Луна на ладони

К ЧИТАТЕЛЮ:
Уважаемые читатели, передо мной стоит важная задача: очень долго пишется одна очень важная для меня вещь, долго не могу осмелиться ее вывести на читателя, но, думаю, пришло время... Она еще не закончена, но мне кажется, наверное, получается что-то интересное... Это судить Вам, а не мне. Я буду выносить по нескольку глав, не постоянно, по мере готовности... Итак, повесть "Луна на ладони"...

ПРОЛОГ

    Весна приходит в город,— одинакова для всех прекрасна, вдохновенно растопляет она остывшие за зиму зябкие души, разжигая в них самые пылкие чувства и надежды. И вот уж на улицах города, в сквериках и во всяких домах, дворах и на самых задворках — повсюду сияют красноречивые взгляды людей, собак, птиц и кошек,— голоса их взволнованно и радостно кричат, проникая даже в сердца обитателей мрачных трущоб и помоек, согревая их долгожданной вестью прежде, чем солнце обласкает их истомленные, одичавшие души. Ободренные всеобщим ликованием, возбужденные, они орали где-то на заброшенном пустыре,— тощие и взъерошенные, с горящими глазами, своими надрывными, визгливо-поющими, а то хохочущими голосами приводили в смятение всю округу.
— Жизнь продолжается! А кому, как не нам ее продолжать?! Без нас ведь весь кошачий род обречен.— кричал с высокого ящика молодой, рыжий кот, обращаясь к столпившимся внизу котам,— Я покидаю вас, чтобы найти достойное счастье, для которого я, собственно говоря, и рожден.
    Слова Рыжего прозвучали настойчиво и гордо, не терпящие никаких возражений, и только на последних словах голос его предательски дрогнул, когда, как в последний раз, он посмотрел на все эту скорбную заброшенность и, проглотив горькую, набежавшую на язык слюну, замолчал. Однако новость эта ни в ком не вызвала сочувствия, напротив, все стали оживленно обсуждать столь неожиданный и непонятный шаг Рыжего.
— Уж, не хочешь ли ты отправиться в тот страшный Дом на горе?— испуганно вскричал под ящиком облезлый кот.
— Безумец!— подхватил другой кот.
— Конечно, если ты хочешь поиграться с той чертовой Хозяйкой,— всегда разрешается,— ехидно заметил третий кот,— Но только учти, она на дух не переносит всяких там голодранцев.
— А он возомнил себя красавцем!
— Описанный красавец!
— Ты посмотри на себя, Рыжий, ты тощ, как собака…
    Последнее замечание было встречено бурным хохотом и визгом.
— А он думает, что в том Доме водятся самые толстые крысы, и что сами они будут прыгать ему в брюхо!..— в изнеможении от безудержного хохота катался в грязи кот-калека.
    Рыжий, немного смущенный, стоял на своем ящике и смотрел на бесившуюся под ним кошачью свору. До этой минуты он и не помышлял о том Доме, но теперь вдруг решил, что обязательно должен отправиться в это страшное место.
— Не дури, браток, угомонись…— не переставали кричать коты,— ты, разве, не знаешь, какие в том Доме творятся дела? Жуткие! Только ненормальный посмеет туда пойти.
— Конечно, если тебе твоя жизнь не мила,— гнусаво запел под ящиком кот-калека,— так сегодня же и отправляйся туда, чтобы завтра на твоих косточках играли те безумцы, которые там живут.
— Да что вы так разорались?— недовольно заворчал Рыжий,— Живут ведь в том Доме другие коты. А чем я не кот?!
— Презренные!
— Безумцы!
— Похотливые, грязные крикуны!
— Они презирают нас!
    Во всю глотку хором закричали коты.
— А может, и ты нас презираешь?— раздался чей-то сдавленный голос,— Чем тебе наша жизнь не по вкусу?
— Он брезгует нами!— обиженно заорали в кошачьей своре.
— Ах, вот как?!
— Да чтоб тебя глист заел!
— Убирайся!
— Проваливай с нашей земли!
    Разразилась гневными воплями вся эта кошачья разношерстная свора. Сразу несколько котов запрыгнули на ящик, сбросили на землю Рыжего и погнали его прочь под всеобщие вопли и проклятия.
