузовые люки производилась погрузка подвезённых боеприпасов. Бортовые техники по авиационно-десантному оборудованию поднимали с грузовиков подъёмниками-тельферами на уровень грузового пола спакетированные грузы, выравнивали балочную нагрузку и по рельсам, расположенным на потолке грузовой кабины, перемещали их на заданное место. Члены  экипажей и  инженерно-технические специалисты  проверяли работоспособность систем под током.
      Заметив наше приближение, майор Шибаев построил экипаж и доложил,
 -   Товарищ генерал, самолёт и экипаж к полёту готов. Командир корабля майор Шибаев.
     Я поздоровался с экипажем, определил пять часов сорок минут, как время построения перед запуском и разрешил продолжать предполётную подготовку. Осмотрев с Шибаевым самолёт внешне, я вместе с ним поднялся в кабину, где проверил правильность размещения груза и прочность его швартовки, а также представленную схему центровки и последовательность её изменения в процессе выработки топлива. По команде  Шибаева старший бортовой техник выдал мне пистолет ПМ и две снаряжённые обоймы. Снарядив обоймой пистолет, я поставил его на предохранитель, аккуратно пристегнул защёлкой к шнуру и опустил  в ячейку левого кармана комбинезона. Затем, расписавшись в журнале контрольных листов за выполненные действия, по трапу спустился на землю.
 -    Доброй ночи, товарищ генерал, - поздоровались со мной подошедшие работники таможни и капитан-пограничник, - разрешите приступить к досмотру?
- Конечно.
 -  Экипаж, строиться, - прозвучала команда Шибаева. Он построил экипаж и, с моего разрешения, чётко отдал предполётные указания.
- -  Прошу учесть особенность сегодняшнего полёта, - добавил я к указаниям майора. – Я выполняю полёт в составе экипажа  инструктором – лётчиком, а полковник Рогов                -  инструктором – штурманом. Чтобы  избежать путаницу, обращайтесь ко мне «товарищ генерал», а к Рогову – «товарищ полковник» и, соответственно, к Шибаеву – «командир» и к штурману  Прохоренко – «штурман». Вопросы? Желаю успешного выполнения задания. Командуйте,  Шибаев.
   Мы поднялись в грузовую кабину, расписались в таможенных декларациях, получили отметку пограничника в полётном листе и в служебных паспортах, разрешающую пересечение госграницы, и заняли рабочие места. В кабине лётчиков  чувствовался нерезкий запах соснового леса от распылённого одеколона.
– Молодец, - мысленно похвалил я  командира, -  выполняет мои рекомендации.
       Все прошедшие годы своего командирства, начиная с командира корабля, потом отряда, эскадрильи, полка и, наконец, дивизии, я  старался выполнить главную задачу командира: повысить уровень боевой готовности и дисциплины в подчинённых частях и подразделениях. Причём, понятие «Дисциплина, как строгое и точное соблюдение военнослужащими порядка и правил, установленное законами и воинскими уставами» мною распространялось на весь уклад жизни, начиная от полётов и заканчивая поведением в быту. Конечно, условно дисциплину можно разбить на составляющие: дисциплину в воздухе, дисциплину на земле, дисциплину в общественных местах, дисциплину в семье и т.д. Но, в моём понимании, каждый порядочный человек, тем более офицер, да ещё и лётчик, обязан быть дисциплинированным везде, как в воздухе, так и на земле. По этой причине, не увлекаясь наложением дисциплинарных взысканий, я, в соответствии со своими принципами, запрещал выполнение полётов членам экипажей не имеющим аккуратной причёски, небритым, в помятом грязном лётном обмундировании и в не начищенной обуви. Считая, что экипаж не в полной мере подготовился к полётам, так как подготовка включает, в том числе, и обеспечение соблюдения внешнего вида и формы одежды. Постепенно мои требования, многократно усиленные повседневной работой командного состава дивизии, принесли в кабины самолётов уважительное отношение членов экипажей друг к другу, к своему труду, рабочему месту. Закончился период, когда один из лётчиков мог прийти на полёты с похмелья или с острым противным чесночным запахом и заставлять дышать этим воздухом остальных.
    Заняв инструкторское сидение, я отрегулировал его по высоте и по удалению от педалей, защёлкнул в замок на груди плечевые и ножные лямки парашюта, пристегнулся привязным ремнём и убедился в правильности подсоединения страховочного прибора. Надел чистый подшлемник, тонкие кожаные перчатки, гарнитуру, придвинул к уголку рта микрофон, проверил показания приборов, сигнализаторов и переключателей, частотные комбинации радиостанций, подключение персональной кислородной маски и её работоспособность, готовность к работе аварийных систем. Убедился, что рядом с левым подлокотником кресла подвешен защитный шлем с вложенным в него шлемофоном. Боковым зрением я контролировал действия по подготовке рабочих мест командиром и старшим бортовым техником.
- Экипаж, включаю магнитофон, - прозвучал в самолётной радиосети голос командира,               - магнитофон, МСРП – 64 включил 18 сентября 198.. года в 5 часов 43 минуты местного времени, командир корабля майор Шибаев,  инструктор – лётчик  генерал Кабаргин, самолёт Ил-76, бортовой номер 08, позывной 76 253, перелёт «Восточный - Кабул», позывной «Помпа». Экипаж, доложить о готовности к запуску двигателей.
- -  Инструктор готов, штурман готов, - готов, готов, готов …, - последовательно доложили члены экипажа.
- Товарищ генерал, запросите запуск.
- Запрашиваю.  «Восточный», 76 253, запуск.
- 76253, «Восточный», запуск разрешаю. 733,2,  плюс 14.
   Запуск двигателей и последующие действия экипажа по включению и проверке оборудования, выполнению карты обязательных докладов, убеждали меня в том, что экипаж знает Инструкцию и выполняет её положения, понимая физическую сущность процессов, происходящих в сложном организме огромного самолёта.
   Получив разрешение, командир осторожно стронул самолёт со стоянки, проверил работу тормозов, а затем по перемычке перерулил на магистральную рулёжную дорожку, пересёк линию предварительного старта и занял взлётную полосу, переключив носовое колесо на управление от педалей. Огни полосы просматривались до удаления, примерно, в триста – четыреста метров. Прогрев двигатели, Шибаев подал мне команду,
- Минута до взлёта, запросите взлёт.
- «Восточный», 76 253, карту выполнил, курсовая согласована, рули проверены, взлёт.
 -   76 253, облачность десять баллов, нижняя граница облаков не определена, видимость по прибору четыреста метров, штиль, взлёт по нулям разрешаю.
- Разрешён.
      Командир, удерживая самолёт на тормозах, плавно вывел двигатели на номинальный режим работы, контролируя по приборам увеличение тяги. Штурман продолжал отсчёт времени,
- … до взлёта тридцать секунд, двадцать,
- Экипаж взлетаю без фар, РУД взлётный режим.
- Устанавливаю взлётный. Установил.
- Десять …, пять, четыре, три, две, одна, взлёт!
   Шибаев рывком отпустил тормоза. Тяжело гружёный самолёт вздрогнул и, вначале неохотно и медленно, а затем с каждой секундой набирая ускорение, которое всё сильнее вдавливало нас в спинки сидений,  рванулся по полосе в ночной мрак. Тряска, возникшая в начале разбега из-за попадания колёс шасси на неровности давно не ремонтированной ВПП, постепенно, по мере увеличения подъёмной силы, уменьшалась. Я,  мягко удерживая органы управления,  контролировал темп нарастания скорости и, главное,  направление взлёта по точности  выдерживания  взлётного курса и по расстоянию до боковых огней полосы.  На тридцать второй секунде, достигнув скорость принятия решения на продолжение или прекращение взлёта, а, через мгновение, и скорость подъёма переднего колеса, командир плавным движением переместил штурвал за нейтральное положение  «на себя» и оторвал самолёт от земли. Каждая из последующих скоротечных операций, связанных с уборкой шасси, фар, закрылков и предкрылков, уменьшением оборотов четырёх двигателей со взлётных до номинальных требовала от экипажа обеспечить к началу и к концу каждой из них  строгое соблюдение соотношения нескольких параметров: скорости, высоты, курса,  угла набора и скороподъёмности. Шибаев вручную пилотировал самолёт уверенно, однако,  торопливость устранения  возникающих отклонений в режиме полёта, говорила о его повышенном напряжении. За пределами кабины властвовала темнота, о которой говорят:  «ни зги не видно». Лишь без устали работающие верхний и нижний проблесковые  маяки, вспышками багрового цвета подсвечивали с равными промежутками времени облачность. Через две минуты после взлёта экипаж развернулся на курс выхода из района аэродрома. Я связался с гражданским сектором управления воздушным движением и получил разрешение на продолжение набора высоты до эшелона 10 100 метров по международной трассе. Обычно оживлённый,  эфир был пуст.  Командир включил автопилот, подключил к нему вычислительный комплекс, и электронный мозг, в который штурманом была заранее введена модель маршрута, возложил функции управления самолётом на себя. Шибаев  ожидал мою реакцию, находясь в готовности немедленно перейти на ручное пилотирование. Но я, понимая, что ему хочется блеснуть не только пилотированием «на руках», но также показать себя, как знатока сложнейших автоматизированных систем, подбодрил его улыбкой. Самолёт, продолжая увеличивать скорость, медленно уменьшал угол атаки крыла, стремясь найти самое оптимальное соотношение между лобовым сопротивлением воздуха, в которое он упирался, как  в  стену, и достаточной для полёта подъёмной силой, создаваемой этим воздухом, бешено обтекающим несущие поверхности.
 -  Экипаж, установил приборную скорость 470, включил режим «Стабилизация скорости», продолжаю набор эшелона 10 100 метров.
      Полёт протекал спокойно. Конечно, я замечал в действиях членов экипажа ошибки. Но реагировал только на грубые, требующие моего  вмешательства, и на те, которые имеют системный характер. Молодым командиром отряда, летая инструктором со своими экипажами, а командиры этих экипажей были старше меня по возрасту и, безусловно, как по опыту лётной работы, так и в технике пилотирования превосходили меня, я старательно выискивал недостатки,
- Вы превысили скорость на двадцать километров, Вы в развороте  допустили                невыдерживание крена в сторону увеличения на два градуса и потеряли тридцать метров высоты, Вы на этапе набора допустили кратковременное увеличение вертикальной скорости на три метра в секунду и  отклонились от заданного курса влево и т. п.
   Делая многочисленные замечания, я пытался тем самым заслужить в глазах подчинённых авторитет бывалого лётного командира, хорошо знающего Инструкцию экипажу и умело контролирующего выполнение её положений. Но, постепенно, я понял, что основное направление в работе инструктора-лётчика многоместного самолёта связано с определением  способности командира экипажа  выполнять свои обязанности. И, если это необходимо, в оказании ему помощи в приобретении навыков  управления,  как экипажем, так и самолётом. Командир обязан лично пилотировать самолёт и эксплуатировать его основные системы. Но не менее важными в его работе являются функции по контролю за действиями других членов экипажа. И задача инструктора заключается в том, чтобы научить командира мгновенно оценивать правильность действий членов экипажа и по каждому из них принимать собственное решение. На практике же, зачастую бывает, что командир, доверяя членам экипажа, перестаёт их контролировать и, фактически, превращается в живого автопилота, выполняющего команды своих подчинённых.
           На пяти тысячах метров самолёт, наконец, вырвался из облачного плена. На чёрном небосводе мерцали россыпи самых разных по размеру и по яркости звёзд. Неполная луна тускло освещала впереди, по курсу полёта, на фоне сплошного поля облачности, вершины горных хребтов над которыми нам предстояло пролететь.
- 10 100 метров занял, горизонт. Сличить показания высотомеров. Сличить курсовые приборы. Устанавливаю скорость 0,72 по числу М.
- Командир, скорректировал место самолёта по радиолокационному ориентиру. Уклонились от линии пути вправо на два километра. Отключите САУ от УВК. Ввожу поправку в курс.
- САУ отключил. Ввод поправки по прибору наблюдаю. Уклонение устраняю вручную. Устранил. Подключил САУ к УВК.
- Командир, путевая 830. Уточняю время прибытия. Придём на 6 минут раньше от  расчётного.
- Понял. Проверяю. Проверил. Расчёты подтверждаю, посадка в семь ноль девять.
   Доклады следовали один за другим.  Их количество было чрезмерным и свидетельствовало о волнении. Они впервые летели в Афганистан, в зону боевых действий, туда, где шли ожесточённые бои и ежедневно гибли наши солдаты и офицеры. Туда, где мы, лётчики, также, за время войны не смогли избежать боевых потерь. Я понимал состояние этих молодых мужчин, их  опасения, с которыми неизбежно придётся столкнуться. И знал по себе, что восприятие риска, которое присуще лётной работе и притупляется с годами, при полётах на войне обостряется.
        За десять километров до пересечения государственной границы по указанию авиационного диспетчера, управлявшего движением самолётов на этом участке воздушной трассы, мы заняли 330 эшелон, соответствующий высоте в 330 000 футов и, пройдя поворотный пункт Термез, вошли на территорию Афганистана. Сплошная десятибалльная облачность пошла на убыль, и разрывы между облаками стали похожи на колодцы, на дне которых мрачно лежала темнота, не отражающая звёздное небо. Локатор, работающий в масштабе средней дальности, с каждым поворотом антенны оживлял мерцающую на экране картинку местности новыми объектами. Но мне не было надобности сличать локационное изображение с картой, разложенной на правой боковой панели моего рабочего места, так как маршрут полёта я помнил наизусть. Там, далеко внизу за толщей облаков лежала чуждая нам малонаселённая мусульманская страна с городишками, состоящими из глинобитных лачуг, плотно сгрудившимися вокруг мечетей и немногочисленных источников воды. Кишлаками, которые, как ласточкины гнёзда,  прилепились к обрывистым берегам горных речек, зажатых гигантскими горными грядами. И безлюдными пространствами с огромными плоскогорьями и пустынями с землёй, сожжённой солнцем и кое-где поросшей чахлой растительностью.
   Внутренний радиообмен в экипаже не замолкал ни на минуту:  контролировалось местонахождение самолёта,  вводились поправки в курс, сличались курсовые приборы и высотомеры, проверялась работоспособность систем и энергетики. Радист по коротковолновой радиостанции дальней связи направлял кодированные радиограммы на командные пункты в Ташкент и в Москву, сообщая в них время прохождения поворотных пунктов и  метеообстановку по маршруту. С удаления 150 километров до аэродрома посадки, которое бесстрастно высветило табло индикатора дальности, начался этап подготовки к заходу на посадку. Командир перешёл на ручное пилотирование, а я установил связь с руководителем полётами,
- Помпа, 76 253, удаление 120, эшелон 330, расчётное в 7.09, условия подхода и посадки.
