Сны командора. Часть 12

И СНОВА КАМЧАТКА. ХВОСТОВ И ДАВЫДОВ

 «Надежда» покинула Нагасаки 5 апреля, «радуясь сердечно», как писал впоследствии Иван Крузенштерн.
Невзирая на запрещение японских властей, Крузенштерн решил пройти вдоль западного побережья Японии, чтобы составить подробное описание этого малоизведанного берега.

Крузенштерну удалось осуществить весь этот обширный план исследований. Он составил карты на западное и северо-западное побережья японских островов и уточнил карты Лаперуза.  Крузенштерном было отрыто и нанесено на карту множество мысов и бухт, изучено и описано побережье острова Сахалина.

Сложная ледовая обстановка не позволила продолжить плавание на север и закончить описание Сахалина. Крузенштерн, теперь более осторожный в отношении камергера, доложил Резанову о ситуации по маршруту следования,  просил изменить маршрут и возвратиться  в этот район позднее, когда льда уже не будет.  Но камергер Резанов, теперь уже торопился поскорее вернуться в Петропавловск, чтобы отправиться в Санкт-Петербург. Он вынашивал новые планы своего возвращения, чтобы поставить на место заносчивых японцев и доказать всем свою состоятельность. Не терпелось камергеру разобраться и с Крузенштерном, по его мнению, нарушившего субординацию и не принявшего его, камергера, начальство над экспедицией.

Проигрывать камергер не желал.

Крузенштерн повел «Надежду» в сторону Камчатки мимо Курильских островов. Сильное течение, обнаруженное в районе Курил и вновь открытых островов, делало плавание в этом районе в условиях штормовой погоды и туманов, обычных в этой части Тихого океана, весьма опасным. Не зная о существовании островов, можно было налететь на один из них и потерпеть крушение. Крузенштерн назвал эти острова Каменными ловушками и нанес их на карту.

В конце мая 1805 года «Надежда» прибыла на Камчатку, где, наконец, посланник камергер Николай Резанов и сопровождающие его лица сошли окончательно на берег. Посольство должно было отправиться через Сибирь в Петербург.
По прибытии в Петропавловск  мореходы и посольские люди узнали о почте из Санкт-Петербурга, поступившей за время их отсутствия. В сообщении, адресованной коменданту Кошелеву, было указано, что камергер Резанов освобождается от дальнейшего участия в первой кругосветной экспедиции и должен направиться  для инспекции поселений колонии Русской Америки.
В сообщении также было сказано об указе императора о награждении капитана Крузенштерна орденом Святой Анны II степени, а камергера Резанова только…… золотой табакеркой, осыпанной бриллиантами.

Оценка усилий Резанова и Крузенштерна со стороны императора скажем прямо не равная, показывающая отношение столицы к вкладу участников кругосветного плаванья в реализацию намеченного.

Забавным в награждении камергера Резанова являлось то, что  ему как бы вернули утрату, о которой было в свое время доложено, – украденную в Бразилии то ли «жрицами любви», то ли людьми его посольского окружения золотую табакерку.
Шутка императора?
Наверняка знал Александр I о нравах, проделках и интригах своего посланника, о чем, возможно, и известил его таким образом, «опустив с небес на землю».
А отстранение Резанова от дальнейшего плавания на кораблях совершающих кругосветку, убедительно показало, чьи усилия в столице были восприняты как верные и действенные, а чьи как пустой звон.

Генерал Кошелев, излагая Крузенштерну полученную депешу, прокомментировал ситуацию коротко:
- Вот так, брат Иван Федорович! Император то наш не прост, – хоть и далече от нас, а разобрался в ситуации.

«Всяк медяк, может звяк, да не всяк в деле маг!» – подвёл итог долгой дискуссии опытный Кошелев.

 Спустя две недели, потребовавшиеся для разгрузки доставленных из Японии грузов, «Надежда» вновь вышла в океан. Её путь лежал к Сахалину, описание побережья которого стремился закончить Иван Крузенштерн, освободившись, наконец, от унизительной опеки камергера Резанова.

Пройдя неизвестным до тех пор проливом к Курильской гряде, названным  проливом Надежды, Крузенштерн подошел к мысу Терпения и, окончив описание восточного побережья Сахалина, направился в южную часть Сахалинского залива.
Наблюдения за удельным весом и цветом воды в заливе привели Крузенштерна к выводу, что где-то в самой южной части залива в него впадает большая река. В поисках устья реки Крузенштерн направил корабль к берегу, но глубина резко уменьшалась, и, боясь посадить «Надежду» на мель, Крузенштерн вынужден был повернуть корабль обратно в открытое море*.

В середине августа 1805 года «Надежда» вновь, уже в третий раз возвратилась на Камчатку, откуда после ремонта и пополнения запасов в конце  сентября вышла в Кантон для встречи с «Невой» и совместного обратного плавания в родной Кронштадт.

Во время стоянки «Надежды» в Авачинской бухте из Русской Америки пришел один из торговых кораблей Российско-Американской компании, и его капитан сообщил морякам тревожную весть. Из его рассказа следовало, что морякам «Невы» пришлось выдержать сражение с индейцами на побережье Америки. А вот чем оно закончилось, ему было доподлинно не известно.
– Все ли живы из команды «Невы»? – задался вопросом Крузенштерн, отправляясь в обратный путь.

