Cны командора. Часть 8

КОПЕНГАГЕН. ЭКВАТОР. БРАЗИЛИЯ

23 июля корабли «Надежда» и «Нева» благословленные патриархом на плаванье, отправились в путь.
Сначала суда направились в Копенгаген.
В столице Дании на борт были приняты многочисленные и необходимые для работы Русско-Американской компании материалы и продукты: железо, якоря, парусина, пушки, медная посуда, мука, вино, табак, чай, сахар и многое другое.
К экспедиции в Копенгагене присоединился врач и натуралист Георг Генрих фон Лангсдорф, упросив Крузенштерна и Резанова взять его в плаванье, загоревшись необычайно желанием применить свои стремления и знания натуралиста. Узнав об экспедиции русских моряков из сообщений в прессе Георг Ландсдорф вдруг ощутил такое жгучее  желание тут же отправиться в путь, что ежедневно стал хаживать в порт, с мыслью не пропустить прибытие русских кораблей. В один из дней он увидел пришвартованные корабли под российским морским стягом и бросился искать капитана и руководителя экспедиции. Вскоре немецкий ученый уже сидел в кают-компании и сбивчиво рассказывал Крузенштерну и Резанову о своих планах и надеждах. Немец говорил быстро и сбивчиво, так, что даже Крузенштерн не всегда понимал смысл сказанного, отметив, что язык немецкий изрядно изменился за последнее время. Тем не менее Ландсдорф сумел произвести доброе впечатление и заслужил одобрение руководителей плавания. К отходу кораблей из гавани Копенгагена, Ландсдорф с сундуком, полным книгами и всяческим инвентарем, прибыл на "Надежду" и был определен в штат посольской миссии.

 За время стоянки моряки осмотрели город. В старейшей в Европе Копенгагенской обсерватории, основанной на двадцать лет раньше Парижской и Гринвичской, были проверены корабельные хронометры.

Здесь, уже в отдалении от родных берегов, проявились первые проблемы со свитою посланника Резанова. Как оказалось, Николай Резанов, уже изрядно избалованный жизнью на широкий счет и подбадриваемый своими друзьями, подобранными им для посольской миссии и, полагая, что надолго покидают места цивильного время препровождения, взялся отдохнуть на полный счет. Ему в этом стремлении помогали члены посольской свиты и прежде всего граф Фёдор Толстой.
Граф Фёдор Толстой, как выяснилось уже после отплытия, вовсе не планировался в посольство, а попал на корабль совершенно случайно по протекции.

Будучи отъявленным бретёром*, поручик Преображенского полка Фёдор
Толстой вызвал на дуэль полковника своей же войсковой части. Поводом для дуэли послужил разнос за опоздание на полковой смотр, который устроил графу полковник.  Последовала резкая выходка в отношении командира, ругань и в результате случился вызов на дуэль. Граф не желал  учитывать совершенно то, что конфликт вызван был служебной ситуацией, а он в соответствии с Уставом службы был подчиненным.  Учитывая, что дуэли вообще были запрещены императором, тут же был отдан приказ об аресте поручика и заточении его в крепость. Поскольку у графа уже был ранее ряд скандальных дуэлей, ему грозило суровое наказание.

И тут-то близкие к поручику люди вспомнили о камергере Резанове и его нашумевшем в столице плавании на восток. Было срочно принято решение обратиться к нему и упросить забрать проштрафившегося гвардейца Фёдора Толстого от «греха подальше», что и было сделано – Николай Резанов по просьбе родственников графа и влиятельных лиц включил гвардейского поручика в свою посольскую свиту и спрятал скандалиста от праведного гнева.
Опрометчивость этого недальновидного поступка очень скоро стала очевидной. Граф не собирался вести себя пристойно и в плавании, постоянно нарываясь на скандал.

Фёдор Толстой был яркий и беспокойный человек, обожавший опасные проказы. Он мало дорожил своей жизнью, еще менее дорожил жизнью и здоровьем других людей и впервые прославился, отважившись подняться на воздушном шаре над Петербургом, - невиданной тогда в России забаве.
Даже внешний облик выдавал в нем человека необычно яркого:
«Федор Иванович был среднего роста, плотен, силен, красив и хорошо сложен, лицо его было кругло, полно и смугло, вьющиеся волосы были черны и густы, черные глаза его блестели, а когда он сердился, страшно было заглянуть ему в глаза».