    Оказавшись за городом, Рыжий оглянулся назад и, увидев, что за ним никто не гонится, замедлил свой бег, а затем и вовсе остановился, но тут же наткнулся на свору собак, неспешно возвращавшихся в город. Заметив кота, они залились отчаянным лаем и во весь дух погнались за ним. Они бы настигли Рыжего и запросто разорвали на части, но на пути его возникло дерево, и когда за мгновенье до него в миллиметре от хвоста клацнули собачьи зубы, он отчаянно рванул вперед. Рыжий проворно вскарабкался по стволу и спрятался в густых ветвях.
    День тихо угасал, подкрадывались сумерки. В небе располневшая Луна вся наливалась светом, как видно, испив тот день до капли. В городе зажглись огни, они весело подмигивали Рыжему, но он не смотрел в их сторону — старый заброшенный дом, словно черное облако, заночевавшее на горе, захватил все его внимание. Вдруг робкий огонек вспыхнул в одном из его окон и замерцал в темноте, как будто кто-то из дома подал ему знак.
    «Пора. Пора…»— бормотал Рыжий, но не трогался с места: что-то таилось в том доме мрачное, и это страшило его и в то же время призывало к себе.

1

    В тесном чуланчике старого дома, средь пыльного хлама когда-то жил домовенок. Убого жилище его, неприютно: холодные стены затянуты мраком, а в воздухе плавала паутина, в ней как будто запуталось время. Обнажив, искорежив свои скелеты, старые вещи служили теперь приютом для крыс. Возились они в темноте, раздражая слух домовенка,— им ведь только и надо,— чем набить свое брюхо, и чтоб их не тревожили. Вдруг промелькнут их серые спины и тут же скроются.
    Всякой подлости ждал от крыс домовенок. В чуланчике не нашлось бы такого места, чтобы спрятаться, если вздумается крысам напасть. Старая лампа, с которой он никогда не расставался, едва ли могла защитить. Словно отколотый от Луны осколок, светилась она в руках домовенка, с трудом разгоняя отовсюду налипавший мрак.
    Если бы только крысы одни причиняли беспокойства домовенку, косматые призраки часто пугали его. Из мрака протягивали они мохнатые ручища, а то вдруг вырастали перед ним в своем чудовищном обличии; и шепот,— этот жуткий шелестящий шепот повсюду преследовал домовенка. Словно крысенок, он забивался в нору и долго дрожал от страха и накатившего вдруг холода. Затем все проваливалось в тишину, как в трясину, и он забывался тревожным сном.
    Страх, казалось, навсегда поселился в глазах домовенка, как два светляка, робко мерцали они в тени густых, пепельных волос. Страх теснил душу, и оттого еще тягостнее было его одиночество. Только старая паучиха, которая была, как видно, древнее самого чуланчика и всех вещей, как-то скрадывала бесконечные часы своими скучными историями. Вот уж добродушно-терпеливое существо, с кем домовенок мог иногда перемолвиться словечком, но бывало, и она утомляла его. Другая жизнь не представлялась домовенку даже во сне. Ничто не предвещало заключенному в мрачных стенах ни утешения, ни перемен на завтра.
    Страшные потрясения разразились вдруг одно за другим, разрушив все привычное, и кто знает, было ли это спасением или ввергало в опасную пучину. Всего-то хватило малость, чтобы взбудоражить и без того немалый аппетит у крыс. До сих пор они терпеливо сносили соседство с домовенком, но крохотный, зачерствевший кусочек сыра однажды свел их непримиримыми врагами. Быть может, целую вечность томился этот злосчастный сырок в маленькой, жестяной коробочке, чтобы случайно быть открытым и, наполнив ветхий воздух чуланчика аппетитным ароматом, навлечь беду на своего нечаянного открывателя. Прежде не знавший сыра, домовенок жадно ловил воздух ртом, как будто можно было им так насытиться, но запах скоро пропал, и он захотел попробовать то, что лежало на дне коробочки. Но едва оказавшись в руках, сырок вдруг весь скорчился и почернел, словно с запахом улетучилась из него жизнь. Домовенок растерянно таращился на этот скорбный кусочек и долго не мог решиться его попробовать. Неожиданно за спиной раздался чей-то злобный скрежещущий голос:
— Все бы тебе в рот тащить, негодный недоросток! Подавишься ты этим сыром, а со мной не поделишься?!
