Ты признайся менi звiдкиль в тебе тi чари

 Тащусь на своём фольксвагене вслед за автобусом. В нём немецкие школьники, студенты, два учителя, и один профессор. Среди студентов съёмочная группа с солидной телеаппаратурой. Съёмочную технику практикантам доверила телекомпания WDR - Westdeutsche Rundfunk. Едем на пятый слёт «Дети без границ». Два провели на Алтае, один в Бельгии, один в Голландии, теперь едем в Мощанку. Это в Польше. Проект создан по моей инициативе. Мучила меня такая идея – собрать на слёт детей народов, которые были когда-то врагами.

С переводчиками у нас проблем никаких не предвидится. Я знаю русский, думаю, что украинцы его тоже не забыли. Среди студентов две полячки и одна дама с Амстердама. У дамы папа голландец, а мама – полячка, и не просто полячка, а учёная полонистка. Даму зовут Габриэла, учится в немецком университете, в совершенстве знает четыре языка, но не знает какой ей роднее. Жуть. Не думал, что такое бывает. Дивчина не только умная, но и во всех отношениях очень обворожительная.

Поляки нас очень тепло встретили и разместили в школьных классах. Директор школы пани Ванда Якимко сразу же распознала во мне коллегу и ревностно следила за моей профессиональной реакцией на её организаторский талант. Плотно, очень плотно поужинали, на газоне рядом с футбольным полем поставили шатёр, после этого начался всеобщий балдёж. Дети носились по коридорам школы и по площадке, студенты подальше от этого шума парами двинулись в село. Вечером у костра я предупредил всю группу:

- Дорогие мои! Завтра в Мощанку приедут украинцы. Они везде и всегда поют. Вы опозоритесь, если будете выть в ответ всякую дребедень. Готовьтесь, боже мой, к встрече!

Вообще-то –это не моя забота. Педагогов тут полно, без меня хватает, но самый знаменитый педагог ещё не приехал. Все ждали Романа: „Вот приедет Роман, он нам всем покажет что такое педагогика!“

На другой день к вечеру прибыла украинская группа. Все белые как лунь. То ли дорога была плохой, то ли автобус был вонючим, но одну девочку даже вынесли на руках. Украинцы быстро оклемались и Роман повёл своих вслед за всеми в столовую. Я знал, что гуцулы везде и всюду не расстаются с песней, но реальность превзошла все мои ожидания. Перед тем как сесть за стол, все хором спели куплет из какой-то церковной песни. Поели, посуду убрали и с песней пошли на стадион. Ну вот. А я что говорил. Они ж везде, где только можно, поют.

На стадионе Роман выстроил всех, и гостей, и хозяев вокруг костра, потом взял в руки свой баян и начал распределять между нами припевы шуточной украинской песни. Это невообразимо! Как можно разношёрстную группу в сто детей за пять минут так сплотить, чтоб все до единого запели.

Чем дальше, тем больше. Роман попросил тишины, все замолкли, стало так тихо, что слышно стало сверчка, который трещал где-то за оградой. Объявили песню. Червона рута. Ты признайся менi звiдкиль в тебе тi чари, я без тебе всi днi у полонi печалi... Голос у девчушки ангельский. Запершило в горле. Габриэла стоит рядом, тронула за рукав, шёпотом спросила:
- Ну и как? Седце щемит?... А я тоже чувствую в себе славянские корни...

Тоже? Не знаю. Фамилия моей прабабушки - Рогальская, но ведь не поэтому же меня Червона рута так взволновала. Вихрем пронеслись в памяти воспоминания о жизни, которая, казалось бы, ушла в небытие, ушла, казалось, насовсем, а тут на тебе… Как будто снова стою у пионерского костра и, то ли меня принимают в пионеры, то ли я сам кого-то принимаю в пионеры или просто замер на каком-то старом, давно забытом традиционном школьном вечере. Ну, Роман, ты даёшь…

Пошёл третий день моей командировки в Польше. На мне висит роль снабженца, носильщика, шофёра и переводчика. С утра предложили ещё одну должность – носить за телерепортёрами огромный мохнатый микрофон на длиннющей железной ручке. Звукооператор Мелани второй день не ест, не пьёт, не встаёт с постели.

 У Мелани Liebeskoma, так немцы называют жуткий стресс от несчастной любви. Меланин фройнд позвонил из Кёльна и объявил ей Schluss. Шлюс означает – всё, капец! «…между нами всё порвато, всё порвато и тропинка между нами затоптата…». Подлец ужасный!

