Сны командора. Часть 9

РЕЗАНОВ VS КРУЗЕНШТЕРН

Камергер Николай Резанов, вступив впервые на корабль еще в Санкт-Петербурге, сразу понял, что он попал в слаженный морской коллектив людей связанных дисциплиной и долгом. Общение с Иваном Крузенштерном, с которым он по необходимости оказался в одной каюте, показало, что он считает себя на корабле полным хозяином и, исполняя свои обязанности, совершенно не проявляет ни пустого чинопочитания, ни желания согласовывать свои действия капитана и руководителя морской экспедиции.

Камергер Резанов понимая, что ему в данной ситуации, в море, потребуются серьезные аргументы в реализации намеченного, а именно в исполнении командования кругосветной экспедицией и использовании кораблей по своему плану, стал искать для этого серьезные мотивы и аргументы, а главное людей, которые бы его поддержали. Ему требовались для подчинения, прежде всего офицеры из команды, которые могли бы взять на себя управление кораблями, в случае  отстранения независимого и несговорчивого Крузенштерна.

В один из ранних часов, когда корабли только вышли в море и устремились к Копенгагену, Резанов, не обнаружив в каюте Крузенштерна, вышел на палубу и увидел, как усердно капитан занимается гимнастикой со своими огромными гирями. Спаниель сидел рядом и вместе с хозяином переживал процесс гимнастики, перебирая передними лапами, и слегка поскуливая, явно сопереживая яростно работающему с тяжестями  Крузенштерну.

Увиденное произвело на камергера впечатление. Голая мощная грудь капитана, его запряженные бицепсы очень хорошо подчеркнули  стойкость и здравомыслие этого человека, который готов себя ковать и перековывать для достижения поставленной цели.

Камергер Резанов подумал тогда, что их первое знакомство на приеме у министра, оказалось несколько ложным. Тогда он узнал, что Крузенштерн опытный офицер, лучше которого на флоте не сыскать, но первое общение представило ему простодушного, прямого и, как могло показаться, несколько, не то чтобы недалекого, но вполне примитивного человека, чей образ мысли был достаточно упрощен уставом флотской службы. Тогда казалось, что повлиять на Крузенштерна – человека долга и службы, хорошо осознающего должностные ранги, и добиться его подчинения не составит большого труда. Но общение на корабле, когда перед Резановым предстал цельный в отношениях с командой и в своей непростой должности человек, указало, что, во-первых Крузенштерн действительно очень хорошо подготовлен и мотивирован, а во-вторых, он будет достаточно непреклонен в исполнении своей должности и не уступит руководства. Потребовались дополнительные ходы и усилия для развития интриги и создания обстановки, которая бы поменяла соотношение сил не в пользу командора экспедиции.

В интригах камергер Резанов  был достаточно искушен. Послужив рядом с императрицей и, испытав на себе её любовь и гнев, он поднаторел изрядно в практике и теории организации интриг. Резанов теперь  любое дело начинал с планирования своих действий по захватыванию позиций влияния, а для этого планомерно подбирал себе помощников, на которых он мог оказать то или иное убедительное воздействие. Камергер также был умельцем выискивать слабые места и противоречия в коллективе. Таких противоречий практически не было им обнаружено и здесь сказалось то, что он плохо знал молодых служивых флотских людей. Они значительно отличались от офицеров гвардии, среди которых он служил в своё время. Этих офицеров отличала ясность мыслей и соответственно действий и сущее понимание своего долга. И не мудрено – среди океана, когда с корабля не сбежишь и не спрячешься, рассчитывать можно только на единство команды и верность долгу. Это серьезно воспитывало личность.

