Поминальная книга

 Евгений Евгеньевич
Крашенинников

ЖИЗНЬ,
ОСВЯЩЁННАЯ
ЛЮБОВЬЮ
ВОСПОМИНАНИЯ
О ЛЮБИМОМ ЧЕЛОВЕКЕ.



Ушла из жизни
Людмила Степановна Крашенинникова.
Мир осиротел еще на одного замечательного человека.
Верного друга,
блестящего преподавателя
и мудрого человека.

 
Я УМЕЮ ТЕБЯ ЛЮБИТЬ,
Я УМЕЮ ТОБОЙ ДЫШАТЬ,
Я УМЕЮ СВЕЧОЮ БЫТЬ,
ВСПОМИНАЯ ТЕБЯ СГОРАТЬ…

Было восхитительное лето.
Далеко от города.
Под Рязанью.
В деревне Ровное.
Много солнца и тепла.
Много густой зелёной травы.
Много на крутых взгорках грибных перелесков с ореховыми деревьями.
Перед взгорками неглубокий овраг.
В нём заснувший от жаркого томления ручей.
И доска, переброшенная кем-то с одного его бережка на другой.
Они одни.
Вокруг никого.
Они идут.
Их путь к взгоркам, к перелескам
к поспевающим орехам.
Перед ними доска – мостик.
«Поди, встань на середину мостика и повернись ко мне.
Я подойду  и поцелую тебя!
 Мне так хорошо сейчас!»
За мостиком влажное поле, усеянное  полевыми цветами.
«Не спеши! Не уходи от меня!
Я нарву цветов.
А потом поцелую тебя ещё раз!
Я люблю целовать тебя.
Ты такой хороший!»
С цветами и улыбками бегом на взгорок.
А там крупный горох прямо по земле стелется.
И трава горячая, густая да духовитая!
Покатились по ней вниз со взгорка!
 Вскочили на ноги и снова наверх.
Сели в траву, обнялись и заулыбались!
«Было бы так вечно!
И сегодня и завтра.
Всегда!»
 
»»»»»»»»»»»»»»»
Жизнь внутреннюю – нравственную и высокую,
освящает
и поддерживает только любовь самого человека.


ЛЮБОВЬ вбирающая в себя всё самое лучшее, красивое, доброе:
ЛЮБОВЬ К ПРИРОДЕ, которая его окружает;
Любовь к его профессии и его работе;
ЛЮБОВЬ к повседневному широкому   человеческому общению;
ЛЮБОВЬ к множественным творческим увлечениям
на протяжении всей его жизни.
Вот такой необъятной, широкой и глубокой  любовью
освящается и поддерживается настоящая ЖИЗНЬ.
Мы ничего не можем поделать с протяжённостью нашей жизни, её длиной.
 Давайте тогда делать что-нибудь с её шириной и её глубиной.
Нам отказано в долгой жизни.
В таком случае мы оставим свои труды, свои книги, свои воспоминания, которые докажут, что мы жили

Никогда
во всей своей длинной жизни
я не был таким несчастным.
НЕСЧАСТЬЕ прожигает всего меня.
Прожигает словами.
   Несколькими словами, которые заполнили  мою голову и сокрушают меня наповал.
Они заклинили все другие мысли..
Больше НИКОГДА.
НИКОГДА на свете.
НИКОГДА в своей оставшейся жизни.
НИКОГДА.
Господи!
ПОМОГИ МНЕ!
В груди моей волна  за волной катятся сверху вниз и раздирают сердце болезненные и горестные мысли!
Горячие и тяжёлые волны сжигают мою душу.
Как преодолеть это?

"Дорогой Евгений Евгениевич, ... не могу сказать "Держитесь!" (за что держаться? почему надо держаться?).
Надо горевать, печалиться, и это страдание отпустит..
Уверена, что душа ее найдет упокоение в раю.

Обнимаю. Пишите. НАТАША».

Голова пухнет от мыслей,
от движущихся картин,
от видений прошлого и настоящего!
Льются слёзы.
Никогда, никогда ЕЁ больше не будет.
Куда бы не бросил в доме взгляд,
везде ОНА!

Ты для меня
Так много в жизни значишь,
Что я порой не знаю,
Как мне быть?
Какую песнь
Ветрам наговорить,
Какую прозу о тебе оставить…?

Вот мы идём, взявшись за руки, по усеянному цветами весеннему полю!
Её мягкая, тёплая, доверчивая рука раскачивает в такт нашим шагам мою руку.
А вокруг весна, небо, цветы и долгая счастливая жизнь впереди!
«Нам во все времена было хорошо вдвоём.
Мы никогда не тяготились друг другом.
Нам не было утомительно скучно.
Нас не коснулась хандра».

Открыл дверцу холодильника и там ОНА –
на самом краю стоит баночка, а
в ней сок лимонный с сахаром.
Любимая её баночка.
В чашку чая она всегда добавляла из неё
5 чайных ложечек ароматного лимонного сока с сахаром.
Наполнять эту баночку содержимым – была всегда моя забота, у неё не хватало в руках силы, чтобы выдавить сок из трёх лимонов.

«Мы научились без слов понимать состояние и настроение друг друга и ненавязчиво помогать  друг другу, если в этом есть  необходимость;
мы жили жгучей потребностью быть всегда вместе;
мы беспокоились друг о друге больше, чем каждый о самом себе;
мы  часто «ловили » себя на том, что даже думаем  в одно и то же время, об одном и том же  схожими по смыслу и содержанию предложениями;
мы духовно  слились друг с другом и стали представлять собой единый   организм – монолит».

Умирала Людмила
 долго и мучительно.
Муки её длились
 с 6 января по 1 февраля
2017 года.
27 дней и ночей.
Более 600 часов.
20 дней из 27-ми
Люда ничего не ела, испытывая устойчивое отвращение не только  к еде, но даже к самому слову «ЕДА».

За пять дней до своей смерти Людмила  ослепла.
А за два дня она лишилась речи – перестала говорить.
Её губы могли ещё произносить две буквы, но они складывались не в слово «ОЙ!», а ясно произносились, как «АХ!».
-Ах! (Как хочется жить!)
1 февраля с раннего утра Люда впала в бессознательное состояние, произнося часто страшно и трогательно только одно это слово – Ах!!!, Ах!!!
В 10 часов 30 минут утра эти звуки резко оборвались. Наступила гробовая тишина.
По моему сердцу полоснула острая, режущая боль.
Я смотрел на её лицо и видел, что её глаза смотрят на меня.
Зная, что она слепа, я потянулся рукой к её лицу и мягко и бережно снял с её лица очки.
Глаза её были открыты, и я увидел страдальческий взгляд такой силы, какого за всю свою жизнь не видел ни разу, ни у кого.
Моя рука потянулась к её векам и закрыла их.
Мирская жизнь закончилась для неё навсегда.
Наклонился, поцеловал её ещё в тёплый лоб.
И тут же почувствовал, как лицо моё перекосилось в горьком рыдании, и полились слёзы.
 
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»
 

"Женя, это - не просто тяжелая проза, это - раздирающий душу крик отчаяния.
Я тоже постоянно плачу. Вспоминаю детство и понимаю (почему так поздно-то?!), какой радостью и светом наполняла его Люся.
Ваше состояние и леденящий душу ужас от НИКОГДА БОЛЬШЕ понимаю очень хорошо.
Всё-таки постарайтесь успокоиться. Смерть ИЗБАВИЛА Люсю от боли и страданий. И пока душа ее еще где-то поблизости, не мучайте ее своим горем.
Когда я не находила себе места после кончины мамы, одна мудрая верующая женщина сказала мне: "Не тревожь усопших своей безмерной печалью. Им нужен покой."
Крепитесь.  Нина".

Стоял сентябрь
1965 года.

Магаданский педагогический институт провёл новый набор.
Третий по счёту.
  Первокурсники  да небольшая часть
«старичков» - добровольцев уехали на уборку картошки.

Я в этот раз не поехал.

Видимо, с этого моего отказа,
моя Судьба  начала продуманно создавать такие условия, которые приведут меня в новую жизнь,
крепкую основу всей моей последующей жизни.

В этом направлении первым шагом Судьба определила для меня моё знакомство
с МИХАИЛОМ ИГНАТЮКОМ.

Этот мужчина был на 7 лет старше меня.
Он был женат, имел двух девочек и жил до Магадана со своей  семьёй на Чукотке.
Это была крепкая, дружная, жизнелюбивая, работящая семья, способная на бытовые подвиги.

Когда до них дошёл слух о том, что в Магадане открылся пединститут, они тут же, все сразу, не дрогнув,  снялись с насиженного места и прибыли в Магадан.
Мише очень хотелось, чтобы у его жены Нели осуществилась давняя мечта -  стать учителем начальных классов.

Неля сдала экзамены и была принята на первый курс очного отделения.

Администрация института взяла часть забот этой семьи на себя, определив Мишу на работу преподавателем   кафедры производственного обучения.

Семье его в этом случае был предоставлен для временного жилья закуток в учебном корпусе на улице Коммуны, а уже через год их перевели в 20-ти метровую комнату общежития на Школьном переулке.
Миша быстро получил известность как мастер «золотые руки»:
рукастый,
головастый
и трудолюбивый.
По натуре он относился к весёлым  балагурам, с которым всем всегда было просто и весело.
Отличался завидным хлебосольством, любил выпить в хорошей, поющей  компании.
Как мастер «золотые руки», он был нужен всем и никогда никому не отказывал в помощи.
За это качество его за глаза называли
«придворным плотником».

Не поехав в  этот раз на уборку картофеля, я был зачислен в бригаду по ремонту институтского хозяйства и попал, в качестве помощника, прямо в руки Миши Игнатюка.

Под его руководством шла работа по ремонту аудиторных столов и стульев, законопачивание на зиму всех окон, ремонт облупившихся стен, разгрузочно-погрузочные работы по заявке институтского коменданта и многое другое.
Михаил с самого начала
«положил на меня глаз»
и в обеденный перерыв стал приглашать  меня к себе в семью
« отобедать».

Начальная стадия  его обедов  отличалась строгим однообразием.
Всегда  выпивалась стопка  водки,
затем в обязательном порядке съедалась селёдка или селёдочная закуска,
а за этим (тоже всегда) к столу подавался горячий наваристый борщ.

Дальше для Михаила  всё уже было не важно, но вот эти три непреложных атрибута
(стопка водки, селёдка, борщ) –
«выложь жена, да положь перед ним».

Мне, привыкшему уже питаться «вкривь и вкось» и не каждый день досыта, нравилась такая строгая установка, такой семейный порядок, когда муж и жена знают  пристрастия друг друга и стараются им соответствовать.

Началось для меня всё с обедов, а потом я стал вхож в их семью на правах
«своего человека».

Наши отношения всегда были просты, доверительны и свободны.

И вот, однажды, счастливый случай, моя Судьба, сведёт меня с моей Людмилой прямо у них в комнате за праздничным столом.

Таким образом, всё началось с того, что я однажды не поехал на уборку картошки.

В институтских аудиториях, рекреациях и коридорах бурлила кипучая жизнь.
К вечеру она перекочёвывала  в комнаты и коридоры студенческого и преподавательского общежитий.

Целые дни в этой галдящей, смеющейся, шепчущейся массе людей кочевали и перекочёвывали разные правдивые, полуправдивые и ложные сведения, непроверенные данные, серьёзные и смешные рассказы, всякие хохмочки, намёки, добрые и злые обывательские сплетни.

В этой мешанине разных слухов  я впервые уловил лестные отзывы о новой преподавательнице с кафедры русского языка, которая своим поведением, манерами и серьёзным отношением к жизни как бы бросала вызов всей молодой преподавательской шатии-братии.

Людмила Степановна Ряховская
всегда вся в работе и специалист серьёзный, знающий.
По вечерам в общежитии шашни ни с кем водить не желает.
Пригласила  к себе в  комнату  для совместного житья студентку.

Зазывали её в разные другие комнаты посидеть за бутылочкой вина  - она и ухом не ведёт.
Странная женщина, странная!

Как-то мне показали её, идущей по длинному коридору в сторону своей кафедры.
Лица её я не увидел, всё моё внимание было привлечено к перестуку  острых каблучков её жёлтых туфель.

Это был громкий, быстрый, чёткий перестук.
Перестук деловой, перестук занятого человека, перестук твёрдого характера.

Перестук смолк, человек исчез за дверью кафедры, но мне захотелось среди привычного топанья и шарканья услышать ещё раз этот звонкий перестук.

С этого момента Судьба начнёт нас сближать.
Сближение это будет неспешным, поэтапным и растянется на целый год.

В среде преподавателей, с которыми Людмила встречала Новый, 1965 год,  кто-то, по какому – то поводу произнесёт фамилию студента Крашенинникова.

И хотя её голова к тому времени будет до отказа нашпигована студенческими фамилиями,  её внимание задержится на этой фамилии.
Этому будет способствовать тот факт, что она в своё время занималась русским языком
18 века и была знакома с именем академика СТЕПАНА ПЕТРОВИЧА  КРАШЕНИННИКОВА
и его знаменитой книгой «Описание земли Камчатки».

Но увидеть  однофамильца автора этой книги  ей доведётся не так скоро.

А время пошло своим чередом дальше.

В конце 1965 года  проректор по ОЗО Анна Ивановна Долгих
выехала на материк в отпуск на 4 месяца, оставив вместо себя исполнять  свои обязанности проректора Ряховскую Людмилу Степановну.

Одновременно она попросила её пожить в её однокомнатной квартире до своего возвращения.
Всё так и сделали.

4 декабря, прямо перед  нерабочим
завтрашним Днём Конституции,
Людмила задержалась на работе допоздна.
Уже в 10 часу вечера, уставшая до чёртиков, она подошла к дверям этой квартиры, которая находилась в пятиэтажном доме, прямо в центре города, у самого Обкома партии.

По непонятной причине замок, такой простой и послушный всегда, теперь не открывался.