Постоянно участвуя в дуэлях, граф имел послужной список из одиннадцати убитых им лиц разного возраста и чина. Один случай особо выделялся из общего ряда.
Графа позвали быть секундантом на очередной дуэли, и он согласился. Когда настало время дуэли, граф не явился к месту и поединок не состоялся, так как вместе с ним на дуэль не пришел и соперник господина, пригласившего Толстого в качестве секунданта. Когда стали разбираться, скоро узнали, что граф Толстой уже после назначенной дуэли, на которой он должен был быть секундантом, оскорбил выходкой соперника своего подопечного, вызвал его на дуэль и застрелил.

В Копенгагене, изрядно выпив крепкого пива и разбавив его пуншем, граф Толстой тут же схватился с посетителем бара, а, не имея возможности изъясниться, поскольку не владел датским языком, получил по физиономии и, махнув на благородное происхождение, сцепился с обидчиком в безобразной драке. Датчанину помогли его товарищи, и граф вернулся на корабль с изрядно помятым лицом и в изодранном костюме.

Камергер Рязанов забрал его к себе в гостиницу. В гостинице бражничая, граф постоянно порывался пойти и убить негодяя, имея в виду своего обидчика-датчанина.
Так пишет лейтенант Макар Ратманов о пребывании экспедиции и посольства Николая Резанова в Копенгагене:
… «Посол жил на берегу… и мало сделал чести, ибо я несколько раз напоминал ему о его звании и снял бы знаки отличия их, гоняясь за непотребными женщинами в садах и на улице. Тут я мог заметить, что мало будет делать чести его превосходительство, и чем более были вместе, тем более находили в нем и в свите подлости».
Нелестная, прямо скажем оценка.

Объективные трудности плавания обнаружились уже на переходе от Англии к Южно-Американскому континенту.
В первых числа сентября оба корабля вышли в море.
Преодолевая непогоду, вышли на просторы Северного моря, где разразился невиданный шторм. Мощные удары волн о борта судов крушили надстройки, оглушал свист ветра…
«Казалось, что все страшилища со всего света стеклись сюда пугать нас», – записал в свой дневник служащий торговой Русско-Американской компании Фёдор Шемелин.

Мощные удары волн о борта судов, оглушительный свист ветра способны были привести в смятение даже опытных моряков. Во время шторма корабли потеряли друг друга и встретились только в английском порту Фалмут. Здесь русские моряки узнали, что буря погубила многие английские корабли.
  Первое суровое испытание команд и судов было выдержано с честью. В Фалмуте пробыли более недели, где всё время конопатили пострадавшие суда, поправляли такелаж, чинили обшивку.
  Крузенштерн и Лисянский в пути не теряли времени, проводили метеорологические и гидрологические наблюдения на море, что занимало все свободное от вахты время.

У  Ярмутских берегов «Надежда» неожиданно была встречена английским военным кораблем «Аntelope». Англичане, не ожидавшие встретить российский фрегат в столь дальних широтах, приняли его за французский корабль и решительно развернулись на боевой курс. Стрельнув для острастки из пушки,  приказали остановиться. Когда недоразумение разъяснилось, находящийся на борту «Аntelope» адмирал Сидней Смит прислал на «Надежду» офицера с извинениями и в подарок два бочонка рому.

  В первых числах октября корабли подошли к острову Тенерифе. Поначалу путешественникам показалось, что они попали в какую-то сказочную страну, настолько цветущим с борта корабля казался этот край. Но когда сошли на берег, были поражены, в какой нищете проживали местные жители, доведенные до отчаяния и истощения испанскими колонизаторами, которые просто грабили свои колонии, мало что предлагая им взамен для развития и процветания.
 Погода стояла прекрасная, дул попутный ветер и целый месяц корабли шли рядом. В районе островов Зеленого Мыса натуралисты, пребывающие на кораблях, наблюдали яркое свечение морской воды. Стали изучать причины и вскоре пробы воды показали, что свечение происходит от наличия органических существ в морской воде.

  В ноябре корабли достигли тропических широт. Воздух в каютах пропитался влагой, невозможно было просушить белье и постели. В пищу, во избежание цинги,  команда получала картофель, тыкву, лимоны. Для поднятия духа каждый матрос получал вино, закупленное на острове Тенериф.  На палубе кораблей из брезента соорудили бассейн, где купались матросы. Это очень помогало переносить зной и снимало напряжение перехода.

Вся команда с удовольствием общалась со спаниелем Крузенштерна. Пес взял за правило обходить каюты и трюмы корабля, получая от матросов и офицеров гостинцы и позволяя погладить и потрепать себя. Это очень нравилось всем членам команды, и каждый считал, что, если ему с утра повезло встретить и приласкать собаку – день будет удачным. Пёс также с удовольствием залазил в бассейн и подолгу лежал в нем, свесив голову и уши через край бассейна чуть ли не до палубы.  Это нисколько не смущало матросов, и они порой плюхались в бассейн рядом со спаниелем.