Одна из попыток найти себе помощника, а в будущем и руководителя морской части экспедиции была предпринята впервые же дни плавания. Затеяв как-то разговор с Макаром Ратмановым, помощником Крузенштерна на «Надежде», Резанов уловил, как ему показалось, стремление лейтенанта сделать большую карьеру. Уже при другой встрече, пригласив Ратманова к себе в каюту, камергер показал ему императорский рескрипт, в котором указано было, что он – Резанов ставится Александром во главе двух кораблей, а значит он его начальник. При этом Резанов дал понять молодому офицеру, что от его – камергера Резанова воли зависит, кто будет руководить морской частью экспедиции и что это окажет влияние и карьеру избранника, особенно в случае успешной реализации предприятия.

Макар Ратманов, в ответ на слова Резанова, переменился в лице, но скорого ответа не дал. Быстро откланялся и удалился прочь, в дальнейшем уклоняясь от контактов и  разговоров «по душам» с камергером. Вскоре, а именно после Копенгагена,  Резанов ощутил в отношении Ратманова жёсткую оппозицию и даже испытал колкости, которые он не стеснялся отпускать и по поводу праздности камергера и его свиты, и их разгульного поведения и  внешнего вида, который совершенно не сочетался с опрятным и строгим видом офицеров и матросов.
Стало ясно, что план по привлечению Ратманова на свою сторону провалился.
Рассмотрев иные варианты привлечения сторонников, Резанов скоро понял, что выбирать особо не из кого. Из русских офицеров оставался только лейтенант Пётр Головачёв, податливый, тактичный молодой человек.
 
С другими офицерами, среди которых были сплошь прибалтийские немцы, Резанов заводить разговор опасался, понимая, что они более близки к Крузенштерну, который и сам был урожденным балтийским немцем.

Пётр Головачёв, с точки зрения его подчинения, был еще интересен тем, что состоял из совершенно небогатой семьи дворян, был крайне стеснен в средствах и потому зависим. Отправившись в плаванье, он очень рассчитывал поправить финансовые дела семьи, которые были плачевны. Семья вынуждено заложила дом, небольшое имение и практически потеряла права на свою собственность. Семье молодого офицера грозила нищета.

В беседах, которые они вели, Николай Резанов говорил о возможной  перспективе молодому лейтенанту Головачёву возглавить корабль,  если  это потребуется. Головачёву предлагалась после возвращения из экспедиции хорошая должность в Русско-Американской компании, интересная высокооплачиваемая работа и решение его финансовых проблем.

Но лейтенант был не готов к такому развитию событий, будучи воспитанным в духе уважения к своему долгу офицера. Ему оставалось только благодарить камергера Резанова за предложения, понимая в то же время, что ему предлагают совершить подлость.  Он верил Крузенштерну и не мог ему изменить, но в то же время не смог жестко перечить и высокопоставленному камергеру Резанову.

Остро вопрос о полномочиях руководителя экспедиции был поднят только на Тенерифе, почти через три месяца пути. Возникший спор после «шалостей» графа Толстого привел к тому, что Резанов, напустив на себя самодовольный вид человека, получившего неожиданное известие о своей без сомнения подтвержденной уникальности, предъявил Ивану Крузенштерну документ, подписанный императором.
- Вот читайте, здесь и подпись есть – наш с Вами император подписал рескрипт о моем начальстве над экспедицией. А Вам следует заведовать лишь парусами, - напустил на себя самодовольный вид Резанов, показав документ Крузенштерну, не выпуская его из рук.

Мельком оглядев бумагу со знакомым вензелем, Иван Федорович тяжко вздохнул, показывая полное разочарование и темой разговора, и собеседником.
На реплику Резанова Крузенштерн ответил, сдерживая эмоции и излагая только объективные соображения:
 
– Я не могу принять этот документ для себя, как правило, так как не в состоянии его выполнить. Я выполняю свою обязанность капитана и руководителя экспедиции в соответствии и с морским Уставом, и тем, что несу персональную ответственность перед обществом и императором. Я признаю в Вашем лице особу, уполномоченную Его Императорским Величеством для посольства в Японию и для разных распоряжений в восточных краях России. Что же касается морской части, которая состоит в командовании судами с их офицерами и экипажем, а также выбора пути, ведущего к благополучному исполнению продуманного и спланированного мной вояжа,  я должен исполнять должность и обязанности командира. Это следует как со слов самого императора, так и по инструкциям мне данным от главного Правления Американской компании. Из всего этого я хочу, чтобы Вы не мешали мне точно исполнять данное мне поручение на благо Отечества и на пользу Американской компании.