 -  76 253, Помпа, десять баллов, нижняя граница облаков не определена, видимость 4 километра, давление 692,5, ветер 220 градусов, 5-7 метров с порывами до десяти, температура плюс 14, посадочный 285, зона свободна, заход по схеме разрешаю, снижайтесь на Лиму-Лиму до 290 эшелона.
- Заход разрешён. 285,  692, 5,  220, 7метров, занимаю 290 на Лиму. Проход Лимы доложу.
       Наступал рассвет, и восточная сторона неба заметно посветлела. Облачность, лежащая ниже нас, примерно, на два-три километра, уплотнилась. Анализируя неровную верхнюю кромку облаков, преимущественно слоисто-кучевых форм, я предполагал, что жёсткого минимума у земли нет, а нижняя кромка также будет неровной. Экипаж выполнил необходимые действия по карте обязательных докладов при заходе на посадку, снизился  до   290 000 футов и энергично приступил к погашению скорости, уменьшив обороты двигателей до оборотов малого газа и кратковременно выпустив тормозные щитки. Нам предстояло выполнить «вертушку»: манёвр снижения  тяжёлого транспортного самолёта по крутой спирали в ограниченном районе аэродрома, исключающем возможность его обстрела с близлежащих горных массивов. Темп работы членов экипажа возрастал: необходимо было  до рубежа начала снижения, к которому  мчался самолёт, успеть выполнить десятки операций.
 -   Прибор 390. Предкрылки  14, закрылки 15. Приготовиться к выпуску шасси и посадке. Скорость 370. Шасси выпустить.
- Выпускаю.
      Всю динамику выпуска шасси мы ощущали своим естеством: вначале лёгкий толчок снятия створок шасси с замков закрытого положения и их открытие, и, следом, резкие толчки и торможение возвестили о перемещении четырёх основных и одной носовой стойки  из убранного положения в выпущенное. Шум в кабине, создаваемый воздухом, ворвавшимся в открытую нишу шасси, по завершению цикла выпуска и закрытия створок, прекратился.
- Предкрылки 25, закрылки 30. Скорость 320. Давление 692,5 установить. Сличить показания высотомеров.
- Командир, путевая скорость 480, до Лимы 4 километра, 30 секунд полёта. После прохода Лимы, разворот на заданный 142 градуса. Угол сноса минус 6, магнитный 148.
   Выпуском шасси, закрылков и предкрылков экипаж достиг желаемого результата: встречный поток воздуха стал сильнее тормозить продвижение самолёта вперёд и, одновременно, из-за увеличения площади крыла самолёт получил возможность лететь с меньшей скоростью, не выходя за пределы ограничений.
          Шибаев, как и другие члены экипажа, заметно нервничал. Мы летели в рассветных сумерках, вне видимости земли, за облаками над высокогорьем. Впереди, в нескольких минутах полёта в узкой, окружённой со всех сторон горами, долине реки Кабул, расположен аэродром назначения. И,  через несколько секунд, мы приступим к отвесному снижению, чтобы за два спиралеобразных витка пробить  толщу облаков и произвести посадку. Каждый из нас понимал, что любая неточность в определении места самолёта, ошибка, допущенная в  выдерживании курса, скорости полёта и вертикальной скорости снижения неминуемо приведёт к возникновению сложной ситуации, которая из-за дефицита времени и ограниченности пространства может развиться в катастрофическую. Я видел психологическое состояние  членов экипажа, но спокойно исполнял свои обязанности, не пытаясь разрядить обстановку.
 -    Прохожу маркированную радиоточку Лима - Лима, эшелон 290, секундомер пуск, снижение с вертикальной 30 метров в секунду.
 -       Курс 148, снижение.
         Шибаев плавно перевёл нос самолёта на заранее рассчитанный угол снижения, и  самолёт стремительно врезался в облака.
 -     Командир, проходим траверс порога полосы, боковое 5 километров, разворот на путевой 285 градусов, пуск секундомера.
- Выполняю разворот, крен 30 градусов, приборная 320, вертикальная 30 метров.
       Шибаев резко ввёл самолёт в разворот, сконцентрировал внимание на удержании угла крена и упустил вертикальную и приборную скорости, которые вышли за пределы ограничений, о чём нас незамедлительно проинформировала женским голосом «Рита», речевой информатор: «Скорость превышена! Крен велик! Скорость превышена! Крен велик!». Возникла ситуация, требующая моего вмешательства в управление.
 -  Командир, уменьшите крен до 15 градусов. Вот так. Теперь установите вертикальную скорость. Хорошо. Теперь отпустите штурвал. Видите, самолёт не сбалансирован, он опускает нос. Это состояние называется: «висит на штурвале».  Являясь устойчивым по скорости, он хочет увеличить снижение и занять скорость, которую Вы задали положением стабилизатора.  Возьмите стабилизатор  до величины небольшого давления «на руку». Теперь установите заданный крен, добавьте стабилизатор «на себя». Хорошо. Балансировка самолёта должна подбираться таким образом, чтобы она помогала уменьшить опасность попадания в сложную ситуацию. В этом случае, самолёт приобретёт тенденцию на самостоятельное исправление допущенной Вами ошибки.  Сейчас он должен быть отбалансирован на небольшой вывод из снижения. Видите, из-за того, что мы выполнили разворот с меньшим креном нас унесло вправо на 800 метров. Возьмите поправку в курс.
- Выполняю. Вывод на курс  260 градусов.
      Пот крупными каплями катился по лицу  Шибаева. Он с трудом удерживал непослушный самолёт на заданной траектории снижения,  резко отклоняя рули. Я снова должен был ему помочь.
- Валерий, у  Вас дома  кошка есть?
 -   Какая кошка, товарищ генерал? - недоумённо вопросом на вопрос ответил он, не отводя взгляда от приборов.
- Обыкновенная.
- Есть. Только не кошка, а кот.
- А как зовут?
- Барсик.
- Вы его любите?
- Конечно.
 -   Валерий, запомните, самолёт, как и любое  живое существо, любит ласковое обращение. И пилотировать его нужно любовно, поэтому отклоняйте рули так, как будто гладите своего Барсика. Это первое. И, второе: Вы недостаточно внимания уделяете командно-пилотажному прибору, основному прибору для пилотирования. А, теперь, я беру управление, а Вы мягко держитесь за штурвал. 
  Короткими и аккуратными движениями я зафиксировал положение самолёта,
- Видите, как послушен самолёт, как он любит ласку. Передаю управление, передал.
- Взял управление.
     Шибаев, успокаиваясь, стал увереннее и точнее действовать органами управления.
 -  Командир, к развороту на втором на 180, крен 30, идём с превышением 900 метров от заданной высоты.
-   Шибаев, затяните точку начала второго на 20 секунд. На прямой потеряем 600метров и, после вывода из разворота,  с вертикальной 15 ещё потеряем 300 метров. Как раз  в точку вывода из второго выйдем на заданную высоту 1800.
-    Выполняю, товарищ генерал.
    По мере снижения самолёта  усилилась болтанка, свидетельствующая о наличии сильного порывистого ветра у земли.
-    Командир, курс 90 в точку разворота на посадочный, до разворота 30 секунд.
-    Погашение 280, закрылки на 43 выпустить.
-    Выпускаю. Выпустил.
-    Командир, траверз порога, боковое 4 километра, высота 1300, секундомер пустил, по прямой 18 секунд.
-    Штурман, учтите боковой ветер. За разворот нас унесёт в подветренную сторону на     500 – 600 метров.
-    Понял, товарищ генерал. Командир, доверните вправо на путевой 120 градусов.
-    Беру курс 120. 120 на курсе.
-    Командир, разворот на посадочный, крен 25, вертикальная 10, пересекаем на снижении 1000 метров, выход из разворота на удалении 3 километра от торца полосы.
- Командир, на 500 метров в разрывах земля просматривается, визуально наблюдаю пересечение шоссе Кабул – Баграм.
-   Шибаев, теперь уменьшайте вертикальную. Правильно. Пересекаем 300 метров, вышли под облака. Так, небольшая рассветная дымка, видимость около 4 километров. Сориентируйтесь по полосе. Вы полосу видите?
- Наблюдаю слева под углом в 10 градусов.
 -  А теперь, Валерий, самое лёгкое: посадка  с максимальным посадочным весом на высокогорном аэродроме на полосу ограниченного размера. Нос на торец, доворот на полосу с учётом угла сноса, плавно уменьшаем тягу. На всё – про всё, 10 секунд.
- Выполняю, товарищ генерал. Фары включить.
 -   Помпа, 76 253, на прямой, шасси выпущены, механизация полностью, полосу вижу, посадка.
-    76 253, проверьте шасси и закрылки, посадку разрешаю.
- Разрешена.
- Торец 10 метров. Не тяни, подпусти пониже. Теперь добирай и дай ногу по ветру. Ещё подбери. Хорошо, задержи.
- Реверс   включить, тормозные щитки выпустить.
- 76 253 посадка. Маршрут руления?
 -    76 253, посадку в 09 минут зафиксировал, пробег до конца полосы, освобождение по первой РД на «Южную», сообщите решение.
- 76 253 полосу освободил, заруливаю на стоянку, решение дополнительно.
   Шибаев зарулил на стоянку, застопорил рули и выключил двигатели. Я расстегнул привязные ремни, освободился от лямок парашюта, отодвинул в крайнее заднее положение тяжёлое кресло с бронезащитной спинкой и, отдав экипажу указания по дальнейшим действиям, спустился со второго этажа кабины лётчиков на первый этаж в грузовую кабину и через открытую дверь по стремянке на бетонные плиты аэродрома. Как и обычно, внизу меня ожидала небольшая группа офицеров афганской армии и наших, советских. Поздоровавшись, мы прошли в расположенный неподалёку приземистый аэродромный домик, имеющий единственное помещение, приспособленное для проведения совещаний. Раскрыв документы, мы сверили план перевозок и детально его уточнили. Я посмотрел на часы. Они показывали     7  часов 28 минут. Учитывая предполагаемое улучшение погоды, я объявил время 08.00, как время «Ч». Офицеры, пожелав мне удачных полётов, торопливо двинулись к своим машинам. Им предстояло запустить сложный многофункциональный механизм наземного обеспечения воздушного моста. А я с полковниками Джамалом, представителем афганского Генштаба и Цвингуевым  Кимом  Александровичем, представителем Главного штаба ВВС, моим давнишним знакомым, направился к самолёту.
 -      Товарищ генерал, - с небольшим акцентом растягивал слова Джамал, - по нашим данным сегодня с северного направления возможны обстрелы стоянок самолётов ракетами.
 -     Интересная новость, - не удержавшись, съязвил Цвингуев, - за последний месяц дня не было без обстрелов. Единственное, что мешало, так это облачность. Когда же Вы, наконец, душманов переловите?
 -     Переловим, если помогать будете.
       Мы остановились недалеко от самолёта, наблюдая за процессом разгрузки. Створки люка были открыты и, в образовавшемся пространстве, стояла грузовая шаланда «Камаз» в готовности к приёму груза.
- Ким Александрович, Джамал, извините, подождите пять минут.
   Я поднялся в грузовую кабину. Экипаж всем составом снимал швартовочные цепи  с многоярусного штабеля, состоящего из громоздких зелёных деревянных ящиков, в которых находилось    40 тонн вооружения и боеприпасов.
- Радист, ко мне!
      Услышав команду, старший воздушный радист передал товарищу висящий на груди электрический пульт управления подъёмником и быстрым шагом подошёл ко мне. Мы прошли к рабочему месту радиста  в кабине экипажа. Сложная погодная обстановка и возможность обстрела не давали мне покоя. Я обязан был принять единственно правильное решение и я его принял.
 -   Обеспечьте дальнюю связь в закрытом режиме.
     Радист включил радиостанцию, проверил настройку частотного канала и ввод ключевых паролей, подготовил портативную буквопечатную машинку.
- К передаче готов.
 -  Диктую. Елезину. Распоряжение. Пункт первый. Обеспечьте, в первую очередь, вылет  четырёх самолётов Ил–76, подготовленных в двухпалубном варианте для перевозки личного состава, включив их в состав первой группы. Пункт второй. Обеспечьте, во вторую очередь, вылет четырёх самолётов Ил-76, подготовленных к перевозке вооружения и боеприпасов, исключив их из состава первой и включив в состав второй группы. Пункт третий. Время «Ч» 08.00. Кабаргин.
- Товарищ генерал, передал, подтверждение получил.
- Хорошо. Вы свободны.
      Спустившись вниз, я сообщил о своём решении Джамалу и Цвингуеву.
 -   Вам, Григорий Петрович, с Генштабом придётся объясняться по этому случаю. Там не любят отступлений от плана. Да, и наши тоже, - укоризненно произнёс Ким. - Я понимаю, что Вы хотите спрятать группу с личным составом в облака. А если обстрела не будет? Зачем, в этом случае рисковать, и двухпалубникам снижаться в зажатой горами котловине вне видимости земли? Это очень опасно. А, если что случится, то придётся вместе отвечать.
 -   Ким Александрович, решение я принял. И передал его письменно на командный пункт за своей подписью, то есть вся полнота ответственности лежит на мне. Через 17 минут взлетит первый самолёт и, следом, вся группа. Вам с Джамалом остаётся  только организовать автотранспорт, чтобы принять  и отвезти солдат. Было бы неправильно, если бы я не использовал погоду. Через полтора часа, когда придёт первая группа, облачность поднимется до 1000 метров, а через два с половиной часа, когда группа будет уходить, с гор аэродром ещё не будет виден. И, потом, наивно предполагать, что  душманам  план наших перевозок не известен. Вы, что в этом сомневаетесь?
 -    Конечно, - поддержал меня Джамал,   - утечка есть. Причём, не исключаю возможность, что она идёт не только по афганской линии, но и по советской. Американцы деньги, по-русски, кажется, это звучит «за просто так», не платят. Товарищ генерал, Вы меня отпускаете? Я всё понял, мне нужно в штаб, чтобы довести Ваше решение.
 -    До свидания, - протянул я руку афганцу.
 -    Заторопился, может сам стукачом работает, -  мрачно буркнул вслед  Джамалу  Цвингуев.
