Тихий Дон и Нобелевская премия 1905 г
Историк А.В. Венков был, по-видимому, первым, кто обратил внимание на следы текстов Генрика Сенкевича в "Тихом Доне" (""Тихий Дон": источниковая база и проблема авторства" , М., АИРО-XXI, 2010, с. 33-34). В романе Сенкевича "Пан Володыевский" персонаж по имени Люшня убивает татарина Меллеховича, в начале же "Тихого Дона" казак по прозвищу Люшня активно участвует в убийстве турчанки - жены Прокофия Мелехова. Венков приводит еще некоторые следы возможных заимствований автором "Тихого Дона" у Сенкевича (указ. соч., с. 765-767) из романов "Пан Володыевский" и "Потоп".
В данной работе мы обратимся к роману Г. Сенкевича "Огнем и мечом" - первой части трилогии "Огнем и мечом", "Потоп", "Пан Володыевский". Цитаты из "Огнем и мечом" приводятся по переводу 1902 г. . Фрагменты из 1-2-й книг (части 1-5) "Тихого Дона" берутся по рукописи "черновой редакции" по изданию ""Тихий Дон". Динамическая транскрипция рукописи", М.. ИМЛИ, 2011 (далее - ТДДТР), сканы - на сайте Фундаментальной электронной библиотеки "Русская литература и фольклор" (ФЭБ) http://feb-web.ru ; из 3-4-й книг (части 6-8) - по печатному тексту.
"Огнем и мечом"
Часть первая, глава 1:
Летописцы того времени говорят, что весною в Диких Полях появилась в несметном количестве саранча и уничтожила посевы и травы, что служило предвещанием татарских набегов; летом произошло полное солнечное затмение, вскоре после него на небе появилась комета; в Варшаве жители видели над городом в облаках могилу и огненный крест.
Все усердно постились и подавали милостыню в ожидании моровой язвы, которая должна была, по уверению некоторых появиться в стране и истребить человеческий род. Наконец настала такая теплая зима, подобной которой не помнили даже старожилы: в южных воеводствах реки совсем не замерзли, а некоторые из них выступили из берегов и затопили окрестности Часто выпадали дожди. Степь размокла и превратилась в большое болото, а солнце в полдень до того жгло, что -- о чудо из чудес! -- в Брацлавском воеводстве и в Диких Полях степь и нивы покрылись зеленью уже в половине декабря. На пасеках начали роиться и жужжать пчелы, а в загонах ревел скот.
"Тихий Дон",
шестая часть, гл. XIII:
И стало так, словно покрыла Обдонье туча густым, непросветно-черным крылом, распростерлась немо и страшно и вот-вот пригнет к земле тополя вихрем, полыхнет сухим, трескучим раскатом грома и пойдет крушить и корежить белый лес за Доном, осыпать с меловых отрогов дикий камень, реветь погибельными голосами грозы...
С утра в Татарском застилал землю туман. Гора гудела к морозу. К полудню солнце вышелушивалось из хлипкой мглы, но от этого не становилось ярче. А туман потерянно бродил по высотам Обдонских гор, валился в яры, в отроги и гибнул там, оседая мокрой пылью на мшистых плитняках мела, на оснеженных голызинах гребней.
Вечерами из-за копий голого леса ночь поднимала калено-красный огромный щит месяца. Он мглисто сиял над притихшими хуторами кровяными отсветами войны и пожаров. И от его нещадного немеркнущего света рождалась у людей невнятная тревога, нудился скот. Лошади и быки, лишаясь сна, бродили до рассвета по базам. Выли собаки, и задолго до полуночи вразноголось начинали перекликиваться кочета.
"Огнем и мечом",
Часть первая, глава III:
Он стал любимцем всего Низовья, скоро сделался предводителем ватаг и превзошел всех своею отвагой. Богун готов был с одной только сотней идти хоть в Бахчисарай и сжечь его на глазах хана; он сжигал улусы и местечки, вырезал жителей, привязывал мурз к лошадиным хвостам, нападал, как буря, появлялся всюду, как смерть. На море он как бешеный бросался на турецкие галеры, в самую середину Буджака и лез, как говорится, прямо в львиную пасть. Некоторые из его походов были положительно безумны. Менее отважные умирали в Стамбуле на колах или гнили на турецких галерах, а он всегда выходил из воды сухим и с богатой добычей. Говорили, что он собрал несметные сокровища, которые скрывает в днепровских камышах; но не раз видели также, как он грязными ногами топтал золотую парчу, подстилал коням ковры или, одетый в дорогую камку, мазался дегтем, выказывая этим свое казацкое презрение к дорогим тканям и нарядам.