Я не требую ничего более, сверх того с чем отправился в плавание из России. То есть быть командиром по морской части. Вы же мне сказали, что я должен заведовать лишь парусами. Если это так, то прошу дать мне на это письменное распоряжение, чтобы, точно зная свою должность, я уже не отвечал ни за что более.

Однако же я уверен, и Вы об этом знаете, что это не было мнение Государя Императора.  Для этого могли бы найти другого капитана на моё место и не отрывать меня от тех служебных дел, которые бы я никогда не оставил как для выполнения воли Государя, так и для пользы моего Отечества.

На эти слова Резанову было сложно ответить что-то взвешенное. Давать распоряжение о том, чтобы поручить Крузенштерну «только ставить паруса» он не мог, так как понимал всю абсурдность такого решения из-за невозможности взвалить командование экспедицией на себя. Заменить Крузенштерна другим офицером он не мог, вся команда была на стороне действующего капитана и руководителя экспедиции. Было понятно, что поднятый разговор и все претензии на начальство над кораблями оказались пустой вздорной склокой, затеянной без благоразумной цели.

Наконец решающее объяснение состоялось на Маркизовых островах в мае 1804 года, то есть через девять месяцев после начала плавания.
К началу мая «Надежда» добралась до острова Нука-Хива, несколько позже к ней присоединилась и «Нева».

На кораблях, уже несколько месяцев находящихся в плавании, по прибытии к Маркизовым островам, стала ощущаться нехватка продовольствия.
Иван Крузенштерн, рассчитывая пополнить запасы продуктов на Нука-Хиве, запретил самовольную торговлю с островитянами, предполагая, что первоочередным должно быть пополнение запасов для улучшения рациона питания.  Капитаном был издан письменный приказ, воспрещающий выменивать какие-либо предметы у местных жителей, пока экспедиция не будет снабжена свежим продовольствием.

На походе к Маркизовым островам Крузенштерн по этому поводу пишет приказ:
«Главная цель пристанища нашего на островах Маркизов есть налиться водой  и  снабжение свежими припасами. Хотя без согласия и доброй воли жителей все сие получить можем, но взаимные опасности запрещают нам прибегнуть к средству сему… Я уверен, что мы оставим берег тихого народа сего, не оставив о себе дурного имени. Предшественники наши, описывая нрав островитян сих, представляют нам его миролюбивым, они расстались с ними со всеми знаками дружбы, то и мы человеколюбивыми поступками нашими постараемся возбудить в них живейшую к нам признательность и приготовить для последовательных соотечественников наших народ, дружбой к Россиянам пылающий».

Камергер Николай Резанов, поощряемый свитою, решил проигнорировать приказ капитана, поручив устроить обмен товарами, которые везли в Русскую Америку, на безделицы, в виде украшений туземцев, их орудия быта, охоты и рыболовства, мотивируя это обязанностью пополнить фонды Академии наук.

 Капитан Крузенштерн, решительно воспрепятствовал самочинному торгу, ссылаясь на приказ и веские доводы о пополнении, прежде всего, запаса продовольствия для успешного выполнения плавания. Он приказал забрать все топоры у приказчика компании Фёдора Шемелина, который взялся раздавать их туземцам, и запереть в трюме, потому что на топоры он надеялся выменивать свиней, для пополнения рациона свежим мясом после трудного перехода от Бразилии, когда из-за постоянно потребления солонины, у членов экипажа уже начиналась цинга. 
Этот инцидент явился поводом к последовавшему столкновению Резанова и Крузенштерна, ставшему кульминацией конфликта.