 -   Не нужно всех подозревать, Ким Александрович. Тем более, Джамала. Он за войну двумя орденами «Красной звезды» награждён за то, что многих наших ребят от смерти уберёг. А предателей пусть контрразведчики ловят. Это их дело. А мы с Вами, давайте заниматься воздушным мостом. Ким Александрович, что я вижу? Вы что, обиделись что ли? Но, если бы я стал согласовывать с Вами изменения в План, то Вам пришлось бы звонить дежурному генералу ЦКП ВВС, а ему, в свою очередь, на ЦКП Генштаба. А  они, Вам известно, работают, как диспетчеры, и, даже в малом, на себя ответственность брать не будут. И, потому, что они ответят, и мне, и Вам, хорошо известно: «Ждите решения старшего начальника, которому доложим в восемь часов по прибытию на службу». А в Москве сейчас пять часов утра. К тому времени, когда начальники придут на службу,  мы уже выполним главную задачу – перевезём людей и сюда, и отсюда. А теперь, пока ещё есть время, прошу Вас, свяжитесь с Вышкой и пригласите сюда руководителя полётами.
 -    Хорошо, вызываю. И, кроме этого, мне ещё несколько распоряжений нужно сделать.
       Недовольный Цвингуев отошёл в сторону и, достав из чехольчика радиостанцию, стал громко по ней переговариваться. Рассвело, и погода,  под влиянием потоков света от восходящего солнца, медленно стала улучшаться.  Разгрузка самолёта шла полным ходом. От грузового люка отъехал полностью загруженный четвёртый восьмитонный грузовик, а на его место по командам  командира экипажа задним ходом с соблюдением мер предосторожности становился последний по очерёдности, пятый. Из подъехавшей к стоянке ярко-красной легковой «Тойоты» с правым рулём вышли двое мужчин и направились ко мне. Впереди, опережая на шаг своего товарища, шёл полковник Иванов, мой друг, вместе с которым, ещё капитанами, мы три года отучились в Военно-воздушной академии, а немного сзади – полковник Слюсаренко Фёдор Кузьмич, штатный руководитель полётами 127 полка, которым я командовал в течение пяти лет в Прибалтике.
 -   Гриша, рад встрече, - пробасил Саша Иванов, заключив меня в объятья, - как дела, как жизнь?
 -    Я тоже рад. Всё нормально. Здравствуйте, Фёдор Кузьмич, - я поздоровался за руку со Слюсаренко.
 -      Доброе утро, Григорий Петрович. С КП передали, что по нулям первый с личным составом взлетел.
- Понятно.
       Я представил себе, как, получив мою команду на вылет, полностью загруженные людьми и военным имуществом могучие транспортные самолёты из состава первой группы занимают исходное положение для взлёта с аэродромов Казахстана, Туркмении, Узбекистана, Таджикистана и Киргизии. И, каждый из них, в строго определённое время взлетит и выполнит поставленную задачу. Воздушный мост открыт и заработал.
 -    Друзья мои, вы, видимо поняли, по какому вопросу я вас пригласил. Судя по погоде, сегодня работать придётся в облаках. В составе группы есть экипажи, которые раньше никогда самостоятельно в Кабул не летали. Они подготовлены к выполнению маневра только по разработанной схеме. Заход, вам известно, не из простых, а на пределе возможностей и лётчиков, и самолётов. Фактически, это не заход, а падение,  только не беспорядочное, а упорядоченное. Вывести самолёт в горизонт и задержаться по вашей команде на достигнутом эшелоне, чтобы пропустить взлетевший, практически невозможно. Нужно вывести двигатели на взлётный, убрать шасси и, частично, механизацию. Причём, эти операции нужно проводить на прямой, не меняя курса. В этом случае, увеличивается вероятность столкновения с горами. У меня есть опасение, что неопытные экипажи в усложнённой обстановке могут проявить неуверенность.  Я понимаю ваши трудности: приходится руководить без радиолокационного контроля, определяя место самолёта по докладу экипажа. Но, я настаиваю – схему захода менять нельзя.  И, потому, прошу не разрешать взлёт самолётам до завершения посадки группы. А, если группа вылетает, то самолёты выходящие на аэродром постройте в проэшелонированную этажерку над приводом. И, когда зона освободится, обеспечьте заход по типовой схеме с началом снижения от Лимы – Лимы.
 -    Петрович, ты, прямо, как в академии. Хватит нас учить, - хлопнул меня по плечу Александр, - мы и сами с усами. Всё, о чём ты нам говоришь, нам давно известно. Это прописные истины. Мы, в принципе, так и руководим.
      Наблюдая, что разгрузка закончилась, и ко мне от самолёта бежит Шибаев,  я снял с головы фуражку и стал делать ей круговые движения над головой, подавая ему команду на запуск.
 -   Если ты, Александр, так хорошо всё знаешь, то почему вчера меня дважды выводил из снижения и задерживал на эшелонах?
 -   Ну, Гриша, это особый случай.  «Ариана» с их премьером вылетала на Москву. Этим самолётом руководил афганец. А они имеют приоритет. Тем более, я же знаю, какой ты лётчик.
 -    Хорошо.  На этом закончим. И будем делать так, чтобы очередных дров не наломать, - указал я жестом в сторону обгорелых остатков грузового гражданского Ил-76, упавшего около года назад рядом со взлётной полосой из-за грубой ошибки командира экипажа в пилотировании.
 -     Гриша, будь другом, дай команду, чтобы налили что-нибудь, а то у нас кончилось.
 -  Александр, друг мой, не переживай, нальём, но не сейчас. Тороплюсь. Подъедешь к последнему рейсу вечерком.
 -    А вдруг не прилетишь из-за обстрела?
 -    Тогда денёк перебьёшься.
 -    Гриша, да ты пойми, это же мера вынужденная. Здесь вода такая, что, если спирт не пить, то гепатита не избежать. Ты же знаешь, что я уже один раз переболел. Так мне теперь что прикажешь, второй раз заболеть и окочуриться?
-    Всё, друзья мои, разговор закончен.  Я на запуск. Вылетать буду для сокращения времени с обратным стартом с курсом 105 градусов.
 -  Не договоришься с тобой, Петрович. Ну, ладно, бывай, до прилёта. Буду ждать.
   Я поднялся в кабину и занял рабочее место инструктора. Шибаев уже запустил двигатели и ожидал мою команду на выруливание.
- Выруливайте на взлётный 105 и зачитайте карту перед выруливанием.
- Уже выполнена, товарищ генерал, выруливаю.
   Выруливание и взлёт Шибаев выполнил уверенно. Пустой самолёт, легко оторвался от полосы, убрал шасси, и с правым креном в тридцать градусов стал энергично набирать высоту  над аэродромом.
 -  76 253, взлёт произвёл, нижняя граница 700 метров, десятибалльная, кучево-дождевая. В облаках средняя болтанка, слабое обледенение, продолжаю набор, - доложил я руководителю полётами.
      За три витка восходящей спирали мы набрали высоту 8000 метров, пробили облака и развернулись на поворотный пункт Пули-Хумри, взяв курс на выход из района аэродрома. Поднявшееся выше уровня облаков солнце яркими лучами заливало всё видимое пространство: высокий ярко-синий купол неба и огромные площади тёмно-серых облаков, по которым, вслед за нами, летела тень, отброшенная самолётом. Кое-где из облаков выглядывали вершины гор с вечными, не тающими ледниками и снегами. После унылого серого однообразия кабульского аэродрома, открывшаяся нам величественная панорама мира, окрашенного в  светлые тона, постепенно снимала накопившееся  в  душе состояние тревоги.
- Товарищ генерал, - обратился ко мне Шибаев, - разрешите экипажу позавтракать?
- Да, конечно. После набора эшелона.
 -   Товарищ генерал, - доложил радист, - с КП передал Елезин, что первая группа взлетела полностью.
- Хорошо, спасибо.
      Я уже знал об этом, прослушивая одновременно два радиоканала, на которых экипажи вели связь с органами управления  воздушным  движением и между собой. И в многоголосии звучащих единообразных докладов и сообщений о рулении, взлётах, наборах высоты и занятии эшелонов, прохождении поворотных пунктов, я слышал голос, который узнал бы из тысячи других – голос моего сына. У него, после окончания школы, как и у большинства сынов моих сослуживцев, не возникало сомнений относительно выбора профессии. Моя жена противилась этому выбору, считая, что в семье одного лётчика вполне достаточно. Но переубедить сына ей не удалось. Он поступил и закончил то же самое прославленное лётное училище, которое дало мне путёвку в небо. Действующее законодательство позволяло сыну служить вместе с отцом в одной части, в случае, если отец не является его непосредственным начальником. И жена, зная об этом, просила меня взять сына к себе в дивизию. Ей хотелось, хотя бы не надолго, возвратиться в то счастливое время, когда вся семья жила вместе: отец, мать и двое детей, сын и дочь. Но, понимая, что какими бы строгостями я не окружил своего сына, всё равно в дивизии для большинства он будет оставаться «генеральским сынком», я попросил командование направить лейтенанта Кабаргина  для прохождения службы в одну из частей, мне не подчинённую. И он попал служить в соседнюю дивизию. А сын генерала Фатюхина, командира этой дивизии, по окончании училища, по аналогии, стал летать в одном из полков, входящих в состав моей дивизии. Причём, мы с Петром Николаевичем дали друг другу обещания об исключении каких бы то ни было поблажек для дорогих нам лейтенантов. Не сговариваясь, одинаковые решения мы приняли на включение лётчиков Фатюхина и Кабаргина в состав экипажей, привлекаемых к выполнению боевых вылетов в Афганистане. Мы не могли поступить иначе, хотя имели полное право не направлять их на войну, учитывая отсутствие у них  достаточного опыта полётов.
       Я доложил на «Помпу» о занятии 310 эшелона и закончил связь с Кабулом.
 -      Папа, привет! – прозвучал в наушниках голос Вадима, услышавшего мой доклад по радио и узнавшего меня.
- Здравствуй, сын.
- Как дела? Когда домой?
- Нормально, скоро. А ты как?
- Тоже хорошо. Маме и Леночке привет передавай.
- Передам. На заходе в облаках повнимательней. До встречи.
- Понял. До свидания.
      Подобного рода переговоры, носящие личный характер, безусловно, являлись нарушением положений «Инструкции по организации радиосвязи в районах ведения боевых действий». Спутниковые и наземные системы разведки, как наши, советские, так и других государств непрерывно  вели наблюдение за огромными территориями театра военных действий. Собранная по крупицам информация тщательно анализировалась и определяла степень осведомлённости о противнике. А, с давних времён,  каждому командиру известно, что полнота знаний о противнике является залогом успеха в вооружённой борьбе.  Инструкция в качестве главной меры радиомаскировки предписывала  выходить в эфир в исключительных, не терпящих отлагательства, случаях, необходимых для обеспечения безопасности полётов, но отказать себе в удовольствии поговорить с сыном я не мог.
 -   Григорий Петрович, - обратился ко мне по переговорному устройству полковник Рогов, - я знаю, что Ваш сын в полку  Крикуненко служит. А кто у него командир?
 -  Подполковник Емельянов, командир эскадрильи. Честно говоря, я его знаю только по фамилии. Но характеризуют его, как хорошего лётчика.  Сын доволен, что попал к нему в экипаж и отзывается о нём, как о справедливом командире.
 -  Мой Виталий на будущий год заканчивает штурманское в Ворошиловграде. Жду, не дождусь. Давайте его к себе в дивизию возьмём, товарищ генерал.
 -    Возьмём. Проверьте линию пути. Наблюдаю визуально встречные.  Идут  левее.
- Командир, уклонились вправо на четыре километра, устраняю уклонение в автомате.
Устранил.
      Навстречу нам, расчертив всю видимую северную часть неба инверсионными полосами, неслись транспортные самолёты.
      Бортовой техник по авиационно-десантному оборудованию неслышно поднялся  по вертикальной лестнице на второй этаж кабины лётчиков, и, с моего разрешения,  подал мне пластмассовый поднос с подготовленным завтраком, основу которого составлял стандартный  высотный паёк:   печёночный  паштет в легко открываемой консервной банке, галеты и витаминизированный мармелад в целлофановых пакетиках,   сливовый  сок в стеклянной баночке  и   плитка  шоколада. Дополнительно на подносе в нескольких  тарелках лежали два очищенные от скорлупы яйца, сваренные вкрутую,  нарезанные крупными дольками свежие помидоры и огурцы, кисть сизого винограда и, издающие пряный аромат,  янтарные ломтики дыни. Отдельно стояли два гранёных стакана, один пустой под сок, а из второго торчали, свёрнутые в трубочку, бумажные салфетки.
 -    Товарищ генерал, Вам бутерброды с маслом и сыром приготовить? И, что Вы будете пить? Есть чай чёрный, чай зелёный, и есть горячий шоколад.
- Можно бутерброд с маслом. И лучше кофе, покрепче и без сахара.
  Я позавтракал, выпил бодрящий кофе, убрал с коленей поднос, передав его бортовому технику, сообщил Шибаеву, что взял управление самолётом «на себя» и дал возможность позавтракать остальным членам экипажа, после чего передал управление командиру. Затем достал из портфеля толстый красный карандаш и в плане перевозок напротив фамилии каждого из командиров экипажей первой  группы поставил заглавную букву «В».
      Снижение с эшелона, манёвр захода на посадку и посадку экипаж выполнил нормально. Погода, как и прогнозировал метеоролог, значительно упростилась: сохранялось 5-6 баллов средней облачности кучевых форм, при попадании в которую возникала сильная тряска. Впрочем, это явление погоды не представляло опасности для полётов.
       Шибаев,  по указанию руководителя полётами, после пробега развернулся на полосе на 180 градусов и медленно порулил на стоянку.
- Товарищ генерал, разрешите получить замечания, - обратился он ко мне.
 -   Валерий, учтите замечания, которые я делал во время полёта. И продумайте возможный вариант развития ситуации, в которую Вы сегодня попали: вывод самолёта за пределы ограничений по скорости и крену. Дальнейшее увеличение крена неминуемо должно было привести к дополнительному увеличению скорости и, как следствие, к разрушению секции закрылка на опущенном левом полукрыле из-за возросшего динамического напора воздуха. И самолёт из летательного аппарата превратился бы в падающий предмет,  разваливающийся в воздухе. Вам нужно извлечь из нашего полёта для себя  главное: летать без ошибок невозможно, но  легче устраняются простые ошибки. И, потому, допустив грубую ошибку, необходимо разложить её на ряд простых, поэтапное устранение каждой из которых не составит труда. В нашем случае, превысив крен и скорость, Вам следовало вначале вывести самолёт из крена, затем точно установить приборную и вертикальную скорости снижения и, после этого, снова ввести самолёт в левый крен. Всё то, о чём я говорю, имеет своё название: вывод из сложного положения. Этот элемент Вами не отработан.  Следовательно, Вам придётся выполнить ещё один контрольный полёт. На вылет я поставлю Вас на послезавтра. Завтра до обеда отдых, после обеда загрузка.  И послезавтра вылет. Я не смогу с Вами полететь вторично из-за занятости, а поручу слетать с Вами одному из Ваших командиров. В целом же, по результатам полёта  у меня сложилось неплохое мнение об экипаже.