    От страха домовенок вскрикнул, и лампа затрепыхала в его руке. Выследила. Тварь. Вчера же она гналась за ним. И теперь вот. Ах, что теперь?.. Сожрет с потрохами.— промелькнули вереницей убийственные мысли. На мгновенье замер домовенок, затем обернулся, затрясся всем телом и невольно присел, точно чем-то придавленный,— на него злобными, жгучими глазками смотрела невероятно большая крыса, она, казалось, занимала собой все свободное пространство. Она была совсем не похожа не тех других, тщедушных, сереньких крыс, которые прятались за ее спиной,— рыжая, гладкая шерсть на ее теле лоснилась и едва не плавилась при свете лампы, ее свирепый, негодующий вид,— все выдавал в ней особую крысиную породу. Она была, наверное, самая злющая крыса во всем доме. Все называли ее Грызли. Откуда она взялась в чуланчике, домовенок мог только догадываться, одно он знал наверняка — крыса немедленно с ним расправится.
— Тебе бы грязь с башмаков слизывать, проклятый мозгляк,— разоралась Грызли,— а ты сырком забавляешься!
— Я не мозгляк.— робко огрызнулся домовенок.
— А кто же ты?— усмехнулась крыса,— Ты чужой. Ты даже не мышь.
— Не мышь,— согласился домовенок,— Я… я не знаю,— тут он замолчал и растерянно пожал плечами, не зная, каким именем назвать себя.
— Тогда отдавай сыр и убирайся.— потребовала Грызли.
    Домовенок и рад был бы избавиться от сыра, но этот злосчастный кусочек так прилип к его ладони, что отодрать его было невозможно.
— Я не могу.— испуганно пролепетал он.
— Что значит «не могу»?— разозлилась крыса,— А ты смоги! И убери свою проклятую лампу, она раздражает меня, негодный мозгляк.
— Я не мозгляк!— вдруг вскрикнул домовенок,— И не мышь я! А этот сыр…
— Мой сыр.— вставила крыса.
— Я нашел его. Вот здесь он лежал.
— Знаю. Ведь это я потеряла сыр. Давно. Теперь он высох и не
так вкусно пахнет. Но все равно его еще можно погрызть…
— Так грызи же сама грязные башмаки, они как раз по твоим зубам.— неожиданно сорвалось с языка домовенка.
    Он мог бы поклясться, что это не он сказал, а кто-то другой за него. Но было поздно. Не терпевшая долгих разбирательств, Грызли истерично заорала и, брызгая слюной от ярости, вдруг кинулась на домовенка. Бедняга едва успел отскочить в сторону, и крыса грохнулась на каменный пол своим толстым брюхом.
— Вот же твой сыр, забирай!— отчаянно вскричал домовенок и бросил крысе зачерствевший огрызок,— Только не трогай меня. Слышишь?
— Слышу, гадкий недоросток.— угрожающе прошипела Грызли и, выплюнув пойманный на лету сыр, ринулась на домовенка.
— Что за гадость?
— Твой сыр.
— Молчи, гаденыш, и слушай, что я с тобой сейчас сделаю: для начала я задушу тебя, потом я распотрошу твое жалкое брюхо и посмотрю, нет ли там моего сыра.
— Но я отдал тебе! Только что отдал тебе.— горестно всхлипнул домовенок.
— А мне плевать.— взвизгнула крыса,— Убери свою лампу, она мне мешает.
    Но домовенок еще выше поднял свою лампу, надеясь, что ее свет хоть на время ослепит крысу. Затем он рванулся в сторону, но споткнулся и упал. Все закончилось стремительно и неожиданно. Отчаявшись спастись, домовенок схватил подвернувшийся под руку железный прут и выставил его на крысу. Наметившись на горло домовенка, Грызли ринулась вперед и тут же наткнулась на острие прута своим правым глазом. Прут мягко скользнул внутрь и остался в глазнице. Повалившись на пол, крыса корчилась от невыносимой боли и, отравляя чуланчик диким воплем, хватала прут лапками и хвостом, пытаясь освободиться от него.
    На мгновенье домовенок оцепенел, в страхе бормоча одно и то же: «Я убил ее. Что я наделал?». Затем вдруг сорвался и бросился прочь от этого места.