Николай Резанов, сойдя со шлюпа «Надежда» по прибытии в Петропавловск и ознакомившись с посланием из столицы с указанием направиться в Русскую Америку, перебрался на торговый бриг Русско-Американской компании «Мария Магдолина», прибывший так раз в это время из Охотска.
На корабле, на котором он теперь себя чувствовал полным хозяином, Николай Резанов познакомился с капитаном «Марии Магдолины» лейтенантом Ростиславом Машиным и встретился со своими знакомыми по Петербургу двумя офицерами флота лейтенантом Николаем Хвостовым и мичманом Гавриилом Давыдовым. Молодые люди  впервые были приняты по контракту в  Русско-Американскую компанию в 1802 году и вот вновь, спустя три года, поступили на службу и прибыли в распоряжение камергера, проделав долгий и опасный путь через Сибирь и плавание из Охотска на Камчатку.

Капитан Николай Хвостов – человек смелый, решительный и безрассудный, в прошлом военный офицер с боевым опытом, выходец из обедневшей дворянской семьи, в возрасте 14 лет он уже участвовал в первых морских сражениях и удостоился награды. По описаниям современников Николай Хвостов, обладающий средним ростом и посредственной силой, «соединял в душе своей кротость агнца и пылкость льва», что проявлялось в бою полным бесстрашием и презрением к возможной гибели, но и в высочайшем почтении и внимании к близким людям – родителям и младшим братьям и сестрам.

В этот раз он нанялся в торговую компанию по контракту из необходимости содержать своих престарелых родителей. Жалование в размере четырех тысяч рублей в год оказалось достаточным основанием для новой крайне далекой и опасной поездки.

Юный еще совсем,  - девятнадцатилетний Гавриил Давыдов, тем не менее, морской офицер с боевым опытом, увлеченный путешествиями, также отправился со своим другом второй раз в далекие края, увлеченный более поиском новых впечатлений, чем возможностью заработать деньги.

Гавриил Давыдов, в отличие от Хвостова, «был высокого роста, строен телом, хорош лицом и приятен в обхождении. Предприимчив, решителен, смел».
Молодые офицеры понравились Николаю Резанову и после разговора с ними, камергер был очень доволен, что получил смелых, боевитых и знающих уже местные условия помощников. Общаясь с камергером, друзья рассказали о своём, полного неожиданностями  пути через Сибирь, о том, как отражали нападение бандитов при переходе из Якутска в Охотск, о переправах через реки, тайге, полной мошки и дикого зверя.

Вместе с Резановым в Русскую Америку с Камчатки отправился и Георг Ландсдорф, которого Резанов долго уговаривал принять участие в поездке в качестве врача, когда узнал, что тот имеет намерение остаться для научных наблюдений на Камчатке.

Георг Ландсдорф после поездки в составе миссии в Японию и времени, которое он провел с Резановым в Нагасаки, разочаровался в камергере окончательно, в полной мере ощутив на себе его вздорный характер, поверхностное отношение к проблемам, непоследовательность решений и действий. Разочарование было связано также с поведением посланника, который постоянно проявлял качества, по мнению Ландсдорфа, недостойные воспитанного и благочестивого человека. Понимая, что его интересы по исследованию природы, географии, населения новых мест камергером совершенно не приветствуются, Ландсдорф, уже неоднократно испытавший на себе его недружелюбные замечания и действия, решил отказаться от поездки в Русскую Америку и отправиться в обратный путь, сосредоточившись на изучении Камчатки. Ему в этом обещал помочь комендант Кошелев, проникший уважением к трудам ученого.

Но Николаю Резанову в поездке в Русскую Америку был остро необходим врач, и он стал настойчиво уговаривать Ландсдорфа отправиться с ним в плавание, пообещав высокое жалование, предоставление помощи и иных возможностей в проведении всяческих исследований.

Условия договоренности с Резановым были для Лангсдорфа весьма выгодны. Он мог свободно вести естественнонаучные наблюдения в Северо-Западной Америке и на близлежащих островах, собирать коллекции, описывать посещаемые места, «судить об их богатстве или бедности». Российско-Американская компания при этом обязывалась обеспечить его продуктами питания, одеждой, снаряжением, предоставлять проводников и суда для плавания, а в случае болезни, - лечить за казенный счет. В помощь путешественнику давался местный охотник. В любом месте Лангсдорф мог находиться так долго, как требовали его исследования, и имел право в любое время уехать из Америки.

Отправиться с ним в Русскую Америку путешественника побудили, как писал он в письме, лишь «слепая любовь к естественной истории, неоднократные обещания помощи в научных исследованиях и жажда знаний».

Вот на таких условиях и  с такими надеждами Георг Ландсдорф согласился сопровождать Николая Резанова в поездке.
Ученый не подозревал, что он был важен для Резанова исключительно в качестве личного врача и отчасти переводчика, а отнюдь не как исследователь.

* Честь открытия Амура и Татарского пролива разделяющего материк и остров Сахалин, выпала на долю другого знаменитого русского мореплавателя – Геннадия Ивановича Невельского, исправившего ошибку Ивана Крузенштерна, посчитавшего Сахалин полуостровом. Так была открыто устье реки Амур, которое, по мнению Григория Шелихова, могло быть местом постройки порта для торговли с Японией и Китаем.