- Понял Вас, товарищ генерал.
      Шибаев по моему указанию остановился напротив самолёта, на котором мне предстояло делать второй вылет. Выполнив необходимые действия по подготовке аппаратуры к выключению двигателей, я, и, следом за мной Рогов, вышли из самолёта. Экипаж Шибаева, выпустив нас, убрал стремянку, закрыл входную дверь и продолжил руление на свою стоянку.
      Майор Пахметьев, командир экипажа, в составе которого мне предстояло лететь, был мне хорошо знаком. Судьбы военных лётчиков, кружившие нас по различным авиационным гарнизонам, не раз  сводили нас вместе и снова разводили. Василий Андреевич был всего на год моложе меня и являлся, безусловно, одним из самых опытных командиров отрядов в военно-транспортной авиации. Он несколько лет подряд летал на выполнение самых сложных заданий, в том числе и в Афганистане. Но весь последний год он не летал из-за болезни. Поправившись, Пахметьев со скрипом прошёл врачебно-лётную комиссию, отлетал программу ввода в строй после длительного перерыва в полётах и, по его просьбе, был включён в состав группы, выполняющую программу «Воздушный мост». Я специально спланировал с ним полёт в простых метеоусловиях, понимая, что для Василия он является формальным. Конечно, руководствуясь строгими положениями методики лётной подготовки, на разведку погоды мне следовало бы лететь с более опытным  Пахметьевым, а  не с  Шибаевым. Но я был уверен, что молодым, необстрелянным экипажам нужно давать контрольные полёты в самых сложных условиях, в которые они вряд ли попадут в дальнейшем.
      Приняв доклад от Пахметьева, я разрешил экипажу занимать рабочие места и готовиться к запуску. А сам подошёл к терпеливо меня ожидающим  Елезину и Самгину.
 -  Всё идёт по плану, товарищ командир, - неторопливо начал начальник штаба, протягивая мне копию плана перевозок с временными отметками взлётов и посадок самолётов первой группы. – Через тридцать - сорок минут начнут вылетать из Кабула. К вашему подходу аэродром должен быть свободен. Кроме того, - продолжил полковник, - с командных пунктов требуют назвать фамилию должностного лица, принявшего решение на изменение порядка перевозки личного состава. И, если это Вы, то с кем проводили согласование.
 -    Сергей Михайлович, подтвердите, что решение принято мной лично, исходя из фактической обстановки. Из-за дефицита времени согласования ни с кем не проводил. Да, при планировании на завтра, предусмотрите перевозку личного состава  в составе первой группы. На разведку снова включите меня. Ну, мне пора.
- Леонид Николаевич, - обратился я к Рогову, - Вы с кем летите? С Калмыковым?
- Да, с ним. Разрешите, товарищ командир? Мы взлетаем на десяти минутах за Вами.
- Да, удачного полёта.
      Я подошёл к пограничнику и таможеннику,  которые стояли  у трапа самолёта.
- Таможня и граница дают добро? – пошутил я.
- Без вопросов, товарищ генерал.  Удачи Вам. До обратного.
- Спасибо.
       Заняв место в кабине, я включился в работу экипажа. Пахметьев подавал команды спокойно. Было заметно, что он сам и другие члены экипажа испытывают удовольствие от слаженного  взаимодействия друг с другом. На разбеге, в момент страгивания самолёта, я нажал кнопку на бортовом хронометре для фиксации времени полёта и одновременно включил секундомер. Часы показывали 10.33. Отставание от графика из-за погоды составляло чуть более получаса. Контролируя действия экипажа и прослушивая оживший эфир, я смотрел на покрытую редкими облаками земную поверхность. Прояснилось, и видимость улучшилась до максимально хорошей, называемой лётчиками «миллион на миллион». С большой высоты отлично просматривалось окружающее нас пространство настолько, насколько позволяло зрение.  Здесь, в этих регионах мира, сосредоточились, связанные природой в тугой узел, самые мощные горные системы. На траверзе самолёта, слева, пересекал  Киргизию и скрывался в  Китае сумрачный  Тяньшань. Южнее, по соседству с Тяньшанем, возвышался величественный Кунь лунь, соприкасаясь с горным массивом Каракорум и Тибетскими горами. Впереди, перпендикулярно линии полёта,  располагались Гиссарский, Заравшанский и Туркестанский хребты. Они, как мелкие реки,  убегали вдаль, устремляясь с запада на восток и там, за горизонтом, на территории Таджикистана,  вливались в Памир, крышу мира. На территории Афганистана, занимая его центральную часть, нас поджидал, пребывающий в состоянии вечной дремоты, седой Гиндукуш. Он протянулся на восток к границе Китая и Индии, где, в дальнейшем, уступал место Гималаям. От гор, на которые мы смотрели сверху, веяло ледяным спокойствием и вечностью. Наверное, на их вершины никогда не ступала нога человека.
 -   Товарищ генерал, проходим Термез.  Наблюдаю  на встречном курсе самолёт первой группы. Разойдёмся правыми бортами,  - повернул ко мне голову  Пахметьев.
 -     Наблюдаю,  -  коротко ответил я, фиксируя пролёт Термеза и расхождение со встречным самолётом.
- А дороги то, пусты, - пристально глядя вниз, произнёс   Пахметьев.
- Да,  - ответил я,   понимая, что имеет в виду Василий.
      Со времени ввода ограниченного контингента советских войск в Афганистан основная транспортная артерия страны, шоссейная дорога, никогда не пустовала. Начинаясь в Термезе, она следовала строго на юг в Мазари-Шариф, и, разделившись в нём на западное и восточное направления, описывала  широкую петлю вдоль афганских границ, соединяя крупные города и центры афганских провинций, Герат на западе, Кандагар на юге, Кундуз и Пули-Хумри на востоке через перевал Саланг со столицей Кабулом. Шоссе вилось по холмистой местности в непосредственной близости от гор, а, иногда, когда не было иной возможности, заходя в них.  Фактически,  без перерывов по нему двигалась бронетехника, военные грузовики с личным составом, оружием и боеприпасами.  Шли машины тылового обеспечения с продовольствием и вещевым имуществом. Осторожно, словно боясь расплескать драгоценные литры горюче-смазочных материалов, перемещались топливоналивники. Порядок движения этой колёсной армады тщательно планировался в штабах.  Причём, в первоочередном порядке, формировались колонны с техникой и грузами, которые необходимы непосредственно для ведения боевых действий. Во вторую, по степени важности, очередь, включали то, что нужно для  обеспечения  войск.  И,  последними,  завозились нормативные запасы, позволяющие максимально использовать боевые возможности  сороковой  и афганской армий. И только доставка грузов особой важности, включая высших офицеров, боевых документов, денег, а также убитых и раненых, осуществлялась по воздуху. Но, по мере усиления активности моджахедов и увеличения числа потерь среди советских военнослужащих, было принято решение резко ограничить наземные перемещения войск, причём, ночные исключить вообще. Постепенно, вся тяжесть перевозок легла  на военно-транспортную авиацию.
      Каким беспредельным влиянием на членов Политбюро надо было обладать, как близко стоять к ним, чтобы эти, сталинской закалки старики, умудрённые жизненным опытом и не признающие никаких перемен, всё-таки дали согласие на ввод войск в Афганистан? На поддержку какой части населения этой феодальной, чрезвычайно религиозной страны рассчитывали, когда сапоги советских солдат ступили на её горные дороги? Неужели,  не было понятно, что привлечь на свою сторону бедняков не удастся,   так как этот, состоящий из кочевников – пуштунов, хазарейцев, узбеков, чараймаков, туркменов и других этнических групп,  народ, рабски покорен  своей племенной знати и фанатично предан учению Аллаха, провозгласившего одной из своих главных целей уничтожение безбожия? А соседние с Афганистаном страны? Иран и Пакистан с их воинствующим исламизмом и враждебный Китай, затаивший на нас обиду? Что, они обрадуются появлению советских людей, изъявивших желание переустроить страну, которая веками являлась территорией их жизненных интересов? Да, неплохо поработали крупные военные начальники, руководители КГБ, внешней и военной разведок, дипломаты, экономисты, политологи и психологи, советники всех мастей, чтобы создать в умах политиков миф о возможности торжественного шествия советских идеалов по исламской земле, миф о маленькой победоносной  войне, сулящей великие блага в форме высоких должностей,  званий и наград. У меня, как у военного человека,  тоже не было сомнений в том, что советская армия способна разгромить противостоящие отдельные разрозненные и на половину  партизанские формирования. И  удержать власть на захваченной территории тоже возможно, но только  с помощью жесточайшего оккупационного режима, без оглядки на  так называемое «мировое общественное мнение». Война есть война, и всё, что в малейшей степени представляет опасность, должно быть без колебаний уничтожено. Иначе, неминуемо, погибнешь сам.  Несоблюдение этих законов приводило к разрушению величайших империй в древней истории человечества. Но новое политическое руководство, провозгласившее лозунг демократической перестройки, изменило стратегию ведения войны, взяв курс на «оказание военной помощи», не позволяющий в полной мере использовать всю мощь советской военной машины. И, если раньше в России, возможно, кто-нибудь верил в  способность афганского правительства удерживать власть, то, сейчас, на восьмой год войны, мне казалось, что каждый советский человек думает только об одном: как уйти из  Афгана  с меньшими потерями?
 -   Товарищ генерал, радиограмма на Ваше имя, - протянул мне бланк воздушный радист, - от Елезина.
      Из текста следовало, что экипаж майора Сапронова, разгрузившийся в Кабуле, запрашивает разрешение на взлёт с аэродрома на трёх двигателях, так как четвёртый из-за возникшей неисправности не запускается. Такие прецеденты имели место ранее, но, в данном случае риск отступления от Инструкции по лётной эксплуатации, запрещающий взлетать на трёх двигателях, был неоправданным.
 -   Радист, - запишите радиограмму.  -  Елезину. Распоряжение. Пункт первый. Вылет майору Сапронову на трёх двигателях запретить. Пункт второй. Ближайшим самолётом направить в Кабул  мобильную группу инженерно-технического состава для восстановления работоспособности двигателя. Ответственность по восстановлению техники возлагаю на полковника Самгина. Подпись. Кабаргин. Передавайте.
       Получив подтверждение от радиста о передаче радиограммы, я установил связь с «Помпой». Слюсаренко передал условия захода на посадку, сообщил, что первая группа взлетела и обратил внимание на необходимость усиления осмотрительности, так как начали работать боевые вертолёты, штурмовики и истребители-бомбардировщики с аэродромов Кабул и Баграм. Пяти- шести балльная кучевая облачность  позволяла нам периодически наблюдать взлётно-посадочную полосу,  естественные ориентиры и близкие горы. Пахметьев, приступив к снижению, дал команду на включение генератора, осуществляющего наддув нейтрального газа в свободное пространство топливных баков во избежание воспламенения паров керосина при попадании в крыло пули или снаряда. И, кроме того, экипаж по его команде, начал программный отстрел инфракрасных ловушек, способных перехватить выпущенные с земли по самолёту  зенитные ракеты. Пробив облачность, экипаж вышел на высоте тысяча шестьсот метров под облака на визуальный полёт. Командир, стремясь выдержать заданную линию пути, довернул самолёт на развилку дорог, характерный ориентир, находящийся на противоположном берегу водохранилища, над которым нам надлежало пройти.
 -  Василий Андреевич, пройдите правее развилки  пятьсот-шестьсот метров. Нас с земли отлично видно и, если стрелок готовится нас сбить, то он, конечно, выберет огневую позицию в одной из точек нашего маршрута. Поэтому в визуальных условиях необходимо летать в стороне от линии, проложенной на карте. Вам известно, что воевать по стереотипу,  значит преподнести отличный подарок противнику.
       Пахметьев, исправив ошибку, выполнил  дальнейший полёт без нареканий. Зарулив на стоянку, он, с моего разрешения, принялся руководить разгрузкой самолёта, а я, выйдя из самолёта,  как будто мы и не расставались, продолжил работу с Джамалом и Цвингуевым.
Джамал, после произнесённых общих фраз, заметив желание Цвингуева поговорить со мной наедине, извинился и отошёл в сторону.
- У нас неприятности, - без обиняков начал Ким Александрович, - Панкратов погиб.
- Панкратов, кто это? Сын генерал – полковника Панкратова, зама начальника Генштаба?
 -    Да, он. Лейтенант, всего полгода прослужил. На мине подорвался. Ногу оторвало и живот разворотило. Вертолётом доставили в госпиталь, но не спасли.
- Беда то  какая. Каково теперь отцу? А матери? Он женат?
- Нет, холостой. Теперь уже не женится. И, главное, он в семье единственный.
 -    Когда будете отправлять?
- Команду дали, чтобы сегодня.
- Кто забирать будет? Ан-12 от Закирова или мои ребята?
- Не знаю.  Пока решение ещё не принято.
      Мы замолчали. Все сегодняшние проблемы, которые казались нам ещё недавно такими важными, отошли на второй план. К смерти человека, одного из многих, которые ежедневно гибнут на войне, привыкнуть нельзя. И нет большой разницы в том, кто этот человек – сын известного всей стране военного  или сын простого рабочего или уборщицы. Погиб молодой человек, который мог жить, любить жену, растить детей, радовать внуками своих родителей, продолжая родословную, работать. И вместе с ним погибли, не родившись, его дети. Вечное несчастье обрели его родители, горькую зазубрину в памяти получила девушка, надеявшаяся стать его женой.
- Товарищ генерал, разрешите обратиться, майор Сапронов.
- Да, обращайтесь, - я поздоровался  с Сапроновым.
 -     Товарищ генерал, не могу запустить четвёртый двигатель. Видимо, срезало муфту стартёра. Прошу разрешение взлететь на трёх работающих. Расчёты подтверждают возможность. - И он протянул мне Инструкцию с монограммами.
