Сны командора. Часть 13

ЛАНДСДОРФ

После событий в Петропавловске, когда между Резановым и Крузенштерном состоялось заключительное выяснение отношений при посредничестве коменданта Кошелева, рядом с камергером практически всегда теперь находился Георг Ландсдорф, который очень хорошо знал обо всех последних событиях и отношениях возникших в жизни Николая Резанова.

Но друзьями они не стали. Напротив, Ландсдорф крайне критически относился практически ко всему, что делал камергер и какие бы решения он не принимал. Особенно это стало явно после посещения Японии.

Георг Генрих фон Лангсдорф, естествоиспытатель, этнограф, путешественник, позднее - российский академик, дипломат, сопровождал в качестве врача камергера Резанова во время его поездок по Северной Америке. Он принял участие в плавании из Ново-Архангельска в испанскую колонию Сан-Франциско. Плавание туда и обратно, а также пребывание в Калифорнии продолжалось с марта до первых чисел  июня 1806 года. Во владениях Российско-американской компании Георг Лангсдорф посетил некоторые острова Алеутского архипелага и остров Кадьяк, но в основном жил в Ново-Архангельске, на острове Ситка.
На обратном пути путешественник побывал также в заливе Кука, у побережья Аляски, провел изучение природы Камчатки.

Камергер Резанов высоко оценивал включенного им в состав миссии в Японию натуралиста Георга Ландсдорфа, который изначально попал в экспедицию как натуралист-исследователь и врач. Своей властью Николай Резанов произвел его в надворные советники, отправив прошение о чине и разрешении включить немца в российское посольство в Японию в Санкт-Петербург.  Так Лангсдорф превратился в члена весьма ответственной дипломатической миссии и пока полуофициально получил чин соответствовавший капитану второго ранга.

По замыслу Резанова в случае успешного завершения переговоров планировалось Георга Ландсдорфа оставить в Японии в качестве постоянного посла при посольстве.

Представляя потенциально нового посла России в Японии, Николай Резанов писал в Санкт-Петербург:
«...Он в трудах неутомим... Кроме природного немецкого языка, знает он латинский, французский, английский и португальский; при многих талантах его он и медик практикованный, и надеюсь, что японцам через то приятен будет…».

Ситуация во владениях Русско-Американской компании, произвела на Георга Ландсдорфа крайне тяжелое впечатление. Более того, увиденное им, настолько шокировало, что находясь на острове Ситка, он опасался писать о отмеченных им фактах в письмах и в своих дневниковых записках. Ландсдорф опасался это делать, так как считал, что это может стоить ему жизни.

 «О всяких злоупотреблениях и зверствах, свидетелем которых я был, и о неприятностях, сводивших на нет мою работу, я лучше умолчу и сообщу лишь некоторые сведения по естествознанию», - писал он в письме своему учителю и наставнику геттингенскому профессору Иоганну Блюменбаху.

Георг Ландсдорф был воспитанником медицинского факультета Геттингенского университета, являвшегося во второй половине ХVIII века одним из центров научной мысли Европы. В Геттингене тогда преподавали многие известные ученые исследователи, которые несли в общество идеи гуманизма и законности, проповедуя приверженность истине и человеческой порядочности.

Поэтому понятно столь острое восприятие увиденного, воспитанного в атмосфере просвещенного гуманизма человека на факты беззакония, несправедливость и дремучую дикость. Более всего Ландсдорфа возмущало то, что всё, что делалось в Русской Америке, делалось под покровительством государства и императора.
Его возмущало массовое истребление морского зверя, особенно молодняка, ради шкур, которые часто сгорали в запасниках при пожарах или портились от сырости и некачественной выделки. После охоты горы тел убитого зверья оставляли на берегу, не в силах переработать и малой доли добытых животных.

Георг Ландсдорф возмущенно писал о падении нравов, губительном пьянстве и беззаконии, когда алеутов и индейцев наказывали жестоко без суда за любые проступки. Его возмущало отсутствие должного лечения и условий проживания колонистов, их бесправное положение перед чиновниками компании, которые их обсчитывали нещадно, без усилий превращая в вечных должников неграмотных, пристрастившихся к водке, алеутов и промысловиков.