Крузенштерн записал в свой дневник: « Из сего заключить надобно, что для россиян нет чрезмерной крайности. Они столь же удобно переносят холод…сколько и жар равностепенный».

  Один только граф Толстой не заслужил уважения собаки. Будучи в некотором подпитии граф праздно шатаясь по палубе, повстречался со спаниелем, который совершенно не реагировал на его извечные призывы пообщаться. Выругавшись, граф обозвал пса скотиной, за что тут же получил отповедь от помощника командира корабля Ратманова:
 – Не пристало, граф Вам ругаться. Собака здесь ни при чем. Ведите себя пристойно.
Граф закипел, но зная о жестком запрете на дуэли на корабле, только и ответил, что как только сойдут на берег, он готов проверить каков же цвет крови имеет лейтенант.
Зародилась неприязнь, наметился конфликт.

Крузенштерна выходки графа Толстого уже неоднократно выводили из себя и в один из дней он вызвал скандалиста и приказал не шляться ему без дела по палубе. А если тот вздумает вызывать кого-либо на скандал и тем более на дуэль, пообещал повесить на рее волею капитана, ответственного за плавание.
Перспектива столь скорой расправы охладила пыл авантюриста и закрывшись в каюте граф Толстой взялся за воспитание макаки, купленной им на острове.
Теперь по утрам, едва высунувшись из входа на палубу, граф удрученно наблюдал физкультурные занятия Крузенштерна, который обнаженный по торс методично прокачивал свой могучий организм, увлеченно работая с гирями.  Спаниель то же наблюдал за занятиями своего хозяина, одобрительно помахивая хвостом.
Граф понимал в этот момент, что от этого человека, который казалось, был совершенно непреклонен в выполнении своей задачи, можно было ждать всего угодно. Тем не менее, Толстой решил не мириться с ограничением его свободы и постоянно жаловался Резанову, а тот, воспринимая угрозу со стороны Крузенштерна как покушение на превышение его камергера полномочий, пытался раз за разом ставить Крузенштерна на место, вдруг вспоминая, что именно он руководитель экспедиции.

Ответ Крузенштерна не давал надежд на то, что он уступит:
- Я несу ответственность за корабли и все плавание и  буду делать все, чтобы был порядок на вверенных мне кораблях, и ничего не мешало выполнению нашей общей задачи.

На такой аргумент было сложно что-то возразить. Камергер не нашелся, что ответить, и далее общение с капитаном было прекращено, а все просьбы теперь Резанов излагал теперь только письменно, в виде записок.
Через некоторое время между Крузенштерном и Резановым произошел окончательный разрыв – живя на одном корабле и размещаясь в одной каюте, они общались путем переписки. Характерным, показывающим уровень претензий камергера и их мотив, является следующее письмо Крузенштерна Резанову:
«Письмо Ваше, которое я получил сего утра, привело меня в большое изумление. Оно в себе содержит, что не признавая Вас начальником Експедиции, Вы не можете ожидать от меня никакого повиновения; окроме сего слух носится, что ваше пр-во вознамерились писать к Государю, что Вы не в состоянии будете выполнять Его повелений от моих поступков, почему я считаю долгом уведомить Вас письменно о том, что Вы словесно уже много раз от меня слышали, то есть: что я признаю в Вас особу уполномоченную от Его Императорского Величества, как для посольства так и для разных распоряжений в восточных краях России; касательно же до морской части, которая состоит в командовании судами с их офицерами и экипажем, тако же пути, ведущего к благополучному исполнению прожектированнаго мною вояжа, как по словам самого Императора, так и по инструкциям мне данным по Высочайшему соизволению от Главного правления Американской компании, я должен счесть себя командиром… Я не требую ничего, как с чем отправился из России, то есть быть командиром экспедиции по морской части…»

На подходе к экватору встретился американский корабль. С американцами удалось завести диалог и к всеобщей радости отправить письма на родину.
В ноябре русские корабли пересекли экватор, и впервые русский военный морской флаг развевался в южном полушарии!
Переход через экватор отпраздновали так, как требует старинный морской обычай, издавна соблюдаемый на всех флотах мира. Были организованы веселый праздник в честь бога Нептуна и парадный обед. Капитаны Крузенштерн и Лисянский сблизили свои шлюпы, команды были выстроены в парадном порядке на палубах, и над экватором раздался грохот пушек, и грянуло три раза кряду русское «Ура!».