 -  Сапронов, хорошо, что Вы разобрались в Инструкции. Да, взлететь при сегодняшних осенних условиях на трёх двигателях можно. Но, Вы должны понимать, что отказ одного из четырёх работающих двигателей на взлёте обеспечивает продолжение полёта на трёх, а отказ одного из трёх двигателей - гарантирует катастрофу. И, потому, поступим так: дождёмся бригаду специалистов, они восстановят двигатель, и Вы спокойно улетите. Взлёт на трёх двигателях запрещаю. Но, если будет обстрел, то придётся идти на риск, взлетать. Самолёт на аэродроме оставлять нельзя – сожгут. Вам всё понятно?
 -    Так точно.
 -    Имейте в виду, что решение во всех случаях буду принимать я.
 -    Понял. Разрешите идти?
 -    Идите.
       Разговаривая с Сапроновым, я  наблюдал за самолётами, которые один за другим, снижаясь, выполняли левый разворот на полосу и производили посадку.
 -   Рановато начал заход, - кивнул в сторону Ил-76, начавшего разворот от траверза порога ВПП,  Цвингуев. – И идёт высоко. Если ошибётся с заходом, то придётся угонять на второй круг.
 -   Он визуально полосу видит, должен зайти. – Мне было ясно, что маневр  выполняет опытный командир, который с  одного взгляда интуитивно выстроил умозрительную дугу протяжённостью в несколько километров,  соединившую точку нахождения самолёта с торцом  полосы. Конечно, лётчик,  круто разворачиваясь со снижением в заданную точку по кривой траектории, постоянно корректировал точность захода, высоту, а также вертикальную и поступательные скорости изменением крена, углом тангажа и режимом работы двигателей. Но нам со стороны казалось, что он летит без отклонений, идеально выписывая полуокружность. Самолёт на высоте около двадцати метров пересёк порог, с  доворотом вписался в полосу, приземлился с небольшим перелётом, чуть дольше необходимого на пробеге подержал поднятой переднюю стойку шасси, включил реверс, выпустил тормозные щитки и резко затормозил. Затем освободил полосу и установил закрылки и предкрылки во взлётное положение на случай экстренного взлёта. На рулении он открыл боковые створки грузолюка и переместил рампу в горизонтальное положение.
 -     Ким Александрович, вызови по рации пожарку.  Боюсь, что тормоза перегрел.
        Самолёт прорулил мимо нас и остановился неподалёку на свободной стоянке. Лёгкий синеватый дымок поднимался над основными колёсами шасси. По стремянке, из открывшейся боковой двери, выскочил высокий лётчик, одетый в ладно подогнанный по стройной фигуре комбинезон серо-голубого цвета, из-под которого торчала полосатая десантная тельняшка. Густые чёрные волосы, не прикрытые головным убором, были небрежно зачёсаны назад, открывая смуглое щетинистое худощавое лицо с хищным носом. Офицер достал из кармана горсть семечек, бросил их в рот и, отплёвывая шелуху и посматривая в нашу сторону и в сторону приближающейся пожарной машины, начал давать указания вышедшим вслед за ним членам экипажа.  Только убедившись в том, что один из офицеров вместе с водителем – афганцем, обливают водой шасси, а остальные приступили к разгрузке, он, легко переставляя ноги в разношенных кедах, направился к нам.
 -     Крикуненко, если тебе в ухо повесить цыганскую серьгу, а на пояс нацепить красный кушак с кольтом, - улыбнулся Ким Александрович, - то лучшего  персонажа на роль пиратского капитана для съёмок в кино не сыскать.
 -      Ким, ну, ты даёшь, -  польщённый такой оценкой, рассмеялся   Крикуненко, - Петрович, прошу,  сделай Киму замечание, как старший начальник, пусть не обзывается.
         Разговаривая, он сильно жестикулировал руками, поддерживая свой юмор короткими смешками и непрерывно лузгая семечки.
 -    Александр, хватит Ваньку валять, - вмешался я в разговор, - и прекрати грызть семечки.  Ким прав.  Ты своим обликом нас позоришь.  Что? Не понимаешь этого? Посмотри, на кого ты похож?
- А мне уже сказали на кого, - не смущался  Крикуненко.
 -     Да нет, Саша. Это слишком хорошее для тебя сравнение. Мне, кажется, что ты больше похож на него, - указал я кивком головы в сторону афганца, подогнавшего свой грузовик под обрез грузового люка и помогавшего грузить боеприпасы. Афганец, как и большинство горцев, худой и жилистый, был одет в тёмную, наглухо застёгнутую по вороту рубашку,  с накинутой поверх неё безрукавкой.  Короткие  грязно - серые шаровары болтались на его тощем заду. На босые ноги были обуты немыслимого цвета порванные кеды. Лицо афганца покрывала сплошная  растительность, сквозь которую недобро светились чёрные глаза.
 -    А что, обязательно на тебя быть похожим? Выбритым, вычищенным, наодеколоненным, наглаженным? Ты,  Гриша,  стал генералом и правду тебе, кроме меня, твоего друга,  никто тебе не скажет. Даже Ким. Побоятся. Ты, Григорий Петрович, лётчиков своих замордовал. Смотри, они у тебя напуганные какие-то. Их, как мешком из-за угла, оглушили. От тебя, я это ещё по академии усвоил, когда ты у нас в отделении командиром был, всего можно ожидать. Ты, сегодня, заставляешь в кабине одеколон распылять, а завтра заставишь их, наверное, кальсоны гладить.
 -     Почему завтра? – перебил я  командира полка, - ты отстал от жизни. У меня в дивизии давно все и на брюках, и на кальсонах стрелки наводят. И дисциплину соблюдают, и в воздухе, и на земле. А ты свой главный недостаток, стремление покрасоваться, до сих пор так и не можешь перебороть. Посмотри: все носят пистолет в кармане комбинезона, ты – на поясном ремне в кобуре, все носят лётную форму, ты – десантную, все в полётных ботинках, ты – в кедах, все заходят на ближний привод, ты – на торец. И  дури в тебе,  хоть отбавляй. Прошёл торец высоко, надо было снизиться, и, сразу, после приземления включить реверс, выпустить тормозные щитки и, опустив носовое колесо, приступить к торможению. А ты, что делаешь? Держишь носовое колесо поднятым, пытаясь  тормозить углом атаки крыла. Ничего не получится, Саша. Здесь тебе не равнина, а высокогорье. Воздух разряжён и торможение углом атаки неэффективно. Смотри, как колёса дымят. Наверно, плавкие предохранители в тормозных барабанах выплавил. Ты поговорку авиационную помнишь?
 -     Какую? Не оставляй любовь на старость, а торможение на конец полосы? Помню, конечно. У меня всё с этим нормально. Можешь у жены спросить.
 -    Нет, Саша, мой товарищ дорогой, не всё нормально, если по глупости едва самолёт не разул.  Пойми же ты, наконец: никакая ты не индивидуальность, хотя и внук маршала авиации. Да, бесспорно, ты способный лётчик. Но, таких как ты, тысячи. И, потому, будь скромнее. У тебя есть свой командир, но, пока я командую оперативной группой, то прошу тебя выполнять мои указания. Иначе, неприятности неизбежны.
 -     Что, от полётов отстраните, товарищ генерал?
 -   Отстранил бы, - с улыбкой глядя в глаза Александру, ответил я, - да, не могу. Надо приказание отдавать, а вы, товарищ полковник, без головного убора. Не сможете ответить: «Есть!», ведь к пустой голове рука не прикладывается. Саша, но, кроме шуток, учти: если будешь нарушать, заставлю прилететь ко мне на «Восточный» и слетаю с тобой инструктором. Причём, обязательно проверю, чтобы был обут в полётные ботинки, а в них ноги в чистых носках. И комбинезон, чтобы был выглажен. Но, главное, слетаешь со мной строго по Инструкции. Не добивайся этого. Вам всё понятно?
 -     Так точно.
 -     И рекомендую тебе, по-товарищески, бриться по утрам.
 -   Петрович, когда бриться? По две ходки в сутки делаю. С ног валюсь. Некогда разбор полётов, святая святых, провести. А, на счёт твоих замечаний.  Врач прицепился: «у Вас болезненное состояние из-за мозолей, летать в такой обуви Вам нельзя». Пришлось кеды одеть. Тыщу лет они мне были нужны. Через день – два на ботинки перейду. А пистолет ношу в кобуре, потому что  карман занят.
        Крикуненко в доказательство своих слов расстегнул молнию на левом кармане комбинезона и медленно, чтобы мы прочувствовали торжественность момента, извлёк из него погон маршала авиации времён Великой Отечественной войны.
 -    Мой талисман, Петрович. Я без него не летаю. – И он любовно погладил потускневшее от времени золотое шитьё  и огромную, во всю ширину погона, маршальскую звезду в обрамлении венка из листьев.
- Саша, дай посмотреть, - протянул руку за погоном Цвингуев, - никогда не видел.
 -     Извини, Ким, не дам. Плохая примета.  Лучше после войны приходи ко мне домой в гости. У меня в квартире целый музей моего деда образовался. Петрович у меня был. Он тебе расскажет. А тельник десантный ношу потому, что он мне нравится.
 -   Хорошо, Александр. Причины почти уважительные.  Но, подумай, как бы поступил на твоём месте твой дед. Я, к примеру,  делаю по три ходки в день и летаю с более удалённого аэродрома, а,  всё-таки,  время для бритья нахожу. Ким Александрович, Александр, я на запуск. Меня разгрузили. Будьте внимательны, облака на севере разрывает, минут через тридцать – сорок возможен обстрел. Ким, Саша, начнётся обстрел, всех немедленно в воздух. Да, Ким Александрович, последнего в воздух, в этом случае, поднимете Сапронова.
 -   Григорий Петрович, всё понятно, не беспокойтесь. До обратного.
 -   До встречи.
     Обстрел  начался в то время, когда мы, возвращаясь на «Восточный», подходили к Термезу. Информация о начале обстрела ракетами аэродрома «Помпа» мне поступила немедленно от руководителя полётами через ретранслятор и по каналу командных пунктов. Руководитель полётами действовал правильно, последовательно подняв в воздух, остававшиеся на аэродроме три экипажа, в том числе и Сапронова. Два самолёта оказались не полностью разгруженными, но я, взвесив все «за и «против», отправил их на аэродромы базирования.
    На «Восточном», поблагодарив Пахметьева за хорошую лётную выучку, я попросил его самостоятельно разобрать полёт с экипажем, а сам подошёл к подъехавшим на «Уазике» Елезину и Самгину.
   - Товарищ командир, - начал Елезин, - предлагаю проехать на командный пункт. Вас  безотлагательно вызывают на связь из Генштаба генерал – полковник Панкратов, с нашего КП -   Командующий, и очень ждёт Вашего звонка полковник Каретников, командир 17 дивизии.
      Я посмотрел на часы. Стрелки показывали14.33. Подозвал взмахом руки Пахметьева, который стоял неподалёку.
- Василий Андреевич, прошу, передайте Николаеву, что взлетать буду с ним в 15.30 часов. Подъеду на запуск в 15.10. Пусть таможню и границу к этому времени пройдёт.
- Есть. Исполняю, товарищ генерал.
      Мы сели в  потрёпанный «Уазик»,  со снятыми,   для лучшей вентиляции,  стёклами в передних дверцах,  и  молоденький солдат-водитель  лихо рванул машину с места.
- Сынок, - не выдержал я, - знаешь, какая скорость движения разрешена по аэродрому?
- Так точно, знаю. 20 километров.
- А почему не выдерживаешь?
- Так Вы же торопитесь.
- Да, торопимся. Но, не настолько, чтобы по твоей вине попасть в аварию.
 -   На завтра план свёрстан? – вполоборота повернулся я к Елезину, который сидел на заднем сидении.
- Да, я Вам на КП доложу.
 - Пётр Иванович, - обратился я к Самгину, - надо найти оптимальное решение по восстановлению техники на «Помпе». Взлетать на трёх двигателях – это не выход. А случай отказа нужно внимательно расследовать. И ещё, позвоните в Карши, пусть проверят тормоза на ноль пятом самолёте. Крикуненко  тормознул на посадке так, что дым из барабанов повалил.
 -   Товарищ командир, я Вам докладывал, чтобы устранять неисправности на самолётах, находящихся на «Помпе», нужно непосредственно на этом аэродроме содержать группу специалистов в количестве не менее десяти человек. Но где их  взять? А тормоза проверю. Но, раз дым пошёл, то вероятнее всего, что спалил. Менять придётся. Я результат Вам доложу.
 -   Пётр Иванович, это Ваши вопросы. Продумайте, проработайте.  Сегодня на послеполётном совещании доложите. Да, Сергей Михайлович, у нас дежурная заявка на Москву есть?
 -   Есть, круглосуточная. На сегодняшние сутки Бучак стоит на плане.
 -   Прошу тебя, Серёжа, проверь, чтобы не было сбоя.  И Командующий, и Панкратов, скорее всего, меня по этому поводу на связь вызывают.
     На командном пункте, козырнув поднявшимся офицерам, работающим в составе оперативной группы управления, я прошёл в  кабинет, плотно закрыл за собой дверь, снял фуражку, сел на стул, достал из ящика стола рабочую тетрадь и  приготовил ручку. Я знал манеру Командующего начинать разговор с заслушивания о состоянии дел, поэтому, листая записи, восстановил в памяти основные положения справки-доклада и, только после этого, поднял трубку ЗАСовского телефона. Командующий, видимо, ждавший моего звонка, сразу  ответил на моё приветствие.
 -  Ну, как у тебя дела, Григорий Петрович? – не изменяя привычки, спросил он.
    Докладывая, я тщательно выговаривал фразы, чтобы аппаратура засекречивания успевала их преобразовывать в однотонное  бульканье,   которое  мгновенно  преодолев    по заложенному в землю бронированному кабелю тысячи километров, в конце своего движения попало в Москву,   в Сокольники,  на улицу со странным названием  «Матросская тишина»,  в  здание   дореволюционной постройки из красно-бурого кирпича,  с неброской табличкой на проходной:  «МО СССР, в/ч номер такой-то». В нём, на узле связи, это бульканье, не снижая скорости, проходило дешифровку и, обретя прежнюю форму, звучало моими словами из мембраны телефона в кабинете Командующего. На «Матросской тишине»  за  службу мне довелось побывать всего несколько раз. Каждое из этих посещений было связано с важным событием: ответственным служебным совещанием, заслушиванием, а, иногда, с приёмом по  торжественным случаям празднования юбилеев или чествования офицеров, награжденных орденами или назначенных на высокие должности. Первый, второй и четвёртый этажи   этого строго охраняемого объекта, в который  мы, приглашённые, попадали, выстояв изнурительную очередь в бюро пропусков, предназначались для размещения полутора сотен офицеров различных  специальностей:  лётчиков и штурманов инспекторов, штабистов и политработников, инженеров и тыловиков, связистов и медиков. А, чтобы попасть на третий этаж, на котором находились служебные кабинеты Командующего, Члена Военного Совета  и их заместителей,   командный пункт, оперативное управление, особый отдел, секретная часть, хранилище партийных документов, узел связи и другие помещения, имеющие особый статус, требовалось отдельное разрешение.