    Бежать в чуланчике некуда, он мог бы схорониться в каком-нибудь ящике, залечь под искореженный диван, но и там, как видно, его поджидали злобствующие крысы. Домовенок замер и насторожился,— точно взлохмаченное чудовище, на пути его возникло старое кресло. Вот и тупик. Он загнан. Вокруг мрак и шорохи. Огромное, тяжелое кресло величественно возвышалось над ним и, как будто приглашало спрятаться в своем толстом брюхе. Выбирать не приходилось, домовенок забрался в кресло и в глубине  него замер.  В голове  еще  стоял  отчаянный вопль
крысы, но скоро он прекратился, и домовенок уснул.
    Старая лампа светилась у ног хозяина, кое-как прогоняя от спящего холодный, липкий мрак; вдруг свет ее задрожал робким мерцанием и почти уж погас,— маленькое, серое облачко неожиданно возникло в воздухе и, медленно проплывая мимо, на мгновенье лишь остановилось над креслом, затем удалилось и растаяло в темноте.
    Домовенок проснулся от внезапного холода. Тишина обступила его со всех сторон, не было слышно даже привычной возни крыс. Такое безмолвие, как будто вымерло все — наверное, что-то случилось, или должно случиться сейчас, на этом месте. Злое предчувствие заставило вздрогнуть домовенка, и он поднял лампу перед собой, но тусклый свет ее едва ли мог забраться в самые глубокие и потаенные места, где обитали коварные призраки и крысы.
    Тут из темноты выпорхнула чья-то проворная тень, бесшумно скользнула она по стенам и притаилась.
— Эй, кто там?— крикнул домовенок, но сам едва ли мог услышать собственный голос, от страха он послышался лишь жалобным стоном.
    Ему захотелось вдруг стать незаметным, таким крохотным существом, подобно букашке забиться в щель. Совсем близко раздался шум. Домовенок вздрогнул, в глазах его потемнело, голова закружилась и руки стали холодными. Тень его задрожала на стене и съежилась. Свет затрепетал, и все кругом пришло в неописуемое движение. Кто-то больно царапнул спину, домовенок вскрикнул и закрыл глаза. В следующее мгновенье он почувствовал, что летит.
    Рассекая крыльями сумерки и, плавающую в воздухе паутину, ночная пришелица, совершив круг, покинула чуланчик через смеющуюся дыру в стене, унося с собой домовенка.
    Свежестью и прохладой дохнуло в лицо бедняги, и он открыл глаза, и в тот же миг пожалел об этом: над черной бездной болтался он, точно тряпичная кукла, в когтях зверя. «Вот и все. Мне конец.»— всхлипнул домовенок в то время, когда мышь вылетела из дома в ночь. Поднявшись высоко над крышей, она стремительно спикировала вниз и ворвалась обратно в дом. Все произошло в одно мгновенье, домовенок ничего не успел увидеть, только что-то холодное и ослепительно-белое, вдруг пронзившее его глаза. «Вот и конец мне.»— опять подумал он и зажмурился. Неожиданно из рук его вырвалась лампа и где-то внизу разбилась. Мышь недовольно вскрикнула и выпустила свою добычу.
    Домовенок стремительно летел вниз. Кувыркнувшись в воздухе, он упал на холодный, каменный пол, и мир в глазах его взорвался множеством сверкающих черепков, а потом вдруг разом провалился в кромешную темноту, только в голове его звучала чудовищная какофония, и какая-то неведомая сила несла беднягу в пространство.

2

    В холодных сумерках дом погружался в дремоту. Под завывание в разбитых окнах сквозняков, одинокие вскрики кошек таяли печальные призраки дня, пока дом совсем не слился с ночью. Но едва ли он мог уснуть крепко, когда повсюду в нем начиналась ночная жизнь его обитателей.
    Для многих эта ночь стала памятной — в эту ночь многие увидели своими глазами старика Хрона и многие могли чем угодно поклясться, что в своих когтях он нес огонь. Все произошло за мгновенье до полуночи в большой зале на втором этаже дома, когда, как обычно, здесь собиралось не меньше трех десятков котов и кошек. Все ждали появления Хозяйки и в который раз усердно промывали ей косточки, да еще охваченные весенним настроением, занимались смотринами. Таинственный шум возник незаметно. Его не сразу услышали — тихий шорох вкрадчиво доносился издалека до кошачьего слуха, постепенно нарастая и встраиваясь в общий хор разыгравшихся голосов.