В поездке с Резановым вместо ожидаемой помощи в проведении исследований Ландсдорф столкнулся  с полным  невниманием к своей работе. Очень часто ему приходилось встречать и откровенную недоброжелательность и враждебность. Сам Резанов несколько раз высказывался пренебрежительно о его работе и не давал возможности обработать и сохранить собранные гербарии и образцы, используя врача и натуралиста Ландсдорфа только по своему усмотрению.

Между Ландсдорфом и Резановым возникал иногда разговор о целесообразности осуществляемой Русско-Американской компанией экспансии на восток, в том числе и в Русскую Америку – практически на другую сторону планеты.

Георг Ландсдорф недоумевал:
 – Для чего, с какой целью осваивать американский континент, если у России есть огромные территории совершенно не заселенные и даже не изученные? Например, Камчатка – обильный, богатейший край, в котором совершенно не ведется хозяйствования! А здесь! То, что происходит в колониях разве можно как-то соотнести с законностью и порядком?

На это Резанов отвечал оппоненту со снисходительной улыбкой:
- Так коли ничьё пока и нам в руки само идёт, - от чего же не взять. Тем более от этого нам польза большая и выгода. Здесь каждая добытая шкурка нам практически даром дается. А то, что далеко зашли и трудности имеем с доставкой всего нужного в эти края, так решим, с божьей помощью. Флот построим, города здесь возведем, начнем с американцами торговлю вести.
В итоге рассуждений и разговоров сошлись на мнении, что русские и немцы слишком разные, чтобы понять друг друга.

– Вот, например, по дороге будет немец идти, сразу камень с дороги уберет, который мешает его повозке и коню, да не просто уберет, а еще пристроит его в фундамент будущего своего дома. А дом свой немец строит на века, так чтобы память о нём сохранилась, и детям его осталось всё, что он сумел создать.

 А вот русский такой камень просто не заметит, перешагнет и дальше пойдет, потому, что смотрит только вперед, только за горизонт. Ему кажется, что там, безусловно, лучше, - там благодать. Его интересует только то, что за горизонтом, а рядом с ним пусть дом рушится, забор заваливается, земля его зарастает сорняком, его это мало занимает. А потому и наследие его часто зыбким бывает, и нет преемственности, - высказался Ландсдорф, вспомнив поселки и города, их окрестности в родной Германии и сравнив их с тем, что он знал о России и увидел во время поездки.

- Возможно, ты прав Георг, есть такая черта
 у нас - растекаться в поисках насущного и искать счастья за горизонтом, верить более в благодать, а не мирское и материальное. Может быть это от того, что в своей державе не можем мы создать хорошие, добрые условия для жизни и развития и всё уповаем на то, что кто-то придёт и всё за нас сделает. Но согласись, не только Россия, но вот и Испания, Португалия, Франция и Англия обосновались на Американском континенте. И то, что эти страны делают на завоеванных территориях, то же нельзя назвать добрым отношением к аборигенам.

Более того, везут американцы сюда многие тысячи рабов из Африки для подневольного труда, а местных жителей за их несговорчивость истребляют. За скальпы мужские, слыхивал, дают до ста долларов, женские ценят в пятьдесят. Но ведь нужно понять, что каждый скальп – это убитый человек индейского племени. Получается, государство открыло не только охоту на тех, кто здесь жил ранее пришлых европейцев, то есть фактических хозяев этих земель, но торг живыми думами развернула, предлагая устроить этакое дьявольское состязание!
Это разве по-людски, по-христиански? - парировал аргументы немца Резанов.

И добавил, что только сверхвысокой выгодой от торговли и землевладения можно объяснить такое стремление к завоеванию новых территорий. Но с приходом белых людей  на эти земли придут  сюда со временем прогресс и просвещение, что сулит благо и развитие и для местных племен.

– Если к тому времени ещё останутся живыми какая-то часть местных жителей, - вставил Ландсдорф.
– Мы в своих колониях поступаем иначе. Пытаемся их учить и к делу приобщать. Посмотрите, как они живут? Дикость и безграмотность. А теперь, когда эти земли открыты, более им в своём диком состоянии пребывать не дадим, - закончил разговор Резанов.
Спорить с ним Георг Ландсдорф далее не стал.