Начали праздник и карнавал. Переодетый Нептуном матрос потрясал трезубцем, приветствуя первых русских в Южном полушарии. Члены экипажа, свободные от вахты купались в Атлантике сами и купали… скотину: свиней, коз, корову с теленком. Несчастных и испуганных животных обвязывали веревкой и швыряли за борт, а потом вылавливали из воды совершенно обезумевших. Это конечно делалось не из-за баловства, а исключительно по соображениям гигиены, ведь в тесных корабельных стойлах скотина без свежего воздуха изрядно запаршивела и дурно пахла. Но матросы веселились, извлекая из воды, обезумевших от плавания и купания животных.

 Команде во время обеда преподнесли бочонок вина, и все смогли выпить за здоровье капитана и успешное возвращение домой.
Свита камергера и сам Резанов, утомленные переходом, и как бы в противовес всей команде, продолжили праздник, не ограничившись поданным за обедом вином. В результате напившись, посланник, пошумев на палубе, уснул прямо на выстланном на палубе парусе и бесчувственным был доставлен в каюту матросами.
Помощник капитана Макар Ратманов напишет по этому поводу:
  «За обедом пили здоровье Императора и Императриц порознь и палили из пушек; пили здоровье патриотов, и всех россиян, и… — довольно надрызгались, так что господин посол валялся по шканцам, задирая руки и ноги до небес, крича безпрестанно: Крузенштерну ура!!! Потом превосходительство начал уверять, что много у него присутствия духа и что он хоть и не англичанин, но также от радости хочет броситься за борт, держась за грот-ванты; я, хоть и показывал ему в пространство, где пошире и ванты и выбленки, надеясь при том, что не бросится, ибо он не говорит правду, а его окружающие уговаривали, и надворный советник Фоссе и Американской компании 1-й прикащик, уговаривали со слезами и целовали руки, а как тут же в это время починивался большой парус, то с великим присутствием духа грандиссимо амбасадер, счел его за мягкую постель и разлегшись на оном, уснул. Я, был на вахте, приказал отнести его в каюту, где он проспал до другого дня и безсовестно всех заверял, что он не был пьян и что он сам дошел в каюту».

Граф Толстой, следуя своим наклонностям известного любителя пошалить, пытался скандалить, но после того, как его главный собутыльник Резанов стал невменяем, помня о грозном наказе капитана, ушёл в каюту и стал потчевать вином свою мохнатую подругу – макаку. От одного запаха вина обезьяна обезумела и исцарапала своего хозяина, на что, наблюдавшие это безобразие офицеры, посоветовали графу вызвать макаку на дуэль.

Граф был в ярости, пинал сундук с канатом, грязно ругался, на что уже среди матросов пошли разговоры, что еще немного и граф совсем обтешется и его можно будет взять матросом:
 – А то, вишь, как выражаться научился! Ну, прям, как наш боцман! Берем его в команду по реям скакать! А не то от безделья недолго и ума лишится окончательно.
- Не дай-то, Бог! - воскликнул один из мичманов, понимая, что это шутка, но живо представив графа ползающим вместе с макакой по мачтам и реям при постановке парусов.
Но на этом подгулявшие матросы не успокоились. Нашёлся шутник, позволивший скабрезную шутку в адрес Толстого, тихо сказанную в своём кругу о том, что спит де граф со своей макакой, полюбил её и совсем собрался обучить и очеловечить.
– Женится, небось? – продолжил шутку другой.
- Коли родит, узнаем! – нашёлся, что ответить шутник.
Дружный хохот матросов разнёсся по палубе.
Рождество встретили у берегов португальской колонии Бразилии.
На причал встали на острове Санта-Катарина в городке Носса-Сеньлора-ду-Дестеру.
На переходе к Бразилии выяснилось, что англичане все же «благословили» уходящую в плавание русскую экспедицию, продав не только не свежие, как они заверяли, корабли, но корабли со скрытыми дефектами обшивки и мачт. Прибыв в Бразилию, пришлось встать на ремонт и заняться обшивкой «Невы», которая местами просто была сгнившей.
При чистке днищ обнаружились даже прежние названия судов - «Леандр» и «Темза».

Обшивку местами пришлось заменить, законопатить щели и покрыть все водонепроницаемой смолой. Две мачты из трех – грот- и фок-мачты на «Неве» пришлось также менять – на них были замечены значительные после шторма в Северном море трещины. Особенно опасной была трещина на грот-мачте, которая опасно наклонилась, готовая рухнуть при малейшем напоре ветра. На все работы ушло не менее шести недель и хорошо, что мачты не подвели в море, так как без них корабль был обречен на гибель.