    Веселье закончилось вдруг. Притихшие в нервозном ожидании, коты и кошки тревожно смотрели в ночь, и тут страшно вскричали, когда в окно стремительно влетела огромных размеров летучая мышь. Очарованные, все оцепенели, безвольно уставились в ее пронзительно-синие глаза. Мгновенье, и огненный шар вырвался из когтей мыши и взорвался в середине толпы обжигающей ослепительно-белой вспышкой. С визгом и воем кошачье племя бросилось врассыпную. Никто и не успел заметить, что следом за вспышкой на пол упало странное существо.
    Прошло немного больше минуты. Когда смолкли все голоса, и в зале установилась тишина, показался крадущийся в темноте, кот. Осторожно пробирался он в ночи, то и дело прислушиваясь к малейшему движению в воздухе: «Вот, если кинется да вопьется в шею, нечисть. Поди-ка, разбери там, что за зверь… — чувствуя на себе десятки наблюдавших за ним любопытных глаз, он не смел остановиться,— Как же скрючила тебя костлявая. Расшибся. Так и есть, намертво. Мертвяк.»— обнадеживал себя кот, заглушая свой страх, и подкрадывался все ближе. В трех шагах от неведомого зверя он остановился, прислушался и вдруг изогнулся всем телом так, что грудью лег на пол, а хвост его задрался над головой,— еще мгновенье, и в стремительном прыжке настиг это скрючившееся на полу бездыханное тело.
    «Мертвый.»— немедленно отметил про себя кот, с любопытством разглядывая престранного зверя. А может быть вовсе не зверь это?.. Было в нем что-то человеческое. Как видно, ходил он на двух ногах, и был не таким уж проворным на этих своих кривеньких ножках. Но был он крупнее самого кота, все тело его покрывал длинный, но редкий волос, бурно разросшийся лишь на голове. Откинув с лица бедолаги слипшиеся волосы, кот невольно вздрогнул и отступил: гримаса отчаяния и ужаса застыли на нем. Но поразило совсем другое — какое-то жуткое слияние в одном лице человека и зверя. «Вот так уродец,— про себя заметил кот,— и как же ты такой уродился?..» Маленький, беззубый рот пригоден разве что для охоты на мух, такой много не откусит. Внушительным был только нос, немного придавленный, с горбинкой, подпиравший низкий лоб, под которым кустились мохнатые брови, в тени которых прятались маленькие глазки.
    Жутко стало коту и противно разглядывать это неживое тело, ничего, кроме гнетущей тоски и чувства голода это занятие не приносило. Он брезгливо поморщился и отвернулся, но тут же встретился с голодными взглядами остальных котов, терпеливо ожидающих в стороне, когда же позволят им разделить добычу. Кот угрожающе вскричал, и те трусливо попятились во мрак. Затем охотник схватил несчастного за шею, приподнял его и встряхнул. В тот же миг раздался чей-то негодующий голос:
— Паршивый ты проныра, говорю тебе: оставь его! Брось.
    Два ядовитых огонька вспыхнули в темноте, и следом возникла проворная тень. «Хозяйка?..» — недоверчиво пролепетал кот и даже вскричать не успел, как мрак бросился в глаза ему и загорелся искрами — в стремительном прыжке Черная кошка опрокинула кота на спину. Испепеляющая ярость захлестнула кота, вырвала из груди его воинствующий до хрипоты вопль и кинула в драку. Десятки наблюдавших за ним глаз засветились во мраке настороженными огоньками. Кошка несколько осту-дила охотничий пыл кота крепкой оплеухой, для верности выпустив наружу свои когти. Удар пришелся по носу. Бедолага взвизгнул и рухнул на пол. В следующее мгновенье Хозяйка вонзила свои когти в бока дерзнувшего на нее кота.
— Я все-таки откушу твой пакостный нос.— заговорила кошка с такой кровожадной улыбкой, будто откусывать носы было ее привычным и самым любимым занятием, и всем своим видом показывая готовность немедленно исполнить угрозу.
— Не делай этого, Хозяйка! Не надо!— в ужасе вскричал кот.
    Заодно с ним заорали коты и кошки, наблюдавшие из своих углов эту щекотливую сцену.
— Так и быть. Упросил.— согласилась Хозяйка,— Все-таки это жестоко лишать тебя носа сейчас.— она издевательски усмехнулась и, прищурившись, добавила:— Как-нибудь в другой раз.
    И предупредительно щелкнув зубами перед самым носом кота, отвернулась. Но затем кошка брезгливо поморщилась и не без намека в его сторону проговорила:
— Фу, здесь чем-то гадко запахло.