КАЛИФОРНИЯ. КОНЧИТА

Испанцы открыли для себя Калифорнию в 1769 году, когда испанская исследовательская группа под командованием Гаспара Де Портула, прибыла в залив Сан-Франциско. Тогда эта местность называлась Чутчуи и проживали тут индейцы племени олони. Вся прибрежная территория залива была представлена, как часть земли Новой Испании.

В 1776 году испанцы  основали на побережье военный форт Presidio de San Francisco, в котором обосновалась католическая Миссия Святого Франциска Ассизского. Впоследствии были  построены еще ряд  поселений вдоль побережья Калифорнии с целью укрепления влияния на новой территории и распространения  католической веры среди местных жителей.

В марте 1806 года «Юнона» пришвартовалась в заливе Сан-Франциско. Дипломатическая сложность состояла в том, что Испания была союзницей Наполеона, который был практически в состоянии войны с Россией. Назревала война, поэтому комендант Сан-Франциско принимал у себя русских на свой страх и риск. Встреча и прием россиян были изначально достаточно сдержанными и Николаю Резанову недвусмысленно дали понять, что его корабли в заливе не желательны.

Но используя рескрипт императора о кругосветном плаванье, известие о котором уже достигло через дипломатов и берегов Калифорнии, удалось сдержать негативную реакцию коменданта крепости Хосе Дарио Аргуэльо и заручиться его некоторым сочувствием.

При новой встрече с губернатором Верхней Калифорнии Хосе Арильягу, который прибыл на встречу из Монтеррея, Резанову удалось развить успех, умело используя два обстоятельства.

Сначала Николай Резанов вызвал у местных испанцев большой интерес и сочувствие к путешественникам, совершающих подвиг кругосветного плаванья. Николай Резанов рассказал о трудностях, штормах и опасностях экспедиции. Здесь вспомнили Христофора Колумба и Америго Веспучи, открывших миру Америку. Отметили в беседе большую роль Испании в освоении и покорении новых земель.
; А что, на этом судне Вы совершили плаванье? ; поинтересовался комендант, имея в виду стоящую на рейде «Юнону».

– Нет. Два корабля под военным Андреевским российским флагом ушли в Кантон, по моему распоряжению, а я занялся насущными делами здесь в наших северных колониях по поручению императора нашего – Александра, - ответил Резанов, всячески стараясь повысить впечатление о важности своей миссии.

Значительным оказалось впечатление  испанцев от того, что камергер Резанов явился на прием при дорогой шпаге в парадном, расшитом золотом, мундире с пунцовой муаровой лентой и золотым ключом камергера, сверкающем бриллиантами ордене Святой Анны I степени и с Мальтийским крестом ордена масонов на шее. На голове камергера была шляпа-двухуголка – модный бикорн с султаном по центру и до блеска начищенные сапоги ботфорты.

Своим видом, гордой осанкой Николай Резанов сразу покорил сердце добродушного Хосе Арильягу, который был много наслышан о масонской ложе, в то время очень популярной в широких кругах европейцев и новоявленных американцев.
 Сам губернатор был не чужд идеям и замыслам этого закрытого от общества ордена, в тайне желая в него вступить. Заинтересовавшись Резановым, губернатор даже несколько теперь оробел,  отметив его награды,  звания и поинтересовался, как обращаться к нему – граф, князь?

Резанов кивнул, решив, что излишки авторитета ему здесь не повредят:
- Граф, Выше сиятельство, - с милой улыбкой кота,ожидающего с надеждой в награду  получить сметану, подтвердил он, отметив, что мальтийский крест ему вручил лично император Павел.

– Да, мы наслышаны о скорбной кончине этого достойного монарха, ; ответил губернатор, оценив Резанова как птицу безусловно высокого полета, исполняющего высокую миссию в тяготах сложнейшей экспедиции.
-А что вас интересует в наших краях? ; задал свой вопрос комендант Хосе Дарио Аргуэльо.

–У нас большая нужда с провиантом. Мы бы хотели пополнить запасы и купить в ваших владениях любые продукты питания. Хлеб, сало, масло всякое, соль очень нужна, овощи, - отвечал Резанов, заверяя, что за все будет заплачено сполна.
-Граф, мы должны подумать над Вашей просьбой. Нужно узнать, есть ли нужные для вашей миссии припасы. А вечером, прошу Вас прибыть к нам на ужин, ; там всё и обсудим, - ответил на просьбу губернатор.