АЛЕУТСКИЕ ОСТРОВА. РУССКАЯ АМЕРИКА

14 июня 1805 года судно с камергером Резановым вышло из Петропавловска в направлении Русской Америки.

Плавание на судне «кривобоким построенного», то есть выстроенного на слабых стапелях в Охотске из плохо обработанной и сырой древесины, сделало плавание «весьма затруднительным», но все же команда и пассажиры успешно прибыли к берегам Русской Америки.

В конце августа 1805 года бриг  «Мария Магдолина» прибыл в бухту Ново-Архангельска. Здесь на острове Ситка Николай Резанов познакомился, наконец, с правителем Русской Америки Александром Барановым, о котором слышал очень много хороших слов  еще от своего тестя Григория Шелихова.

Баранов – седовласый шестидесятилетний с большой лысиной на крупной голове производил впечатление крепкого и основательного человека. В Баранове чувствовались опытность и властность, и в то же время способность к спокойному рассудительному решению текущих задач. Он умел говорить с окружавшими его промысловиками на понятном для них примитивном и грубом  языке приказов и наставлений с использованием тяжелых и грубых слов, но мог перейти и на высокий слог, говорить грамотно и убедительно и с представителями дворянства. В Баранове с первого общения распознавалась высокая личность.

В то же время сразу стало понятно, что ощущая себя вершителем судеб в колонии, Александр Андреевич четко понимал субординацию и после первой же беседы с Резановым, уступил ему первенство, выказав покорность и внимание ко всему, что предлагал и высказывал прибывший из столицы высокий представитель торговой компании и правительства.

По пути в Ново-Архангельск Резанов посетил острова Святого Павла, Уналашку,  Кадьяк. Выяснилось, что не хватает многих продуктов, материалов для строительства и оснащения кораблей, есть проблемы с порохом, многие колонисты болеют цингой.

 Тем не менее, не теряя оптимизма, Резанов увлеченно берётся за руководство и делает первые распоряжения по управлению колонией. Теперь, не скрывая своего тщеславия и желания первенствовать, Резанов объявляет себя руководителем Русской Америки и ощущает вершителем судеб людей.

Александр Баранов, понимая всю сложность управления своим хозяйством, поначалу пытается участвовать своими советами в организации жизни колонистов, раз за разом пытаясь поправить прибывшего на побережье чиновника, но его наставления Резанов заносчиво отвергает, несказанно обижая опытного функционера торговой компании.

В ответ Баранов мрачнел и выговаривал, ставшую уже привычной для Резанова, фразу:
- Делай как знаешь! Тебе виднее! И уходил, опустив лысую свою голову, которой многие годы пришлось думать и решать для организации непростой жизни Русской Америки.

Отцу Гедеону Резановым поручается перепись всего населения русских поселений вместе с местными жителями, которые сотрудничают с компанией.
Обращаясь к Хвостову и Давыдову, Николай Резанов пишет длинное письмо, объясняя им письменно задачу постройки судов для им задуманной секретной экспедиции:

«… решился я на будущей год произвесть Экспедицию, которая может быть проложит путь новой торговле, даст необходимые силы краю сему и отвратит его недостатки. Для того нужно иметь два военных судна, Бриг и Тендер - они могут быть здесь построены, и я дал уже о сем господину Правителю (Баранову – прим. автора) мое предписание.….
…..Я прошу вас теперь, как друзей моих, готовых жертвовать собою на пользу общую, для которой столь охотно мы себя посвящаем быть готовыми к принятию начальства над судами предполагаемыми, разделив их по старшинству вашему, и для того ныне же приступить к рассмотрению чертежей, которые Господа Корабельные Подмастерья представят, и по апробации оных участвовать присмотром вашим в успешном их построении, так чтоб в конце Апреля были они готовы и в первых, числах Мая мы уже под паруса вступили…..

…….Я не нахожу еще нужным распространяться о предмете Экспедиции сей, о которой в свое время получите вы от меня полное наставление».
По распоряжению Резанова на острове Ситка в Ново-Архангельске стали готовиться к постройке двух судов: брига «длиною от 80 до 90 футов о 16 пушках» и тендера «от 50 до 55 футов о 6 или 8 пушках для удобного приближения к берегам» для осуществления секретной экспедиции.
Капитаном брига назначался лейтенант Николай Хвостов, тендера мичман Гавриил Давыдов.

Для постройки судов решено было выстроить верфь корабельными мастерами Крюкиным и Поповым, прибывшими из России для налаживания постройки судов «чтоб ежегодно с эленгов по два судна спущать было можно».
И все же главной проблемой русских поселений на побережье Северной Америки была проблема нехватки  продовольствия.

 В середине осени в Ново-Архангельск пришло трехмачтовое судно «Juno» американца Джона Вульфа, торговавшего с алеутами. Джона, хорошего знакомого Александра Баранова, сердечно принимали и обильно по-русски угощали.
Николай Резанов, понимая необходимость быстрейшего решения вопроса продовольствия в преддверии зимовки, а также необходимость иметь под рукой боевое судно для реализации задуманной им секретной экспедиции, предложил американцу большие деньги за его бриг и весь груз, часть которого составляли продукты питания, не смотря на то, что «Juno» требовался значительный ремонт мачт и такелажа, - cудно пришло в порт с пробоиной в днище и поломками бизань-мачты и фор-стеньги.