      Выслушав мой трёхминутный доклад, Командующий задал несколько вопросов, относящихся к организации полётов и, после моих пояснений, упрекнул меня в излишней самостоятельности по  перевозке личного состава. Я считал себя правым и не хотел оправдываться, и, поэтому, молчал.
 -  Вы хорошо меня слышите, генерал? – произнёс Командующий, официальным тоном,  переходя на «Вы».
 -    Да, Я Вас понял.
 -   Если Вы хотите внести изменения в план, который утверждён лицами, старшими Вас по должности, то Вы обязаны провести с ними согласование.  Вам это понятно? 
 -    Да, понятно.
       Мне всё было понятно, в том числе и то, что Командующему, пока я летал, пришлось отчитываться перед одним из первых лиц Министерства Обороны за мои действия. И я предполагал, что, признавая справедливость Инструкций, он, насколько  возможно, защищал мою позицию, как ситуационно правильную.
- У тебя ещё Болдырев на сегодня остался с личным составом?  Почему он не ушёл?
- Товарищ Командующий, я его не выпущу. Включу на завтра в первую группу.
- Причина?
 -   Употребление. Понимаю: ребята молодые, наверняка проспались. Для них, как для слона дробина. Но на нарушение не пойду. А на ЦКП  передам, что из-за обстрелов выпускать сегодня с людьми не буду.
      Командующий сделал паузу, показывая мне, насколько ему неприятен разговор, затем, сдерживая себя, продолжил,
 -   Вы сегодня заканчивайте дела на «Восточном» и прилетайте в Москву. Завтра в восемь тридцать начало совещания у меня в кабинете. Да, Вы о несчастье Панкратова знаете?
- Знаю.
- Он просил меня, чтобы Вы с ним связались и парня его привезли.  Сегодня же.
- Понял.
- За  Вас  кто останется?
 -   Елезин. На разведку погоды из Каршей слетает Крикуненко. Я, с Вашего разрешения, задачу поставлю  заму, Кожемякину, чтобы готовился мне на замену.  На завтра   от Корнилова  «Скальпель» с бригадой медиков за тяжело раненными должен прийти. Я его за Кожемякиным заверну.
 -  Нет. Вместо Вас на оперативное руководство я пришлю своего начальника Управления боевой подготовки Глобу со штурманом – инспектором. Передайте Корнилову, чтобы «Скальпель» прошёл через Москву и забрал их. Кожемякин останется на хозяйстве. А Вы с Роговым поработаете  в другом регионе. Понятно?
 -  Так точно. Товарищ Командующий, я включён в список участников совещания на 20 сентября. Его Командующий войсками округа проводит. Он планировал меня заслушать.
 -  Я генералу армии Касимову уже звонил. Он разрешил Вас заменить. Вы к докладу подготовились?
 -    Да, подготовился.
 -   Хорошо. Давайте сделаем  всё последовательно: в Москве я поставлю Вам задачу, затем ознакомлюсь с Вашими тезисами, после чего приглашу Глобу и проинструктирую его в Вашем присутствии по содержательной части доклада. Всё, действуйте.
       Едва прозвучали отбойные гудки, как голос телефонистки сообщил мне, что по указанию Командующего она переключает меня на коммутатор Генштаба.
 -    Здравствуй,   Кабаргин.  Это Панкратов.
- Здравия желаю, товарищ генерал-полковник.
 -  Григорий Петрович, я знаю, что ты сегодня вылетаешь в Москву на постановку задачи. Директиву Министр подписал. Мы её в Генштабе готовили.  Тебя с ней ознакомят под роспись.       - Он сделал паузу, и, мне показалось, что  глубоко вздохнул. -  Я к  Станиславу Васильевичу, Вашему Командующему,  обратился с просьбой, чтобы этой оказией моего сына привезли. Прошу тебя, помоги. В последний раз хочу на сына посмотреть.
Слова, которые произносил Панкратов, звучали буднично и просто. И я искал в ответ простое слово, которое, с одной стороны должно было подтвердить мою готовность выполнить его просьбу, а, с другой, выразить соболезнование. Я перебирал вариант за вариантом: «Есть, товарищ генерал-полковник, привезу.  Выражаю Вам соболезнование», или «Ваша просьба будет выполнена, товарищ генерал- полковник.  Соболезную Вам». Я не находил слов, кроме сухих официальных, которые не могли ни на минуту уменьшить Панкратову горечь утраты. И, потому, молчал.
- У тебя, Григорий, сын тоже летает?
- Да, здесь. Как и у всех.
 -     Нет. Не у всех.
       Трубка замолчала. Я понимал смысл сказанного: и среди офицеров хватало тех, кто прямо или с помощью различного рода ухищрений, уклонялся от участия в боевых действиях. Но никто из этих офицеров не подвергался гонениям, так как высшее политическое и военное руководство, хорошо проинформированное о существовании проблемы, делало вид, что патриотизм в Вооружённых Силах настолько велик, что уклонисты не могут существовать в природе.
      На разговор с   Каретниковым я не был настроен, но, сдерживая своё нежелание, тем не менее, ему позвонил.
- Здравствуй, Пётр Федотович. Кабаргин.
 -    Григорий, дорогой друг, здорово. Я знаю твою занятость, но выручай. Мне представление на генерала подписали. А теперь этот случай с Болдыревым. Опасаюсь, что задержат присвоение, если узнают про пьянку. Они ребята здоровые, как быки. Медосмотр прошли. Их врач допускает. Пусть летят под мою ответственность. Я отвечу, экипаж то мой. А домой прилетят, я с них три шкуры спущу.
 -   Петя, ну, что ты так разволновался? Не волнуйся, ради бога. Про пьянку, раз она была, всё равно станет известно. Не  один же я информацию  наверх предоставляю. И то, что ты мне по этому вопросу звонишь, тоже будет известно тем, кто за каждым нашим шагом следит. Поэтому, лучше не врать. Но, я и в колокола не бью.  Доложил только  Командующему, с которым говорил минуту назад. Дальше информация не пойдёт. Этот вопрос -  наш внутренний.
 -    Гриша, а ЦКП, генштабисты?
 -   Я своё  решение на ЦКП и Командующему доложил, что сегодня людей перевозить больше не буду из-за обстрелов. Завтра с утра  твоего Болдырева выпущу. Пётр Федотович, у меня всё. А генерала, раз представление ушло, точно присвоят.
 -   Понял, - сухо ответил Каретников,  -  я и не надеялся.  Прощай.
     Следующие несколько минут я потратил, чтобы продумать указания Елезину и записать их в рабочую тетрадь.  Затем, пригласив его в кабинет,  мы обсудили план дальнейших действий и согласовали план перевозок на очередные сутки. Кроме того, я попросил начальника штаба сообщить на командные пункты предполагаемое время вылета на Москву – через полтора часа после прилёта с «Помпы».
  -  Сергей Михайлович, этим самолётом я перевезу  всех служебных пассажиров с «Помпы» и «Восточного», ожидающих оказию на Москву. Конечно, заберу раненых и груз 200. Проверьте, чтобы перевозочные документы подготовили.  И, вот, что ещё, - протянул я  деньги, -   попроси Деревянко Иван Ивановича, чтобы послал начпрода на Алайский базар. Пусть купит дыньку, кисточку винограда, всего понемножку, для жены с дочкой. И передайте нашим офицерам, тем, кто захочет, что я  разрешаю собрать домой небольшие фруктовые посылочки. Да, ещё,  пусть начпрод купит немного фруктов для Командующего, для его внуков. Этих денег хватит. Но, предупреди, чтобы сделал опись со стоимостью. Он, ты же знаешь, возьмёт только в случае, если вначале расплатится.  Иначе, сделает разнос, а фрукты отправит в солдатскую столовую.
 -   Понял, выполню. Григорий Петрович,  а Командующий не намекнул, с чем  связана такая срочность Вашего вызова в Москву?
 -  Нет. Но я догадываюсь, какую задачу придётся решать. Помнишь, Серёжа,  в декабре прошлого  года, я по его поручению, облетал аэродромную сеть в государстве с экваториальным климатом,  вырвавшемся, с нашей помощью, из феодализма. Там, ещё в то время, назревал этнический конфликт между северными и южными княжествами. По результатам облёта, мы вместе с тобой подготовили Командующему докладную, в которой обосновали, что эвакуация по воздушному мосту наших граждан, в случае начала гражданской войны, будет крайне затруднена из-за ничтожно малой ёмкости аэродромов, отсутствия топлива для дозаправок, нескончаемых гроз и т. д.
 -     Помню. В этой стране названия аэродромов такие, что их хочется не произносить, а петь: «Дире – дауа – уа», «Джим - мая», «Дэс - сее». Они хорошо запоминаются. Вы предложили  в качестве основного варианта, вариант эвакуации  на автомобилях по шоссе в порт Асэ - бее, а оттуда, совершенно безопасно, на корабле домой. И резервный вариант, если шоссе перережут, эвакуацию людей пятьюдесятью шестью рейсами с  аэродромов, расположенных в центре страны в течение трёх суток  в столицу соседнего государства, тоже шагнувшего по социалистическому пути. Должно быть, первый вариант наши военные советники, прошляпили?
 -    Очевидно. И на той стороне  советники не дураки. И теперь, полковник, наши нефтяники, газовики, геологи, многочисленные советники, дипломаты вынуждены с беспокойством  вслушиваться в дневное и ночное звучание. И ждут, как спасение, грохот реактивных двигателей. И придётся спешить, иначе они услышат рёв дизельных моторов танков, означающий для них пленение, унижение и возможную гибель. А потом дипломатический скандал, поиск и наказание стрелочников. Опять провал, как и  в Афгане. А почему, как думаешь, Сергей? Почему мы, обладая грозным военным потенциалом, без конца терпим поражения? И, если продолжать эту тему далее, то возникает  вопрос: а почему наша держава, с самым передовым общественно-политическим строем и колоссальными людскими ресурсами, которая занимает шестую часть суши с  благоприятным географическим расположением, имеет практически неисчерпаемые запасы природных ископаемых,  мощную промышленность и развитое сельское хозяйство не может обеспечить уровень жизни советских людей равным уровню жизни граждан передовых капиталистических государств? Я уже не говорю про Америку, Англию и Францию.  Почему мы живём намного хуже норвежцев и финнов, у которых лесисто-болотистая местность,  скалы, да суровые воды северных морей и девять месяцев в году стоит зима? Или жителей арабских государств, которыми управляют монархи, создавшие в пустынях сказочные города на деньги, полученные от продажи нефти? Что скажешь, Серёжа?
 -     Товарищ командир, тут и ежу понятно: там руководитель, будь он султаном, королём или президентом, всё делает для блага своего народа, не забывая о себе. Но у наших вождей другая забота: спустить всё африканское население с банановых пальм на землю, одеть на них трусы и обеспечить их материально-технической базой для построения социализма. А, в качестве подарка, преподнести по Асуанской плотине. Никакая экономика таких подарков не выдержит. Что касается  военных поражений, то здесь тоже секретов нет: наше начальство ни за что не поверит в свою неправоту. И окружение вынуждено, чтобы сохранить должности, предоставлять такую информацию, которая должна понравиться начальнику, то есть врать. Султан, узнав, что его обманули, лишает головы. В западных странах тоже не прощают: освобождают от должностей. А у нас, всё по-другому. Наказывают тех, кто говорит правду и имеет мужество высказать свою точку зрения. По этому, командир, в советники нас не возьмут. 
 -    Да, Сергей. Я с тобой согласен. Но есть главная  беда – абсолютное пренебрежение мировым опытом ведения дел и в политике, и в экономике, и в организации боевых действий под предлогом, что мы открываем новый путь для человечества.
 -       Товарищ командир, можно я закончу?
 -       Конечно.  Извини, Серёжа, что перебил.
 -       Григорий Петрович, я продолжу о военных неудачах. Римскую империю создали легионы, в которых командиры имели право принимать самостоятельные решения. А в нашей армии решения по самым простым вопросам принимаются наверху без учёта реальной обстановки и с опозданием. Вспомните сегодняшнее утро и изменение Вами порядка перевозки. Телефоны от звонков из Москвы накалились.
 -      Хорошо, Серёжа, эта тема наболевшая, но давай переходить к делам.
        Мы вышли с командного пункта и направились к «Уазику».
 -     Григорий Петрович, может быть, пообедаете? – перехватил меня на дороге начальник тыла. -   Вчера был украинский день, Вы пропустили. Повара борщ с пампушками зробили  отменный. Я, как украинец, подтверждаю. А нынче день узбекской кухни: харчо, плов, манты. Я пробу снял. Покушаете, пальчики оближите. Григорий Петрович, повара обижаются.
- Иван Иванович, извините, не успею. Взлёт через полчаса.
- Ну, мы Вас на ужин будем ждать.
 -   Иван Иванович, поварам пламенный привет, а ждать меня не надо. Елезин Вам всё объяснит.
 -    Товарищ командир, я с Вами до самолёта.
 -   Иван Иванович, не нужно.  У Вас своих дел не впроворот.  А Вы на проводы будете время тратить.
      Всю обратную дорогу с командного пункта до стоянки самолёта я проехал молча.  Елезин и Самгин,  которые расположились на заднем сидении, тоже молчали. За несколько лет совместной службы мы научились понимать друг друга без лишних слов.
      Едва я вышел из «Уазика», как ко мне торопливым шагом приблизился румянощёкий голубоглазый лётчик,
- Товарищ генерал, разрешите обратиться, майор Болдырев.
- Слушаю Вас, Болдырев.
 -   Приношу извинение за недостойное поведение членов моего экипажа старших лейтенантов Григорьева и Гаркуши. Я объявил им по строгому выговору. И, прошу разрешение на выполнение перевозки 220 человек личного состава. Экипаж и самолёт к полёту готов.
 -    Извинение принимаю. Вылет на сегодня запрещаю. Предупреждаю Вас, что если подобное нарушение Вы допустите повторно, то возвратитесь домой на самолёте в качестве пассажиров. Вам моё решение понятно? Вы свободны.