Николай Резанов почувствовал себя несколько неловко от нового для себя обращения к нему как графу, но среагировал быстро, поблагодарил за приглашение и, откланявшись, отправился на корабль.

После приема у губернатора Николай Резанов и Георг Ландсдорф не спеша вышагивали по дорожке, делясь впечатлениями о встрече.
– Неплохо они тут устроились, ; сказал Николай Резанов, оглядывая добротные дома и иные подсобные помещения, высокие крепостные стены из камня.
-Да, много труда вложено. Все сделано с усердием и с умом, - ответил Ландсдорф, подумав о том, что в Ново-Архангельске не хватает такого должного порядка и сами крепости выглядят достаточно неказистыми.

–А Вы оказывается граф Священной Римской империи? Этот титул у Вас по рождению или за службу жалован, Николай Петрович? - полюбопытствовал Ландсдорф, впервые слыша о графском титуле камергера.

- А ведь странно, на приеме посольства в Японии такой титул должен был прозвучать, но о нём точно не  было ничего сказано. Что это? Скромность Резанова, что совершенно не соответствовало его натуре или здесь что-то не так? - подумал Ландсдорф, глядя себе под ноги и косясь на чинно вышагивающего рядом Резанова.

– Граф – пусть так считают, - не отвечая на вопрос прямо, заметил Резанов, а сам подумал о том, что мог бы быть и графом как фавориты Дмитриев-Мамонов и Платон Зубов, и даже может быть князем, как светлейший князь Григорий Потемкин и тот же Платон Зубов и другие, прошедшие путь через опочивальню императрицы. Но судьбу обмануть не удалось. А может все и к лучшему.
 
 - Ну, а чем я хуже других – графов, да князей? - вдруг неожиданно для себя высказался Резанов, чем поверг ученого и крайне щепетильного в вопросах морали Ландсдорфа в смятение.
– Так это он приписал себе титул в разговоре, - вдруг догадался Ландсдорф, с опаскою глядя на спутника.

- Вы это придумали, чтобы поднять свой статус? Это понятно, но ведь губернатор теперь напишет в Мадрид сообщение, в котором укажет все Ваши титулы и обман раскроется!  - воскликнул Ландсдорф, представив весь ужас положения, в которое может попасть этот человек.

– Если это будет, то будет потом, а сейчас нам нужно купить у них продовольствие – правдой или не правдой. Если будет нужно я готов и украсть его. Без продуктов наши поселения обречены. Из России нам должной помощи ждать не приходится, - закончил беседу Резанов, подумав, что и это он вынесет после позора посольства в Японию и бесславного участия в кругосветной экспедиции. А что касается титула, то всегда можно будет сказать, что напутали испанцы – спутали камергера с графом. С них станется.

Собрав совет после встречи с российским послом, губернатор и комендант крепости обменялись впечатлениями о госте.
Губернатор, как ответственное лицо высказал мнение, что следовало послать письмо ко двору в Испанию, с тем, чтобы узнать как вести себя с непрошенными гостями, судя по всему во главе с высокопоставленным чиновником российского двора. Но было понятно, что такое письмо и ответ на него будут в пути не менее полугода, а решение следует принимать уже сейчас. Просьба со стороны посланника императора России о закупке продовольствия усложняла задачу.
- Вот если бы просто требовалась стоянка на рейде, то это можно было решить и без высоких властей…

Но в этом случае следует принять более взвешенное решение, чтобы не потерять лица в глазах Мадрида, - отметил губернатор, а комендант кивнул, понимая дипломатическую сложность ситуации.

– Нужно отписать в Мадрид о происшествии и подробно описать титулы особы, представляющей интересы императора Александра. Как его нам представили? ; обратился губернатор к секретарю.

- Граф Священной Римской Империи, кавалер и командор Мальтийского ордена, кавалер орденов Российской Империи, камергер двора Императора Российской Империи Александра I, - огласил секретарь, несколько задохнувшись от произношения высоких званий и регалий посланника.