После запрета на обмен с островитянами до завершения пополнения запасов продовольствия, камергер Резанов на следующий день направился прямиком на шканцы* корабля для встречи с Крузенштерном, который управлял судном, находясь рядом с вахтенными офицером и матросом.
Камергер Резанов, едва увидев капитана, нервно выкрикнул:
 - Не стыдно ли вам так ребячиться и утешаться тем, что не давать мне способов к исполнению на меня возложенного!
Крузенштерн, крайне оскорбленный тем, что ему публично в присутствии подчиненных, на шканцах – том месте на корабле, которое особо почитаемо, делают такие замечания, вспылил:
– Как вы смели мне сказать, что я ребячусь!
На что посол Резанов ответил криком:
 - Так сударь мой, я сказал, и весьма смею так говорить, так как начальником вашим являюсь!
– Вы начальник?! Может ли это быть? Знаете ли, что я поступлю с вами, как не ожидаете? - отвечал капитан, едва сдерживая себя.
Резанов, несколько опешив от такого напора, ответил:
-…Матросы вас не послушают, я говорю вам, что ежели коснетесь только меня, то чинов лишены будете. Вы забыли законы и уважение, которым вы и одному чину моему уже обязаны.

Поняв, что разговор зашёл в тупик, Резанов резко развернувшись, ушёл в каюту.
Крузенштерн, понимая, что конфликт как-то следует завершить, пришел в каюту к камергеру и заявил:
 – Как вы смели сказать, что я ребячусь, да ещё при подчинённых. Знаете ли, что есть такое шканцы, что такое субординация? Как вы смеете на шканцах публично обвинять капитана перед офицерами, нижними чинами - матросами?
И сверх меры разгорячившись, добавил с угрозою:
- Увидите, что я с вами сделаю…..

Выйдя из каюты, Крузенштерн отправился на шлюпке на «Неву» и вернувшись вместе с капитаном Лисянским и мичманом Бергом, созвал экипаж «Надежды» и объявил о том, что камергер пытается заменить начальство над кораблями своей персоной, что это он капитан Крузенштерн рассматривает как самозванство, вызов здравому смыслу, несоблюдение Устава морской службы и как угроза их плаванию по заданию Императора Российского.

Камергер Резанов достаточно сильно испугался. Он понимал, что при психологически очень напряженных условиях на кораблях, когда все участники плавания резко реагируют на всяческие внешние раздражители, неловко сказанные слова и необдуманные поступки можно ожидать самых решительных действий, вплоть до ареста.

– А то и прибьют вовсе…, – пронеслось в голове камергера.
Камергеру стало плохо, и он удалился в свою каюту, где слег, сославшись больным.
К Резанову был направлен лейтенант Ромберг, который передал приказ капитана и команды судна:
- Извольте идти на шканцы, офицеры обоих кораблей вас ожидают.
На эти слова Резанов отвечал, что не может идти по приказанию, так как разболелся и лежит без сил:
–  Я болен и не могу идти на шканцы! Оставьте меня!
–Ага! Как браниться, так вы здоровы, а как к разделке, так больны - ответил Ромберг.
- Прекратите грубить, вы за грубости еще ответите! - воскликнул Резанов, продолжая лежать на кровати в своем видавшем виды халате.
Не добившись выхода к команде Резанова, Ромберг ушел.
 
Тогда в каюту к камергеру пришел Крузенштерн:
– Извольте идти и нести ваши инструкции. Оба корабля в неизвестности о начальстве над ними, и я не знаю, что делать теперь.
Резанов, изобразив на лице сумеречную усталость, ответил:
- Довольно уже и так вашего ругательства, я указов государевых нести вам не обязан, они более до вас, нежели до офицеров касаются, и я прошу оставить меня в покое.

Услышав, однако, шум и крики на палубе:
– Что трусит? Мы уже его! - камергер решил выйти и предъявить высочайшие повеления, данные ему в плавание.
Увидев Крузенштерна в шляпе, Резанов решительно подбоченился и срывающимся голосом потребовал снять головной убор, а затем прочел рескрипт с подписью Александра.