Судно «Juno» водоизмещением 250 тонн было вооружено несколькими пушками и фалконетами, а на носу судно украшала фигура богини Юноны.
Осмотрев судно вместе с Хвостовым и Давыдовым и отметив его ходовые и боевые качества, Резанов решил, особо не надеясь на скорую постройку судов в Ново-Архангельске и понимая, что это судно будет явно лучше вновь построенного на наспех сколоченных стапелях еще не выстроенной верфи,  принял решение купить «Juno».
 
Американец, понимая остроту проблемы, решил заработать, и Резанову пришлось изрядно переплатить американцу.
Вся сумма, на которую согласился Вульф отдать своё судно, составила 68 тысяч испанских пиастров. Для возвращения назад в свой порт Вульфу и его команде передавалось компанейское судно «Ермак», а также вексель на 31750 испанских пиастров на Главное управление Русско-Американской компании в Петербурге.

Несколько ошалев от внезапно заключенной сделки Джон Вульф отплыл из Ново-Архангельска, покачивая головой и посасывая свою непрерывно дымящую трубку. По всему получалось, что на вырученные деньги он сможет купить новое совсем судно и полностью снарядить его в плавание, заполнив трюмы товаром и еще останется достаточно средств для расширения бизнеса.

В беседе с Джоном Вульфом Резанов выяснил, что можно закупить продовольствие у испанцев в Калифорнии. Там, по словам торговца, было изобилие качественных продуктов, особенно в монастырях, понастроенных испанскими колонистами вдоль побережья залива Сан-Франциско.

На это Александр Андреевич Баранов, зная особенности взаимоотношений с колониями других стран, решительно выразил сомнения, зная, что не жалуют испанцы русские колонии, получив приказ из Мадрида не развивать отношений с русскими.

Но покупка корабля с продуктами была лишь частичным решением проблемы. Надвигалась зима, и до весны продуктов с «Juno» поселенцам бы едва хватило.
Решили изменить первоначальный план и спешно строить только тендер, чтобы к весне новое судно в связке с «Juno», которое переименовали в «Юнону», отправилось к берегам испанской колонии в Калифорнии, ближней к Ново-Архангельску, за продуктами. Капитаном «Юноны» был назначен Николай Хвостов.
Новому судну, которое взялись строить, дали странное, но символичное название «Авось».

«Спасем колонии от голодной смерти. Или погибнем. Авось все-таки спасем!» - вот с каким девизом молодые капитаны готовы были отправиться  в путь.
Между собой колонисты тут же окрестили посудину, которая только  строилась «Авоськой», обозначив метко назначение судна по доставки продуктов.

К этому времени уже многие в колонии погибали от цинги. Георг Ландсдорф взялся лечить больных, давая отвары из хвои, трав и другие, содержащие витамины снадобья. Методы лечения больных, предложенные немцем, тут же высмеяли, что обидело и больных, которые за некоторым исключением, перестали слушать наставления Ландсдорфа, и доктора. Лечение пришлось прекратить.
– Какая дикость, – в сердцах сокрушался Георг, вспоминая усмешки Резанова и его реплики о методах лечения цынги.
 
– Ты бы их еще мёдом и кренделями кормил, насмехался Резанов, взявшись критиковать Ландсдорфа в ответ на его к нему отношение.
А больные цингой продолжали помирать.
К этой напасти – цинге, добавилась и другая острейшая проблема.
Еще по прибытии в Ново-Архангельск Александр Баранов, увидев Николая Хвостова, побледнел и насупился.

Оставшись наедине с Резановым, шестидесятилетний опытный Баранов обратился к камергеру:
– Зря, Николай Петрович, ты привёз  Хвостова. Он теперь здесь всем нам на погибель. Не будет проку от него, а только беспокойство и вред.
- Отчего так? Что Вы имеете в виду, Александр Андреевич? Он боевой офицер, знающий навигатор, - ответил недоуменно Резанов.

–Знаете, Николай Петрович, что в первую свою зимовку Хвостова на Кадьяке кроме пьянства и буйства  он ничем не занимался. Требовал, - то соль, то хлеб, то водку, а когда запасы поиссякли и ему  отказали, то выбил в доме все стекла и стрелял из пистолета в комнату. Редкую ночь нам от него не приходилось запираться и прятаться. Запойный он. А пьет так подолгу, что до полного своего истощения доходит и потом еще долго отлёживается. Я многих здесь насмотрелся, но такого ещё не видывал. Можешь посмотреть в моем доме, там дырки от пуль-то до сей поры сохранились – ответил эмоционально на вопрос Баранов.

И продолжил в сердцах:
- Как говорят в народе: «Золота голова, да рыло погано», – вот таков твой Хвостов.