Он нигде не оставался подолгу. В своих действиях он руководился обыкновенно только своей прихотью. Приехав в Чигирин, Черкассы или Переяславль, он гулял иногда с запорожцами до полусмерти; иногда же жил как монах, не говоря ни с кем слова и скрываясь в степи. Иногда окружал себя слепцами, по целым дням слушая их игру и пение и осыпая их золотом. Со шляхтой он был настоящим шляхтичем, с казаками -- самым диким казаком, с рыцарями -- рыцарем, с грабителями -- грабителем. Некоторые считали его безумным, и действительно,это была бешеная и необузданная натура . Зачем он жил, к чему стремился и кому служил -- он и сам не знал. Служил он степям, ветру, войне, любви и собственной фантазии.
"Тихий Дон",
Четверая часть, глава VI
Жил Митька птичьей, бездумной жизнью: жив нынче - и то хлеб, а назавтра - само дело укажет. Служил он с прохладцей и несмотря на то, что бесстрашное сердце гоняло его кровь, не особенно искал возможности выслужиться - зато послужной список Митьки являл некоторое неблагополучие: был хозяин его два раза судим - по обвинению в изнасиловании русско-подданной польки и в грабеже, за три года войны подвергался бесчисленным наказаниям и взыскам; однажды военно-полевой суд чуть не прилепил ему расстрел, но как-то умел Митька выкручиваться из бед, и, хотя и был в полку на последнем счету, - любили его казаки за веселый улыбчивый нрав, за похабные песни (на них был Митька мастер не из последних), за товарищество и простоту, а офицеры - за разбойную лихость. Улыбаясь топтал Митька землю легкими волчьими ногами, было много в нем от звериной этой породы: в походке увалистой - шаг в шаг - в манере глядеть исподлобья зелеными зрачкастыми глазами; даже в повороте головы - никогда не вертел Митька контуженную шею - поворачивался всем корпусом, коли надо было оглянуться. Вся жизнь его пахла зверем. Весь скрученный из тугих мускулов на широком костяке, был он легок и скуп в движениях, терпким запахом здоровья и силы веяло от него - так пахнет поднятый лемехами чернозем в логу. Была для Митьки проста и пряма жизнь, тянулась она пахатной бороздой и он шел по ней полноправным хозяином. Так-же примитивно просты и несложны были его мысли: голоден - можно и должно украсть, хотя-бы и у товарища, и крал, когда был голоден; износились сапоги проще простого разуть пленного немца, проштрафился - надо искупить вину и Митька искупал, ходил в разведку, приносил снятых им полузадушенных немцев-часовых, охотником шел на рискованнейшие предприятия. В 1915 году попался в плен, был избит и изранен тесаками, а ночью, изломав до корней ногти, продрал крышу сарая и бежал, захватив на память обозную упряжь. Поэтому-то многое и сходило Митьке.
Часть первая, глава III:
Но вдруг им овладело сожаление. Ему было жаль и Богуна, и того, что, связанный данным княгине словом, он не мог теперь сейчас же погнаться за ним и сказать ему: "Мы оба любим одну и ту же девушку, поэтому один из нас должен умереть. Вынимай саблю, казак!"
"Тихий Дон",
ТДДТР, с. 299; ФЭБ, 2-я часть, с.78-79:
Григорию стало его безотчетно жалко, но чувство ревности оттеснило жалость; поворачиваясь на скрипящей подушке седла, крикнул:
- Она об тебе не сохнет, не горюй!
Следующая параллель - перекличка-перебранка враждебных сторон, в первом случае у Сенкевича и в "Тихом Доне" - враждебных берегов. К ней мы еще вернемся ниже, пока просто приведем соответствующие фрагменты из "Огнем и мечом" и "Тихого Дона".
«Огнем и мечом»,
Часть первая , глава XIV:
Люди на байдаках потихоньку просыпались; тотчас же было объявлено распоряжение Кшечовского сидеть тихо так что за утреннюю еду принимались без обычного бивачного гама. Пройди кто-нибудь берегом или проплыви по реке, ему бы даже в голову не пришло, что в излучине этой находится несколько тысяч человек. Коней, чтобы не ржали, кормили с руки. Байдаки, скрытые туманом, затаившись, стояли в камышовой чащобе. То и дело прошмыгивала лишь маленькая двухвесельная лодочка, развозившая сухари и приказы, но в остальном царило гробовое молчание.