Сам Резанов в этот момент выглядел крайне невыгодно – без должной выправки, одетый не по форме, а совершенно по-домашнему в теплом халате, обутый на босу ногу, как вспоминает Ратманов – «выглядел полною неряхою».
Из группы офицеров и матросов в ответ он услышал смех и вопрос:
-А кто подписал-то?
Резанов ответил:
– Государь ваш Александр.
- А писал то, кто? – последовал новый вопрос.
– Не знаю, - ответил Резанов.
- То-то не знаю, - прокричал Лисянский, - мы хотим знать, кто писал, а подписать-то знаем, что он все подпишет.
Наконец всё стало завершаться и успокоилось, наконец. Офицеры с двух кораблей подходили к камергеру Резанову со словами, что каждый из них с ним не пошёл бы в плавание:
 – Ступайте, ступайте с вашими указами, нет у нас начальника, кроме Крузенштерна.
Некоторые офицеры со смехом говорили:
- Да он, видишь, еще и хозяйствующее лицо компании!
 – Как же! – кричал Лисянский. – И у меня есть уже полухозяин – приказчик Коробицын!
 А лейтенант Ратманов, изрядно разобиженный на Резанова и его свиту, разошёлся не на шутку, и, матерясь, прокричал вслед уходящему в каюту камергеру:
 - Мать, его! Он будет у нас хозяином в своей койке! Еще он прокурор, а не знает законов, где объявляют указы! Его, скота, заколотить в каюту! Пусть там сидит – вшами своими командует!
 
«Я едва имел силу уйти в каюту и заплатил жестокою болезнью, во время которой доктор ни разу не посетил меня, хотя все известны были, что я едва не при конце жизни находился. Ругательства продолжались, и я принужден был, избегая дальних дерзостей, сколь ни жестоко мне было проходить экватор, не пользуясь воздухом, высидеть, никуда не выходя, до самого окончания путешествия и по прибытию в Камчатку вышел первый раз из каюты своей» - напишет в своих записках камергер Резанов о завершении разговора с офицерами.

После скандала, произошедшего у Маркизовых островов, Николай Резанов, судя по его записям, тяжело заболел и не покидал своей каюты до прибытия в Петропавловск.
Между тем в дневниках «узника», к которому якобы даже не допускали врача, мы найдем весьма пространное описание Гавайских островов, на которых корабли экспедиции побывали в июне 1804 года.
 
В его записках, сделанных по горячим следам событий, проявляется много еще различных вариаций, никак не соответствующих свидетельствам других очевидцев тех же событий, то есть камергер склонен был в своих сочинениях многое преувеличивать или трактовать в свою пользу. А дальнейшие события, связанные с посольством в Японию, показали, что прикинуться больным, когда это было удобно для камергера, являлось испытанным и отработанным приемом.
Тем не менее, документ за подписью Александра на команду произвел должное впечатление. Все изрядно были подавлены и задумались о возможных последствиях неподчинения назначенцу императора. Но решительность и уверенность Крузенштерна вернули всем спокойствие и понимание правильности действий в отношении камергера Резанова.

После этих событий Юрий Лисянский пишет письмо Ивану Крузенштерну:
«Позвольте мне изъявить свое недоумение на инструкции, которые Николай Петрович читал вчерась публично на шханцах. До сего времени я щитал себя в команде вашей теперь же выходит, что имею у себя другого начальника. Признаюсь, что все сие происшествие кажется непонятным. Ежели бы была воля императора, чтоб мне находиться в команде у господина Резанова то она должна бы быть объявлена с самого вступления Его Превосходительства на корабли, а не в Маркизских островах…»

Действительно, камергер Резанов не был представлен экипажу кораблей как глава экспедиции ни императором, ни морским министром. Не представился он и сам, вступив на корабль. Возможно, Резанов показал Крузенштерну в Кронштадте не инструкции, а только высочайший рескрипт, в котором ничего не сказано о порядке подчинения. Возможно он вовсе ничего не предъявил, наивно полагая, что уже того достаточно, что он выше чином и к тому же один из влиятельных лиц в Русско-Американской компании – компании, которая во многом и стала генератором данной экспедиции. Требовать же от генерал-майора (чин камергера равен генерал-майору по табели о рангах) Резанова предъявить касающиеся лично его и японского посольства инструкции, капитан-лейтенант Крузенштерн, младший и по чину, и по возрасту, явно не мог.