– А Давыдов? Он-то как? - спросил Резанов.
- Этот хорош. Вовсе не пьет почти. И своего дружка сдерживает. Без него Хвостов вовсе пропал бы, - закончил свою исповедь Баранов.
– Ну, что теперь? Пусть служит. Другого подходящего  для дела офицера у нас нет. Буду за ним приглядывать, - сдержанно тогда ответил Резанов, надеясь, что понравившийся ему Хвостов, на которого он возлагал большие свои надежды, при нём будет вести себя прилично.

Однако, Николай Хвостов, перебравшись на свой корабль и впервые осознав себя капитаном большого судна крепко запил. По настрою капитана запили все подчиненные ему матросы на «Юноне» и корабельные мастера, занятые постройкой «Авось». Уничтожались в огромных количествах запасы водки и спирта. Каждую ночь с борта «Юноны» неслись выстрелы из ружей, пушек и каждую ночь капитан Хвостов пошатываясь, выходил на палубу и, держась за канаты, отдавал команду сниматься с якоря, ставить паруса и выходить в море. Спасало положение всегда то, что вся команда лежала вповалку пьяная, и ставить паруса было просто некому.

Друг Николая Хвостова мичман Гавриил Давыдов, не участвовавший в пьянках, изрядно натерпевшись от пьяных матросов и своего запойного друга, склонного в пьяном виде  к бесконечному выяснению отношений, скоро сбежал на берег.  Мичмана поселили в холодном, в единственно свободном, но недостроенном доме. Давыдов, увидев после прибытия на берег Резанова, заверил его, что с Хвостовым служить более не будет и дружбу с ним прекращает, так как такого скотского поведения ему он более прощать не намерен.
Встал вопрос о назначении нового капитана на «Юнону». Решили назначить лейтенанта Минина с «Марии Магдолины», так как исполнять обязанности Хвостов более не мог.
 
В этот раз пьяный разгул стал просто бедствием – пьянство Хвостова и подчиненных ему матросов продолжалось три месяца.
Так написал Николай  Резанов в своих записках:  «Между тем, пьянство нимало не прекращается, ругательства и угрозы всем неимоверные, стреляют ночью из пушек, на верфи за пьянство корабельных подмастерьев работы идут медленно, матросы пьют».

Тем не менее, уничтожив запасы спиртного на корабле, Хвостов стал требовать спиртное с берега, на что Резанов дал распоряжение в день давать не более бутылки спирта. В ответ с корабля стали поступать угрозы о том, что возьмут водку силою, что потребовало усиления караулов на стенах крепости. Каждую ночь теперь ждали десанта с пьяного мятежного корабля и каждую ночь, побесившись, команда на «Юноне» к утру засыпала.

Александр Баранов просил увольнения зачинщиков беспорядков и их изгнания из колонии, но Резанов вынужден был проявить большее терпение, и стал уговаривать Хвостова вернуться к исполнению своих обязанностей, так как, по сути, заменить пьяницу Хвостова было некем.

– Да он тебе такого учинит, что не обрадуешься! А ты ему, Николай Петров, корабль хочешь доверить! – горячился в ответ Баранов.

- Ты знаешь, что в прошлый раз, когда он у нас здесь служил, уже учудил такое, что едва не поссорил нас с американцами. Отправил я его в качестве капитана к побережью Америки на компанейском судне. Они повстречали в пути купеческое судно бостонцев, которому, уже загулявший с утра Хвостов, приказал салютовать из пушки. Но ответного выстрела с корабля американцев не последовало. Оскорбившись, Хвостов отдал команду атаковать бостонцев и взял торговое судно на абордаж. Захватил опешивших от неслыханной дерзости американцев, которым изрядно намяли бока и наставили шишек. На недоумение перепуганных американских моряков, которые было решили, что объявились пираты и в северных морях, Хвостов, потребовал объяснений, почему это американцы его судно не приветствовали в ответ на его салют. Затем, изрядно поиздевавшись над командой захваченного судна, прихватив с собой пару бочонков рома, американцев отпустили.
 
Американцы пришли ко мне и недоумение, и свою обиду высказали. А ему хоть что говори. Когда трезвый,  –  слушает, да помалкивает, со всем соглашается, винится. А как запьёт, – рыло-то зальёт, страшнее чумы становится: шумит, ругается, кидается в драку, всё норовит напаскудить. Пропадет, если так бездумно пить будет и далее. Как пить дать, – пропадёт! – закончил свой рассказ Баранов.

Резанов в ответ, только покачал головой, подумав, как часто бывает среди русских, что если попадётся способный к делу человек, так непременно будет пьяница.

По мере того, как заканчивалось спиртное, стал, как показалось, налаживаться постепенно и порядок. На «Юноне» стадо потише, прекратилась ночная стрельба. Но в один из вечеров, когда Резанов засиделся у Баранова за ужином и обсуждением текущих дел, на улице вдруг хлопнул выстрел, потом второй и послышались возбужденные голоса, потом крики и женский визг. Сразу залаяли собаки и по крыльцу загремели тяжелые сапоги. В незапертую дверь, раскрытую резким толчком ввалился Хвостов с пистолетом в руке. Он был пьян, расхристан до голого пуза. Оглядев помещение, Хвостов неуверенной походкой направился к Резанову. Тот побледнел и отпрянул, ища защиты у Баранова.