Внезапно вдоль всего рукава в травах, тростнике, камышах и прибрежных зарослях послышались странные и многочисленные голоса:
-- Пугу! Пугу!
Молчание...
-- Пугу! Пугу!
И снова наступила тишина, словно бы голоса эти, окликавшие с берега, ждали ответа.
Ответа не было. Призывы прозвучали и в третий раз, но уже резче и нетерпеливее:
-- Пугу! Пугу!
Тогда со стороны челнов из тумана раздался голос Кшечовского:
-- Кто еще там?
-- Казак с лугу!
У казаков, скрытых в байдаках, тревожно забились сердца. Этот таинственный зов был хорошо знаком им. Так переговаривались обыкновенно между собою запорожцы на зимовниках, а в военное время приглашали своих собратьев -- реестровых и городских казаков, между которыми многие тайно принадлежали к запорожскому братству.
-- Что вам надо? -- снова раздался голос Кшечовского.
-- Запорожский гетман Богдан Хмельницкий, дает вам знать, что его пушки обращены в вашу сторону.
-- Скажите запорожскому гетману, что наши пушки обращены на берег...
-- Пугу! Пугу!
-- Чего еще хотите?
-- Богдан Хмельницкий, запорожский гетман, приглашает своего приятеля, полковника Кшечовского, побеседовать с ним.
-- Пусть дает заложников!
-- Десять куренных?
-- Хорошо!
Часть вторая, глава XV:
Воины с обеих сторон, приблизившись друг к другу, начали перебраниваться: -- Подходите! Сейчас мы накормим собак зашей падалью, -- кричали княжеские солдаты.
-- Ваша не годится и собакам!
-- Сгниете в этом пруду, убийцы!
-- Кому предназначено, тот и сгниет. Скорей вас съедят рыбы.
-- Идите лучше сгребать вилами навоз, хамы! Это вам больше пристало, чем сабля!
-- Хотя мы и хамы, но сынки наши будут шляхтичами, когда родятся от ваших девушек!
Какой-то казак, очевидно заднепровский, вышел вперед и, приложив руки ко рту, громко крикнул:
-- У князя есть две племянницы! Скажите ему, чтобы он прислал их Кривоносу.
«Тихий Дон»,
седьмая часть, глава XXIII:
В ночь на 19-е казаки-хоперцы, бывшие в заставе против Вешенской, решили разведать о столь странном поведении противника; один голосистый казак сложил трубою руки, крикнул: - Эй, краснопузые! Чего же вы дома наши не жгете? Спичек у вас нету? Так плывите к нам, мы вам дадим!
Ему из темноты зычно ответили:
- Вас не прихватили на месте, а то бы сожгли вместе с домами!
- Обнищали? Поджечь нечем? - задорно кричал хоперец.
Спокойно и весело ему отвечали:
- Плыви сюда, белая курва, мы тебе жару в мотню насыпем. Век будешь чесаться!
На заставах долго переругивались и всячески язвили друг друга, а потом
постреляли немного и притихли.
А. Венков отмечает (указ. соч., с. 767), что, как в "Тихом Доне", так и в романе Сенкевича "Потоп" используются антисептические свойства паутины. Но дважды такой пример находим и в "Огнем и мечом".
"Огнем и мечом",
Часть вторая, глава II:
... он тотчас же послал их за хлебом и паутиной и, когда ему все принесли, принялся перевязывать раны молодого атамана с полным знанием дела, которым обладал каждый шляхтич того времени.
Часть третья, глава XII:
сбегайте, господин Харламп, в корчму и велите жиду приготовить хлеба с паутиной. Это не очень-то поможет покойнику, но помочь ему все-таки надо -- это долг христианина, и ему легче будет умирать.
Он остановил кровь, залепил ему раны хлебом
«Тихий Дон»,
ТДДР, с. 513; ФЭБ, 3-я часть, с.1, 100-101:
Не спрашивая согласия он достал из пантронташа патрон, вывернул пулю и на черную ладонь высыпал черный порох.
- Добудь, Михайло, паутины.
Кошевой концом шашки достал со сруба хлопчатый ком паутины, подал.
Острием этой же шашки Чубатый вырыл комочек земли и смешав его с паутиной и порохом долго жевал. Густой тянкой массой он плотно замазал кровоточащую рану на голове Григория
«Огнем и мечом»,
Часть третья, глава XII:
Вдруг казак движением, знакомым только опытным бойцам, перекинул саблю с правой руки в левую и ударил так сильно, что Володыевский упал на землю, точно сраженный громом.
