Лесной рассказ примуса Булгакова

                Подарок для Анатолия Несмияна и Паука Троицкого по благословению ехидной Лизки Готфрик
     Длинный, словно Навальный, вступивший в кощунственную мутацию с кальмаром, изгибистый и шевелящийся даже в коме Чеви Чейз, сбрив рубанком густые волосы Чарли Чаплина, выращиваемые тем много зим прямо под носом, и приспособив их нелепой щеточкой на невнятный подбородок, встал на руки, меняя судьбу Достоевского при помощи Ньютоновского закона механики и Кэрролловского зеркала, подошел, дергаясь и клонясь вправо к огромной витрине, в которой за стеклом застыли какие - то толстые старухи, напомаженные шотландцы, задравшие черно - зеленые юбки на рыжебородые головы, чучела наскоро препарированных рыб, выпучивших стеклянные глаза и растопыривших плавники, покрытых пылью, висящих на невидимой леске, чуть болтаясь по всем понятиям аэродинамики ЦАГИ в ласковом ветерке от корейского вентилятора. Чейз всмотрелся в свое отражение и радостно заулыбался, убедившись в перемене мест слагаемых, ведь действительно теперь с подбородка лицо начиналось, усы росли вбок, волосы стремились к центру земли, а не как раньше, когда они пускали невидимые сигналы в космос, от этого, кстати, Хаббл и сошел с ума. Он расшифровывал несколько десятилетий загадочный набор цифр, пока  " Унитрак ", сверхкомпьютер Мискатоникского университета не выдал результат, от которого Хаббл и стал сумасшедшим. Коварство вычислительных машин предсказывалось еще Фейхтвангером в приемной Сталина, Уэллсом тоже там же. Между прочим, это словосочетание, тоже там же, если его произнести слитно и быстро, звучит жутковатой инвективой, так и слышится уху старофранцузский акцент, встают в памяти нечестивые собрания альбигойцев, окружающих статую Бафомета по новолунным ночам, когда тьма окутывает ночь, койоты выходят на шоссе и ждут бегущих почтальонов, неторопливо растягивая эластичные эспандеры, решая две - три задачи сразу : мышцы, время и ловушки. Мышцы развиваются, время идет, а ловушки будут потом. Можно даже выстрелить собой, если привязать эспандер к двум деревцам, своеобразно воплощая казнь Александром Македонским своего лекаря под Вавилоном наших дней с жирным Депардье и злобной Шарлоттой Ремплинг, хорошей актрисой из  " Сердца ангела " и других кинишек, можно не привязывать эспандер, а привязать себя эспандером к дереву и пытаться отбежать, будучи привязанным, тогда сила Архимеда притянет тебя обратно и ты будешь стукаться о ствол, сшибая шишки с ветвей. Дыньг. Дыньг. Дыньг. И вся земля вокруг твоих ног усыпана шишками. А на шишки непременно придут барсуки.
     - Зырь, ребя, - раздается тихий шепот в ночном лесу и ты дрожишь от страха, понимая, что это барсуки, - скока шишек.
     - Это чо, - отвечает затесавшийся в компанию барсуков крот, замаскированный беретом итальянского партизана с нанесенными белым маркером полосочками, - вот когда мы были в Цезальпийской Галлии, то там, понимаешь, сразу.
     - И я об том же, - подтверждает вождь барсуков, неустановленный мужчина в неописуемых расцветок пиджаке.
     Они подходят и шумно дышат, кашляя и вздыхая, потом кто - то из них возжигает ритуальный семисвечник и ты кричишь, увидев во главе общества Николая Сванидзе. Он стоит в пиджаке, нагло упираясь в землю, внимательно смотрит и явно не одобряет твой внешний вид, ты же койот, ушастый, с хвостом. Вперед вылезает крот и ощупывает твою морду с оскаленными клыками усиками омара, которого он зажал в правой лапе. Усики холодные, членистые, помнящие дно мирового океана, где омар ходил среди сундуков с сокровищами Флинта, ледяную гладкость раковин, таящих внутри своей скользкой темноты жемчужины, похожие на клитор Надьки Толокно, если его сжать сильно двумя пальцами и наблюдать, как ведьма течет и стонет. Неожиданно омар говорит :
     - Это не Вий ни х...я.
     И ты облегченно вздыхаешь. В - натуре, братва, я не он. Вий - то - эвон куда, а вы кому ?
     Барсуки спорят, вцепляются друг другу в шерсть, рычат циничными голосами, пока Николай Сванидзе размышляет. Он думает о репрессиях. С одной стороны, оно конешно, но с другой - то, так и сидеть за чертой оседлости, что не так, чтобы очень, но, опять же, шинки и лихие казаки, разносящие заведение кумпании по бревнышку. Тарас Бульба в тарантасе, рожи какие - то с щетинистыми усами и плохо выбритыми подбородками, кафтаны, шубы, шилишперы. А шилишпер, как и налим, тута отродясь не водится.
     Вот такая вот история, мои приятели, оставшиеся как Горцы Ламберты каждый в своем пруду в одиночестве, возвышаясь незыблемыми скалами среди остальных, утративших доверие и интерес. В этой истории, конечно и как всегда, самое главное не в словах, а в их расположении. Сначала Чеви Чейз, а потом налим. Это надо понимать.