Не открывался,  хоть плачь!
Она провозилась с ним долго, насколько позволило ей её усталое состояние, но дверь так и  не смогла открыть.
Пришлось обратиться за помощью к соседям.
Вышел один сосед.
Крутил - вертел ключом – не открыл.
Вышел второй сосед.
 Вертел - крутил – тоже не смог открыть.
Нарочно такую ситуацию не придумать! Что тут делать?
Время уже позднее, где переночевать?
К кому пойти?
Близким  человеком, и по расстоянию и по дружескому расположению, была
Зоя Петровна Ефремова.
 

Она работала преподавателем на педфаке, а муж её занимал высокий номенклатурный пост Управляющего областным банком.
Жили они в ведомственной квартире.
Жили вдвоём.
Жили дружно.
Их единственный сын в эти годы учился  в Московском университете.
Лет им было под 50, но звали они друг друга только так –
Зоенька и Коленька.
Они неуклонно соблюдали свой главный семейный ритуал –
уходя на работу и возвращаясь с работы, они всегда обнимались и целовались.

Людмилу, несмотря на поздний час, приняли радушно.
Посочувствовали, накормили и уложили спать.

Утром, по случаю праздника, встали поздно.
Вместе позавтракали, поговорили о том и о сём.
По части злополучного дверного замка решили, что за помощью  лучше и надёжней  всего обратиться  к
Мише Игнатюку.
Он, мол, всё умеет.
Замок откроет, как песню споёт.

Было часов 12 дня, когда Людмила подошла к дверям Мишиной комнаты на Школьном переулке №8 и постучалась в дверь.

 
Школьный переулок № 8, слева первый дом, 2 этаж.
За дверью слышалась громкая музыка, людские голоса и смех.

Ясно было, что там отмечают праздник-
День Конституции.

Вышел весёлый, улыбающийся Миша.
Узнав от неё про замок,  загоготал:

-  Что нам стоит дом построить! Людмила!! Проходи в комнату, посиди немного с нами – не бросать же мне моих гостей на произвол судьбы.

Выхода у неё не было.
Вошла.
Увидела большой раздвижной стол посередине комнаты, уставленный посудой.
Вокруг стола множество студенческих девичьих головок, раскачивающихся в такт песне.
Пароход белый – беленький,
Чёрный дым над трубой.
Мы по палубе бегали,
Целовались с тобой.

Уловила тёплый запах табака,
увидела на себе много весёлых в певческом разгуле глаз.
И  меня, сидящим   на другом торце стола.
В белой рубашке, черноголового с глазами внимательного зрителя на тонком бледном лице.

-Здравствуйте, Людмила Степановна!
-С праздником, Людмила Степановна!
-Не ругайте нас, Людмила Степановна!
-Посидите с нами, Людмила Степановна!
-Спойте с нами, Людмила Степановна!

Тут же свободный стул, чистый прибор, бокал вина.
Ура!!!   За Людмилу Степановну!!!

До свиданья, белый город
С огоньками на виду.
Через реки, через горы
Мне на речку  Бирюсу.

Сейчас, в этот момент, все сидящие перед ней студенты были прекрасны.
Все на одно счастливое, улыбающееся, праздничное лицо.
Лицо, горящее румянцем и радостью.
Ой,  ты, палуба, палуба,
Ты меня раскачай.
Ты печаль мою, палуба,
Расколи о причал.
Пели,
рассказывали смешные истории из студенческой жизни,
произносили тосты,
прикладывались к вину,
снова пели и пели до тех пор,
пока Миша, наконец, не  сказал:

- Ну, что ж, пора идти выручать Людмилу Степановну, а то мы её уже порядком измучили.

На улицу из дверей общежития вышли втроём.
У Миши в руках его заветный чемоданчик с инструментами.

Мела лёгкая позёмка.
Ближний фонарь подкрашивал снег под ногами мягким жёлтым цветом.

От долгого сидения за столом, от выпитого вина, от густого табачного дыма захотелось глубоко вдыхать чистый морозный воздух, подставив лицо колким снежинкам.
Миша с Людмилой повернули налево, я направо.
Медленно пошёл в сторону своего общежития на улице Коммуны.
Сделал только пять шагов, слышу сзади:

- Жень, давай-ка с нами! Что тебе в общаге делать? Может, ещё твоя помощь мне понадобится. Пошли, друг!  Пошли!

Вернулся и пошёл вместе с ними.
И поворот этот оказался СУДЬБОНОСНЫМ.

У дверей с замком-забастовщиком Миша  разложил на полу свой чемоданчик и уверенно приступил к привычному для него делу.

 
Крутил, вертел, менял разные отмычки из своего арсенала, стучал по замку молоточком, пытался загнутым концом маленькой монтировки («фомка») увеличить зазор  между дверью и дверной рамой, чтобы добраться до язычка замка, но всё было тщетно.
Замок стоял насмерть!
Даже перед таким мастером, как Миша!
Миша начал негромко чертыхаться.
Ему стало неудобно.

- Сколько я замков разных пооткрывал, но такого срама со мной ещё не случалось!
С места не сойду, пока не открою!

Второй штурм тоже не принёс результатов.
Обращаясь ко мне, Миша сказал:
-  Теперь сдаюсь!
Придётся идти на крайнюю меру.
Не на улице же человеку ночевать.
Но это уже по силам тебе.
Жень, двинь-ка с разбегу эту дверь так, чтобы ей неповадно было!

Я сделал короткий разбег по лестничной площадке и плечом вышиб дверь вместе с дверной рамой внутрь квартирного коридора.

Когда осела пыль от обвалившейся штукатурки, мы вошли внутрь.

Людмила прошла в комнату, а мы с Мишей подняли дверь, приставили её  к  месту   и задумались.
Как быть дальше?
Ткни  раму пальцем, и она снова упадёт в коридор.
Нужен цемент, раствор, нужно замазать все проёмы, дать раствору затвердеть.
Но сделать это сейчас невозможно.
Только завтра.
Ну, и что тогда?
Миша задымил сигаретой, подумал, достал из своего чемоданчика три металлические пластины и молотком забил их в узкую щель между рамой и стеной. Подёргал за дверную ручку.
- До завтра выстоит!

Всё бы хорошо, но из квартиры теперь нельзя было выйти. Путь преграждал тот же замок.

Миша вставил в него ключ, повернул  -
замок мягко и без труда открылся.

Повернул влево – закрылся, повернул вправо – открылся.

Вышел на лестничную площадку.
Попробовал работу замка оттуда..
Замок без труда открывался и закрывался.
Ну, что это за фортели?
Сделал губы куриной гузкой, потом пожевал ими и сказал мне:
- Эту историю я век не забуду!
Это редкий случай, чтобы я в дураках остался. Хорошо, когда, всё-таки  до причины докопаешься.
А тут всё глухо, всё загадка.
А тебе надо здесь до утра остаться.
Замок  хоть и закрывается, а рама дверная на соплях стоит.
Людмилу в таком положении одну оставлять нельзя. Завтра я подъеду с машиной, привезу всё, что надо, и раму дверную накрепко  заделаю. Ну, ты как? Другого выхода у нас  нет.

Я качнул головой в знак согласия.
Мы вошли в комнату.
Людмила хлопотала у стола.
На нём бутылка водки, стопки, закуска на ходу – селёдка, колбаса, сало, хлеб и ещё что-то.
Миша торопился, его ждали дома жена и гости.
Не присаживаясь, налили и выпили.
Крякнули – водка была сильно охлаждённой.
Закусили так же стоя, и Миша ушёл.

Время перешло за 19 часов.
Впереди был длинный, свободный вечер.
Разговор с первых слов завязался заинтересованный, простой, неспешный и бесхитростный  - сразу на  «ТЫ».
- Люблю, когда в доме есть проигрыватель и пластинки. Это твои или Анны Ивановны?

- Это мои. Успела приобрести уже здесь. Я ведь в Магадане уже целый год пробыла.
- Я знаю.
- Интересно откуда?
- Так уж ведётся, что студенты о преподавателях знают больше, чем те о студентах. Неужели проигрыватель и пластинки были твоим первым приобретение в Магадане?

- Конечно, нет. Самыми первыми были утюг и электрический чайник, а уж потом музыка.      После этого были ещё этажерка,      стол, книги.
- Неплохой подбор пластинок. Можно кое-что послушать?
- Конечно, они для этого и существуют.
- Потанцуем?
- Пожалуйста!
- А ты хорошо, легко идёшь в танце.
- Спасибо. Иду так, как ты ведёшь.
-Расскажи о себе. Самое главное.

Выслушал рассказ о Рязани, родителях, о родственниках.

- А у меня никого нет.
Ни мамы, ни отца.
Есть родственники, но я им не нужен.
Была жена, дочь, но семьи не получилось.
( Разглядывая пластинки).
 Ты смотри! Оперетта! Это хорошо, что ты оперетту любишь. Для меня это совсем другой мир.
Я люблю бывать в нём  и всегда с неохотой возвращаюсь оттуда. В оперетте я нахожу всё, чем хочет жить душа. Спеть тебе что-нибудь?

-Спой, а что именно?

-Раз оперетту любишь – угадаешь.
Слушай!  ( Тихо запел).

Цветы роняют лепестки на песок.
Никто не знает, как мой путь одинок.
Сквозь дождь и ветер
Мне идти суждено.
Нигде не светит мне родное окно.

- Ария мистера Икса. Это ты про себя?
- И про себя тоже.
- У тебя хороший голос для камерного пения – мягкий, задушевный.
Спой ещё что-нибудь.
- А какую музыку ты предпочитаешь?
- Всякую, берущую меня за душу.
Из последних песен меня завораживает «Карелия». Ты её знаешь?
-Конечно, знаю, и очень люблю. Слушай.
Белая ночь опустилась безмолвно на скалы.
Светится белая, белая, белая ночь напролёт.
И не понять: то ли небо в озёра упало,
И не понять: то ли озеро в небе плывёт.
Долго будет Карелия сниться,
Будут сниться с этих пор
Остроконечных елей ресницы
Над голубыми глазами озёр.

- Как здорово! Спасибо! Очень бы хотелось иметь пластинку с этой песней.
- А ты  почему не подпеваешь мне?
- О, мне медведь, как говорят, на ухо наступил.       Я мелодию чувствую, запоминаю, а сама        воспроизводить не могу. Не дано.       А ты, пожалуйста, пой сколько душе угодно.

- Хорошо, за этим дело  не станет. А с тобой интересно…
Ты умеешь как-то обходиться без кокетства.

- И с тобой интересно. Ты ведёшь себя иначе, чем другие.

- Благодарю. Такое мне никто не говорил… Можно курить у открытой форточки?…       Какой отсюда, с четвёртого этажа,  вид чудный!   Подойди-ка сюда! Посмотри! За окном тьма ночная. От фонарей расходится по сторонам свет лимонный, а в нём снежинки пляшут. И никого вокруг! Тихо и загадочно,…правда?

- Действительно! А я ночью никогда к окну не подходила и не смотрела вниз.       За окном настоящая ночная зимняя сказка, а  я  её вижу первый раз. Спасибо, что показал.

- Ты, наверное, очень устала за день? Завтра работа. Может, пора укладываться? Я тебе стихи почитаю перед сном.…Ведь я твоя охрана на сегодня. Мне у тебя быть и завтра, пока Миша не придёт и не заделает дверную раму. Ты уйдёшь в институт, а я останусь здесь.… Почему молчишь…? Может, этот вариант тебя не устраивает?  Тогда я до утра на лестничной  площадке посижу, там батарея горячая.… Но в этом случае ты не услышишь стихов.

- Не нужно никакой площадки. Ляжешь на кушетке.…А стихи за тобой. Стихи я люблю. Интересно будет тебя послушать.
- Добро. Читать буду с выражением.

Пусть  безответно,
Только бы любить,
Только б не бесследно
По земле ходить.
Скрытно жить,
В немилости,
Но в любой миг
Из-под ног вырасти
На её крик.
Для меня не горе
Судьба бобыля,
Пахло б морем -  море,
Да землёй – земля.
Буду жить, как птица,
Петь, как ручей,
Только б не лишиться
Бессонных ночей.
Ни на что не сетую,
Только бы любить.
Давай безответную –
Так тому и быть.
- Какие мрачные у тебя мысли. Даже в подборе стихов.
- Ничего не могу с собой  поделать.
- Я тебя понимаю. Вот как об этом пишет поэтесса Щипахина:
Зло остынет. Горе притупится.
Боль утихнет, и беда промчится.
Всё пройдёт, загладится, сотрётся.
Всё пройдёт! – Обида остаётся!

Длинная  декабрьская ночь медленно сгорала, как сгорает свеча.
Мы  говорили, и нам  хотелось говорить ещё.

В этом хотении было любопытство друг другом.

Ни Людмила, ни я ещё не знали, не догадывались, что ждёт нас впереди.
Ни она, ни я ещё не знали, не догадывались, что с этого дня наши жизни переплетутся навсегда.
 Что мы  будем  ежедневно видеться, думать, помнить и заботиться друг о друге.
Ещё не возникли сильные чувства.
 Ещё в головах бродила анархия личной свободы.
 Но каждый из нас всё меньше и меньше станет дорожить ею, а всё больше и больше будет думать о том, как бы соединить эти две свободы вместе и положить на алтарь семейной жизни.

Дни шли за днями.
Но это были уже совсем другие дни  -
дни, наполненные постоянным ожиданием вечера, ожиданием встреч с Людмилой.
Шёл самый интересный период –
период познавания друг друга.
Мы рассказывали друг другу
о своём детстве и учёбе,
о городах, в которых успели побывать,
о любимых книгах и стихах,
о музыке эстрадной и классической,
о театре, о хороших людях в наших жизнях,
о природе и временах года,
о своих симпатиях и антипатиях,
о своих увлечениях и радостях,
о разочарованиях и горестях – рассказывали  открыто и проникновенно, страстно и доверительно.
Мы показывали друг другу
свои личные тетради с записями того, чем мы увлекались, во что верили,  перед чем преклонялись.
Часто мы читали вслух   книги и обменивались мнениями о прочитанном.
Ни одного вечера не обходилось без музыки, без песен.
Я пел, и пел с большой охотой.
Это было особенное, возвышенное время.
Но не безоблачное, не оторванное от той среды и того времени.
А та среда, и то время никак не могли приветствовать такие отношения между преподавателем и студентом.