"Тихий Дон",
Часть шестая, глава XXXVII:
Был у Григория один, ему лишь свойственный маневр, который применял он в атаке. Он прибегал к нему, когда чутьем и взглядом распознавал сильного
противника, или тогда, когда хотел сразить наверняка, насмерть, сразить одним ударом, во что бы то ни стало. С детства Григорий был левшой.
<...>
И вот, когда до противника оставался
какой-нибудь десяток саженей и тот уже чуть свешивался набок, занося шашку, - Григорий крутым, но мягким поворотом заходил справа, перебрасывая шашку в левую руку. Обескураженный противник меняет положение, ему неудобно рубить справа налево, через голову лошади, он теряет уверенность, смерть дышит ему в лицо... Григорий рушит страшный по силе, режущий удар с потягом.
"Огнем и мечом",
Третья часть, глава IX:
Выезжавшие и приезжавшие переполняли улицы и подымали шум и споры; всюду было полно возов, узлов, ящиков, пакетов, коней и солдат разных полков; на лицах у всех неуверенность, лихорадочное ожидание, отчаяние или решимость. Поминутно подымалась, словно вихрь, паника и раздавались крики: "Едут, едут!" -- и толпа, как волна, слепо бежала вперед, пораженная безумной тревогой, пока наконец не оказывалось, что это какой-нибудь новый отряд беглецов. А отрядов этих собиралось все больше и больше. Но какой жалкий вид имели эти солдаты, которые еще так недавно шли в поход против холопов в золоте и перьях, с песнями на устах и гордостью во взоре! Оборванные, голодные, истомленные, в грязи, на исхудалых конях, со стыдом в лице, они скорей были похожи на нищих и могли только возбуждать сострадание, если бы на жалость и сострадание было время в этом городе, стены которого каждую минуту могли рушиться под напором врага. Каждый из этих опозоренных рыцарей утешал себя только тем, что стыд и позор этот был тогда уделом тысяч сотоварищей. Они укрывались только первое время, а потом начались нарекания, жалобы и угрозы;шатались по улицам, пьянствовали по корчмам и шинкам и еще больше увеличивали беспорядок и тревогу.
«Тихий Дон»,
Шестая часть, глава IV:
Ростов и Новочеркасск, являвшиеся тылом обровольческой армии, кишели офицерами. Тысячи их спекулировали, служили в бесчисленных тыловых учреждениях, ютились у родных и знакомых, с поддельными документами о ранениях лежали в лазаретах... Все наиболее мужественные гибли в боях, от
тифа, от ран, а остальные, растерявшие за годы революции и честь и совесть, по-шакальи прятались в тылах, грязной накипью, навозом плавали на поверхности бурных дней. Это были еще те нетронутые, залежалые кадры офицерства, которые некогда громил, обличал, стыдил Чернецов, призывая кзащите России. В большинстве они являли собой самую пакостную разновидность так называемой "мыслящей интеллигенции", облаченной в военный мундир: от большевиков бежали, к белым не пристали, понемножку жили, спорили о судьбах России, зарабатывали детишкам на молочишко и страстно желали конца войны.
Вернемся к перекличке-перебранке враждующих сторон в "Тихом Доне" и "Огнем и мечом".
«Огнем и мечом»,
Часть первая , глава XIV:
Люди на байдаках потихоньку просыпались; тотчас же было объявлено распоряжение Кшечовского сидеть тихо так что за утреннюю еду принимались без обычного бивачного гама. Пройди кто-нибудь берегом или проплыви по реке, ему бы даже в голову не пришло, что в излучине этой находится несколько тысяч человек. Коней, чтобы не ржали, кормили с руки. Байдаки, скрытые туманом, затаившись, стояли в камышовой чащобе. То и дело прошмыгивала лишь маленькая двухвесельная лодочка, развозившая сухари и приказы, но в остальном царило гробовое молчание.
Внезапно вдоль всего рукава в травах, тростнике, камышах и прибрежных зарослях послышались странные и многочисленные голоса:
-- Пугу! Пугу!
Молчание...
-- Пугу! Пугу!
И снова наступила тишина, словно бы голоса эти, окликавшие с берега, ждали ответа.
Ответа не было. Призывы прозвучали и в третий раз, но уже резче и нетерпеливее:
-- Пугу! Пугу!
Тогда со стороны челнов из тумана раздался голос Кшечовского:
-- Кто еще там?