Так что же произошло?
Бунт на корабле?
Для всех было непонятно, почему официальный документ был предъявлен только на десятый месяц плавания и сложившаяся ситуация напоминала скорее розыгрыш, а не какие-то серьезные события. За время плавания авторитет Крузенштерна настолько стал высок, что просто никто не мог даже допустить мысли, что теперь капитан не он, ведь от того, кто стоит во главе команды, зависели, прежде всего, жизни самих участников тяжелейшей экспедиции и соответственно её успешное выполнение.

Макар Ратманов, понимая всю сложность ситуации и реальную угрозу наказания за неподчинение как Крузенштерну и другим офицерам, пишет письмо товарищу министра военно-морских сил П. В. Чичагову:

«Ваше Превосходительство Милостивый Государь Павел Васильевич, распри, происходящие чрез господина действительного камергера Резанова, которому желательно получить начальство над экспедициею, порученной капитан лейтенанту Крузенштерну, понудило меня утрудить ваше превосходительство письмом сим: ежели сверх моего чаяния, предписано будет приказать первому командование, — уверен будучи, что последний под начальством господина Резанова остаться не согласится, и из того места отправится в Россию.
А как я предпринял вояж сей по дружбе с капитан лейтенантом Крузенштерном, которую издавна к нему имею, то сим покорнейше прошу ваше превосходительство и меня, как старшего морского офицера, от начальства господина Резанова избавить, и вместе с капитан лейтенантом Крузенштерном возвратить в Россию, ибо поступки его с капитаном для всех благородных душ весьма не нравятся.
А посему к несчастию оставшись командиром уже непременно и со мною тоже воспоследует, причем моя непорочная пятнадцатилетняя в лейтенантском чине служба от такого человека может пострадать. А при том характер его от времени до времени открывается и обнаруживает его душу. Не стыдится уже он заранее делать угрозы, что выучит и покажет свою власть в Японии и в Камчатке!..»

На остроту отношений на корабле огромное влияние оказывала общая обстановка, которая отрицательно сказывалась на психологическом климате плавания, на взаимоотношениях в коллективе.
По мере удаления от экватора климат менялся, становилось прохладно. Начались холодные шторма, изнуряющая качка.

При этом на кораблях отсутствовали элементарные бытовые удобства, а на период длительного перехода наступал режим жестокой экономии пресной воды. Особенно сложно было с возможностью умыться и поддерживать чистоту, а на «Надежде», при нехватке свободных помещений, держали еще и животных для пополнения рациона: свиней, коров, коз, кур, уток, гусей.
 Однако свежей провизии в рационе не доставало, и приходилось кушать солонину, а пища была слишком однообразной.

 Иван Крузенштерн оставил запись в дневнике: «Наша провизия сильно убывает. Бочки с водкой протекают, сухари пожирают крысы, много бочек с солониной протухло, крупы на корабле меньше, чем мы ожидали, горох почти несъедобен, масла у нас мало. Трески нет совсем».

Количество питьевой воды во время перехода от Бразилии к Маркизовым островам было строго нормировано.
Каждому члену команды полагалось по норме две кружки воды. Одну из них человек получал в руки для своих нужд, а вторую должен был отдать на кухню для приготовления пищи, а её остатки получал во время обеда или ужина. При тёплой погоде и при приготовлении в пищу солонины, потребление воды возрастало и многие жаловались на её недостаток. Но общий недостаток воды на корабле не позволял увеличить порцию.