       Приняв доклад от майора Николаева о готовности к полёту, я, вместе с ним, и полковником Самгиным осмотрел внешним осмотром самолёт, и, получив разрешение от таможенника и пограничника, занял рабочее место в кабине.
       Командир отряда майор Николаев неплохо справлялся с техникой пилотирования, и действовал, в моём присутствии, строго по  Инструкции. Но заглавную роль в экипаже играл не он, а штурман. Проверить правильность действий штурмана, показать мне, хотя бы для вида, свою  способность по показаниям приборов рассчитать навигационные элементы полёта, он не мог. И, вроде бы, действуя правильно, он не являлся, фактически, той пружиной, которая приводит в действие сложный механизм.
 -   Свято место пусто не бывает, - учили меня мои лётные наставники. – Ты будешь лётным командиром только тогда, когда изучишь специфику работы всех членов экипажа, и любое действие каждого из них тебе станет понятным. Вот тогда ты сможешь ими управлять. А что такое управление? Это -  контроль за своевременностью и правильностью  действий твоих подчинённых.  Иначе, экипажем будет командовать тот, кто нахальнее. И за спиной, конечно, экипаж будет смеяться над тобой.
     Но кто думает о том, как из лётчика, окончившего лётное училище, сделать командира? Кадровики, которые в основу, выстроенной ими примитивной системы продвижения по службе, заложили соотношение «возраст - должность»? Политработники, обладающие могущественным правом давать согласие на занятие офицером более высокой должности после оценки его политической зрелости? Или сами командиры, подписывающие представления по назначению на должность, только потому, что других кандидатур нет, но этот человек свой, а могут прислать со стороны другого, который, наверняка, будет ещё хуже? Конечно, в любой системе можно найти, как положительные стороны, так и недостатки. А, в работе с кадрами, тем более. Неоспоримым является тот факт, что только  один человек – руководитель, который стоит  во главе государства, решающим образом влияет на жизнь своего народа.  В такой же степени командир экипажа, эскадрильи и полка  влияет на жизнь своего подразделения или части. Но может ли каждый лётчик стать лётным командиром только потому, что его научили главному лётному ремеслу – пилотированию самолёта? Конечно, нет. Я честно признавался себе в том, что, несмотря на мои усилия, примерно около половины командиров экипажей у меня в дивизии, являются явными слабаками. И они в этом мало виноваты. Они научились летать, испытывая тягу к лётной профессии.  Но они никогда не научатся хорошо командовать, быть организаторами лётной работы, по той причине, что, став военными лётчиками, не имеют в себе божьей искры, необходимой для каждого военного -  командирского таланта.
      Световой день шёл на убыль.  Внизу, освещённые солнцем, медленно двигающимся к горизонту, проплывали картины земной поверхности, на которой перемежались горы и реки, плоскогорья и равнины, ущелья и пустыни, селения людей и необжитые пространства. Погода благоприятствовала хорошему настроению, но оставшийся неприятный осадок от разговоров с Командующим, Панкратовым и Каретниковым не покидал меня. Выполняя, как автомат, обязанности инструктора и  члена экипажа, я снова вспомнил   слова  Командующего, которые он произнёс недовольным тоном.  И  представил себе этого, не намного меня старше, генерал – полковника, работающего с документами  в своём просторном служебном кабинете, всю восточную стену которого занимали три огромных окна. Простая и скромная обстановка: Т -образный стол, обтянутый зелёным сукном с двумя рядами приставленных к нему тяжёлых стульев, несколько книжных шкафов, заставленных книгами, несгораемый сейф с четырьмя ячейками, две из которых опечатаны сургучными печатями – в полной мере отражали характер хозяина кабинета. В правом, от входной двери, углу кабинета, рядом с двухметровым фикусом, растущем в деревянной кадке, стоял огромный, в рост человека, глобус, покоящийся,  на трёх шарах, вмонтированных в специальную подставку.   На стене, напротив Командующего, висела карта оперативной обстановки, завешенная наглухо, а, в левом углу, медленно качался маятник в старинных, потемневших от времени, немецких часах. На письменном столе были аккуратно расставлены телефонные аппараты различного предназначения, а над головой висел портрет Верховного Главнокомандующего. Командующий меня недолюбливал, и мне это представлялось вполне естественным. Ведь у каждого человека имеются свои симпатии и антипатии.   Я ставил  себя на его место, и, оценивая себя объективно, видел, что другие командиры дивизий более осторожны в своих суждениях, если и отстаивают своё мнение, не совпадающее с мнением начальства, то в более мягкой форме и до определённого предела. Они  занимают более гибкую позицию в решении кадровых вопросов, а рекомендации, фактически, воспринимают, как приказание.  Командующего и его окружение раздражала моя позиция по осуждению кадровой политики. С одной стороны,  кадровиками жёстко выдерживалось требование по увольнению цвета нации: лётного состава, достигшего сорока – сорокапятилетнего возраста, а, с другой, нас, командиров,  лишили права по увольнению разного рода нарушителей, особенно пьяниц, которые месяцами не выходили на службу. Причём, требование по увольнению опытных лётчиков связывалось с необходимостью размещения в полках молодых лейтенантов, выпускников  училищ.  А запрет на увольнение пьяниц популярно объяснялся  тем, что, если всех их уволить, то в армии некому будет служить. Я резко критиковал Положение о прохождении военной службы женщинами, по которому они, на мой взгляд, являются серьёзной обузой для армии. Также, я не скрывал негативного отношения к принятому положению о поощрении личного состава, принимающему участие в боевых действиях в Афганистане, в части, касающейся присвоения внеочередных воинских  званий до полковника включительно. Моя  позиция заключалась в том, что в полку носить папаху, в соответствии с принципом единоначалия, имеет право лишь один офицер – командир полка.  Мне представлялось, как в страшном сне, что я приезжаю в полк на проверку, а там целая ватага из полутора десятков полковников. Да, военных нужно поощрять, докладывал я письменно свои предложения наверх, но, разумно подходя к практике поощрения, не разрушая  незыблемых  основ армии. А, что касается воинского  звания, то его можно присвоить офицеру, на одну ступень  выше положенного по занимаемой должности, но только, одновременно, с приказом на увольнение и выходом в запас.
       Николаев, заметно волновавшийся в начале полёта, видимо, почувствовав моё доброжелательное отношение,  стал действовать смелее. Я сделал ему несколько замечаний, причём, одно из них серьёзное, связанное с отвлечением внимания от приборной доски.
 -    Вячеслав, учтите, при пилотировании самолёта вручную недопустимо отвлекать внимание от приборной доски, поворачивая голову  в сторону проверяющего при его замечаниях.
- Понял Вас, товарищ генерал, -  снова повернул голову в мою сторону Николаев.
 -   С этой привычкой нужно бороться. И избавиться от неё не так просто. Но упускать режим  опасно, ведь самолёт не машина, его остановить нельзя там, где захочется. Вы поняли?
 -   Вас понял, - на этот раз, сосредоточенно смотря в приборы, хмуро произнёс майор.
      На аэродроме, отдав Николаеву необходимые распоряжения, я дополнительно указал ему не закрывать грузолюк после разгрузки, так как будем загружать груз 200.
 -    Петрович, хорошо, что ты прилетел, - со слезой в голосе произнёс Саша Иванов, встречая меня у трапа. - Посмотри, время то уже  без десяти пять.  Через  два часа стемнеет. Когда обстрел начался, думаю: ну, точно, не прилетит. А ты, вот он, нарисовался. Гриша, договор дороже денег, - указал он на пустую трёхлитровую банку из-под солёных огурцов, которую удерживал под мышкой.
 -     Александр, ты хотя бы эту банку чем-нибудь прикрыл. Зачем же так открыто? Что афганцы о нас, русских, подумают? Они же спиртное не употребляют. И перед нашими ребятами неудобно.
 -     Сейчас, один момент.
        Александр сбегал к машине и, через минуту возвратился с той же самой тарой, завёрнутой в газету,  издаваемую  в Кабуле на языке пушту.  Подозвав Николаева, я попросил его отлить литр спирта в банку и передать её моему товарищу. Получив спирт, Саша изобразил на лице большую занятость и, попрощавшись со мной и стоящими рядом Цвингуевым и Джамалом,  умчался на «Тойоте» в сторону Вышки.
 -     Давайте, план на завтра посмотрим, -  предложил я офицерам. Мы прошли в аэродромный домик, и  я развернул перед ними плановую таблицу перевозок. – Здесь будет одно изменение: на разведку полетит  Крикуненко из Каршей.
- А Вы? – спросил Джамал.
- Я в Москву лечу сегодня на совещание.
- А когда вернётесь?
 -     Зачем тебе знать лишнее, Джамал? – опередил меня Цвингуев. - Когда прикажут, тогда и прилетит.
       Я ждал, когда Цвингуев и Джамал перенесут, понятными им знаками, плановую таблицу в свои рабочие тетради. 
- Прощайте, генерал, - закончив работу, протянул мне руку Джамал. - Всего Вам доброго.
- До встречи, полковник. И Вам всего хорошего.
      Джамал вышел, плотно закрыв за собой дверь.
- Ким Александрович, Панкратов готов?
 -   Готов. С ним два сопровождающих. Майор-медик и капитан, командир роты. Он Панкратова с заминированного участка вытаскивал. Отец хочет восстановить картину происшедшего по секундам. Ему важно запомнить, что и как  делал сын. А, главное, видимо, что говорил, кого вспоминал. С ЦКП приказали, чтобы после разгрузки Вы вылетали немедленно. Отец будет гроб вскрывать. Хотят с матерью посмотреть на него в последний раз, пока лицо не обезображено.
 -   Знаю. Мне генерал-полковник звонил. Жаль парня. И отца с матерью жалко. Ну, ладно, пойдём на самолёт. Разгрузка идёт к концу.
 -    Григорий Петрович, мне сообщили, что вместо Вас Глоба прилетит.
 -    Да, его Командующий определил.
 -    А Вы куда, если не секрет? Очередной воздушный мост строить? И почему такая спешка?
- Ким Александрович, мне задачу только будут ставить. Я её сам не знаю, хотя предположения есть.  Но предположения,  они и есть предположения. И добавить к этому больше нечего. Вы всем нашим, тем,  кто здесь служит и меня знают, привет передайте. А то, чувствую себя неудобно, улетаю, не попрощавшись.
        Машинально посмотрев на часы, я увидел, что стрелки,  сделав двенадцатичасовой оборот, опять показывают без двадцать минут, но, не как утром, шесть часов, а без двадцати восемнадцать.  Пожав руку Киму,   сопровождаемый Николаевым, я по стремянке поднялся в опустевшую грузовую кабину. Несколько военнослужащих в полевой форме одежды сидели на откидных сидениях по правому борту самолёта.
 -     Товарищ генерал, всего двенадцать человек: четыре офицера, старшина, два сержанта и пять солдат.  И два груза «двести». До Москвы трое офицеров, сопровождающие. Остальные, легкораненые, в госпиталь на «Восточном». Документы проверили вместе с особистом из штаба  армии. Он сюда подъезжал. Всё нормально.
  -     Хорошо. Попросите, чтобы борт техник по АДО позаботился о туалете, воде, горячем чае.
И сам, чтобы с ними находился.
       Я подошёл к майору – медику. Мы обменялись рукопожатием и представились друг другу.       -     Ошибки нет?  -  указал я на большой ящик без надписи.
 -     Нет. Лейтенант Панкратов. Сам в гроб клал. Потом при мне в цинк запаивали. А потом уже в этот ящик. Отвечаю головой.
- А этот парень?
 -   Старлей…, извините, старший лейтенант Доценко. Москвич. Проникающее ранение в голову с летальным исходом. Обоих разрешили на одном самолёте перевезти. А за остальными завтра Ан-12 придёт, «чёрный тюльпан». По стране развозить будет.
       Я кивнул головой. «Семёнов», вспомнил я фамилию командира Ан-12, записанного в нижней строке плана полётов и, через запятую, «груз 200».
       Взлетев, для экономии времени, с курсом 105 градусов, мы набрали заданный эшелон на Термез и рассчитали время прибытия на «Восточный» в 19.18. Радист, по моей команде, передал расчёты на командные пункты и тут же получил для меня указание - вылететь на Москву   не позже 20.30 местного времени.
 -     Радист, - обратился я к нему повторно, - запросите прогноз погоды аэродрома Чкаловский на период прилёта между 22 и 23 часами московского времени и запасные  аэродромы.