В Бразилии через посольство пришла весть, что капитан Иван Федорович Крузенштерн награжден Императором орденом Святого Георгия IV класса.
Как следует из положения к награждению:
 «….но дается оный тем, кои не только должность свою исправляли во всем по присяге, чести и долгу своему, но сверх того отличили еще себя особливым каким мужественным поступком, или подали мудрые, и для Нашей воинской службы полезные советы…».

Так высоко оценил император долгую службу на флоте, работу по подготовке кругосветного плавания и первые уверенные шаги в направлении реализации экспедиции, под руководством Крузенштерна.
Экипаж занимался ремонтом судна, а свободные от вахт остальные члены экспедиции, подчиненные Крузенштерну, совершали экскурсии вглубь острова и на материк, пополняли гербарии, коллекции насекомых, рыб, животных. Сам Крузенштерн, так же, как и во время плавания, руководил многими научными работами, сам нередко принимая непосредственное участие в гидрографических исследованиях. Морские офицеры занимались астрономическими определениями, съемкой местности, промеряли глубину воды, пеленговали и на основе всех этих данных составляли морскую карту.

 Посланник же со свитой проживал на берегу в праздности.
Со стороны свиты камергера в Бразилии последовали новые выходки.
Пока стояли в доке, разразился скандал с местными властями. Виной конфликта стал член посольской свиты Резанова молодой граф Фёдор Толстой.
Шатаясь по городу со своей обезьяной граф, находясь в изрядном подпитии, вступая в шумные дискуссии с местными жителями и приставая к женщинам, был местными блюстителями порядка принят за контрабандиста, которых в здешних краях было множество. На требование предъявить документы, не пытаясь объясниться и вообще плохо понимая, в чем претензия со стороны властей, граф Толстой, достал пистолет и взялся палить, что привело к ужасной суматохе.
Сам граф, наведя переполох, после этой выходки сбежал.

Быстро разобравшись, что этот сумасшедший - русский с одного из кораблей из дока, к капитану приехал в экипаже представитель мэрии с полицейским и потребовал выдачи хулигана. И вполне вероятно, что изрядно надоевшего своими выходками графа выдали бы и оставили на острове, но его на борту не оказалось.

Граф и вся свита камергера проживали на берегу, блаженно потягиваясь на полноразмерных и мягких кроватях, куда и устремился граф в обнимку с макакой.
В гостинице обильно текло вино, и всегда были под рукой местные доступные женщины – белые, креолки, черные и прочие местные красавицы на любой вкус, которые доставлялись в отель шустрыми сутенёрами.
В этой сладострастной суматохе не обошлось и без потерь.
Так пишет в своих воспоминаниях лейтенант Макар Ратманов:
 «…А у нашего посла украли на берегу 49 талеров и золотую табакерку – ничего странного слышать, что сие попалось в те руки, которые доставляли послу и белых и черных непотребных женщин – в бытность посла на берегу мало делал России чести, ибо которым было отказано от португальцев общества, а его превосходительство ежудневно делал ему визиты, для того чтобы утолить свое сладострастие».

Подобное поведение среди военных моряков, настроенных уставом морской службы на дисциплину, выглядело вульгарным и недопустимым, но петербургским кутилам-прожигателям жизни всё было нипочем – было бы весело.
На этот раз графу Толстому снова повезло. Узнав о принадлежности графа к экспедиции русских, португальские чиновники ограничились сообщением в посольство России об инциденте, оставив молодого повесу в покое.
Что же касается потери денег и дорогой табакерки, то по соответствующему заявлению было составлено сообщение, которое приобщено к общей депеше в посольство, после того как власти выяснили с какой компанией проводил время граф Толстой и характер развлечений свиты камергера.

А вот на корабле Фёдор Иванович, пока что не столь изнуренный плаваньем, продолжал выделывать всякие новые штуки.
Однажды граф Толстой, раздобыв бутылку рому, напоил корабельного священника Гедеона. Пока старик Гедеон, отключившись под воздействием алкоголя, спал прямо на палубе, граф припечатал его бороду к полу казенной сургучной печатью, которую выкрал по этому поводу из каюты капитана. А когда священник очнулся, Федор Толстой прикрикнул на него, указав на печать:
- Лежи, вставать не смей! Видишь, казенная печать! Вставать не велено – капитан приказал!
Священник, потерпев некоторое время и наконец, протрезвев, плача, попросил принести ему ножницы и отстриг себе бороду по самый подбородок. После такой варварской цирюльни Гедеону пришлось остричь богатую окладистую когда-то бороду, явив миру со слезами на глазах ветхую куцую бородёнку.
В другой раз граф Толстой, развлекая камергера, проживавшего в одной каюте с Крузенштерном, затащил в капитанскую каюту свою макаку и стал показывать Резанову,  как обезьяна умеет писать.  В качестве орудия для написания макака использовала пальцы всех четырех лап, подражая своему хозяину. Вот только граф Толстой использовал для занятий чистый лист, а макака добралась до дневника капитана, лежавший на столе и измарала его страницы вдоль и поперек.
С помощью камергера всё свалили на обезьяну.