Наглядным подтверждением тому является эпизод, который произошёл вскоре после возвращения из отпуска Анны Ивановны Долгих.

Она пригласила Людмилу прогуляться после работы к морю.
По дороге она спросила её:

- Я слышала о том, что вы встречаетесь с некой сомнительной личностью. Так это или нет?
-  Интересно, с кем это?
- Ну, с этим, со студентом Крашенинниковым.
- Да, он приходит иногда. То книгу возьмёт, то пластинку.
- Я бы не советовала вам поддерживать с ним какие-либо отношения. Будьте осторожней.
- Что же тут особенного. Я ведь не собираюсь за него замуж выходить.
- З-а-м-у-ж?!!Ещё чего?

- Да, но он не производит такого плохого впечатления. Парень вежливый, предупредительный, простой.
- Ну-ну, смотрите, я вас предупредила.
Чтобы вам потом локоток не кусать.

А Людмила к этому времени  переселилась из общежития в пятиэтажный дом
на проспекте Карла Маркса 40,
рядом с Парком культуры, занимая  на 4-м этаже в 3-х комнатной коммунальной квартире большую комнату.

16 мая 1966 года

я пришёл к ней сюда с маленьким чемоданчиком, в котором лежали все мои вещи:  две майки, двое трусов, носки и рубаха.
-Ну, вот, в общежитие возвращаться больше не хочу. Остаюсь у тебя.  Ты не возражаешь?
- Ну, конечно, нет.
- Но у меня ничего нет, кроме этого чемоданчика.
- И у меня тоже не богато. Начнём жизнь с нуля.

С этого дня мы и ведём счёт нашей совместной семейной жизни.

 

И вот, вскоре после этого, ректор Крюков вызвал Людмилу в свой кабинет.
В присутствии Зотова он предложил ей занять должность проректора по ОЗО.

Между ними состоялся такой разговор.

- Людмила Степановна, мы предлагаем вам занять должность проректора по ОЗО.
Вы хорошо зарекомендовали себя, пока замещали Долгих.   Ну, что скажете?

- Вениамин Фёдорович, но ведь я не член партии, а должность эта номенклатурная.

- Ну, это мы устроим в три дня.

-Да, но у меня есть и более весомые причины для отказа.
Я выхожу замуж….
А возраст мой не позволяет мне задерживаться с появлением ребёнка.
Какой же из меня будет проректор, если я вскоре уйду в декрет?

- Постойте, постойте, как замуж? Кто он?

- Ну, знаете…  это….
- Ну, а всё-таки! Мы должны это знать.
- Это наш студент-выпускник, историк Крашенинников.
И тут неожиданно и громко вставил своё слово,  молчавший до этого Зотов.

- О-о-о!   Это хороший парень!
Крюков задумался, а потом замахал руками.
- А-а-а!
Теперь мне понятно!
Теперь всё ясно.
Она на него глаз положила ещё с того январского дела.
Ведь так?
Ну- ну!
Спасибо за откровенность.
Но нам искренне жаль, что ваше назначение не состоится.
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»
 
Крюков вспомнил о январском событии, которое получило в студенческой среде название -«Шествие гинекологов».

В то январское утро, я, после ночной смены в своей котельной при Швейной фабрике, где подрабатывал  зольщиком, явился в общежитие.
Был первый день зимних каникул.
Общежитие по этой причине должно было бы дрыхнуть вовсю, а оно как-то тревожно гудело.
Я зашёл в комнату, откуда слышался сильный гогот и увидел  в густом табачном дыму группу знакомых парней.
Все они были в подпитии.  Руководил этой возбуждённой оравой  мой любимчик Анатолий Борзенков.
Крикливый разговор шёл о какой-то вчерашней  «хохме» с переодеванием в белые медицинские халаты.
В этих халатах  были два парня, знакомые Борзенкова.
Он привёл их в общежитие и стал водить  в те комнаты, где проживали беременные студентки, под видом гинекологической помощи по месту жительства с визуальным осмотром беременных, врачебными советами и назначениями.
Вначале всё шло гладко.
Затем, когда смех тех, кто подглядывал за этой процедурой из коридора, стал слишком громким и циничным, у кого-то из девиц  зародилось подозрение, и это пакостное дело было с шумом и треском разоблачено.

В связи с вечерним часом разбирательство этого дела перенесли на следующий день.

Я пришёл в общежитие прямо из ночной смены, как раз в тот момент, когда карательные функции взял на себя прибывший в общежитие  парторг института, доцент Николай Максимович ЮН.

Он появился в дверях той самой комнаты, где в этот момент оказался и я, и в приказном порядке предложил всем разойтись по своим комнатам.

Он сказал ещё, что вызван наряд милиции, который с минуту на минуту будет здесь.

Всех ребят как ветром из комнаты сдуло.
И впереди всех смылся Борзенков.
Исчезли даже те, кто жил в этой  комнате.

- А вы, Крашенинников, почему не уходите в свою комнату? Идите, идите к себе…

- Я не заяц, чтобы стречка давать. Я лично ничего предосудительного не сделал и никуда отсюда не уйду.

- Я, как парторг, вам приказываю.

- Партия не военизированная, а общественная организация.

- Я обращаюсь к вам как к комсомольцу –покиньте чужую комнату. Ведь все ваши товарищи выполнили распоряжение.

- Мои товарищи сбежали и попрятались. Но это их дело. А я решил остаться здесь.

- Смотрите, чтобы потом горько не пожалеть…

Вот этого я терпеть не мог.
Всякого рода угроза делала меня вдвое упрямей и несговорчивей.

Юн вышел из комнаты.
Я остался сидеть за столом.
После бессонной ночи в котельной хотелось спать.
Можно бы встать,  пойти в свою комнату и лечь в кровать.
Но какое-то зло меня не пускало.
 Я сидел и чего-то ждал.
Дверь резко распахнулась.
В комнату ввалился с гитарой в руках студент физмата Миша Чухров.
Пьяный, растрёпанный и шумный.

- А-а-а! Жека, друг!
Тэ салутант! Приветствую тебя! Гуляем! Первый день свободы! Каникулы!

Снова отворилась дверь.
Вошли три милиционера.
Старший  в звании сержанта.

- Что тут происходит? Что за вопли?

- Ура, товарищ сержант! У нас каникулы! Гуляй студент!

- Оставь свою гитару, и пойдём с нами.

- Я не против. Я «за»!. Что нам стоит?

- Ну, тогда пошли.

- Не, в натуре! Так сразу! За что!? Нет, так дело не пойдёт!

- Выходи или выведем силой.

- Женя, друг! Моя милиция меня бережёт! Прощай! Жезлом правит, чтоб вправо шёл. Женя! Пойду направо, очень хорошо!

- А вы есть Крашенинников? Пройдёмте с нами тоже.
.
-Жека, пойдём! Вдвоём веселее…
Нас с Мишей доставили
в КПЗ (камера предварительного заключения), опустошили наши карманы, сняли с нас брючные ремни и шнурки от ботинок, составили акт и отправили в разные одиночки.
Под самым потолком маленькое оконце, голые нары, одна из стен почему-то вся мокрая, в крупных водяных каплях.
Лёг на голые доски, но уснуть, сразу не получалось.
Было непривычно жёстко лежать на голом дереве.
Лежал на спине, руки закинул за голову, глаза закрыл.
Спал тревожно. Ворочался.
На следующий день меня отвезли в суд.
Попал в кабинет судьи Васильева.
В те годы мелкие  правонарушения разбирались судьями в течение первых суток.
Я выслушал текст протокола,  но подписывать его отказался.
Причина - полное несогласие с приведёнными в нём фактами и выводов по ним.
Протокол написан с чьих-то слов, со мной никто не разговаривал на эту тему, а у меня твёрдое алиби:
все описанные в протоколе события произошли в моё отсутствие.
Я в это время работал в котельной Швейной фабрики.
Спустя час после возвращения с работы был арестован в совершенно трезвом состоянии  и доставлен в КПЗ с формулировкой в протоколе о том, что
«Пьянствовал с дружками в комнате № 47 всю ночь, нарушал общественный порядок, что выражалось в том - то и том – то, не подчинялся распоряжениям администрации».

-   Значит, всё что здесь написано о вас,  это профанация? Значит, облечённые властью люди вас оболгали? Значит, вы на самом деле хороший?

-   Я бываю разным, как и все люди. Но этот протокол не обо мне.

-   Кто же в данной ситуации может за вас поручится?

-   А разве алиби  ничего уже не значит? Позвоните в котельную. Справьтесь там. Если хотите, позвоните прокурору Константинову. Справьтесь обо мне у него.

-   Не беспокойтесь, алиби ваше мы проверим. А причём тут Михаил Иннокентьевич?
Вот это мне неясно.

-   Я в течение последнего года исполнял при нём обязанности общественного помощника.

-   Посидите в коридоре. Позже я вас вызову.

Минут через десять меня вызвал уже другой Васильев. Он приветливо улыбался.

Действительно, всё подтвердилось
И то, что вас в общежитии в ту ночь не было, - вы работали. И пьяным были не вы, а студент Чухров. И Константинов о вас хорошего, даже очень хорошего мнения.
Нам остаётся только принести вам свои извинения. С этого момента вы свободны.
До свидания.

Извинились, отпустили, но в институт, тем не менее, об этом, не сообщили.

И когда я вернулся в общежитие, там было тихо и пусто, так как всех студентов собрали в актовом зале на срочное собрание с участием самого ректора.
Хотелось преклонить где-то голову, но к Людмиле идти было совестно.

А Людмилы в это время дома не было.

Она сидела на этом самом собрании, держа на коленях папку со своими лекционными материалами, и что-то в них перечитывала.

Ректор с трибуны, жестикулируя одной правой рукой, что-то горячо говорил. Время от времени до её сознания доходили отдельные фразы.

-   Общежитие – ваш второй дом… Мы не допустим превращать его в кабак…
Куда смотрит студком?…
Где работа комсомольских групп?…
Всякому терпению приходит конец!…
Одно безобразие сменяется другим безобразием… Только крутые, только жёсткие меры…
Мы должны будем… Мы обязаны…

Слева от Людмилы громко шептались девочки с исторического.  Она сделала им замечание и вдруг услышала с трибуны.

-   Дело дошло до таких мерзких выходок, до такого надругательства над личностью, до такого цинизма и хамства, что только диву даёшься!
Ведь вы будущие педагоги!
Вам будет доверено воспитание детей!
Это хоть до вас доходит?…Надо же!
Позавчера вечером наш студент-историк Крашенинников организовал в общежитии хулиганскую по своему смыслу выходку.
Его городские дружки нацепили на себя белые халаты и стали представлять себя в девичьих комнатах гинекологами.
Они безошибочно заходили именно в те комнаты, где проживали студентки, готовящиеся стать матерями.
Это Крашенинников с дружками провожал их от одной комнаты к другой.
Для них это стало развлечением.
А потом они пьянствовали всю ночь.
А утром, когда в общежитие явились представители администрации, то они хамили им в лица и отказывались подчиняться их требованиям.
Ну, уж это им так просто не пройдёт!
Зачинщик уже отправлен в городскую тюрьму.
(У Людмилы в этом месте похолодела вся спина.)

В ректорате готовится приказ об его отчислении из института и выселении из общежития.
Вот так-то!
Мы наведём порядок! Будьте уверены!
Мы не позволим…

Дальше Людмила уже не слушала.
Она наклонилась к двум девушкам с исторического, и спросила:

-  Девочки, что,  всё это правда?

-   Что вы! Нет, конечно. Его в общежитии в ту ночь совсем не было. Он работал. Это другие всё сделали, а сами  попрятались, а на него всё свалили.

-   Так вы встаньте и скажите всё это.

-   А зачем? Его уже выпустили. Он сейчас в общежитии. Наверное, в своей комнате сидит. Мы его видели и звали на собрание, да он не пошёл.

Людмила с трудом дождалась конца собрания и сразу вышла на улицу.
Надо срочно что-то делать! Что именно? Вначале надо встретиться с ним и поговорить.
Постояла, подумала и пошла домой.
Из дома позвонила в общежитие и попросила дежурную пригласить к телефону Крашенинникова.
Кто его спрашивает?
…Константинова.
Этот ответ пришёл в голову внезапно.
Эта фамилия должна его заинтриговать. Услышит её и наверняка подойдёт.
-- Да!… Слушаю!
-   Женя! Ты меня узнаёшь? Срочно приходи ко мне. Не откладывай! Я жду.
Пришёл.
Всё рассказал.
Ответил на вопросы.
Теперь всё стало на свои места.
Людмила приняла решение завтра с утра идти на приём к Крюкову.
Сегодня, к сожалению, уже поздно.

На следующий день первым делом примчалась  к ректорскому кабинету.
Принял сразу.

-  Я пришла к вам, Вениамин Фёдорович, как член профкома, курирующий студенческие дела . Вчера на собрании была названа фамилия Крашенинникова, который якобы организовал в общежитии « шествие гинекологов» - так студенты называют эту выходку.
И ещё было сказано, что он будет исключён из института.

-   Да, уже готовы два приказа: один об исключении, другой о выселении из общежития,
Я собираюсь их оба сейчас подписать.
Если хотите, можете ознакомиться.

-   Вениамин Фёдорович! Подписать вы их всегда успеете, но я считаю, что надо во всём разобраться. Ведь в одну секунду можно парню всю жизнь сломать.

-   У вас есть основания полагать, что изложенные в приказе факты неверны?

-   Да, есть! Ко мне обратились студенты с просьбой разобраться в этом деле.
От них я узнала, что в эту злополучную ночь его вообще в общежитии не было.
Он работал в ночную смену в котельной, и организовать ничего подобного не мог.
В пьянке он тоже участия не принимал. Зашёл в эту комнату, так как там, на столе была еда.
Из милиции его ещё вчера отпустили. Вам только забыли об этом сообщить.
Судья Васильев принёс ему извинения.

-   Ну уж извиняться перед ним, Людмила Степановна, мы не будем. У нас машина запущена и заднего хода она иметь не должна. Ещё нужно доказать, что он работал. Не словами, а документом, справкой.