Некоторые члены команды особенно возмущались недостатком воды и даже делали вид, что умирают уже от жажды. Капитан Крузенштерн, во время обеда, увидев подобную сцену в лицах представленную графом Толстым и Эспенбергом, молча оглядел свой кусок солонины в тарелке и тяжко вздохнув, принялся его жевать. Скандалисты, оценив то, что все на корабле находятся в равных условиях, – тут же умолкли.

Но особенно усердствовал в выражении недовольства граф Толстой, который дразнил свою обезьяну водой, не давая макаке напиться. Та бесилась, начинала скакать по реям, размахивая пустой кружкой, с воплями и стонами. Все это проделывалось в тот момент, когда Крузенштерн или Ратманов поднимались на мостик.

Камергер Николай Резанов и его свита, не имея опыта морской службы, безусловно, тяжелее всех переносили условия длительного плавания. Серьезно усугубляло их психологическое состояния отсутствие обязанностей и постоянных занятий, мобилизующих интеллектуальную деятельность и тренирующих тело.
Непривычно стесненные, а порой и просто неприемлемые условия жизни разрушительно сказывались на психике людей. На корабле порой возникали нервные стычки, дело порой доходило до оскорблений. Лейтенант Герман Левенштерн записал в дневнике: «…только на корабле люди могут стать такими врагами. Незначительные насмешки накапливаются, озлобление растет».

И в таких суровых условиях нужно было не просто выжить, но еще и работать. Офицеры стояли на вахте при любой погоде, делали тригонометрическую съемку и иногда сами выполняли то, чего не умели или не хотели делать матросы. Лейтенанты вели путевые журналы, учились сами и обучали молодежь – мичмана Беллинсгаузена, кадетов братьев Коцебу. На их плечи ложилось руководство погрузкой и выгрузкой, ремонтом парусов и такелажа, поисками течи на судне и её ликвидацией.

Натуралисты также были заняты делом, - делали чучела рыб, птиц, заспиртовывали и засушивали морских животных, составляли гербарии, рисовали, вели дневники и описывали научные наблюдения.

Сам Крузенштерн отвечал за весь корабль и экипаж, руководил навигационными и астрономическими наблюдениями, вел большую научную работу.
Существовала еще одна серьезная проблема, осложняющая взаимопонимание между участниками экспедиции. Это языковой барьер среди офицеров, членов свиты посланника, ученых.
 
В кают-компании говорили в основном по-немецки, однако даже германцы представляли различные культурные традиции, обусловленные местом их рождения и воспитания. Естественно, всё это могло серьезно раздражать друг друга.
Корабль «Надежда» по первоначальному плану должен был идти в Японию, а уже затем на Камчатку. Но планы пришлось поменять и направить судно в тихую гавань на Камчатке.

Вот так описывает причину изменения начального плана Николай Резанов в рапорте Александру I, который он подготовил в гавани Петропавловска 16 августа 1804 года.

«Вверенные начальству моему суда Вашего и. в-ва (императорского величества – прим. автора) свершили знаменитую часть предположенного кругом света путешествия. Мы оставили бразильские при острове Св. Екатерины берега генваря 23-го числа и, пользуясь благополучными ветрами, дошли в 3 недели до пролива Лемерова, а мыс Горн обогнули восходя до 60° южныя широты. Здесь разлучили нас с «Невою» жестокие штормы, которые при сильных и порывистых противных ветрах, в течение трех недель весьма часто тревожа нас, были крайне чувствительны нашему судну. Течь, угрожавшая нам неприятностями решила капитан-лейтенанта Крузенштерна предложить вместо Японии итти в Камчатку, тем паче, что товары и провизия, в судне лежащая, подверглись гибели. Следуя благоразумному совету опытнаго офицера, (здесь и далее выделено автором) охотно отсрочил я посольство и мы держали в Камчатку курс свой…
…При Оваи-Хи, одном из островов Сандвичевых, разстались мы с «Невою», взявшею по высочайшему Вашего и. в-ва предписанию курс к Кадьяку, а мы поспешали к Камчатке и июля 4-го числа пришли благополучно в Петропавловскую гавань. Здесь капитан-лейтенант Крузенштерн выгрузил товары, кренговал судно, выконопатил его, вычинил и, нашед подводныя части здоровыми, спешим мы теперь в Японию, надеясь вытти отсюда около 20-го августа. Экипаж судна благополучен. Сколь ни затруднительно было нам путешествие, ибо от Бразилии до самой Камчатки не видели мы берега кроме острова Нукагивы, где под прикрытием вооруженных людей матросы наши у диких наливались водою, близ четырех месяцов не имели свежей провизии и иной пищи, кроме сухарей и солонины, переходили экватор и во весь путь наш безпрестанно и притом весьма поспешно переменяли климаты, но при всем том неусыпное старание капитана сохранило людей и мы потеряли одного только вольнонаемнаго по болезни».