Вскоре обезьянка наскучила графу и когда она в очередной раз поцарапала Фёдора Ивановича, тот со злости так припечатал со всего маху несчастное животное к палубе, что она тут же испустила дух.

Никто особо не горевал, обезьяна всех достаточно напрягала своими шалостями, но одобрения такой поступок представителя столичной аристократии со стороны моряков не получил.

Длительная остановка у бразильских берегов нарушила все ранее намеченные планы экспедиции. Теперь приходилось огибать мыс Горн в самое опасное время – время диких и самых опасных штормов.
Хорошо отдохнув на берегу,  камергер Резанов, выслушав сообщение об отправлении по прежнему маршруту вокруг мыса Горн, вдруг стал возражать, предлагая  изменить маршрут плавания. Резанов стал настаивать, что правильнее теперь идти кораблям к берегам Африки, чтобы обойти этот континент и далее следовать через Индийский океан в Японию, а уже затем к берегам Америки.
Данное предложение Иван Крузенштерн решительно отверг, так как ранее принятые план и маршрут экспедиции для него были незыблемы. Доводы Крузенштерна в споре просты и понятны:
– Мы уже пересекли Атлантику и терять время, подвергая корабли новым и неизведанным опасностям плавания через океан от берегов Америки к Африке, считаю неправильным. На ненужный нам переход мы потратим не менее двух месяцев. Путь же вокруг африканского мыса Доброй Надежды не менее тяжел, чем вокруг мыса Горн. В итоге мы потеряем время, нарушим ранее принятый и обдуманный маршрут. Это неприемлемо!

Крузенштерна поддержал и Лисянский, которому также была очевидна нелепость сделанного камергером предложения об изменении маршрута.
Камергер Рязанов вынужден был согласиться, но остался при своем мнении, отметив:
- Я предупредил вас об опасностях и возможности изменить маршрут. Если экспедиция потерпит крушение, это будет на вашей совести и ответственности.
Трудно представить каковы были бы последствия отступления от продуманного и ранее согласованного маршрута, если бы предложение камергера было принято.
Крузенштерн и Лисянский провели совет и решили, что в случае если во время бури корабли потеряют друг друга, местом встречи назначается остров Пасхи или Маркизовы острова.

Следуя в направлении мыса Горн, корабли попали в полосу жестоких бурь, дождей, снега, града и команда с умилением вспоминала теплые воды и жаркую погоду у экватора.

Руководители экспедиции, хорошо изучив опыт дальних плаваний, постоянно заботились о состоянии команды. По приказу капитана был усилен рацион питания, который разнообразили горохом, луком и тыквой, а ещё подавали горячий чай утром и пивное сусло на ужин. Все моряки были одеты в тёплое белье, бушлаты и штаны, и была организована просушка намокающей во время шторма верхней одежды.
Так заботами и трудами занятый экипаж уверенно двигался через глубины океана, преодолевая недоразумения и несогласованность, испытывая бесконечные трудности бытия людей, оторванных от общества, испытывающих скудность питания и ограничения в воде, изнывающих от жары и холода, тесноты и духоты, ежедневно рискующих жизнью на вахте и исполняя каждый час тяжелейшую работу.

* Бретёр – хронический дуэлянт.

МИМО МЫСА ГОРН К МАРКИЗОВЫМ ОСТРОВАМ

В феврале, когда корабли находились в районе Огненной Земли, резко ухудшилась погода. Разыгрался жестокий шторм. Холодный юго-восточный ветер рвал снасти. Тяжелые волны крушили надстройки. Промокшие до нитки люди неутомимо работали, невзирая ни на леденящий холод, ни на валивший с ног штормовой ветер. Только к вечеру 17 февраля начал успокаиваться разбушевавшийся океан и, наконец, корабли оставили за кормой опасный мыс Горн – самое гибельное место мирового океана, потратив несколько дней на опасный маршрут вокруг мыса.