-   Я уверена, что за этим дело не станет. Справка будет.

-  И всё же, Людмила Степановна, если он ни в чём не виноват, то почему он не подчинился доценту ЮНУ? Почему он не покинул комнату?

-   Но этот случай говорит как раз в его пользу. Ведь он не знал за собой никакой вины  и не нашёл нужным, как другие, убегать и прятаться.

-   Ну, ладно. Пусть несёт справку. Я пока отложу приказы в сторону. Принесёт справку -    тогда поговорим.
Да, вот ещё что. Почему студенты вчера на собрании ничего не сказали в его защиту?

-   Боялись, наверное. Вы же знаете людскую психологию.

Разговор между ними был продолжен в этот же день, ближе к вечеру.

-   Вениамин Фёдорович, вот справка с места его работы. Он мне её передал, а сам снова пошёл в свою ночную смену. В справке не только подтверждается его работа в ту ночь, но ещё и характеристика ему дана как хорошему, добросовестному работнику.

Ну, ладно! Будем считать обвинение в его адрес ошибочным. Ладно. Но вот так просто оставить без последствий это дело я не могу. Необходимо  хотя бы общественное порицание. У него и без этого «шествия» грехи найдутся.

-   Какие же это грехи?

-   Хотя бы регулярные пропуски занятий.

-   Ну, а как же этим  пропускам не быть?
Парень сирота. На одну стипендию не проживёшь. Работает угольщиком, всегда в ночную смену. Надо же когда-то спать.

-   В общественной работе участия не принимал. Угадал?
На комсомольские собрания не ходит. Ведь так? Несомненно, так.
В общем, Людмила Степановна, нужно, что бы срочно было проведено групповое собрание,  и чтобы его там пропесочили,  как следует.
Чтобы порицание обязательно вынесли и мне протокол принесли.
Тогда я дело это закрою.
Но если студенты начнут его обелять, расхваливать, брать под защиту, тогда я подпишу приказ об исключении за систематические пропуски занятий и прочее. Это ясно?

Встретившись со мной, Людмила передала мне волю ректора.
Я тут же встретился с комсоргом нашей группы Ниной Куровской и договорился с ней о собрании на завтра.
Она выслушала меня и уверила:

-   Ты, Женя, не волнуйся. Мы с девчонками распределимся и холку тебе надраим, но не сильно. Ты только на нас не обижайся.
Сделаем всё, как надо.

Собрание прошло гладко и чётко по разработанному Ниной сценарию. Для ректора вели протокол.
В заключении объявили мне выговор без занесения в личное дело.
Дело прикрыли и положили в архив.

После этих событий Людмила сказала мне:

-   Оставляй свою работу в котельной и займись вплотную только учёбой.
У тебя накопилось много проблем с учёбой и много недоброжелателей.
Сдать  госэкзамены  тебе будет непросто.

-  Мне без работы не на что будет жить.

-   Стипендии тебе хватит на мелкие расходы и на сигареты. Питаться будешь у меня. Как-нибудь проживём, с голода не умрём.

Я послушался Людмилу, уволился с работы в котельной, и у меня потекла спокойная, размеренная, деловая и насыщенная жизнь
.
Я посещал все лекции, снова стал обчитывать массу предметной литературы и исторических журналов, с увлечением работал со своими тетрадями, а моральную и материальную поддержку получал от Людмилы.
Она вникала в мои дела и даже помогала мне конспектировать большую по объёму монографию академика Тарле «Наполеон».

Я видел в Людмиле человека с необычной судьбой, начиная с самого рождения.
Я видел и ценил в ней её сильную волю. Мне нравилась её пунктуальность, её логика, её умение  и способности добираться до сути всякого дела.

Мне нравилась её смелая манера говорить прямо то, что думает, отстаивать своё мнение, не подстраиваясь к мнению собеседника.

Я догадывался, что  знаю ещё не все её достоинства, что со временем открою в ней ещё много для себя нового.

Я понимал, что мне надо прислушиваться к её советам, чтобы не наделать в этой жизни множество нелепостей, на которые способен вывести меня мой характер.

 
За чувство одиночества отвечает та же часть головного мозга,
что и за физическую боль.
Боль накатывает временами.
Внутри, в груди.
Болевая волна катится сверху, начиная от горла и к низу грудной клетки.
Проходя через сердце, боль делает небольшую остановку и удваивается.
В этот момент накатываются рыдание и слёзы: ни одного слова произнести не в состоянии – они дробятся на невнятные слоги и всхлипы.
Но я должен сполна пройти свой путь скорби и печали.
Сегодня поминки девятого дня,
9 февраля.
Деревья за окном разукрашены пушистым, белым инеем. Это то, что называют «февральской лазурью».
Это то, что ОНА никогда не оставляла без внимания и всегда говорила мне:
«Эту прелесть, эту красоту нужно сфотографировать!»
 «»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»
"Уважаемый Евгений Евгеньевич, здравствуйте! Много времени прошло с нашей последней встречи, но я часто вспоминаю Рязань и дачу в Турлатово, ваш уютный и гостеприимный дом, наполненный любовью, вниманием и увлекательными делами... Вашу сплоченную семью, где каждый уникален, талантлив сам по себе и дополняет, обогащает друг друга, создавая удивительный ансамбль содружества Крашенинниковых.
А волшебные новогодние вечера с музыкальными, игровыми, творческими загадками и номерами... Дачные шахматные сражения..., жаркие споры..., светлые арии из оперетт ...., старые-добрые фильмы о хорошем и вечном... и просто задушевные беседы с интересными людьми...
Весь этот особый, настоящий мир, созданный Вашими с Людмилой Степановной творческими стараниями и вдохновением... Еду домой с работы, пишу это письмо, кутаюсь в магаданский пуховый платок, подаренный когда-то Людмилой Степановной... И чувствую, что она, как и прежде согревает меня, поддерживает, делает сильнее и мудрее. Я твердо знаю, что Значимые и Важные люди, которые встретились на жизненном пути, остаются со мною, они всегда рядом: на них равняешься, с ними советуешься, в них находишь опору, когда трудно; о них вспоминаешь, когда счастлив... ОНИ ПРОСТО ВО МНЕ, В МОЕМ СЕРДЦЕ, НАВСЕГДА....
Дорогой Евгений Евгеньевич! Спасибо, что Вы были, есть и будете в моей жизни! Мужаемся, держимся, помним и любим....
С уважением и любовью, Ольга Вячеславовна Крашенинникова..."
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»--

"Каждый день думаю о Людмиле Степановне... У меня в этом семестре раздел "Морфология", которую нам читала она. До сих пор считаю композицию ее лекций - самой методически гениальной. Примеры всегда были подобраны великолепные не только для иллюстрации какого-либо языкового явления, но и с воспитательным значением. Стараюсь тоже сейчас находить такие примеры...
У вас назревает еще одна книга...
Она, собственно говоря, уже пишется.
Эти воспоминания такие нужные, важные, счастливые, они запечатлевают "иную" Людмилу Степановну - домашнюю, нежную, романтическую, любящую.. Так сможете написать о ней только Вы.
Наташа."

«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»


В Рязани в тот год стояло жаркое континентальное лето.
Весь  день на небе солнце.
Жара ощущается с самого раннего утра.
Она неумолима, она беспощадна, она находит тебя  везде.
 
Выйти в середине дня из дверей дома и ступить на расплавленный асфальт  уличного  тротуара не такая простая вещь, а находиться долго под открытым небом - испытание не из лёгких.
Но мы такому лету рады.
Мы назвали себя пешими туристами  и хотим этому соответствовать.
В наш ежедневный дневной распорядок входит в обязательном порядке многочасовая прогулка.

 
Прогулка под открытым небом в душном, горячем воздухе, среди запаха трав, зелёной листвы и парной речной воды.

Наградой нашей может быть короткий отдых в заливных приокских лугах в тени свежескошенного стожка сена, купание в широкой и быстрой реке, загорание на горячем пляжном песке  и  медленная прогулка в тенистых парках и скверах Рязани.

Было хорошо и спокойно на душе.

Сейчас я ясно вспомнил, что  мысль о том, что семья должна иметь свой «архивный отдел», где будут храниться семейные реликвии, письма, открытки и пр., пришла мне в голову именно в этот отпуск, в Рязани.

Случилось это после того, как я обнаружил в Людмилиных вещах  серую коробочку, а в ней старые письма, стихи, песни,  афоризмы, пословицы.
Песни, которые я там увидел, были все мне давно хорошо знакомы.
Это были шлягеры нашей юности.
Например песня «Вернись!»
Вечер.
Шумит у ног морской прибой.
Грустно поют о прошлом волны.
Здесь мы
встречались каждый день с тобой,
Ясен был простор голубой.
Вернись!
Тебя любовь зовёт: « Вернись!».
Ты вспомни, как сердечно
Мы в чистой вечной любви клялись.
Вернись!
Я вновь и вновь зову: «Вернись!».
Одно твоё лишь слово
Вернёт нам снова любовь и жизнь.
Я жду. Вернись!

Это танго вернуло меня в мою юность, в пятигорский Центральный парк, на открытую летнюю танцевальную веранду, ярко освещённую и до отказа наполненную танцующими парами.
Красивый женский голос нежно произносит  искренние фразы в томном музыкальном обрамлении, отчего сжимается в невыразимой истоме сердце, и ты веришь, что эти слова ищут тебя, идут к тебе, неся любовь и верность.
Голова идёт кругом от слов, от музыки, от летней ночи вокруг, от молодого горения и от выпитого в ближнем подвальчике вина.

Щёлкает объектив ПАМЯТИ, и эта картинка со всеми её чувствами и переживаниями остаётся навсегда на  ленте моей жизни, чтобы изредка возвращать  меня в то дивное  время юности, перепахивая всякий раз  душу   бурными страстями воспоминаний.

Вот, оказывается, что значит лишь одна страничка семейного архивного отдела!
Всего одна страничка!
А если полистать ещё.
Вот среди бумаг двойной листок со стихотворением
Евгения Евтушенко, посвящённым
70-летию со дня рождения Сергея Есенина.
Этот большой и умный стих кончается  такими словами:
Кто говорит, что ты не из борцов?
Борьба в любой, хоть тихой, но правдивости.
Ты был правдивей всяких подлецов,
Пытавшихся учить  тебя партийности.

И пронеся гражданственности честь
Сквозь дрязги  коммунального  парнаса,
Хотя б за то, что в ней Есенин есть,
Я говорю: « Россия, ты прекрасна!»

Прочёл, и мне тут же вспомнилось, как будучи десятиклассником Вижницкой средней  школы в Карпатах, я, из чьих - то рук, получил на одну ночь рукописный сборник стихов запрещённого в те годы поэта Есенина.
Сколько звуков, сколько запахов, сколько красок вобрала сразу моя  молодая душа?
Алый свет зари, пахучий мёд, плач тальянки, шелест тростника, черёмуховый дым,
«белый перезвон» берёз мягкая зелень полей, синее, алое, золотое  -
все это брызжет и переливается в стихах.
Я не спал до утра.
Я читал и переписывал, я хотел иметь всё это всегда с собой, я хотел обязательно знать всё это наизусть.
Сколько раз мороз пробегал по моей спине, сколько раз замирало  дыхание, сколько раз подносил я руки к влажным глазам.
Улыбнулись сонные берёзки,
Растрепали шёлковые косы.
Шелестят зелёные серёжки,
И горят серебряные росы.
«»»»»»»»»»»
Зыбко пенились зори за рощей,
Как холстины ползли облака,
И туманно по быльнице тощей
Меж кустов ворковала река.
«»»»»»»»»»»»»»»
Грянул гром, чаша неба расколота,
Тучи рваные кутают лес.
На подвесках из лёгкого золота
Закачались лампадки небес.

Очень скоро я выучил наизусть всё, что попало в мои руки.
Но была во мне одна странность.
Я никогда и никому  не читал эти стихи вслух.
Всякие другие стихи читал, а эти нет.
Поэзия Есенина стала для меня безмолвной   поэтической радостью, радостью для внутреннего употребления.
Я чувствовал, что от любого чтения вслух, даже для  единственного слушателя, самый главный сгусток переживаний будет утерян, он пропадёт.
Стихи эти должны звучать только внутри, только для тебя, только в тот момент, который вызывает  их из памяти сам собой.
Так вот что оно такое – маленькая коробочка-архив!
Вон какой у моей Людмилы поэтический охват!
Кроме песен и стихов, нашёл я в этой Людмилиной коробочке и старые письма.

Стал их просматривать.
Вначале мне в руки попали письма
из деревни Жёлобово, Сараевского района, Рязанской области.
Письма были адресованы Людмиле  её бывшими школьными учениками.
Вспомнил, что Людмила говорила мне о том, что она в этом селе проработала два года   учительницей  русского  языка и литературы.
Всего два года, а потом уехала в Рязань и поступила в аспирантуру.
Ну что такого особенного может сделать учитель за два года?
Чем он может всколыхнуть детские души?
Ведь письма эти написаны через 5 лет после её возвращения из Жёлобово опять  в Рязань.
И дети те выросли, стали выпускниками, а вот никак не могут забыть «свою» Людмилу Степановну!
Разыскали её  для того, чтобы, хоть в письмах, продолжить общение с нею.
И вот что они пишут ей.

@  «… Мы ведь так часто  вспоминаем о вас, наша любимая бывшая учительница.
Вот соберёмся иногда вместе, и всё вспоминаем. Как было здорово тогда.
Нипочём нельзя сравнить с тем, что сейчас. Вспоминаем, как ходили по Жёлобову и вели наблюдение за погодой, за проснувшимися ручьями, за птицами.
Помним, как сами писали стихи и многое другое.
А вечер «Гости и хозяева», а драматический кружок, а шуточные частушки… Разве можно это забыть? Нет, никогда!»