– Да, в России наверное не много найдется лиц с такими титулами и положением, а он еще и в плавание отправился не погнушавшись тяготами дальнего путешествия, - закончил губернатор, дав распоряжение составить письмо ко двору испанского короля, указав точно все, что им удалось выяснить при встрече с русским графом.

Обсудив просьбу посланника, решили, что в покупке продовольствия сразу откажут, а несколько позже направят русских в католическую миссию – в монастырь при крепости, где в избытке  есть всё, что им нужно. А уж церковники пусть решают, ; помогать русским или нет. Если откажут, то мы здесь ни при чем, ровно как если и продадут продукты.
Главное - не разгневать чины при дворе.

В отношении северных колоний России на американском континенте существовало негласное мнение – русским не помогать. Знали о том, что там, ; на севере сложно с продовольствием, но поддерживать  конкурента в освоении континента не хотели. Все понимали, что скоро встанет вопрос об освоении и северной части Америки, богатой, но суровой территории.

Вечером Николай Резанов в сопровождении Георга Ландсдорфа прибыл в дом к коменданту, ярко освещенному по случаю званого ужина.
За столом Николая Резанова представили супруге коменданта – молодящейся пышнотелой даме, настоятелю монастыря – суровому, облаченному в черное, мужчине с седой окладистой бородой и огромным католическим крестом на груди, местным служащим при губернаторе и коменданте и дочери коменданта 15-летней Донне Марие де ла Консепсьон Марселле Аргуэльо.

Кончите…

Кончита, - совсем девочка, с решительным характером и как всякий любимый ребенок с огромным влиянием на родителей. Тонкая, гибкая с ясным открытым лицом знатной европейской юной сеньориты, с вьющимися локонами темных длинных волос и карими глубокими глазами. 
Так напишет в своих воспоминаниях Георг Ландсдорф о встрече с девушкой:
«Она выделяется величественной осанкой, черты лица прекрасны и выразительны, глаза обвораживают. Добавьте сюда изящную фигуру, чудесные природные кудри, чудные зубы и тысячи других прелестей. Таких красивых женщин можно сыскать лишь в Италии, Португалии или Испании, но и то очень редко».

Николай Резанов обратил внимание на юную Кончиту и отметил, что она теперь в тех годах почти, в каких была его Анна, при их знакомстве и женитьбе. Он заметил ту же неловкость девичью, тот едва заметный переход, который строился пока еще в душе юной искусительницы мужских сердец. Переход от незатронутой невинности к осознанной власти над мужчинами, когда и взоры, и все внимание только к ним.

А пока, Кончита была весела и беспечна….
Осознавая бескрайную любовь к себе в доме родителей, вела себя легко и свободно, с интересом поглядывая на стройного, красивого и очень взрослого мужчину – чуть ли не ровесника её отца, при лентах и орденах в расшитом з;лотом мундире. Он казался ей немного смешным и очень строгим.

После званого ужина у губернатора Николая Резанова не беспокоили. Прислали из крепости свежие продукты и все. Более никаких распоряжений или приглашений не последовало. И только через неделю дали знать, что ответ на их просьбу готовы дать и просят прибыть в крепость.

Николай Резанов и Георг Ландсдорф в парадных одеждах незамедлительно отправились с «Юноны» в крепость, где было объявлено, что существуют трудности с продовольствием для самих испанских поселений и лучше обратиться в монастырь к монахам.

Обращение к монахам не дало какого-либо весомого результата. Приняв просьбу, настоятель пообещал рассмотреть её, но на этом все ответные действия были прекращены.

- Мы не можем вернуться без продовольствия. Будем здесь стоять, и оказывать на губернатора и коменданта влияние и давление, торговаться, наконец, но своего мы добиться должны, - огласил своё решение Николай Резанов на совете в присутствии капитана Николая Хвостова и Гавриила Давыдова.
На следующий после совещания день, Николай Резанов в сопровождении Георга Ландсдорфа отправился к коменданту посоветоваться о новых возможностях приобретения продуктов.

Комендант, чувствуя некоторую неловкость от того, что пришлось отказать русским в покупке продовольствия, после недолгого разговора, в котором он невыразительно говорил о стесненных нынче условиях и невозможности выделить продукты, пригласил Резанова и его переводчика Ландсдорфа на обед, назначенный на завтра.