– Ваше Высокоблагородие, Николай Петрович, а мы к тебе с просьбою – деланно учтиво заговорил Хвостов, ловя фокус плохо видящим от выпитого взглядом.
– Знаешь, команда просит милостиво ссудить немного спирта, а то до того зябко на рейде и плохо от перепоя, – мутит, и так на душе неспокойно становится.
- Прекратите Хвостов своевольничать. Все запасы спиртного, отпущенные для вашей команды, уже израсходованы. Вам следует прекратить пьянство и приступить, наконец, к исполнению обязанностей, – вмешался в разговор Баранов, встав решительно между Хвостовым и Резановым, готовый ввязаться в схватку. В руке он уже держал, невесть откуда взявшуюся, обнаженную казачью саблю.

- Господин комендант, Александр Андреевич!  –  распахнул объятия Хвостов, – уважь ты нас, измученных рабов божьих!

Оправившись от неожиданного вторжения, Резанов обратился к Хвостову:
–  Николай, я так на тебя надеялся! Ты же ведешь себя недостойно звания русского дворянина, моряка и героя войны. Одумайся, прошу тебя! Прекрати уже своевольничать! Возьмись уже за дело!

Хвостов в ответ промолчал, но было заметно, что камергер сумел задеть струны его еще не почившего в небытие самолюбия и донести до пьяницы своё разочарование и предложение о последней возможности урегулировать конфликт. Помолчав и потупившись, Хвостов невидящим взором оглядел комнату, образа с горящими свечами в правом углу, Баранова, задержав взгляд на кривой сабле, круто развернулся и, пошатываясь, вышел из дома.

Резанов и Баранов, вслед за Хвостовым, вышли на высокое крылечко и узнали, что перестрелка не причинила урона жителям колонии, а два сопровождавших Хвостова моряка с «Юноны» были схвачены и тут же заперты в складе.
Хвостов, которого все же не решились задерживать, отправился к своему другу Гавриилу Давыдову.

– Виниться пошёл к Гавриилу. Может как-то всё и наладится, - отметил Баранов.
 На следующий день Николай Хвостов пришёл с повинною головою, – долго мялся и мямлил и, наконец, слезливо выдавил:

– Простите меня, Ваше Высокоблагородие! Бес снова попутал. Обещаю более не мараться таким позором, буду верою Вам служить. Любые поручения, любую нужду вынесу, и век Вас не забуду.

Выглядел капитан «Юноны» плачевно. От длительного пьянства Хвостов высох и потемнел лицом, выглядел совершенно нездоровым с горящими неестественным блеском глазами, но с необыкновенной покорностью и даже смирением в поведении.

Николай Резанов, оглядев пришельца, на которого он уже не рассчитывал, подумав несколько и под давлением обстоятельств, что нет других в его подчинении знающих людей, несмотря на все аргументы Баранова против Хвостова, сохранил за ним его капитанство с поручением готовить судно к плаванию в Калифорнию.

Махнув рукой, Резанов только и выдавил в ответ на клятву Хвостова:
- Хорошо. Поверю тебе. Но если подведешь меня, в кандалы закую и под суд отдам. Сам знаешь, что с тобой будет потом. Готовь «Юнону» и команду к плаванию в Калифорнию.

– Делай, как знаешь, Николай Петров, – сокрушенно и вяло махнул рукой Баранов, глубоко огорченный решением камергера вновь довериться Хвостову и нежеланием слушать его советы.

Николай Хвостов, выслушав распоряжение Резанова, необычайно воодушевился и усердно взялся за подготовку судна, которому требовался ремонт и сумел наладить работу медленно выходившей из запоя команды.
 «Юнону» после покупки спешно, но добротно отремонтировали, а вот «Авось» всё ещё стояла на стапеле в лесах. Было ясно, – из-за затянувшейся пьянки мастеров спустить судно на воду весной или в начале лета не удастся, и в Калифорнию придётся идти только на «Юноне».

«Авось» построили только в конце лета 1806 года, уже после возвращения «Юноны» из Калифорнии и накануне отплытия Резанова в Охотск.
Это было первое судно, построенное в Русской Америке.
 
«Авось» имела водоизмещение 50 тонн, одну мачту и получила команду из 12 человек. Такое небольшое судно, построенное «абы-как» и предназначенное для каботажного плаванья, было отчаянным вызовом стихии мирового океана.
В Ново-Архангельске Баранов рассказал Резанову о пребывании в этих водах «Невы» под руководством Юрия Лисянского и участии команды в боевых столкновениях с местными индейцами.

Усилению русского присутствия на американском континенте противодействовали, теряющие контроль над своим родными местами, индейцы тлинклиты-колоши, очень часто настраиваемые против русских новоявленными американцами – промысловиками из Американских областей.
 
Летом 1802 года это вылилось в самое крупное восстание тлинкитов, когда тщательно подготовившись и выбрав удобный момент активного промысла, когда основные силы колонистов оказались на побережье,  индейцы числом 600 человек учинили бунт и сожгли крепость Архангельскую на острове Ситка, когда в ней было всего-то 15 человек.

Разгромив крепость, отряд индейцев, воодушевившись первой победой, уничтожил ещё один отряд русских, которым руководил Василий Кочесов, местный умелый охотник, рожденный алеуткой с островов Лисьей гряды, от русского промысловика.