Вскоре погода вновь резко ухудшилась. Крутая океанская волна затрудняла плавание шлюпов, а корабли попали в полосу густого тумана и потеряли друг друга из виду.
«Нева» отправилась к берегам Северной Америки, к острову Кадьяк – базе Русско-Американской компании, а «Надежда» взяла курс на Камчатку, несколько изменив маршрут, с тем, чтобы скорее доставить грузы, а затем уже следовать в Японию.

Юрий Лисянский, не зная об этом решении начальника экспедиции, продолжал, согласно договоренности, путь к острову Пасхи, где была намечена встреча обоих кораблей в случае, если они потеряют друг друга в море.
В первых числах апреля, более ходкая «Нева» подошла к острову Пасхи. Не найдя здесь «Надежды», Лисянский решил подождать её несколько дней, занявшись в это время описанием побережья острова. Не ограничившись изучением очертаний побережья и прибрежных глубин, он описал природу острова, быт и нравы его жителей.

 У   острова Нука-Хива «Нева» встретилась с «Надеждой», которая пришла сюда за три дня до этого. Команды радовались несказанно. Дали залп из пушек, кричали, размахивая руками, приветствуя друг друга, и скрещивали руки на груди, - обозначая крепкие объятия моряков с двух, теперь таких сроднившихся в походе, судов.
Это были первые острова, которые посетила экспедиция за пределами цивилизованного мира - настоящий рай для исследователей новых земель, натуралистов, собирающих интереснейшие материалы о природе и местных жителях.
Макар Ратманов отмечает в своих дневниковых записях, делясь впечатлением об островитянах:
«…мы в первый раз увидели голых, рослых статных мужчин и с большим искусством расписанных наподобие лат древних рыцарей. ...Оне удивлялись, что мы пугами (ружьями) их не убиваем, как прежде бывшие по нескольку истребляли».
За время пребывания у острова Нука-Хива Крузенштерн собрал интереснейшие географические этнографические сведения о Вашингтоновых островах, составляющих северную группу архипелага Маркизовых островов, и составил их карту.

Граф Фёдор Толстой продолжал всех удивлять своим поведением.
Стоянку на Нука-Хива, - острове, где очень почиталось каннибальство, неутомимый искатель приключений, рискуя собственной головой, провел с «пользою», память о которой оставил на всю оставшуюся жизнь.
Обнаружив, какие живописные татуировки украшают тела мужчин острова, граф, выкрал несколько топоров из запаса товаров и обменял их на татуировку, которая украсила спину и грудь молодца. Явившись на корабль в полуобнаженном виде, он, сотрясая одетым на голову замысловатым убором из перьев, размахивал прихваченным у туземцев копьем, изображая пляску на мотив местных жителей и демонстрируя своё живописное тело, расписанное вдоль и поперек сложными магическими знаками. Что они означали, граф объяснить не мог, а впоследствии с помощью француза Кабри, прожившего с туземцами три года, выяснилось, что многие знаки трактуются, мягко говоря, как мера наказания и клеймо за чрезвычайное неприличное любопытство.
Так моряки из России узнали, что и у грозных каннибалов острова присутствует тонкое чувство юмора.

Сам же граф Толстой не расстроился, полагая, что все равно никто ничего не понимает в этих знаках, а в сглаз он не верил. Он тут же придумал объяснение каждому элементу своей сложной татуировки. С его слов следовало, что теперь он защищен не только от пуль и клинков его врагов, но и от злых языков.
– Трепещите теперь, супостаты! - закончил представление своей расписной груди и спины граф под смех присутствующих.

Во время пребывания российских моряков на острове возникли многочисленные знакомства с дикарками, которые проявляли огромный интерес к ним, навязываясь и завлекая истосковавшихся в плавании мужчин. Крузенштерн, понимая сложность ситуации и избегая осложненией, разрешил встречаться морякам с местными женщинами на кораблях, чтобы это не происходило тайно, а моряки не разбрелись по острову. В определенное время давалась команда, и снимался запрет на пребывание на корабле посторонних лиц, о чём извещала  корабельная пушка. После сигнала с корабля звучали призывы «Wahina e he!»[«Девушки, сюда!»] и вскоре на корабль приплывали вплавь несколько десятков женщин. Им помогали забраться на судно, выстраивали на палубе и каждый желающий член команды выбирал себе пару. Оставшиеся без пары женщины вынуждены были покинуть борт, несмотря на протесты и недвусмысленные жесты, настойчиво указывающие на своё «ика»[ika e – «неприличная вещь»].
 