@  « Людмила Степановна, дорогая, любимая наша, здравствуйте!
Сегодня…, сегодня …, (нет ничего не получается от радости)…
Первый урок,
География. И вдруг стук в дверь.
Учительница передала мне письмо от вас.
Я так обрадовалась, расхохоталась, запрыгала на парте от радости.
За это получила замечание, но зато потом мне никто не мешал перечитывать вновь и вновь написанное вашей милой рукой, которая когда-то выводила оценки в наш журнал.
А теперь … теперь осталось только вспоминать всё прошлое.
Снова встаёт перед глазами ваш образ – милый, ласковый, родной, которого уже давно нет с нами.
А это так жаль!
Неужели никогда нам больше не придётся встретиться?! Нет! Не хочу верить в это!
Вы спрашиваете, куда я пойду учиться в будущем?
Ещё с того нашего пятого класса родилась во мне светлая и хорошая мечта.
Хочу пойти учиться в педагогический институт.
Хочу быть всем похожа на вас!.
Хочу быть такой же доброй, ласковой, отзывчивой.
Я должна добиться своего!
Целую крепко, крепко!
Галя Грязева.
Жду ответ, скорый, непременный!»

Я читаю и тоже втягиваюсь в высокий чувственный слог этих писем.
Меня не покидает вопрос о том, как рождается между учеником и учителем такое близкое родство душ.
Я предполагаю многое, и то и это, я ставлю на первое место высокий профессионализм, любовь к своему делу, но чувствую, что во всём этом не хватает чего - то более  главного, более  основного, может быть, меньше всего заметного.
То, чего  нельзя учителю спланировать и разыграть, то, что составляет, видимо, саму сущность человека, которая сложилась в нём объективно в процессе всей его прожитой жизни.

Эта «высокая сущность» выражается в делах человека, в его поступках,  в его речи, манерах, жестах, во всех тех биотоках, которые исходят от него.

Если это так, то нужно только представить себе, насколько мне повезло в том, что я встретил  на своём пути именно такого человека.
Человека, которого любят и боготворят его ученики.
А дети  чувствуют всё «высокое», как никто другой.


Вот письма  от  13-летней девочки,
Нины Барабошиной,дочери Александры Семёновны.

 
И она находится под сильным обаянием Людмилиной натуры.
Она много общалась с Людмилой лично, и полюбила как свою старшую сестру.

@ « А может быть это было вчера?
Ты выглядела сердитой. Не желала закрываться крышка чемодана.
Нельзя же брать с собой в дорогу целую библиотеку, - друзья  со смехом рассовывали книги в рюкзак, в сетку.
Потом вокзал.
Нет, тебя не провожал оркестр.
В стране не хватило бы духовых инструментов, чтобы приветствовать каждого, кто уезжает на Север.
Но начало пути есть всегда начало, даже если в его честь не гремят оркестры.
И вот ты далеко-далеко.
Так далеко, что письма от тебя идут больше недели.
И по-прежнему неуёмна.
По - сумасшедшему много работаешь, берёшься за сотню дел и, к изумлению – своему и общему, – выполняешь.
Ты добра и сердечна, - да и когда был другим народный учитель!
Вечерами тихими и звёздными, и в твою комнату приходит тишина.
Бережно касаешься ручки транзистора.
Во всякое  время суток  вьётся вокруг земного шара столько музыки – светлой и стремительной, задумчивой и трепетной.
А времени на всё по-прежнему не хватает…
Не прочитаны сотни книг.
Биология наконец-то начала своё наступление, того и гляди, пропустишь сам штурм.
В автоматике творятся изумительные вещи.
А графика, живопись, поэзия…?
Окунуться бы с головой в этот мир, ощутить щекой холодок музейного зала.
И ещё хочется записать свои мысли.
Толпятся они, рвутся в голове в эти тихие, звёздные вечера.
Где-то там, на полке заветная тетрадь.
Откуда я знаю так много про тебя, далёкий мой друг?
Да из твоих же писем.
Тех, где в каждой строчке угадывается твоё настроение, твой характер, твоё сокровенное…
Пиши мне ещё, мой далёкий друг.
Я буду с нетерпением ждать!»

Читаю и думаю о том, какие прекрасные чувства и скрытые способности разбудила в этой маленькой девочке Людмила одним своим присутствием, своим простым общением с ней!

Листаю дальше - и везде яркие, броские откровения, распахнутые души, тёплые слова.
 

@  « А я помню вас. Помню всю. Помню разговор, движения.
Помню, как вы выступали на колхозной сцене в роли медведя.
Но это далеко не всё из того, что я помню…»
Тамара Колбнева.

@   « Не знаю почему, но вы всё время рядом со мной. Вы присутствуете во всех моих воспоминаниях…»
@  « Из того, что было начато вами в нашей школе, многое продолжается.
Это поиски нового в работе, постановки пьес, художественная самодеятельность
и т. д.… Л. Сачкова».

А вот и письмо от родного брата, Анатолия Степановича.
Непростое письмо.
Письмо-стихотворение.
Ко  Дню рождения сестры, к её   28-летию.

«Ты жива ещё, моя сестричка?
Жив и я, привет тебе, привет!
Вот пишу письмо тебе я в рифму,
Хоть душой совсем я не поэт.
Ни Есенин, ни Твардовский,
Ни Степан я   Щипачёв ---
Братец твой, шофёр Ряховский,
Поздравляет горячо!
С днём рожденья поздравляю!
Поздравляю от души!
Вслед за этим я желаю –
Диссертацию пиши.
Напиши про то, что знаешь.
Трудно будет – не беда!
Через два иль три годочка
Защитишь её всегда.
Как теперь живешь, я знаю
В курсе дел  всегда твоих
И совет тебе бросаю:
« Бить противников своих!».
Ты не бойся «Серых – белых»,
И  « Ткачей», и всех рвачей.
Наступай на них умело,
Жми нахалов всех мастей.

Вспомни, в Жолобовской школе
Не спокойно ты жила.
По своей и божьей воле
Ты директора сняла.
Продолжай всё в том же духе.
Правду- матку  режь  в глаза.
В вашей склочной заварухе
Всем отпор давай всегда.
Глянь, тобой уже прожито
Двадцать восемь сложных лет.
В Магаданский край обжитый
Посылаю я ПРИВЕТ!

Сколько ещё таких писем в этой серой коробочке?

И в каждом письме заложен большой интерес к ней,
к Людмиле.
Я задумывался над каждым письмом и вскоре понял, что все письма имеют одну особенность, одно неоспоримое преимущество перед устной речью.
Они передают чувства человека глубже, верней и искренней, может быть,  ещё и потому, что «большое видится на расстоянье».
За примером далеко ходить не нужно.

У меня в руках очередное письмо, адресованное Людмиле.

@  « Жду письмо от тебя, где ты точно сообщишь о возможности нашей встречи.
Подхожу к своему дому, а там какая-то женщина рассматривает табличку с перечнем жильцов нашего дома.
Сзади она очень походила на тебя.
Сердце ёкнуло… Людмила! Чуть было не бросилась к ней… Мысль: а вдруг сюрприз!
Но приятные сюрпризы, видно, не для меня.
Прихожу в садик к сыну, а там спиной ко мне стоит блондинка, ну точь в точь Людмила!
Сердце просто оборвалось, но и это была не ты.
Не знаю, чем объяснить, что мне в последнее время всюду мерещатся «Людмилы»?
Может, это глубокое предчувствие приближающейся встречи?
Я так лелею эту мысль, эту свою надежду на нашу встречу.
Что-то тёплое, волнующееся поднимается в душе при мысли о встрече с тобой.
Я ощущаю, испытываю страстную необходимость видеть тебя, слышать тебя или  хотя бы читать твои письма.
Неля  Борзенкова».

Поневоле задумаешься, если сам никогда в жизни не получал подобных писем:
Что за человек живёт рядом с тобой?
Почему другие люди своими письмами должны открывать тебе глаза на его редкостную сущность?
Ответ находишь быстро. Он очень простой, и не тобой отмечен, но всё же:
« Лицом к лицу, лица не увидать».
Однако в глубине души в категоричность этого утверждения верить не  очень хочется.
А письма всё выплывали на свет божий, и всё несли с собой для меня откровение за откровением.

@   « Отдыхали дикарями под Анапой. Море, солнце, чистый  воздух! А горы!
Они такие величественные, с седыми вершинами… Красота необыкновенная!
Дух захватывает! Хочется всё это унести с собой. Хочется, что бы это видели все!
В душе творится что-то необыкновенное!
Кажется, у тебя выросли крылья! Хочется подняться высоко-высоко  и обозреть всю эту непередаваемую прелесть сверху.
И думаешь,  как хорошо, что я есть, что хожу по этой земле и могу созерцать эту роскошную природу!
Что-то во мне сильно изменилось. Я чувствую обновление. Во мне появилось столько новой энергии! Она так и распирает меня.
Куда-то пропали и хандра, и апатичность, и вялость, и чувство собственной никчемности…».

-  Да, - думал я, - подобные письма нужно хранить.
Для этого нужен «семейный архив».
Вот эта коробочка с письмами и будет его началом.

В дальнейшем так оно и получилось.

Читая и перечитывая письма, я думал над тем, как складывается авторитет в глазах  детей, которые напрямую соприкасаются с учителем.
Авторитет Профессионала.
Авторитет Человека.

Мне захотелось узнать больше подробностей из  прошлой жизни Людмилы.
Я так и сделал.
Я стал задавать вопросы и услышал от неё любопытные ответы на них.
Вот что она поведала мне.

В 1959 году, по окончании Рязанского пединститута, она получила направление на работу в самый дальний уголок Рязанской области - село Жёлобово Сараевского района, где и отработала два года (по 1961 год) в деревенской десятилетке.
22-летняя девушка с  дипломом учителя.
Позади 15 лет непрерывной учёбы, учёбы и учёбы.
Накоплена обширная теоретическая база в разных направлениях.
А практики почти никакой. Кот наплакал.
За ней, за этой практикой, теперь нужно отправляться туда, куда тебя распределила специальная комиссия.
У комиссии «железный» аргумент – выпускница знающая, хорошо подготовлена для самостоятельной работы в школе, идеально подходит для направления в отдалённый район на предмет усиления там учительского контингента словесников.
Ей досталась школа-десятилетка имени Карла Маркса
в селе Жёлобово  Сараевского района Рязанской области.

Срок обязательной работы по направлению равнялся трём годам.
Первое в её жизни место работы находилось в двухстах  километрах от Рязани.
Ехать туда надо пассажирским поездом дальнего следования, проходящим из Москвы через Рязань в восточном направлении.
Ехать  до станции Жёлобово,  где поезд останавливался на 1 минуту.
Собиралась вместе с мамой основательно.
С собой везла и свою подушку вместе с одеялом, и кровать-раскладушку.
По её просьбе мама поехала вместе с ней, проводить её до места и вернуться назад.
Езда на такое расстояние была делом привычным.
Четыре часа, ровно столько всегда добирались из Рязани в Москву.
Вот только вместо монументального и шумного Казанского вокзала, пустая и тихая жёлобовская платформа.
Выгрузились, сложили вещи у небольшого домика.
Мама осталась с вещами на этом месте, а Людмила пошла искать своё село.
Шла живописной просёлочной дорогой, которую ей указали на полустанке.
Шла целый час, а это километров пять от станции.
Стояла середина августа.
Было тепло, безлюдно и тихо.
Вот и деревня Жёлобово – длинная, узкая лента домов с огородами и усадьбами, которые тянулись всё дальше и дальше от неё  ещё километра четыре.
Справа от деревни небольшой лес и несколько лесополос, слева поля до самого горизонта.
Речки, пруда или озера нигде не видно.
Полчаса ещё шагала  в глубь села, прежде чем увидела здание, похожее на школу.
Здание двухэтажное, из красного неоштукатуренного кирпича.
Единственное на всё село кирпичное, и единственное на всё село двухэтажное здание.
Все остальные дома и даже колхозный клуб были деревянные и одноэтажные.
Та половина села, на которой находилась школа, была к тому времени уже электрифицирована, а другая половина деревни жила вечерами при керосиновых лампах.
Председателем  колхоза был ширококостный, краснорожий  мужик с двумя  классами образования.
Авторитетом у крестьян он  не пользовался, колхозные дела вёл плохо, больше заботясь о своём подворье.
Директором школы был Лаврёхин Александр Борисович, личность не менее отвратительная, чем председатель колхоза.
На его лице выделялись тонкие губы с неприятной ухмылочкой, маленький курносый носик и подозрительные холодные глазки.
Семья директора  состояла из 5 человек:
сам Лаврёхин,
его жена Антонина Гурьевна ( учитель истории),
их сын (ученик 3-го класса),
пятилетняя дочь Милка
и директорская тёща.
Занимала директорская семья отдельный трёхкомнатный дом с прихожей и большой кухней, в которой стояла русская печь.
Дом этот стоял в конце школьного фруктового сада площадью в 15 соток, на территории которого располагался  пчельник из шести  ульев.
И сад, и пчельник Лаврёхин, нимало не смущаясь, использовал в своих  личных интересах.
Все овощи, яблоки, груши, ягоды и мёд шли тоже на стол директорской семьи.
Ни учителям, ни ученикам не разрешалось срывать в саду ни одного яблока.
Все садово-огородные работы на пришкольном участке выполняли  в виде практических занятий учителя ботаники, биологии и природоведения  на своих уроках вместе со своими учениками.
За пчёлами ухаживал учитель географии.
К этому нужно прибавить и директорскую корову, которую пасла и за которой  ухаживала  тёща директора.
Кроме всего этого, в ведении директора была лошадь с конюхом, который одновременно исполнял обязанности школьного завхоза.
Была также и грузовая машина с шофёром.
Стиль руководства учительским коллективом Лаврёхин  избрал диктаторский, при котором главный упор делался им на то, чтобы держать всех в страхе.
Основными элементами стиля его руководства были:
мелочные придирки;
неожиданные посещения уроков с негативными  выводами по ним;
натравливание одних учителей на других; просверленные по его указанию во всех классных дверях круглые отверстия (дырочки) на уровне человеческих глаз, через которые во время уроков директор мог   исподтишка вести наблюдение за ходом урока и дисциплиной в классе.
Для того чтобы держать подчинённых  людей в постоянном напряжении, Лаврёхин хотел  знать о них и их работе как можно больше.
Поэтому вся его семья негласно помогала ему в этом.
Жена его, находясь, всё время среди учителей в учительской, присматривалась и прислушивалась ко всему, что делали и что говорили учителя, а потом докладывала мужу о том, к чему он мог бы «прицепиться» и начать травить человека.
Тёща добывала сведения окольными путями, имея дело с деревенскими бабами, дети которых учились в школе и приносили домой откровенные рассказы об учителях.
Она  получала от них полновесные дополнительные  сведения обо всех, кто интересовал Лаврёхина.
В этом же направлении шло воспитание и пятилетней Милки.
Большую часть дневного времени она шныряла по школьным коридорам или просиживала в учительской, подслушивая разговоры учителей и докладывая потом  отцу о том, кто опоздал на урок, кто что сказал, кто над чем смеялся и т.п.
Удивительно для пятилетнего ребёнка то, что она знала в лицо и по фамилиям  всех учеников, которые находились в школе под особым наблюдением, плохо учились и опаздывали на уроки.
С большим детским удовольствием она  «закладывала»  их отцу, который после этого  становился в позу  «всезнающего оракула» и предъявлял свои директорские претензии или классным руководителям или учителям – предметникам.
Пока всего этого Людмила ещё не знала  и самого Лаврёхина не видела.
Встретила её в школе жена директора «Гурьевна» (так её звали все), которая отрядила на станцию за её вещами и за Ириной Ивановной  телегу с лошадью и кучером и показала неподалёку частный домик, в котором школа снимала у хозяев для своих молодых специалистов крышу над головой и  две кровати.
Проделав четырнадцать километров туда и обратно  в тряской телеге, Людмила с мамой к месту своего нового жилья подъехала уже в ранних сумерках.
Хозяев в доме было двое.
Семидесятилетняя Марфа Петровна и её пятидесятилетняя дочь Татьяна Васильевна.
Комнат в доме было тоже две.
Первая комната была и прихожей, и кухней, и столовой, а в углу ещё было отгорожено место, где обитала за ширмой Татьяна Васильевна, дочь хозяйки.
Вторая комната (12 квадратных метров) была целиком жилая.
В ней посередине стоял стол, а в разных местах три железные кровати: две на открытом пространстве сдавались молодым учительницам, а на третьей за занавеской  спала сама бабушка Марфа.
Вот здесь и прошла первая ночь Людмилы и Ирины Ивановны.
Назавтра Людмила проводила маму на станцию,  а вернувшись, получила указание примкнуть к учителям, которые работали уже на колхозном элеваторе на очистке зерна.
Её хорошо приняли учителя, и вот от них- то она за несколько дней узнала все подробности внутри школьной жизни, которые помогут ей впоследствии выработать своё отношение к тому, что могло её ожидать впереди.