Захватив в плен отряд Кочесова, индейцы взялись мучить пленников, надеясь  запугать колонистов и заставить уйти с побережья:
«…варвары не вдруг, но повременно отрезывали у них нос, уши и другие члены их тела, набивали ими рот, и злобно насмехались над терзаниями страдальцев. Кочесов ... не мог долго переносить боли и был счастлив прекращением жизни, но несчастный Еглевский более суток томился в ужаснейших мучениях».

Позднее индейцами была атакована и еще одна большая группа промысловиков с Ситки, состоящая в основном из алеутов. Потери Российско-Американской компании в этих столкновениях в тот год составили более двухсот  человек.
Разгрома колонии на Ситке, уничтожения Архангельской крепости и учиненных зверствах Баранов индейцам простить не мог.

За два года собрав силы, в июле 1804 года Александр Баранов отправился к Ситке для восстановления своей власти на острове, основания новой крепости и наказания тлинкитов за уничтожение русского поселения.
К этому времени и подошла к побережью Америки «Нева».

 Отряд Баранова насчитывал 150 русских и почти тысячу алеутов, а подкрепление в виде корабля с пушками и боеспособной командой оказался в этом случае как никогда кстати. «Неву» встречали с огромным воодушевлением, радостными криками поминая императора и неласковую к ним Россию.

«Нева» разгрузившись на Кадьяке и поправив такелаж, в августе отправилась на помощь отряду Баранова. Попытки мирного разрешения конфликта окончились неудачно, и уже в октябре Александр Баранов при поддержке отряда моряков во главе с лейтенантом Петром Арбузовым с «Невы» предпринял штурм неприятельской крепости, в которой засело полторы сотни бойцов.

Сначала тлинклиты успешно отражали атаки, отбили штурм и даже серьезно ранили Баранова в руку, но русские не отступили и приготовились к решительному штурму.

Постреляв для острастки на дальних подступах, подошли к стенам крепости, а к воротам подтащили следом и пушки. Из-за стен изредка палили из ружей, но крайне редко и не точно. Тем не менее, за стенами слышались воинственные возгласы крайне возбужденных индейцев. Стали готовить решительный штурм. Из пушек прошибли дыру в стене и уже были готовы кинуться в неё и завершить разгром, как из открывшихся ворот высыпали воинственные и полные отчаяния тлинклиты-колоши. Они нестройно вопили и понеслись в отчаянии на штурмующих крепость вооруженных кадьякцев, размахивая ножами и копьями. Кадьякцы от неожиданности дрогнули и побежали. Атака захлебнулась, и пришлось снова ждать другой возможности для нападения на крепость.
 
Через несколько дней, испытывая недостаток в порохе и пулях, тлинкиты решились всё бросить и сбежать из крепости. На том восстание и закончилось.
«В крепости нашли мы», - писал Юрий Лисянский, - «около 100 наших пушечных ядер... и две оставленные неприятелем небольшие пушки».
Потери колонистов составили 20 человек убитыми.

8 октября над крепостью был поднят российский флаг.
После изгнания тлинклитов было решено строить новую крепость на новом месте. Новое русское поселение назвали Ново-Архангельском.
Командир «Невы» оказался едва ли не первым, кто оценил все выгоды месторасположения новой крепости, основанной на неприступной горе на берегу обширного залива. Выслушав  Баранова, который показал новое место для крепости, Юрий Лисянский согласился, что Ново-Архангельск должен быть теперь главным портом Российско-Американской компании, поскольку занимает очень удобное, защищенное и с моря, и с берега место и находится в средоточии самых важных промыслов.

Самого высокого мнения Юрий Лисянский придерживался и об Александре Андреевиче Баранове, «который по дарованиям своим заслуживал всякого уважения».

АЛЕКСАНДР БАРАНОВ

Активная насыщенная событиями жизнь каргопольского потомственного купца Александра Андреевича Баранова началась с тех пор, как попал он на Кадьяк в солидном уже возрасте – было ему за сорок.
 
А в Сибирь Александр Андреевич прибыл десяток лет ранее, когда собрав свой унаследованный капитал перевёл в Иркутск, где прибрёл стекольный завод в Тальцах близ города, а затем уже увлёкся промыслами на берегах Камчатского моря и Алеутских островов. В какой-то момент Баранов обосновался в Нижнекамчатске, рассчитывая через эту крепость вести торговые дела с местными чукчами и алеутами.

В Нижнекамчатске дела купеческие шли не как успешно, как рассчитывал Баранов. Местные чукчи не жаловали пришлых людей, а промысел из-за отдалённости от океана, развивался крайне тяжело.

Приглядел Баранова однажды в Нижнекамчатске Григорий Шелихов и зная о насущных проблемах его промысловых дел, поманил за собою в Америку большими перспективами.
 
Баранов, наслышанный уже о Шелиховской компании, был в том состоянии дел и настроения, что быстро согласился. Так он попал на Кадьяк, где основали тогда колонисты первое своё поселение, обнесли его крепким забором из бревен. Вот так началась история легендарного начальника Русской Америки, который восемнадцать лет служил компании Шелихова, а затем Русско-Американской компании, организуя промыслы, наводя мосты сотрудничества и принуждая к миру местных алеутов и индейцев с 1790 по 1818 год, пока не ушёл на покой в возрасте 71 года.