Вот так, без лишних эмоций и стремления к единоначалию было принято верное решение, исходя из реально сложившейся ситуации на корабле, а именно осознание потребности ремонта судна и пополнения запасов провианта. При этом примечательно, что Резанов ничего не говорит о конфликте с капитаном и более того дважды отзывается о его службе  в форме доброжелательной и положительной оценки. Что же относительно конфликта, то Резанов так пишет об этом в рапорте:

«…Донеся Вашему и. в-ву (императорского величества – прим. автора)из Бразилии о несогласиях, между мною и морскими офицерами случившихся, наказывались мы среди всего пути нашего одними мыслями, что неприятныя известия дадут Вашему в-ву прискорбное для нас заключение, что какая-либо нибудь личность могла бы взять верх над пользою государственною. Я признаюсь Вашему и. в-ву, что причиною была единая ревность к славе, ослепившая умы всем до того, что казалось, что один у другаго ее отъемлет. Сим ентузиазмом, к несчастию своему, воспользовался подпоручик граф Толстой по молодости лет его и, наконец, когда взаимное всех к пользе общей усердие возродило во всех еще более взаимное друг к другу уважение, то и остался он жертвою своего поступка. Я обращаю его к своему месту, всеподданнейше прося всемилостивейшаго ему прощения, ибо жестоко уже для чувствительного серца лишену быть способов разделять славу великого подвига. Милость Вашего и. в-ва есть единственное для всех нас прибежище. Я чувствую и себя виновным, поспеша моим донесениям и повергая себя ко стопам Вашего и. в-ва, всеподданнейше прошу прощения себе и всем морским офицерам».

 Остается малопонятным, как подобное достаточно миролюбивое изложение событий согласуется с более ранним требованием к камчатскому коменданту Павлу Ивановичу Кошелеву (будет приведено ниже) отдать Крузенштерна под суд, заковать в кандалы или даже отправить на эшафот. Здесь видимо следует иметь в виду, что рапорт писался уже после разбирательства Кошелева, а его результаты не давали повода для каких-либо резких оценок. По всему следовало, что конфликт был завершен и не давал повода Резанову обвинять Крузенштерна.
 В письме императору Николай Резанов откровенно пишет о своем желании принять на себя славу руководителя кругосветного плавания, которым он фактически не являлся.

Также не ясно, о каком таком проступке графа Толстого идет речь в рапорте, так как получается, что именно его обвиняет Резанов во всех недоразумениях между господами офицерами, Крузенштерном и им – посланником императора. Это похоже на оговор Толстого с целью как-то выгородить себя из конфликта. Шалости графа были общеизвестны, но основная причина конфликта находилась вне его влияния и связана, прежде всего, с необоснованными претензиями камергера Резанова на единоначалие над кораблями и всей экспедицией.
Так камергером Резановым был назначен «козёл» отпущения грехов своих в лице графа Фёдора Толстого.

* Шканцы — помост либо палуба в кормовой или срединной части парусного корабля, на один уровень выше палубы, где обычно находился капитан, а в его отсутствие — вахтенные или караульные офицеры и где устанавливались компасы. Место особо почитаемое на корабле, где проводят торжественные встречи, награждения и т.д.