Такое принято делать официально, глядя в глаза и не отворачивая морду в сторону, а он по телефону, да ещё в такую даль. Из-за границы. И вот лежит теперь Мелани никакая на раскладушке в спортзале, а я за неё тащусь по селу с этим огромным мохнатым микрофоном. Нести его не тяжело, не тяжело держать так, как повелят, тяжело осознавать, что из многих часов сегодняшних съёмок в репортаж возьмут минут пять, ну может быть чуть больше. Всю свою сознательную жизнь я завидовал киножурналистам, а тут всю мою зависть как корова языком слизнула. Всю, и чёрную, и белую.

С раннего утра бродим по Мощанке, стучимся в двери к незнакомым людям и просим их перед камерой ответить на некоторые вопросы. Moszczanka. Интересно как-то поляки пишут свои слова, вместо буквы щ они пишут не одну, а четыре буквы: szcz. Но даже с этими лишними буквами Мощанка очень красивое село. Добротные старинные дома с черепичными крышами, почти на каждой крыше гнездо аиста.

Две самые длинные улицы тянутся вдоль небольшой речушки с красивым названием Златый Поток. По вечерам на закате солнца Поток взаправду становится золотым. Речушка небольшая, примерно, как наша Айка во время разлива. В одних заводях пурхаются утки и гуси, в других сельская ребятня.

Лето. Каникулы. Теплынь. Взрослые работают, дети отдыхают, неудобно как-то приставать к людям с расспросами, стараемся найти таких, которые не против того, чтобы попасть в кино. Прокручиваю в голове кадры старых кинофильмов, мысленно листаю страницы учебников по истории.

Здесь как-то наяву чувствуешь, что это означает - передвинуть целую страну далеко на запад. Это тебе не пшеничное поле передвинуть на кукурузу. До войны в этих домах жили немцы, своё село они называли не Мощанкой, а Лангенбрюком, что означает Длинный Мост. Не знаю какой мост в этой деревне самый длинный, мостов много, один красивей другого. Речку свою немцы называли точно также – Гольдбах - Золотой Поток.

Теперь в этих домах живут поляки, которых украинцы прогнали из Западной Украины. Получилось так, что польские беженцы прогнали немецких беженцев. Получилось – это, наверное, не то слово. Послевоенное изменение границ обговаривалось союзниками ещё в 1943 году.

Людям от этого было тогда, конечно, не легче.
Наша цель - сдружить украинских, польских и немецких детей, не кого-нибудь, а конкретно потомков тех, кто гнал и потомков тех, кого гнали. Эту замечательную идею поддержал мой шеф, профессор Кёльнского университета Хансёзеф Бухкремер. Я его случайно на эту мысль натолкнул. Рассказал, как  в советское время с меня три шкуры драли за интернациональное воспитание детей.

Мой шеф аж помрачнел. У советских не могло быть ничего такого, что превосходило бы западное, а тут на тебе, с меня спрашивали не за какую-то там толерантность, а за дружбу народов. Вот профессор и решил доказать, что западная школа тоже не лыком шита. Сдружить детей, родители, которых были врагами – дело то ведь не простое.

На следующий день вечером директор школы Ванда Якимко пригласила на званый ужин всех педагогов. Пришёл также её муж и друзья семьи. Скатерть самобранку накрыла у себя в директорской. Произносили тосты, выпивали, закусывали, разговорились. Стало шумно. Подошёл Роман с гитарой. Предложил отойти и присесть в сторонке:
- Фёдор, эта песня для тебя!
  Здесь вам не равнина,
  Здесь климат иной -
  Идут лавины одна за одной
  И здесь за камнепадом ревёт камнепад…

В горле опять запершило. Как там, у костра. Выпили, вроде бы, не так много. Ещё не дошли до той кондиции, когда собутыльники обнимаются и начинают донимать друг друга вопросами типа: «Ты меня уважаешь?....», но мне вдруг захотелось обнять его… Обниматься в кабинете директора польской школы на глазах у всех неудобно как-то. Я просто спросил его:
- Роман, спасибо! Прям в сердце попал! Как ты догадался?
- Видно же. Сколько походов провёл?
- Вместе с экскурсиями больше ста будет.
- Ну вот, видишь. Свой свояка видит издалека.

До костров на Майдане и пожарища в Одессе  оставалось десять лет.