Александр Андреевич отличался пытливым умом. Понимая важность исследований малоизученного края, сам взялся составлять описание архипелага и заливов северного Американского побережья.

За труды на удаленных от центра России территориях пытливый исследователь и талантливый организатор в 1799 году был отмечен за «…усердие его к заведению, утверждению и расширению в Америке российской торговли» молотой медалью на ленте Святого Владимира.

Через три года Баранову был пожалован чин коллежского советника, что соответствовало армейскому чину полковника и давало права потомственного дворянства.

При жизни о Баранове ходили легенды: он внушал уважение своим и страх чужим окружавшим его людям, а самые строгие правительственные ревизоры поражались его преданности делу, энергии и самоотверженности. Баранов крепко обосновался для начала на острове Кадьяк, а затем и на других островах гряды, добравшись до побережья. Здесь он взял в жены ладную колошанку – дочь местного князька и обзавелся семьей.
 
Местные вожди племен, возмущенные экспансией русских на родные для них места, не раз пытались убить Баранова, на плечах которого держалась  русская колония в Америке, подсылали к нему ряженых в мирное одеяние воинов, нападали из засад.

Баранову было всё нипочём. Вел себя осторожно и продуманно, на рожон не лез, всегда ходил с охраной. Да и сам был мужичок он не промах – кулаком мог свалить с ног не то, что щуплого алеута, но и зашалившим промысловикам и матросам порой доставалось от Баранова.

Александра Баранова алеуты и индейцы считали то ли шаманом, то ли злым духом. А дело было в том, что прислал ему однажды Григорий Шелихов чудо-рубашку – кольчугу еще средних веков, изготовленную нигде попало, а в Дамаске из колечек тройного плетения дамасской стали. Куплена была кольчуга в Кантоне, совершенно случайно и недорого  у запившего и поиздержавшегося голландского моряка. Кольчуга была длинная, закрывала все тело и прекрасно подходила под длинный черный сюртук, под которым была совершенно не видна. Говаривали, что плели такую рубашку для знатного эмира, а носил её, чуть ли не король в своё время.

Наверное, врали про короля, но Баранов так привык к кольчуге, что порой и спал в ней. Это однажды и спасло ему жизнь, когда на баркас пробрался очередной лазутчик, засланный местным князьком, и пытался вонзить острый клинок в спину спящего Александра Андреевича. Клинок скользнул по спине, распоров сюртук и рубаху, не причинив Баранову заметного вреда. Лазутчика поутру повесили, предварительно допросив, на мачте, чтобы с берега хорошо было видно, кто нынче ночью пытался отнять чужую жизнь, да потерял свою собственную.

Кольчуга была старая, потертая и от того хорошо и ладно сидела на теле. В трех местах она уже была когда-то пробита, и были заметны места,  где её чинили. Колечки в местах штопки были из другой стали и со временем почернели, а вся кольчуга сияла по-прежнему.

В доме Баранова Николай Резанов встретил юную совсем девушку-колошанку, которая около года жила в русской крепости после восстания её племени, когда напали на отряд колонистов во главе с самим Александром Барановым.
Колошанку звали Слоун, и было непонятно – это её настоящее имя или она так себя называла, связывая с последними событиями в её жизни.

Теперь она жила в доме Баранова, помогала по хозяйству, с удовольствием выполняла поручения хозяйки дома, то же колошанки. Здесь она нашла для себя новую семью и была теперь вполне довольна своей жизнью.
Николай Резанов расспросил Баранова о симпатичной,  улыбчивой Слоун  и попросил разрешения забрать её к себе.

Баранов сразу насупился, но несколько подумав, кивнул в знак согласия и наказал Резанову:
- Она ладная девочка – молоденькая еще совсем. По дому поможет, по хозяйству похлопочет. Возьми её – пусть будет по-твоему. Да не обижай – она мне теперь как дочка стала. Её родных убили. Сами они тогда свару завели, забуянили, ; кинулись на нас, когда приехали к ним искать зачинщиков нападения на наших охотников. Много тогда пришлось их успокоить на веки вечные. Да и наших кадьякских полегло в тот день не мало.

Вспомнил Баранов, как пришлось публично отсечь тогда голову местному князьку, который всё не хотел успокоиться, визжал, катался по песку у берега, и всё грозился всех «рурус» поубивать, показывая ребром ладони, как будет резать головы ненавистным пришельцам, пуча глаза и выкрикивая проклятия.
Подняли несчастного потерявшего разум под руки два промысловика, уложили головой на бревно и, не церемонясь, отделили беспокойную лысую голову от тела кривой саблей.
 
Голову водрузили на шест с индейскими воинскими знаками и так оставили в назидание.

Неприятные воспоминания остались от тех событий. Но с той поры пока все, слава, Богу, – спокойно.

Резанов позвал Слоун за собой и объяснил ей, что она будет жить теперь с ним и помогать ему по дому. Слоун была испугана и очень смущена, но скоро все сладилось в их короткой совместной жизни с Резановым.
Стала она ему и помощницей, и подругой, и женой на короткий срок его пребывания в Ново-Архангельске.