— Запахнешь и ты, когда костлявая схватит тебя за глотку.—  отряхнувшись, сквозь зубы процедил кот и кивнул в сторону распростертого на полу тела.
    Загадочное существо, против всякого ожидания, не вызвало ни тени удивления, ни даже страха в глазах кошки, как будто и прежде ей приходилось видеть такое. Но слабая дрожь пробежала по спине, и еще пристальнее она стала вглядываться в лицо зверя, высматривая в нем хоть малейшую угрозу для себя.
— Это не крыса. Нет.— сразу заметила кошка.
— Да у него и хвоста нет.— как бы небрежно вставил кот.
— Буча?! Ах, да! ну, конечно же, Буча! Кто же еще.— спохватилась Хозяйка и отступила.
— О, да! Тот страшный Буча.— издевательски подхватил кот и состроил жуткую гримасу,— Допрыгался бедолага, теперь ему все нипочем.
— Откуда он здесь?— удивленно пробормотала кошка.
— А ты не догадываешься?— злорадно засмеялся кот,— Старик совсем выжил из ума, если сбрасывает на наши головы всяких уродцев.
— Замолчи!— недовольно прикрикнула на него Хозяйка,— Он еще дышит. Я слышу.
— Тогда его надо бы задушить. Лучше это сделать сейчас.— нетерпеливо заскреб когтями по полу кот,— Потом поздно будет. Убей его!
— Не тебе решать.
— Тогда брось его в яму. Будет там со зверенышем славная парочка.
— Пошел вон!— гневно зашипела Хозяйка,— Ты, я вижу, обыкновенных слов совсем не понимаешь…
    И, смерив кота испепеляющим взглядом, она приготовилась задать ему жестокую трепку. Но тот решил больше не испытывать терпение Хозяйки и поспешил убраться вон.
    Еще какое-то время кошка не отходила от домовенка, ждала, что вот-вот он выдаст себя — так просто, прикинувшись мертвяком, ее не провести. Хозяйка прислушивалась, стараясь уловить малейшее движение в этом теле. Наконец, лизнула домовенка в нос и поморщилась. Бедолага стойко вынес это прикосновение, стиснув зубы, чтобы не вскричать. Кошке и этого было достаточно. Довольная, она усмехнулась и бесшумно удалилась из залы.

    Прикидываться мертвым было для домовенка обычным делом, таким же, как и прятаться. Если ему не удавалось уйти от преследователей, он мог внезапно рухнуть замертво, и тогда ничто не выдавало в нем жизни. И теперь он лежал окоченевшим трупом, прокручивая в своем воображении самые жуткие сцены, произошедшие только что перед ним. Тело домовенка стало, как дерево,— таким бесчувственным изломанным поленом, что в голове его стали возникать страшные подозрения, будто он совсем лишился собственного тела, и теперь при всем своем желании не сможет распоряжаться им.
    Кто-то нежно своим прохладным прикосновением смахнул с глаз домовенка волосы, потрепал по щеке, защекотал в носу и заставил его чихнуть. Чих гулким эхом распространился по зале, ударяясь о стены, звенел в воздухе и, становясь прозрачнее и невесомее, терялся в глубинах дома. Наконец, Буча открыл глаза.
    Луна, словно огромный, холодный фонарь, повисший в ночи, отразилась в желтых зрачках домовенка и засветилась в них каким-то таинственным светом; и почудилось ему, будто проникла она в самую его глубину и нащупала там нечто крохотное озябшее и, вдруг затрепетавшее от ее прохладного прикосновения. Близко где-то, наверное, в соседней комнате, под порывом ветра стукнула вдруг оконная рама, и звон бьющегося стекла эхом рассыпался по дому. Чей-то одинокий голос вскричал, за ним взревели другие голоса, изматывая ночь своими чудовищными воплями. И домовенок взвыл со всеми голосами, но скоро сорвался на всхлипы и заплакал. Страх, отчаяние, обида, негодование и жалость к самому себе — все вылилось в слезах, и мир до смешного расплылся под ними. Он безумно кричал, рвал на себе волосы, кусал себя до крови.