-- Казак с лугу!
У казаков, скрытых в байдаках, тревожно забились сердца. Этот таинственный зов был хорошо знаком им. Так переговаривались обыкновенно между собою запорожцы на зимовниках, а в военное время приглашали своих собратьев -- реестровых и городских казаков, между которыми многие тайно принадлежали к запорожскому братству.
-- Что вам надо? -- снова раздался голос Кшечовского.
-- Запорожский гетман Богдан Хмельницкий, дает вам знать, что его пушки обращены в вашу сторону.
-- Скажите запорожскому гетману, что наши пушки обращены на берег...
-- Пугу! Пугу!
-- Чего еще хотите?
-- Богдан Хмельницкий, запорожский гетман, приглашает своего приятеля, полковника Кшечовского, побеседовать с ним.
-- Пусть дает заложников!
-- Десять куренных?
-- Хорошо!
Часть вторая, глава XV:
Воины с обеих сторон, приблизившись друг к другу, начали перебраниваться: -- Подходите! Сейчас мы накормим собак зашей падалью, -- кричали княжеские солдаты.
-- Ваша не годится и собакам!
-- Сгниете в этом пруду, убийцы!
-- Кому предназначено, тот и сгниет. Скорей вас съедят рыбы.
-- Идите лучше сгребать вилами навоз, хамы! Это вам больше пристало, чем сабля!
-- Хотя мы и хамы, но сынки наши будут шляхтичами, когда родятся от ваших девушек!
Какой-то казак, очевидно заднепровский, вышел вперед и, приложив руки ко рту, громко крикнул:
-- У князя есть две племянницы! Скажите ему, чтобы он прислал их Кривоносу.
«Тихий Дон»,
седьмая часть, глава XXIII:
В ночь на 19-е казаки-хоперцы, бывшие в заставе против Вешенской, решили разведать о столь странном поведении противника; один голосистый казак сложил трубою руки, крикнул: - Эй, краснопузые! Чего же вы дома наши не жгете? Спичек у вас нету?
Так плывите к нам, мы вам дадим!
Ему из темноты зычно ответили:
- Вас не прихватили на месте, а то бы сожгли вместе с домами!
- Обнищали? Поджечь нечем? - задорно кричал хоперец.
Спокойно и весело ему отвечали:
- Плыви сюда, белая курва, мы тебе жару в мотню насыпем. Век будешь
чесаться!
На заставах долго переругивались и всячески язвили друг друга, а потом
постреляли немного и притихли.
Приведем обнаруженный А.Г. и С.Э. Макаровыми аналогичный фрагмент из очерка Ф.Д.Крюкова в "Донских ведомостях" за 12/25 сентября 1919 года (см. А.Г. и С.Э. Макаровы, "Неизвестная рукопись из Донского архива Федора Крюкова". В кн.: Федор Крюков "Булавинский бунт", М., АИРО-XXI, СПб., Дмитрий Буланин, 2004, с. 33-34, http://www.philol.msu.ru/~lex/td/?pid=012182&oid=01229 )
– Бросьте, воевать! – доносится с «того» берега, когда-то своего, близко знакомого, а теперь обвеянного зловещей загадочностью.
– А вы покажите – на примере! – отвечает наш берег.
– Что вы, черти, не дадите воды напиться? Воду гнилую тут пьём.
– Погодите, мы вас не так напоим еще.
– За кого воюете? Подумайте; за генералов!
– А вы за кого?
– Мы за Ленина.
– И Троцкого? Вашему Ленину Мамонтов последние волосенки выдергивает.
Итак, в случае романа Г.Сенкевича "Огнем и мечом" мы (уже в третий раз после М. Загоскина http://tikhij-don.narod.ru/Zagoskin.htm и Ф. Сологуба http://tikhij-don.narod.ru/Sologub.htm !) встретились с поразительным фактом использования автором "Тихого Дона" и "независимо" от него Ф. Крюковым одного и того же фрагмента текста из этого романа. При этом неоднократное использование в "Тихом Доне" текстов Сенкевича и Крюкова также не вызывает сомнений. Четвертый пример, близкий к этим трем - наличие в архиве Крюкова фольклорного заговора, восходящего к тому же источнику (известному только специалистам), что по крайней мере один из заговоров в "Тихом Доне" http://tikhij-don.narod.ru/Aigustov.htm . Вряд ли теперь можно уcомниться, что авторство "Тихого Дона" принадлежит Федору Крюкову.
Свидетельство о публикации №217110301231