Через три дня их учительскую группу перебросили на колхозное поле, на прополку позднеспелой  свёклы.
Последнюю неделю перед началом школьных занятий всех учителей собрали в здании школы, где они мыли окна, красили парты и стены в классах, коридорах и школьном туалете.
Технических работников в школе не было.
Никто из деревенских женщин не мог сработаться с Лаврёхиным.
Тогда он перевёл всю школу на самообслуживание, при котором ученики сами наводили чистоту в своих классах, а учителя выполняли функции и техничек и маляров.
Свободные денежные ставки техперсонала Лаврёхин клал себе в карман.
Работали все до самого последнего дня каникул.
Бани в деревне не было, поэтому мылись, кто как мог - в тазах и ушатах.
Людмила получила на начало своей работы устрашающую двойную нагрузку – 36 часов в неделю.
Её нагрузка  состояла из двух частей.
Первая часть официальная, её личная нагрузка на весь учебный год.
Это русский язык и литература в двух пятых классах  по 8 часов в каждом, что равнялось 16 часам.
Это  две подготовки (язык и литература).
И 2 часа в неделю общественно полезного труда.

Итого 18 часов -  все  положенные учителю недельные часы.
Плюс классное руководство в 5 классе «Б».
Это полновесная, стопроцентная нагрузка учителя, это учительская норма.
Но это оказалось не всё.
По причине временного  отсутствия в штатном расписании нескольких учителей, на Людмилу возложили дополнительную временную  нагрузку, которая на самом деле растянулась на всю первую четверть.
Она состояла ещё из 18 часов в неделю (итого 36 часов), и была  разбросана почти по всем классам так,  что добавлялся  один 7 класс, один 8 класс, один 9  и один 10 класс.
И это было самым страшным из-за того, что общее количество подготовок в неделю выросло  с двух  до восьми.
Каждый день по шесть уроков.
Это для школы вершина, выше которой уже ничего не бывает.
При таком положении дела учитель обязательно  должен превратиться в халтурщика - бракодела,
а администрация школы должна закрыть на это глаза до прибытия новых учителей.
Всю первую четверть  Людмила переходила из класса в класс,  с пятого по десятый, ведя у них все уроки русского языка и литературы.

Можно представить себе, что это было за время, если молодой учитель ещё не имеет никакого опыта, если это его первые уроки, если нет никаких методических наработок ни по одной  из изучаемых тем, если ученики в основе своей учатся кое - как и ведут себя перед молодой «училкой»  непочтительно.
Людмила ушла в работу с головой, и не только достойно несла свой крест, но ещё начала бурную деятельность в своём 5«Б» классе и как учитель, и как классный руководитель.
В параллельном классе (5А)  классным руководителем и учителем истории была жена директора школы, Гурьевна.
Людмила  уже знала о том, что при переходе из начальной школы, ученические коллективы  трёх  (теперь уже бывших четвёртых) классов  полностью « перетрясли»  и  «слепили» для жены директора более благополучный  5А (23 ученика) из учеников тихих, покладистых и послушных.
А в 5Б,  который состоял из 22 учеников, не постеснялись посадить 8 второгодников.
Хотя такого понятия, как «стесняться» у семейства Лаврёхиных и помине не было.
Это было видно во всём, куда ни брось взгляд.
Даже такое святое дело, как методика школьного урока, помогающая ученикам усваивать знания, была сведена учителем истории Гурьевной до низкого примитива, где можно было видеть только одно – её личную выгоду, её спокойствие, её благополучие.
Попробовал бы кто из других учителей вести свои уроки так, как вела их Гурьевна.
Где бы он был после этого  и что бы с ним стало?
Лаврёхин бы смешал такого учителя с грязью.
Он обвинил бы его в злонамеренной халтуре, в полном отсутствии профессионализма и пригрозил бы суровыми карами.
А Гурьевна могла спокойно все свои уроки проводить однотипно  и на самом низком методическом уровне.
Посадит детей после звонка, велит раскрыть очередной параграф учебника, и они должны читать материал нового урока про себя   в течение получаса.
Читать и быть готовыми отвечать на вопросы, которые стоят в конце параграфа.
Пока дети читают, она носки вяжет.
Объяснение нового материала  её методикой отвергалось.
В конце урока  вызовет  трёх-четырёх учеников, выслушает их ответы на вопросы, поставленные в конце параграфа, и на этом тема пройдена,
Ставила она всем только пятёрочки и четвёрочки.
На дом  никогда ничего не задавала.
Чего желать лучшего?
Дети быстро свыкались с таким методом ведения урока,
Всё легко и просто!  В классе стоит тишина. Все читают.
Опрос в конце урока ведётся в алфавитном порядке.
Каждый знает, когда подойдёт его очередь отвечать.
И так, без зазрения совести,   Гурьевна вела свои уроки.
Да и классы муж давал ей только среднего звена,  там, где  меньше хлопот с дисциплиной.
Зато для всех других учителей требования были самые высокие, основанные на передовой методике преподавания.
Только молодость, только твёрдый характер и сила воли  помогли Людмиле преодолеть все трудности этого периода.
Будучи по натуре своей «совой», она ежедневно просиживала за подготовкой к своим занятиям при керосиновой лампе до двух-трёх часов ночи.
Натура творческая и беспокойная, она не могла мириться с той дисциплиной на своих уроках, какая бытовала во всех классах.
Не могла довольствоваться низким отношением учеников к учебному процессу.
Не зная, что из этого, в конце концов, может получиться, но, твёрдо решив для себя  действовать  во что бы то ни стало, Людмила начала в своём классе выпуск сатирической стенной газеты «Метла».
Но совсем не так, как это обычно ведётся, а по-своему – напористо и смело.
Во-первых, газета эта была не ежемесячная, и даже не еженедельная, а ежедневная.
Во-вторых, над газетой работала не ученическая редколлегия, а её выпускала сама Людмила.
Для этого она договорилась с молодым пионервожатым Толей, который каждый день рисовал для «Метлы» сатирические рисунки по её заданиям.
А уж она  писала к ним  тексты, в основном стихами и частушками, которые сама сочиняла каждый день,  или поговорками и афоризмами.
Толя эту работу вёл не бескорыстно.
В благодарность за его работу, Людмила стала  готовить его к поступлению в сельскохозяйственный  институт по русскому языку. До этого он не смог поступить туда  из - за  низкой  грамотности.
Через год работы с Людмилой он станет студентом   этого института.
Ежедневная «Метла» сразу стала главной темой разговоров в школьных  коридорах.
Всех стало преследовать любопытство: а что сегодня выметает «Метла», кто и за что попал сегодня в совок с мусором?
В 5 «Б» класс на переменах постоянно заходили ученики из других классов и сразу направлялись к висевшей на стене «Метле».
Таким образом, «герои Метлы» получали известность в масштабах всей школы.
Никто не мог предположить заранее, что из этого получится, но то упорство и настойчивость,
с какой Людмила проводила свой план в жизнь, начал скоро  давать ожидаемый ею положительный результат.
В первую очередь это проявилось в опрятности и чистоте одежды учеников, в их внешнем виде.
Привёл в порядок свой костюм и даже постригся самый упорствующий в этом вопросе Толя Макешин.
Кроме внешнего вида менялась в лучшую сторону дисциплина и порядок на уроках.
Прекратилась грубость в отношениях между учениками и сквернословие.
Теперь нельзя было и подумать, чтобы кто-то из учеников мог в классе во время урока, глядя на поднявшуюся с парты для устного ответа ученицу, крикнуть на весь класс:

- «Ребята! Гляньте! А  у Лапкиной на жопе дырка!».

Конечно, многих в то время занимал вопрос о том, сколь долго сможет продержаться  Людмила, выпуская ежедневную газету.
Сколько сможет ежедневно находить материала для своих сатирических и юмористических зарисовок?
К чести её нужно сказать, что идею эту она не бросила, не оставила, как бы ей ни приходилось трудно, и довела дело до логического конца.
Прошло две четверти, и острая  надобность в такой газете миновала  сама собой.
Но ежедневная сатирическая стенная газета «Метла» это была только частица того педагогического творчества, которое применила в глухой сельской школе новая, молодая, только что начинающая работать учительница.
Параллельно Людмила озадачила себя и выпуском  классной стенной газеты «Вперёд!» с еженедельной заменой материалов.
Газета «Вперёд!» имела такие рубрики, как: «Это интересно знать», «Полезные советы», «Из жизни слов», « Классные новости»  и другие.
В этой работе ей уже помогала классная редколлегия.
И это не всё
Вместе с ребятами Людмила соорудила стенд под названием  «Что мы читаем?».
На этом стенде дети сами сделали и прикрепили 22 кармашка в виде плоских коробочек, и каждый из детей клал в свой кармашек листок с названиями прочитанных за неделю книг.
В конце каждого месяца подводились итоги по прочитанной литературе.
В этой работе можно было применять и применялось много творчества, и детям она нравилась.
Удержать все эти новшества в стенах одного класса было невозможно.
В 5 «Б» стали захаживать преподаватели.
Смотрели, улыбались, задавали вопросы, но, видно было, что не верили они, что это надолго и что из этого что-то путное может получиться.

- А у нас всё стабильно и прочно. Выпустили все свои газеты в сентябре, и они висят себе до самого мая.  Никто в них ничего не меняет. Никому-то они не нужны.