    Только временами находило на него оцепенение, и он долго сидел так, уставившись на Луну. Кругом — настороженная тишина. Вдруг из груди его стал вырываться смех, еще какое-то мгновенье, и Буча катался по полу, от безудержного хохота захлебываясь и брызгая слюной в воздухе. Он не мог понять, что же творится с ним такое, а смех разрывал ему грудь и страшно искажал лицо. Все случившееся с ним до этой минуты, странно забылось. И вновь из глаз его потекли слезы. Он тихо смеялся и плакал теперь. В душе посветлело, и стало легко. Смех прекратился, но еще долго домовенок всхлипывал, и находил в этом наслаждение. Незаметно он впал в забытье и уснул. А за окном появилась густая синь нового дня.
    День разгорался веселый. Солнце сверкало на осколках стекла, просеивая в потоках света ветхий воздух заброшенного дома. Буча очнулся, наполовину еще пребывая в сновидении, он не спешил открывать глаза. Было приятно ему, растянувшись на полу, лежать и греться, чувствуя, как по телу разливаются тепло и удовольствие.
    Но чей-то голос вдруг заговорил в нем: «Ну, вставай же. Открой глаза, Буча!..— он, как будто возник из его собственных мыслей и становился все громче и настойчивее,— Открой глаза. Ты же слышишь меня, Буча. Открой глаза! Открой…». Неожиданно, совсем близко раздался грохот, и домовенок вздрогнул и, ошеломленный, вскочил и открыл глаза. Мир вспыхнул и завертелся перед ним. Столько света и красок он никогда еще не знал,— он существо сумеречное, единственный свет для него был свет его старой лампы. Бедняга ахнул и, ослепленный, рухнул на колени, зажмурившись, и, закрыв руками глаза. Но в голове стоял шум, и знакомый голос кричал: «Вот видишь! Вот видишь!.. Видишь…» Он смешался в общем шуме и потонул в нем. Когда же боли прошли, Буча чуть приоткрыл один глаз и осторожно раздвинул пальцы. Солнечный свет, просочившийся между пальцами, лизнул ресницы.
    Надо спешить, бежать от света и схорониться где-нибудь в сумерках. Но в глазах стояли слезы, свет расплывался в них, искажая все вокруг. В поисках надежного пристанища Буча блуждал по комнатам и, не отыскав подходящего места, решил устроиться в камине. Здесь было достаточно темно и укромно, чтобы пережить день до наступления ночи. Он полез внутрь, но в глубине камина вдруг засветились два ядовитых огонька, затем раздался громкий вопль. Буча, как ужаленный, бросился из камина, рухнул на пол и, прикрыв голову руками, в ожидании самого страшного замер. Но из камина выскочила какая-то об-лезшая кошка и без оглядки кинулась прочь. Вскоре все стихло, и домовенок полез внутрь камина. Он устроился на чем-то мягком, еще не успевшем остыть, и уснул.

3

    Была ночь. Он двигался по дому быстро, почти бежал, ни на миг не останавливаясь, как будто что-то гнало его против воли навстречу неизвестному. Временами раздавались по дому не то крики, не то плачь, но это не пугало его, да и глаза, уже давно привыкшие к темноте, видели все, что могло укрыться во мраке. Издалека донесся запах мертвечины, с каждым шагом он становился ближе и нестерпимее. Вот уже в трех шагах увидел издохшую крысу, другая, как видно, ее соплеменница, громко чавкая, потрошила несчастную. Увидев его, крыса ненадолго остановила свою жуткую трапезу, в ее глазах сверкнул злобный огонек. Но затем опять вцепилась зубами в свою добычу. Тут из темноты подкралась проворная тень, стремительно кинулась она на крысу и в один миг задушила ее. Это была кошка, черная, как сама ночь. Хищно вспыхнули ее глаза, и белая тягучая слюна скользнула с языка на мертвую крысу. Одной лапой она наступила на свою добычу, облизнулась и улыбнулась. «Добро пожаловать, Буча, в наш Дом!» — проговорила Черная кошка и засмеялась. Домовенок вздрогнул и проснулся.
    Дом погружался в сумерки, тени расползались по комнатам и залам, проглатывая все на своем пути. Дом жил своей жизнью: по-стариковски вздыхал и скрипел, и ветер свистел в его разбитых окнах да взвизгивали в темноте кошки. Стены избороздили глубокие трещины, а в иных местах даже обнажился кирпич. Обои, плачущими лохмотьями свисающие со стен, дополняли картину страшного запустения. Домовенок блуждал по комнатам, то и дело натыкаясь на разбитую мебель, повсюду разбросанную в доме. Он ступал осторожно, чутко прислушиваясь к малейшему шуму, иногда что-то хрустело под ногами, и этот хруст громко раздавался в ночи.