       Из кабины я смотрел перед собой и видел, ставший знакомым за десятки полётов над этой местностью, горный пейзаж. В который раз я покидал Афганистан и знал, что как бумеранг, запущенный умелой рукой, раз за разом снова буду сюда возвращаться до тех пор, пока не закончится война. Я перебирал в памяти события сегодняшнего дня.  Всё ли я сделал правильно, чтобы после моего вылета в Москву интенсивность движения по воздушному мосту не уменьшилась? А потом представил, как, прилетев на Чкаловский, встречусь лицом к лицу с генералом Панкратовым.  И только сейчас я открыл для себя те слова, которые мне следовало бы произнести ему во время телефонного разговора: нужно было по-человечески назвать его по имени и отчеству и попросить у него прощения за то, что мы, генералы, не смогли сберечь его сына. А правильно ли мы поступаем, когда щадим подлецов, носящих погоны и отказывающихся воевать? За что офицеру в мирное время платят высокое денежное содержание и обеспечивают его всем необходимым?  За то, чтобы  в любой момент в соответствии с присягой, он  выступил на защиту интересов своего Отечества с оружием в руках. А если он отказывается воевать? Конечно, такого военнослужащего надо судить судом военного трибунала и, как минимум, с позором изгонять из армии. Есть такая русская поговорка: в семье не без урода. Так вот, если в других частях этими уродами, отказывающимися защищать Родину, были простые офицеры, то  наша авиация прославилась отказчиком - генералом. Разве мог предположить наш Командующий, когда на его предложение генералу, лётчику, начальнику научно - исследовательского Центра лётной подготовки: «Тебе, Дмитрий Иванович, нужно полетать в Афганистане.   Методику выполнения полётов там на некоторых аэродромах, я думаю, наши лётчики - инспекторы сильно усложнили. Нужно найти такие варианты, которые позволят лётчикам со средним уровнем техники пилотирования безопасно выполнять полёты и, одновременно, исключат возможность огневого поражения самолётов противником», генерал безапелляционно ответил: «А я отказываюсь летать в Афганистане». Командующий тут же перевёл разговор на другую тему и больше к нему не возвращался. Мы, командиры дивизий, узнав об этом безобразном случае, в целом, разделяли позицию Командующего на его замалчивание. Ведь, если ему придать огласку, то позор коснётся всех авиационных генералов, без разбора. Я Дмитрия Ивановича знал неважно. О нём мне было известно, что он начинал продвижение по службе по командной линии. Но, став командиром авиационного полка, за короткое время наделал ряд серьёзных ошибок и был перемещён на штабную работу.  И штабная работа его тоже не радовала. Надо было подчиняться командиру, способности которого он оценивал, как  посредственные. А ему так хотелось показать своё умение мыслить широко и интересно, проявить свою эрудицию перед этими одинаково тупоголовыми  лётчиками, которых и в училища то набирают не по уму, а по здоровью. И, вдруг, оказалось, что Дмитрий Иванович склонен к научной деятельности, к анализу, осмыслению, обобщению и разработке программных документов. Индивидуальность была замечена, и  взошла счастливая звезда над полковником, который с назначением на должность начальника научно - исследовательского Центра, получил генерала. Новоиспечённый генерал, спустя непродолжительное время, уверенно вошёл в круг ближайшего окружения Командующего, благодаря своему таланту держать нос по ветру и умению готовить доклады.  Особое удовольствие получал начальник Центра от руководства группой офицеров-посредников на учениях. Он, хорошо изучивший устаревшие боевые документы, признавал решения, принимаемые командирами авиационных частей, ошибочными, пачками сбивал наши самолёты при попытках преодолеть противовоздушную оборону противника, и, по итогам учений, торжественно делал вывод о неспособности  того или иного командира действовать в боевой обстановке. Критичность докладов, жёсткие оценки, суровые заключения поддерживались Командующим. Он,  сдержанный и немногословный, предпочитал держать подчинённых в строгости. Но, Дмитрий Иванович за свои заслуги был им обласкан. Конечно, продолжительные проверки, непременное ежегодное исполнение обязанностей председателя Государственной комиссии по приёму выпускных экзаменов в авиационных училищах, сорока пятидневный отпуск плюс дорога на проезд в санаторий на черноморское побережье и обратно, свели на нет его лётную работу. И мы, военные лётчики, которые честно зарабатывают хлеб за штурвалом, понимали, что этого командира, занимающего высокую лётную должность, и терзающего нас проверками, надо выгнать в шею не только с лётной работы, но и из Вооружённых Сил. Выгнать с позором, в назидание другим. И, прочь от себя,  отбрасывали мысль о его дальнейшем продвижении по службе и возможности занятия должности Командующего.
 -    Прогноз погоды, товарищ генерал, - подал мне радиограмму радист. Я быстро пробежал глазами по строкам: в Москве ожидается десятибалльная  многослойная облачность с нижней границей облаков 150-200 метров, порывистый ветер, дождь. Опасные метеорологические явления погоды не прогнозируются. Запасные аэродромы – трассовые по маршруту, а в московской зоне Кубинка, Клин и Дягилево.
 -    Проходим Термез, товарищ генерал, - доложил штурман. – Уточняю время прибытия          19 часов 16 минут.
-    Понял, 19.16, - произнёс я, делая пометку в плане полётов. Через полчаса я ступлю на плиты аэродрома «Восточный» и закончу очередной этап своей  работы в Афганистане. Работы, которая с перерывами растянулась на целых восемь лет моей службы, службы от  подполковника, заместителя командира полка по лётной подготовке до генерала, командира  дивизии. Всё  начиналась по классической  схеме: запрос с борта транспортного самолёта, следующего по трассе, о необходимости экстренной посадки из-за отказа двигателя. После посадки, захват группой спецназа, вылетевшего пулей из самолёта,  аэродромного комплекса. Затем приём на этот аэродром группы транспортных самолётов, доставившей мобильные подразделения головорезов, в считанные часы захвативших правительственные здания, узлы связи и телекоммуникаций, заблокировавшие мосты, развязки дорог и электростанции, подавившие сопротивление воинских частей. Этот этап,  начального функционирования воздушного моста,  звучит по академической терминологии, как «захват и удержание плацдарма на территории противника». И обеспечение  выступления нового руководителя афганского государства с просьбой об оказании срочной политической, экономической и военной помощи. И помощь была оказана. Началась война, во время которой движение по мосту, перекинутому по воздуху, не останавливалось ни на одни сутки. Это следующий этап, который называется «обеспечение по воздуху группировки на театре военных действий личным составом и материально- техническими средствами». Судя по развитию ситуации, недалёк, спрятавшийся за афганскими горами, день, когда придётся выполнять заключительный третий этап – эвакуировать  людей из окружения.
      Выйдя из самолёта, я кратко разобрал полёт с построившимися  членами экипажа. Затем, щадя самолюбие Николаева, отошёл с ним в сторону, и указал ему на допущенные ошибки.
      На стоянках самолётов кипела жизнь. Потемнело, и включили прожектора.
      Приехав на КП, я выслушал доклады офицеров.  Затем кратко подвёл  итоги работы и отдал необходимые указания.  После чего, детально проработав вместе со своими заместителями план перевозок на очередной день,  его подписал.
 -    Товарищ генерал, - протянул мне трубку ЗАСовского телефона Елезин, - дежурный генерал из Москвы и на очереди Крикуненко из Каршей.
 -    Добрый день, товарищ генерал, генерал Селивёрстов, ЦКП Генштаба.
 -    У нас уже вечер. Добрый вечер.
 -    Григорий Петрович, у Вас всё нормально, вылетите вовремя? Мы беспокоимся, после        22 часов ожидается резкое ухудшение погоды. А уходить на запасной, сами понимаете, нельзя.
 -   Не беспокойтесь, я все дела закончил, выезжаю на самолёт. Буду поддерживать связь с Вами с борта. До свидания.
 -    Ждём Вас. До встречи.
      Я, не опуская трубки, попросил телефонистку соединить меня с Каршами.
- Товарищ генерал, по Вашему приказанию, полковник Крикуненко.
 -    Александр, я подписал план на завтра. Вы летите на разведку погоды. Ожидается жёсткий минимум. Выполните полёт с командирского сидения. На правом – не правый лётчик, а хорошо подготовленный инструктор. Кто полетит?
 -     Подполковник Емельянов, командир второй эскадрильи.
 -   Утверждаю. Выход на посадочный - на удалении три километра. Рассчитайте посадку – через тридцать минут после восхода. Ваши предложения по приёму самолётов доложите с «Помпы»  Елезину. Он остаётся за меня и примет решение на работу. Вопросы?
 -    А Вы?
 -    Александр, от тебя у меня секретов нет. Командующий вызывает. Завтра Глоба прилетит, с ним будешь работать.
 -  Жаль, Гриша. Я надеялся, что, сюда, в Карши, прилетишь. Посидим, вздрогнем, вспомним былое.
 -  Не получилось бы всё равно. Сам знаешь,  нам летать нужно. Погода сложная, а вокруг сплошная молодёжь. Ну,  будь здоров, Саша.  Супруге от нас с женой привет. И, прошу, не рискуй напрасно.
 -   До встречи, Григорий.
 -   Сергей Михайлович, Вы слышали?
 -   Да.  Всё понятно.
       Я поднялся из-за стола, попрощался с офицерами, традиционно пожелав им удачи, и вместе с полковниками Роговым, Елезиным и Самгиным, поехал на самолёт. За то непродолжительное время, которое мы провели на КП, резко потемнело.
      У самолёта, на котором мне предстояло лететь, майор Бучак, командир экипажа, доложил о готовности самолёта и экипажа к полёту. Я поздоровался с членами экипажа и разрешил занимать рабочие места.
 -   Товарищ генерал, полётный лист подписан Елезиным. Метеобюллетень получил.  Вы со мной инструктором полетите? – спросил Бучак.
- Нет, слетаю сам, командиром.
- Мне на правом можно?
- Нельзя, Дмитрий. У Вас в экипаже помощником летает, если не ошибаюсь, Шерстенёв?
- Так точно.
- Этот парень с моим сыном выпускался. Вот с ним я и полечу.
 -    Товарищ командир, Вы уже сегодня налетались. Да, и устали, конечно. А я два дня не летал.
 -   Дмитрий, Вы летаете самостоятельно, а я инструктором. Вы такой же неугомонный, как Ваш отец,  который мне, в мою бытность командиром корабля, преподавал азбуку лётной работы. И мне, Дмитрий, нормы по самостоятельному налёту тоже нужно выполнять. Вы сумку мою с формой забрали из общежития?
 -    Да. Взяли, не беспокойтесь. На борту.
 -    Как дела у Виктора Дмитриевича?
 -   Здоровье хорошее. Вы, наверное, знаете, что его уволили комэской в 45 лет по возрасту. Сейчас работает охранником. Живёт на Кубинке.
 -    Знаю.  Закон такой, с которым трудно согласиться. Увидишь отца, передавай привет.
      Я попрощался с Самгиным, затем с Елезиным,
 -   Сергей, будь другом, передай моё извинение Рафику Закирову и Коле Наримову. Только, обязательно, сегодня. Так и не удалось побыть с ними. Я им обязательно из Москвы перезвоню. Приглашу к себе в гости. Я на запуск. До свидания.
       Я поднялся по стремянке на борт самолёта и, сопровождаемый Бучаком и бортовым техником, медленно  пошёл вдоль грузовой кабины. На откидных сидениях  левого и правого борта, сразу от входных дверей, размещались военнослужащие в самой различной форме одежды, от полевой до парадной. Было несколько легкораненых и  женщин с детьми. Отдельной группой сидели афганские офицеры в гражданской одежде. Множество чемоданов, сумок, рюкзаков, вещевых мешков и коробок были аккуратно сложены  и зашвартованы сеткой в конце кабины. И за ними, отгороженные полутораметровым брезентовым занавесом стояли, пришвартованные  наглухо к полу ремнями,  два деревянных ящика с грузом 200.
 -     Товарищ генерал, вот список пассажиров, опись имущества и сопроводительная ведомость. Всего сорок семь человек и два места с грузом 200.
      Я бегло проверил перевозочные документы. Прочитал фамилии и воинские звания, номера воинских частей. Затем подошёл к майору – медику,
 -    Владимир Сергеевич, из медиков на борту самолёта Вы старший по званию и по должности. Прошу вас взять на контроль самочувствие пассажиров, особенно раненых, женщин и детей.  Наш член экипажа, - я указал на стоящего за спиной бортового техника,  - покажет Вам, как пользоваться, при необходимости, внутренней самолётной радиосвязью.
- Всё будет нормально, товарищ генерал.  Не беспокойтесь.
- Дмитрий, - обратился я к Бучаку, - афганцев встречают?
 -    Товарищ командир, все вопросы с пассажирами решены. На Чкаловской автобус и места в гостинице заказаны. А афганцы доложили, что их будут встречать посольские представители.
  -    Григорий Петрович, я на бортовых часах  московское время установил.  – Доложил мне полковник Рогов. - Считайте, товарищ командир, что мы с Вами три часа жизни сэкономили. Не забудьте наручные часы перевести.
  -    Хорошо, Леонид Николаевич. Переведу. На запуск.
       Поднявшись по вертикальному трапу на второй этаж кабины лётчиков, я занял командирское кресло. Не отступив от Инструкции,  выполнил все предусмотренные действия   и занял взлётную полосу. Лёгкое волнение охватило меня. Выводя двигатели на взлётный режим, я чувствовал, как учащается  мой пульс, обостряя зрение, слух, обоняние и осязание. И, в момент, когда я отпустил тормоза, и самолёт, взлетая, рванулся вперёд, я уже тысячами зримых и незримых нитей ощущал неразрывную связь с приборами и со своими товарищами по экипажу, с лётчиками, с которыми ранее не доводилось летать. На разбеге самолётные фары выхватили на полосе клочья, пока ещё неплотного, тумана. Оторвавшись от земли, я поэтапно убрал шасси, выключил и убрал фары и затем механизацию крыла. Через две минуты от начала разбега ввёл самолёт в левый разворот на заданный курс с одновременным набором высоты и разгоном скорости.
 -   Командир, - доложил правый лётчик, - «Подход» разрешил переходить на «Контроль» и продолжать набор эшелона 10100 метров по трассе. Связь с «Восточным» закончил.
- Хорошо.  Пересекаю 4500. Вышел за облака.  Продолжаю набор 10 100 метров.
- 006, «Восточный», вызываю на связь.
 -     Командир, я с «Восточным» связь закончил, но он   вызывает Вас личным позывным.
- Я слышу.  Сейчас свяжусь.
      Не глядя,  движениями пальцев левой руки, я установил переключатель выбора канала радиостанции в положение «командная, один», а переключатель «СПУ – РАДИО» в положение «РАДИО» и нажал на штурвале тангенту выхода в эфир,
 -     «Восточный», 006, на связи. Пересекаю 5 400, в наборе 10 100.
 -     006, «Восточный», удаление 84, азимут 327 градусов, на трассе. Счастливого пути, -
произнёс знакомый с училищной поры голос Кахрамона Наримова, Коли, как мы его звали. Наверное, узнав, что я улетаю, он примчался на Вышку и  успел связаться со мной,  как с частицей незабываемой курсантской юности.
- «Восточный», 006, благодарю за работу. До обратного,  Коля.
- До встречи, Гриша. Конец связи.
- Конец.
       Режим ночного освещения кабины позволял мне не напрягать зрение для получения информации  от многочисленных приборов, табло, индикаторов и указателей. Образ полёта дополняли лаконичные доклады членов экипажа. Я, в свою очередь,  спокойно  действовал рулями, отдавал указания и контролировал их выполнение.  Самолёт, как стайер – рекордсмен, плавно, без рывков увеличивал темп, выполняя график движения, разработанный опытным тренером.  Через несколько минут четыре энергетических сердца, создающие тягу в сотни тонн, поднимут его на высоту в десять тысяч метров и обеспечат  скорость, максимальную для длительных полётов.  И звуковая волна, услышанная людьми на земле, заставит их, без особенных эмоций, поднять голову к небу и увидеть среди неподвижных звёзд удаляющуюся пульсирующую звёздочку от проблескового маяка. Затем звёздочка затеряется на ночном небосводе, а потом ослабеет и смолкнет звук. И, вряд ли, кто-нибудь задумается над тем, что одинаковое для всех  звучание тяжёлого реактивного самолёта может означать разное: спокойствие и уверенность в завтрашнем мирном дне - для одних, спасение - для других, и неожиданность кары небесной - для третьих.



                2005 год.