Так подытожил свои наблюдения  пришедший в 5 «Б», пожилой учитель истории.
Но, и это в деятельности Людмилы  было не всё.
Главные усилия, всё накопленные  годами знания и практические умения  вместе с творческим горением были направлены Людмилой на проведение своих уроков.
Здесь она чувствовала себя в своей тарелке.
Здесь всё подчинялось её рабочему темпераменту, волевому характеру  и молодому  горению.
Каждый её урок  - это быстрый темп.
Это рациональное расположение отдельных частей урока с плавными и логичными переходами от одной части к другой.
Это приглашение ученикам отбросить все посторонние мысли и думать над языковым процессом вместе с учителем.
Это простота и доступность изложения.
Это магнетизм втягивания в процесс урока всех учеников без исключения.
Это аура совместного творчества учителя с учениками.
Это ежедневная  обязательная для всех словарная работа, а каждую субботу - словарные диктанты.
Это трудная и непривычная умственная работа, которая приносит всегда положительный результат.
Для того, чтобы удобно, быстро и бесшумно перемещаться во время урока по классу, Людмила приобрела войлочные ботиночки на толстой войлочной подошве.
Теперь она могла плавно ходить по классной комнате из одного её конца в другой, держа под наблюдением каждого ученика, каждую тетрадь, видя работу каждого и оценивая её на ходу с разных позиций.
На таких уроках нельзя было кому-то отлынивать, отвлекаться на посторонние дела, нельзя было отсидеться, ничего не делая.
Без всякого нажима со стороны учителя сам процесс урока втягивал каждого в коллективную работу.
Заканчивался урок закреплением нового материала, ощущением удовлетворения от накала коллективной  работы  и приятной усталостью.
Любой, следующий за русским языком, урок уже не мог быть спокойным – ученикам в обязательном порядке требовалась свободная подвижность, и они крутились на своих партах, перешёптывались друг с другом, не обращая внимания на замечания и призывы учителей.
Дело дошло до того, что её ученики стали признавать только свою учительницу русского языка и одновременно своего классного руководителя.
Русский язык стал довлеть над всеми остальными предметами.
Привыкнув к тому, что каждую субботу на уроке русского языка проводился словарный диктант, к которому шла подготовка всю неделю, ученики, за день до этого, в пятницу, исписывали все классные и интернатовские  доски, накопленными за неделю словами.
Совершенно по – другому,   Людмила подошла и к обучению детей работе над сочинением.
Она хорошо помнила наставления своего вузовского методиста, своего любимого преподавателя,
Виктории Алексеевны Каюкиной.
Её методику обучающих сочинений, Людмила  успела проверить в деле на двух вузовских практиках.
И теперь она не признавала никакого другого подхода к этому сложному процессу  школьного обучения.
Уже с первого  сочинения в этом учебном году под названием «Осенний сад» всё пошло иначе, чем это делалось обычно.
Обычно  давалась тема сочинения, садись и пиши!
Людмила, прежде чем посадить детей  писать сочинение,  вывела  их на экскурсию в школьный сад.
Там  она направляла внимание детей  на то, как выглядят разные фруктовые деревья осенью,
какие изменения  можно увидеть на земле, обращала их внимание на  осеннее небо,
на поведение птиц, на осенние запахи вокруг, учила всматриваться в осенние дали.
По её сигналу все дети одновременно замолкали на несколько минут,  и в полной тишине класс слушал звуки осени.
Ученикам задавались разного рода вопросы, связанные с осенью.
Отвечать на них каждому надо было предложениями, которые можно было бы использовать в сочинении.
Из нескольких вариантов выбирался один, отображавший существо вопроса.
Это был главный, но не единственный обучающий приём.
В процессе обучения, который длился недели две, дети получали задание подбирать стихи об осени, пословицы,  поговорки и наблюдать приметы этого времени  года, и вносить их в свои «тетради наблюдений».
Но и это было ещё не всё.
В процессе обучения дети должны были подбирать  существительные, прилагательные, глаголы, наречия, которые могли бы  стать опорными словами в сочинении об осени.
Если теперь мысленно сложить всю эту работу воедино, то станет понятно, что после этого никто из учеников уже не боялся  сочинения «как огня», а некоторые из них стремились скорее взяться за работу над ним.
Все эти «Людмилины проделки» не остались незамеченными.
Скорее всего наоборот.
Кто-то воспринял это как «живую струю» в застоявшейся и однообразной жизни деревенской школы, а кому-то это казалось «молодой временной блажью», «детской игрой», «ненужным выпячиванием».
Среди таких  на первое место выдвинулся сам директор школы.
Ему не нужны были в школе «звёздочки», которые нужно было бы признавать.
Ведь к таким нужен особый подход, а у него цель одна  - держать всех в страхе и слепом подчинении, так как только в такой обстановке можно позволить себе допускать все те правонарушения, которые он допускал в своих личных, корыстных интересах.
От него никто и никогда не слышал ни одного слова похвалы,
Похвала даёт возможность человеку поднять свою голову и посмотреть на всё другими глазами.
Этого быть не должно.
Запугивать всех внезапными проверками, сложными контрольными, требовать, требовать и требовать!
Вот его стиль руководства.
И он добился того, чего хотел.
Все его ненавидели, но зато никто ему не смел перечить, никто никогда не раскрывал рта в свою защиту, и, уходя от него,  учителя не раз роняли  беззвучные слёзы.
Его обострённое чутьё подсказывало  ему, что в тех методах работы, которые открыто и широко использовала новая, молодая учительница русского языка и литературы, для него кроется опасность.
Ведь всё так просто.
Если признать её методику полезной для школы, то её надо хвалить, поощрять и поднимать в глазах других учителей.
А это для него есть отказ от своего собственного стиля      управления,  наработанного уже годами.
В этом случае она выйдет из под его контроля, станет независимой от его директорской воли.
Может показаться, что всё это пустячки.
Ан нет, ведь за ней обязательно потянутся другие (людей он знал, тем более, что среди учителей было много  умных, деловых), и тогда его диктаторство может оказаться под угрозой.
А на его совести уже столько пакостей и прямых нарушений по части превышения его директорских полномочий, которые скрыть не удалось  и о которых люди  знают, что не дай бог дать им почувствовать себя независимыми и свободными от его воли.
Нужно сразу показать «новенькой» её место в общем строю, сбить с неё  педагогическое рвение и показать ей, что директору только пальцем шевельнуть, и от неё ничего не останется.
Начал Лаврёхин с того, что потребовал у Людмилы её вкладыш к диплому, где были зафиксированы оценки по всем вузовским предметам при выходе из института. Но там всё было в порядке, и прицепиться ему было не к чему. Тогда он послал к Людмиле на её уроки свою жену Гурьевну, как классного руководителя 5 класса «А», в котором Людмила вела уроки русского языка и литературы.
Гурьевна пришла. Посидела, посмотрела  и, видимо, сказала ему, что и с этой стороны к «новенькой» не подкопаться.
После этого Лаврёхин сам пошёл к Людмиле на урок литературы по теме «В.Г.Короленко. Дети подземелья».
Урок прошёл на хорошем уровне, но ему надо было найти что-то такое, к чему можно было бы придраться.
И он нашёл, но, как оказалось, неудачно, так что сам сел в лужу со своей придиркой.

-Почему вы употребили в своём рассказе просторечное слово «стянул»,  вместо « взял» или « схватил»?

-Ну, а я - то здесь при чём? Вы спросите у самого Короленко, почему он так написал.
- Короленко не мог так написать.

-Вот вам хрестоматия, вот вам то самое место, а вот и то самое слово «стянул».

Лаврёхин что-то промычал и отошёл в сторону.
Тогда им был  пущен в дело  главный козырь, его  директорское право на проведение внезапных проверочных контрольных работ.
Такую работу Людмила получила и провела.
Но так как Лаврёхин велел в один день и провести контрольную и проверить её, а результаты вместе с работами положить к нему на стол, то Людмила смогла проверить все работы только один раз, вместо положенных двух.
И вот тут то он снова показал своё поганое нутро.
Почти в каждой работе он выискивал какие-нибудь незначительные погрешности, на которые не указал проверяющий учитель.
То заглавную букву «Г» ученик написал одним касанием без крыши над головой, то вышел на одну букву за поля, то допустил помарку и т. д.
Вызвав к себе Людмилу и потрясая перед её лицом стопкой тетрадей, Лаврёхин сказал:

- Вынужден буду сообщить в РОНО и в пединститут о том, каких учителей они нам готовят.

Спустя три дня,   он вновь появился в учительской.
Нужно сказать о том, что когда Лаврёхин заходил в учительскую, то там сразу все почему-то  напрягались, переставали держать себя естественно и непринуждённо, прекращали все разговоры между собой, и  от установившейся  неестественной тишины становилось как-то мрачно и неуютно, веяло напряжённым ожиданием   чего – то  неприятного.
Подойдя к Людмиле, Лаврёхин протянул ей листок бумаги и сказал:

- Пойдёте сейчас на свой урок и проведёте там административный контрольный диктант. Вот вам  текст. Ознакомьтесь.

Людмила внимательно осмотрела листок и ответила ему.

- С этим диктантом  я на урок не пойду  и проводить его  не буду.

- Почему?  Что значит, не пойду и не буду?

-Не пойду потому, что здесь налицо  сразу два нарушения установленных правил.

-Какие  нарушения? Что вы ещё выдумываете?

-Первое нарушение заключается в том, что на одной неделе нельзя давать два административных  диктанта, а в понедельник такой диктант  уже был  проведен. В то же время  дети вчера писали мой плановый диктант. Это отмечено  в журнале.

-Да, но это особая, общешкольная,  проверка знаний.

-Это не имеет никакого значения. Дети   не подопытные кролики.

- Ну  ладно, а вторая причина в чём?

- В том, что ваш административный диктант составлен методически неграмотно.

- Как так? Вы не берите на себя больше положенного!

Лицо Лаврёхина сделалось оранжевым. Скорее всего, не от стыда, а от злобы.

- Я говорю исходя из того, как нас учили в вузе. Предлагаемый вами диктант составлен из отдельных предложений, не связанных смыслом друг с другом.  Это раз.
Во - вторых, каждое предложение рассчитано   сразу на несколько возможных ошибок, чего тоже делать не положено. Кроме того, в него  включены орфограммы, которые дети ещё не изучали.
Такой вид работы,  заведомо направленный на то, чтобы завалить весь  класс, я проводить не пойду.

- Так вы наотрез отказываетесь выполнить мои требования?

- Почему? Вовсе  нет. Если вы отдадите письменное распоряжение, то я пойду и выполню его.

- А это ещё  зачем?

- Для того чтобы обжаловать ваши действия.  Слова к делу не пришьёшь.

Тогда Лаврёхин предложил завучу прочитать в пятых классах этот диктант.
Та благоразумно отказалась.
Остальные учителя (математики, физики и др.) не смогли противостоять натиску Лаврёхина.
Результат оказался сногсшибательным: во всех классах были сплошные неудовлетворительные оценки.
Началось нешуточное противостояние, которое закончилось тем, что против Лаврёхина весь коллектив встал на дыбы. Был собран неопровержимый компромат в отношении его действий как директора.  В частности, присвоение им ученических денег, заработанных ими во время уборки урожая,  использования в своих личных целях школьного имущества, пришкольного сада и пчельника и т.п.
В школу  из Районо прибыла проверочная комиссия, которая, глубоко вникнув в суть дела, подготовила материал о снятии Лаврёхина с поста директора школы.

В феврале 1960 года на его место был назначен новый в этих местах человек –
Мария Максимовна Карабанова, учитель истории.
Она очень быстро вошла в курс всех школьных дел, познакомилась с методикой преподавания основного состава учителей и, среди них, выделила, как натуру творческую, Людмилу.

 
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»
23 сентября 1964 года
в Магадан
по направлению Министерства просвещения,
на кафедру русского языка Магаданского пединститута прибыл новый, молодой
 (27 лет) специалист
Людмила   Степановна   Ряховская.
 
Вся необычность этого с виду заурядного момента заключалась в том, что она явилась «первой ласточкой», прибывшей в МГПИ не из Московского университета (как вся молодёжь до неё), а из периферийного Рязанского пединститута.
Но в отличие от московских выпускников, она уже имела двухлетний стаж работы в сельской школе  и три года Рязанской аспирантуры, которую она успешно закончила.
При ней была характеристика, в которой указывалось на то, что
« Ряховская Л.С. может читать все курсы лингвистического цикла, включая и методику».

Подобная формулировка была исключительно редкой и необычной, поэтому она настораживала опытных преподавателей, так как каждый из них владел только узкой специализацией, считая, что по-другому и быть не должно.
Сама Людмила Степановна, получив такую характеристику из рук своего научного руководителя, профессора Никитина, сказала ему:
« Василий Михайлович, с такой характеристикой могут направить на работу  только на Чукотку!».

Говоря так, она имела в виду, что в любой глубинке в первую очередь нужны люди широкой специализации, образно говоря
« многостаночники».
Через полгода её предчувствие полностью оправдалось, так как Чукотка являлась составной частью Магаданской области.

Когда она с полученным  направлением для работы   в Магаданском пединституте явилась со слезами к себе  домой  на  рязанскую
Сенную улицу, то между ней и её старшей сестрой состоялся интересный диалог.
- Чего ты плачешь? Чем ты расстроена?
-  Направление неприятное получила…

-  Но не в Магадан же  тебя посылают!?

-В том-то и  дело, что в Магадан…

Однажды она читала лекцию на заочном отделении Рязанского пединститута, когда её из аудитории вызвала запыхавшаяся от быстрой ходьбы  та же самая Валя, её старшая сестра, и передала только что полученную телеграмму
 с кафедры  русского языка Кемеровского пединститута.
Текст гласил:
« Не берите направление в Магадан, Вы очень нужны нам. Приезжайте, будем ждать вас».
Валя, передав телеграмму, сияла.
Но Людмила, прочтя её, вдруг ни с того ни с сего, даже для самой себя, ответила:
« Нет, я поеду в Магадан.
Значит, судьба моя именно там».

 

Кафедрой русского языка заведовал кандидат филологических наук,
32 –летний  доцент  Геннадий Васильевич Зотов.
Молодой, крепкого телосложения, красивый, он походил в то время на героя-любовника из классической оперетты или мюзикла.
Его внешние данные неизменно подчёркивались дорогим костюмом чёрного цвета, ослепительно белой нейлоновой рубахой и часто сменяемыми, со вкусом подобранными галстуками.
Все женщины и девушки-студентки засматривались на этого «аристократа».
Тогда мало ещё кто знал, что это бывший деревенский парень, и уж никто даже предположить не мог, что этот видный мужчина ещё и ярый женоненавистник.
Все женщины для него были скроены на одну колодку, и называл он их за глаза «грязнопупым племенем».

Второй «видной персоной» на кафедре был маленький, шарикообразный пожилой мужчина  предпенсионного возраста
Михаил Авксентьевич Серый,
который был настолько едким и въедливым, настолько вредным и неприятным человеком, что не было ни одного сотрудника в институте, который бы его воспринимал без ненависти.
Он читал лекции по старославянскому языку и исторической грамматике, а также исполнял обязанности декана филфака, что давало ему в руки властные вожжи и кнут.
По факультету среди студентов  ходила фраза:
В деканате на литфаке
Серый хуже злой собаки.
От Зотова и Серого и зависела на первых порах судьба молодого специалиста
 Людмилы Степановны Ряховской.
И эти два человека «постарались»!

В её нагрузку сразу на двух факультетах  (литфаке и педфаке) очного и заочного отделений были включены лекции и практические занятия по самым сложным  лингвистическим дисциплинам:
введение в языкознание,
история литературного языка,
современный русский язык
( лексика, фонетика, морфология и синтаксис),
практикум по русскому языку.

Но это ещё не всё.
В её нагрузку ввели
руководство курсовыми работами,
приём зачётов и экзаменов,
кураторство.

Было от чего прийти в отчаяние.

Сам же Зотов читал лишь два безответственных курса - диалектологию и выразительное чтение, и два курса читал Серый.

Когда же Людмила Степановна попробовала лишь заикнуться по поводу объёма своей нагрузки, эти два администратора принялись активнейшим образом её шпынять, придираться по мелочам и пустякам, создавать вокруг неё нездоровую, враждебную обстановку.