    Незаметно забылся чуланчик, развеялся в свежем воздухе его мрачный, заплесневелый запах,— так и остался он далеким и полузабытым, как бы из прошлой жизни. Впереди показалась лестница, и в тот же миг за спиной вдруг раздался чей-то крик и следом недолгая возня, похожая на то, что кто-то перемалывает зубами чьи-то косточки. Буча бросился бежать, но тут же споткнулся и кувырком полетел по лестнице вниз. Распластавшись на полу, он замер. Пребольших размеров черная тень на мгновенье остановилась над домовенком, а затем по-кошачьи метнулась в темноту и растворилась в ней.
    Домовенок очнулся, тишина обступила его своим молчанием: мрак, казалось, поглотил все живое, звуки замерли в нем, как будто вовсе их не было. Только время двигалось неспешно, выпутываясь из темноты, как из паучьей паутины. Мрачные тени возникали в воздухе и проплывали мимо. Вдруг — странные звуки, чье-то бессвязное бормотание, временами переходившее в унылое завывание,— возникли и насторожили слух домовенка. Он нисколько не испугался, напротив, стало ему любопытно и, позабыв про осторожность, он поспешил навстречу звукам. А голос то слышался громко, то, как будто ускользая от слуха, пропадал совсем. Тогда Буча останавливался и прислушивался, пытаясь уловить в застывшем воздухе знакомую песню. Но голос неожиданно появлялся уже с другой стороны, и домовенок вновь устремлялся за ним.
    Вот впереди засветился тусклый свет — дрожащее дыхание тлеющих углей. Буча остановился на пороге комнаты, изумленный взгляд его устремился на невиданное существо — на полу перед потухающим очагом сидела горемычная, раскачиваясь из стороны в сторону, что-то тихо бормотала. В ногах ее куча прогнившего, пыльного тряпья, из которого выглянула детская головка и заплакала.
— Ах, крошка моя. Проснулась, бедное мое солнышко.— запричитала над девочкой горемычная,— Спи, малышка, засыпай и не торопись просыпаться в этом мире.— и опять затянула своим унылым голосом.
    Девочка перестала плакать, и вскоре ее золотушная головка скрылась в ворохе тряпья. Склонив голову над спящей, горемычная, раскачиваясь из стороны в сторону, бормотала свою песню. Казалось, что она задремала. Но вдруг очнулась и глянула в сторону домовенка. Лицо женщины дрогнуло и исказилось в улыбке.
    Захваченный увиденным, Буча не сразу заметил, как вышел почти на середину комнаты. Но горемычная смотрела, как будто сквозь него, совсем не замечая неожиданного гостя. И вдруг бросила домовенку черствый хлебец, он упал так близко, что от запаха его засвербело в носу и в животе бедняги заурчало. Но Буча не торопился за высохшим куском, он ждал, когда горемычная опять затянет свою тоскливую песню. Наконец, женщина склонила голову и заворчала. Улучив момент, домовенок кинулся к хлебу, но тут же столкнулся с рыжим котом. Какое-то мгновенье они в замешательстве смотрели друг на друга, затем оба вскричали и кинулись врассыпную.
    Буча стремительно вылетел из комнаты и понесся прочь без оглядки. Он бежал так быстро, что легкие, казалось, не выдержат и разорвутся от избытка воздуха, горло горело от сухости, и язык спекся, как блин. Буча остановился, когда уже далеко позади осталась горемычная, и стихло ее унылое бормотание. Каменные стены окружили домовенка, своим угрюмым молчанием угнетали пространство и уводили в подземелье дома. Он стоял посреди коридора и долго не решался идти дальше. Тут послышался шорох, и за спиной его, точно соткавшись из мрака, возникла фигура. Буча оглянулся и вздрогнул всем телом. Призрачная тень двинулась на него. Волна холода нахлынула, ворвалась внутрь, отозвалась в голове оглушительно-звенящим звуком. Что-то ударило беднягу в грудь, и он кубарем полетел по коридору и вскоре, растянувшись на полу перед маленькой, чуть приоткрытой дверью замер. Но в тот же миг Буча вскочил и ринулся в спасительный проем. Дверь тяжело заскрипела и закрылась за ним. Без сил он повалился на пол и тотчас уснул. А в крохотное окошечко в подвал уже просачивался новый рассвет.