Ночь на корабле проходила для многих без сна.
Утром, женщин выстраивали на палубе, пересчитывали и с подарками отправляли плыть к берегу. На полпути их уже поджидали мужчины племени на лодках, вылавливали жриц любви и тут же забирали дары.
Иногда разыгрывались очень забавные ситуации.
Прибыв как-то на берег на шлюпе, капитан Крузенштерн в сопровождении лейтенанта Германа Левенштерна, с которым был особо дружен и матросов-гребцов, стояли на берегу, советуясь как повести разговор с вождём о приобретении припасов. Внезапно в их круг решительно вошла местная женщина мало чем прикрытая, села на песок и стала неотрывно смотреть на Крузенштерна снизу вверх, самого высокого и видного среди моряков, внимательно оглядывая его.
 
Все примолкли.
Оглядев капитана основательно с ног до головы, дикарка стала показывать на своё «ика», явно приглашая насладиться прелестью её, но так как Крузенштерн не обращал внимания на призывы, резко встала и ушла.
Все подумали – пронесло.
Но дама вскоре вернулась, вымазанная с ног до головы кокосовым маслом. Теперь-то она думала, что точно будет неотразима, и вновь взялась обольщать капитана.
Офицеры и матросы дружно смеялись, глядя на проказницу.
Крузенштерн, оглядев матросов и, как бы прося у них помощи, предложил одному:
- Если ты хочешь, то возьми, ублажи девушку.
Один из гребцов усмехнувшись и качая головой, взял дикарку за руку и увёл за ближайшую изгородь, где и предались они греху, отдав «жертву Венере».
На острове перед моряками предстали два обосновавшихся здесь европейца, одного, - француза, звали Кабри, другого, - англичанина, Робертс. Как обычно водилось и в Европе между этими народами - оба европейца враждовали. Свой статус среди племени, заселившего остров, они завоевали сообразительностью и умелым влиянием на вождя. Впрочем, узнать в них европейцев было уже очень сложно: отсутствие одежды, крепкий загар и сплошной ковёр разноцветного тату, преобразили этих людей, и показалось, лишили свойственной цивилизованным людям человечности. Приплыв на «Надежду» европейцы старались что-то рассказать морякам, но уже недостаточное знание английского и французского и, явно проявившееся у бывших «белых» господ, одичание, не позволили развить диспут и дискуссию.

Перед отплытием на корабль прибыли вождь племени со свитой - приехали прощаться. Выпив поданной моряками водки, Кабри крепко уснул,  о нём позабыли и еще полупьяного француза отыскали крайне поздно.
Выход из тихой бухты пришлось делать верпованием, когда суда вытягивают себя из бухты шаг за шагом за якорь, который на шлюпке отводится от судна и опускается на дно. После этого с натугой, всей матросской ватагой, вращая вручную вороток с якорным канатом, судно подтягивают к якорю. Далее операция повторяется – якорь поднимают на шлюпку и снова отводят от судна и опускают на дно. Операция крайне утомительная, но в условиях штиля единственно возможная для выхода под ветер или для входа в бухту.

Занимаясь этой многотрудной работой, моряки не заметили мирно спавшего француза. Вокруг уже простилался океан, паруса наполнились ветром, а остров был отмечен вдали только облаком над горизонтом, когда француз, пошатываясь, вышел на палубу. Не увидев родного теперь для него острова и поняв, что он покидает его,  Кабри стал рыдать и подвывать, в полном отчаянии бился головой о палубу.

Капитан, узнав о случившемся, пообещал высадить француза на ближайшем острове или на встречный корабль, который также идет к острову. Последнее и случилось удивительно на следующий день, когда навстречу шло торговое испанское судно. После обмена мнениями француза передали на корабль.
 «Надежда» и «Нева» покинули остров Нука-Хива в первых числах мая. Крузенштерн повел своё судно на Камчатку, а Лисянский в Русскую Америку, на остров Кадьяк. Расставаясь с Юрием Лисянским, Иван Федорович условился о встрече двух кораблей в сентябре 1805 года в порту Маккао – небольшой португальской колонии у южных берегов Китая.

Дальнейший путь лежал мимо Гавайских островов. Крузенштерну нужно было торопиться, чтобы успеть разгрузиться на Камчатке, дойти до Японии и пойти в Нагасаки с попутным муссоном, но он был крайне обеспокоен тем, что на судах не было свежего мяса. Попытка выменять мясо у жителей острова Нуку-Хива не дала никаких результатов, и начальник экспедиции опасался, что недостаток свежих продуктов повлечет за собой вспышку цинги.
Двухсуточная стоянка у Сандвичевых островов также оказалась безрезультатной. Туземцы, подплывавшие к судам на своих лодках, мяса не предлагали. Тогда убедившись, что матросы его корабля вполне здоровы, Крузенштерн решил продолжать плавание, не задерживаясь для пополнения запасов.