Но  «воля и труд человека дивное диво творят».
Она выдержала всё и не сломалась.
Её трудолюбие, её знания, её ответственность и личная порядочность очень скоро были замечены в среде других вузовских преподавателей.

Пройдёт только полгода со дня её приезда в Магадан, а ей уже доверят  общее руководство педагогической практикой всего факультета,  она побывает в роли и.о. декана педфака,
затем  и.о. проректора по ОЗО,
членом Госкомиссии на первых выпускных экзаменах.
От полноценного и стабильного деканства и проректорства она дважды отказывалась, имея на эти вопросы свой личный взгляд.
Не вписалась новая коллега и в молодёжную преподавательскую среду, которая  настойчиво зазывала её в свой круг.
Но её не привлекали вечерние сборища  с шумными попойками и любовными шашнями.
Она обезопасила себя от беззастенчивых приставаний тем, что пригласила для совместного проживания в своей  комнате  студентку Клаву Гусеву, которая была на четыре года старше её.
 

«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»

"Евгений Евгеньевич, здравствуйте.
Света вчера сообщила мне печальную новость.
Примите мои самые искренние соболезнования.
Я всегда буду помнить и любить Людмилу Степановну. Она сделала для меня очень многое. Я очень благодарна ей. Если бы не ваша семья, ваша помощь, неизвестно какой бы ВУЗ я закончила и где бы сейчас была.
Держитесь, крепитесь.
К сожалению, я не смогу приехать из Москвы и проводить Людмилу Степановну в последний путь, но обязательно схожу завтра в церковь.
Обнимаю вас.
С уважением,
 Ольга Козлова "
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»
 

"Дорогой, Евгений Евгеньевич!

Людмила Степановна не выходит из головы. Действительно, очень трудно осознать случившееся. Трудно его принять.. Её уход дался мне очень тяжело, как и всем, я думаю. И до сих пор я не хочу осознавать то, что случилось. Но, видимо, так бывает всегда, когда теряешь близких, дорогих сердцу людей. Меня не покидает чувство, что она здесь, что никуда не уходила, просто вышла и скоро вернется. Да и то, что она сделала для меня лично, навсегда останется со мной. Благодаря ей я сегодня там, где я есть, такая, какая есть. Навсегда останутся в памяти ее уроки, в которых были не только упражнения по русскому языку, грамматика, сочинения и изложения, но и все то большее, чему она научила. Так незаметно и ненавязчиво, она всегда показывала, как нужно поступать, как нужно себя вести, как правильно. Она вся была словно соткана из доброты, сострадания, желания помочь. Именно поэтому Людмила Степановна всегда была и навсегда останется тем человеком, на кого хочется равняться, примером для подражания, ориентиром, эталоном. Именно так она навсегда останется в памяти и в сердце. Я не устаю благодарить судьбу за то, что дала мне таких учителей, как Вы. И буду продолжать благодарить всегда.
Люблю Вас, обнимаю. До скорого.
Ваша Света".
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»
   Воскресным  мартовским утром мы  с Людмилой вышли  из своего подъезда и попали  в красивое царство ядреной, но лёгкой зимней метели.
Метель! Метелица! В городе! Красиво!

Явление в Рязани не частое, но привлекательное.
Высокие деревья под нашими окнами пробудились ото сна, задвигались,  трепещут на ветру   своими голыми ветвями.
 Содрогаются крупными прямыми стволами от пронизывающих, сквозных ударов  ветра.
Метель гонит плотную снежную  массу всё в одну и ту же сторону, туда к заливной пойме реки Оки, наметая вокруг  новые сугробы.
Ноги утопают в толстом, мягком и белом.
Глаза глубоко спрятались в глазницы.
Ресницы почти сомкнулись.
Щёки начинает приятно  пощипывать.
Метель молодит, освежает и чему-то радует.
Метель пробуждает к жизни красочные фантазии.
--Тебе нравится?
 А я так просто зачарована этой сказкой! Давай походим ещё!

И мы долго ещё бродили в объятиях этой дивной метели.
Она тончайше чувствовала все красоты, которые шли от ПРИРОДЫ.
Вот ещё пример…
Лопнули почки на  тополях, которыми густо уставлена противоположная сторона нашей улицы.
Зелёные язычки молодой листвы сразу оживили голые ветви этих деревьев.
Мы с Людой  вышли на прогулку.
Медленно двигаемся рядом с тополями.
-- Ты ничего не замечаешь?

-- Ничего.

-- Так - таки и ничего! Смотри внимательней! Это же возрождение новой жизни! НУ!

-- Говори, не томи уж!

-- Что же это ты, который всё всегда видит, просмотрел такую прелесть?
И  Люда направила  мой взор на тополиные листочки:
-- Смотри, смотри, какие нежные, влажные и милые.

-- Да, и вправду  просмотрел я в этот раз. Значит «Акела промахнулся!».
Вот такая она была.
Вот такая.
БЫЛА…
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»
 
"Мы знали ее как верного друга,
блестящего преподавателя
и мудрого человека.
Вся ее жизнь была связана с филологическим факультетом нашего университета.
Закончив в далеком 1964 году аспирантуру в Рязани, она была распределена на работу в только что организованный Магаданский государственный педагогический институт.
Невозможно представить себе становление нашего факультета без ее деятельного участия.
Наши нынешние студенты зачастую и не догадываются, что наиболее опытные преподаватели отделения русского языка и литературы – непосредственные ученики Людмилы Степановны:
В. И. Пинковский, Г. А. Склейнис,
А. А. Соколянский, Н. Н. Соколянская,
Ю. Ю. Магерамова, О. А. Ежкова, М. А. Юрина.

Фундаментальная лингвистическая подготовка позволила Людмиле Степановне вести практически все курсы на кафедре русского языка: история русского языка и его современное состояние,
проблемы теории языка и практикум по русскому языку –
за какой бы курс она ни бралась, она делала это творчески, находила в предмете такие грани, на которые до нее не обращали внимания.
 
Многие традиции кафедры русского языка, сохранявшиеся на ней долгие годы, были заложены неутомимой на новые идеи Людмилой Степановной.

С наступлением новой эпохи в жизни страны и системе образования Людмила Степановна на глубинном уровне ощутила свою несовместимость со многими идеями, которые стали главенствующими в нашем обществе. Неожиданно для коллег и студентов она прияла решение покинуть Магадан и расстаться с педагогической деятельностью.
Ее уговаривали поработать еще хотя бы несколько лет, но ее решение было непоколебимо.

 В 1997 году она покинула Магадан навсегда и переехала вместе с мужем
Евгением Евгеньевичем Крашенинниковым
в родную Рязань.
Многие годы они прожили в этом древнем русском городе.

Теперь Людмилы Степановны не стало.
Мир осиротел еще на одного замечательного человека.
Преподаватели кафедры русской филологии и журналистики выражают свои соболезнования родным Людмилы Степановны: мужу Евгению Евгеньевичу Крашенинникову, сыновьям Андрею и Евгению, внукам".

 
Как хорошо нам с НЕЙ было встать утром при ярком и весёлом солнце и пережить ощущение забытой  лёгкости в теле и желания двигаться, двигаться и двигаться.
Зонты на месте.
Чай, печенье и конфеты приготовлены. Медикаменты в своём сумочном отделении ...
и в путь!

В этот раз наша дорога неожиданно получилась очень интересной.
 Но не своей экзотикой полей, садов и светлого неба над головой, а совсем другим.

Людмила предложила в пути начать составлять "Семейную хронику".

-- ХА! Интересно! Как это? Прямо в ходьбе?

-- Да! А что, попробуем? Я прямо загорелась этим.

-- Не понимаю как это – ты покажи.
И тут она показала все восхитительные возможности своей памяти, своё далёкое и глубокое видение большой мемуарной темы, своё умение выстраивать колоритную русскую прозу.
В этом она была большой, непревзойдённый мастер.

За начало она приняла тот момент, когда мы с ней познакомились.

А это случилось 5 декабря 1965 года.

И шефствуя по большому открытому полю, она начала точно и ярко описывать давно прошедшие события.

Я только диву давался её памяти и тому  складному тексту, которым она выражала свои мысли.

И вот всю дорогу на дачу,
 а потом и всю дорогу с дачи она, не умолкая ни на минуту, выстраивала год за годом нашу жизнь.

--- 1974 год - год нашего знакомства с Верой Ивановной Соколянской и та-та-та-та-та-та-та...- целый рассказ об этом.

---1975 год - год приезда в Магадан Алевтины Тимофеевны Лавриненко и та-та-та-та-та-та-та...- и другой рассказ  готов.

--- 1983 год - мы получаем двухкомнатную квартиру в новом доме на улице Пролетарской и та-та-та-та-та-та-та... – отлично получается!

-- -1984 год - дети оканчивают школу и та-та-та-та-та-та-та... – долго и обстоятельно об этом событии.
На обратном пути она продолжила разговор  в том же направлении, вспоминая  год за годом.
«Семейная хроника» в пешеходном варианте была ЕЮ закончена 2006-м годом  уже  у самого Турлатовского железнодорожного переезда, за которым нас ждал рейсовый автобус.
Такая она была,
моя Людмила!
Такая!...
БЫЛА…

И потом уже «Семейная хроника» складывалась мною
по её хроникально-документальному повествованию.
Я брал его и придавал ему описательно-художественный вид.
Мне было легко, так как при любой остановке в своей работе, я обращался к Людмиле, и тут же получал от неё подробную информацию нужного мне жизненного события.

Так что в написании «Семейной хроники» она была, есть и будет моим дорогим СОАВТОРОМ!
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»

Я зову тебя.
Тихо, негромко, шепотом, зову тебя...
Ты не думай,
я услышу тебя.
 Хоть голос твой будет тих, я услышу тебя…
Сквозь все расстояния твой голос дойдёт до меня …
Только отзовись…
Ни за чем.
 Просто – отзовись…
Ты слышишь?
 Как я зову тебя?..
Слышишь?..

Позови меня…
Только позови…
Я услышу.
 Я примчусь.
 Я буду с тобой…
Только позови меня – тихо,
чуть слышно, шепотом…
Я услышу, непременно услышу…
Позови меня…
Позови меня, когда тебе станет нестерпимо на зимнем холоде…
Позови меня, когда захочешь согреться – я обниму тебя…
Позови меня, – я прикоснусь к тебе…
Позови меня…просто так…
Позови меня, я услышу тебя, где бы я ни был…
Позови меня, когда…

Хотя нет, не надо, не зови.

Не напрягай себя и не мучай.

Не зови…

Я сам почувствую, если буду нужен…

Я услышу тебя, даже если ты не произнесешь ни одного звука…
Моему  сердцу не нужны слова…
Оно само знает, что ему делать.
«»»»»»»»»»»»»»»»

Выдержка из моего письма Людмиле.
Этому письму исполнилось 50 лет.
Написано оно было в 1967 году.

@  «…Когда я думаю о прошедших  двенадцати  месяцах нашей жизни, то в первую очередь
мне хочется поблагодарить тебя
ЗА ТВОЙ УМ,
 ЗА ТВОЙ ТАКТ,
 ЗА ТВОЮ ВОЛЮ,
 ЗА ТУ ПОМОЩЬ, КОТОРУЮ ТЫ ОКАЗЫВАЛА И ОКАЗЫВАЕШЬ МНЕ;
ЗА ТО, ЧТО ТЫ ДРУГ НАСТОЯЩИЙ;
ЗА ТО, ЧТО ТЫ ЖЕНА РЕДКАЯ;
 ЗА ТО, ЧТО ТЫ МАТЬ ЗОЛОТАЯ; 
ЗА ТО, ЧТО ТЫ ВЫНЕСЛА ТАКИЕ БОЛЬШИЕ ПЕРЕГРУЗКИ БЕЗ ХНЫКАНЬЯ.
СПАСИБО ТЕБЕ ЗА ВСЁ ЭТО!»
 
Та семья, которую я называю «моей» или «нашей»,
стала для меня
спасительным атрибутом
в той жизни, какая сложилась вокруг меня в далёкие уже прошедшие  годы.

Мне безмерно повезло в том, что умственным стержнем нашей семьи, её душой и её сердцем до последнего своего вздоха,
 была моя любимая жена ЛЮДМИЛА.

 Она явилась ценнейшей и умнейшей  находкой для того,чтобы предостерегать нас,
членов семьи, от непродуманных поступков, защищать нас при надобности,
 создавать нам условия для работы и отдыха, облагораживать нас в чувствах и делах, формировать нашу жизненную перспективу,
внедрять уверенность в своих силах и своих возможностях.

Наша семья,
в лице моей милой ЛЮДМИЛЫ, дала мне верное направление в жизни.
Она явилась для меня тем воспитателем, который рождает творческую энергию,
учит жить не только для себя,
учит находить в жизни то,
что делает её более насыщенной и привлекательной.

Таких семей, которые соответствуют главному своему назначению –
созданию благоприятных условий для активной жизни и всестороннего  развития каждого её члена, немного.

Моя (наша) семья,
благодаря ЛЮДМИЛЕ,
относится к этому числу.
И мне всегда приятно было и будет возвращаться к ней в своих мыслях и воспоминаниях.
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»

Теперь тебя нет в живых.

А мне уготована судьба проживать свою жизнь в той же комнате, в которой мы с тобой прожили 20 последних лет.
Сидеть на том же месте у компьютера.
  Всякий раз явственно чувствовать твоё присутствие у себя за спиной.
 Видеть твой портрет на стене.
 Думать, горевать и лить горькие, тяжкие слёзы.

Спасибо,
дорогая моя,
тебе за то,
что благодаря тебе жизнь наша была освящена большой любовью!
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»


Это поминальная книга о человеке, который был для всех нас дорогим и любимым.

Эталоном лучших проявлений характера, воли, трудолюбия и добра!

Книга эта несёт в себе вечную память о нашей Людмиле - о матери, жене, бабушке, друге!

Пусть пухом будет ЕЙ наша рязанская земля!

На этой земле ОНА когда-то родилась,
и с большим достоинством проделав большой жизненный круг, вернулась в эту землю почитаемой и любимой всеми, кто знал её.

Вечная ей благодарная память!
Всех нас! Всех нас! Всех нас!