21. Конец

Расплачиваясь со всеми долгами за квартиру, прежде чем навсегда покинуть ее, Остин получил детализацию телефонных звонков вместе с чеком, но, не испытывая ровно никакого желания просматривать ее, засунул бумажку в карман брюк, еле сдержавшись, чтобы не выбросить прямо на землю.
Вернувшись в полупустую, еще более убогую, чем когда-либо квартиру, Остин продолжил собирать вещи, неаккуратно распихивая их по разным коробкам. Их было несколько: одна – набитая его книгами и комиксами, другая – некоторой посудой, остальные – одеждой и всем остальным, что явно не относилось ни к книгам, ни к посуде. Также была еще одна коробка, такая же, как остальные, вот только стоящая отдельно от других – набитая одеждой, книгами, пластинками и другими мелочами, к которым Остин смог притронуться лишь однажды – в момент, когда складывал в нее, – и знал, что никогда больше не заставит себя сделать это снова. Блокнот, конечно же, был там же.
Его желание позвонить матери Джейн теряло свою силу с каждой секундой – в конце концов, было ли хоть что-то, что бы он мог сказать ей? Так много слов – но совершенно нечего сказать человеку, который чувствуют твою боль так же сильно, как ты сам.
К счастью, его смятение прекратило письмо, неожиданно пришедшее оттуда, где Остин никогда в жизни не был – это было письмо, написанное матерью Джейн, и он знал это даже прежде, чем открыл конверт. Красивый, ровный почерк – до ужаса похожий на тот, что когда-то принадлежал Джейн. Это было короткое, простое письмо, написанное на скорую руку – Остин не хотел даже представлять, как тяжело ей было написать его. «Не тяжелее, чем получить», – подумал он и положил письмо обратно в конверт. В нем она просила его выслать вещи Джейн на обратный адрес, и Остин сделал это на следующий же день, полностью оплатив посылку, которая оказалась куда тяжелее, чем он думал.
Через пару дней он вдруг вспомнил про детализацию телефонных звонков, после чего нехотя достал ее из кармана брюк – теперь это был смятый комок дешевой бумаги. Развернув его, Остин достал изо рта дымящуюся сигарету и уставился на список телефонных номеров со всеми прилагающимися к разговору цифрами, которые совершенно не интересовали Остина – ни раньше, ни теперь. Единственным, что привлекло его внимание, был звонок, выполненный с их телефона в то утро, когда Остин не вернулся домой после их с Джейн ссоры. Не веря своим глазам, он узнал в комбинации цифр номер ее матери, после чего вновь скомкал бумажку – на этот раз окончательно – и выбросил ее в открытое окно.
Окинув взглядом пустую, до ужаса необжитую спальню, Остин медленно подошел к кровати, остановившись перед стеной, на которой все еще висели фотографии – совершенно не тронутые, такие, какими они были в руках Джейн, когда она вешала их поверх этих обшарпанных обоев. Конечно, Остин все еще любил их – и ту, что сделала каждое из этих фото, – и расставание с ними, точно как и с ней, было для него настоящим самоубийством, которое Остину со страшной силой хотелось разделить вместе с Джейн, но что-то все же удерживало его здесь, на земле, с этими фотографиями. Что именно – он не знал.
Выходя из комнаты, Остина почему-то вдруг охватила непонятная тоска – неужели он в самом деле будет скучать по этой квартире, по этой жалкой комнате? Боюсь, что теперь он будет скучать по всему, что было у него раньше, по всей своей прошлой жизни, какими бы серыми тонами она ни была окрашена. Теперь этот серый казался Остину самым светлым цветом на земле.
А фотографии так и остались висеть там, словно в надежде дать еще кому-нибудь – кому угодно – возможность хотя бы раз взглянуть на мир ее глазами.

Конец.