Обед по замыслу коменданта как бы венчал пребывание русских на берегах залива Сан-Франциско, после которого гости должны будут покинуть побережье и отбыть восвояси. На обед были приглашены чиновники и военные из крепости, были домашние самого коменданта и среди них Кончита. Говорили о трудностях плаванья, звучали неоднократно пожелания удачного пути отважным морякам назад к родным берегам.

Понимая, что требуются какие-то шаги для того, чтобы задержаться в Сан-Франциско и найти новые аргументы в решении вопроса о приобретении продуктов, Николай Резанов решается заявить о невозможности покинуть гостеприимный Сан-Франциско без решения проблемы закупки продовольствия.

Комендант дон Аргуэльо, в ответ только развёл руки, понимая, что слова Резановым сказаны в отчаянии и к ним серьезно относиться не стоит.
Серьезно задумавшись о сложившейся ситуации, Николай Резанов   обращает своё внимание на Кончиту, которая беспечно беседовала с молодым кавалером из местных.

Когда Кончита осталась одна, Николай Резанов улучил момент и подошёл к девушке. Между ними возник легкий разговор, в котором Резанов используя знания иностранных языков, под звонкий смех девушки пытался ей рассказать о тех впечатлениях, которые он получил здесь в Калифорнии. Во время разговора Кончите и Николаю приходилось использовать язык жестов и мимику, что очень смешило юную сеньору.

После веселого общения Николай обратился к юной Кончите с вопросом через доктора Ландсдорфа:
– Не хочет ли прекрасная сеньорита посетить русский корабль?

Кончита, бойкая за столом, в окружении знакомых ей испанцев, несколько стушевалась от этого вопроса и искоса глянув в сторону отца, ответила:
- Мне очень интересно, я с большим удовольствием хочу побывать на Вашем славном корабле. Но пока я чувствую неловкость и для более близкого знакомства приглашаю графа и его переводчика на конную прогулку. Я хочу показать графу красивые места побережья залива и окрестностей.

– Прекрасно! Давно я не скакал на хороших лошадях, с самой может быть службы в гвардии в конвое Императрицы Екатерины Великой, ; ответил Резанов и после перевода его слов Ландсдорфом, отметил, какое значительное впечатление его слова оказали на присутствующих.

На присутствующих его слова произвели действительно должное впечатление. Все почтительно закивали и в ответ заговорили о большой роли российской Императрицы в делах Европы, отмечали её мудрость и величие.
Кончита с большим интересом посмотрела на Резанова и воскликнула, зардевшись лицом:
- Вот, здорово! Расскажите мне о Екатерине Великой, граф? Она мне так интересна!
– Обязательно расскажу, коли хотите. Вот только испанским языком я владею слабо, но надеюсь скоро подучиться с Вашей сеньорита помощью, а завтра, думаю, доктор Ландсдорф поможет нам пообщаться на прогулке, ; ответил Резанов.

Георг Ландсдорф, переводя общение Резанова и Кончиты, вежливо кивнул, подтверждая свою готовность выступить посредником в их общении.

Отец Кончиты Дон Аргуэльо с некоторым недоумением и растущим опасением следил за диалогом русского графа и его дочери. Дочь для него была той радостью, которая заменила многое в его строгой жизни. Она скрашивала тяготы службы и начинающиеся проблемы со здоровьем, сложные отношения с другими членами семьи коменданта. Лучики её – Кончиты сияния, были с ним всегда и подсвечивали его жизнь мягким благодатным огнем. И теперь он заметил интерес, неподдельное внимание к чужаку из далекой заснеженной России, от которого исходила угроза. Дон Аргуэльо насторожился и попытался повлиять на  дочь, показав ей, что её активность в разговоре с русским графом неуместна. Но по поведению дочери скоро понял, - она не будет следовать его отцовским наставлениям сейчас, так как, она полагала, все его опасения напрасны.

На следующий день в назначенное время Николай Резанов и Георг Ландсдорф прибыли к означенному месту в крепости и нашли там приготовленных коней, а вскоре подошла и Кончита в прекрасном голубом платье  с алой лентой на талии и шляпке на прелестной голове. Кончите подвели вороного жеребца и юная испанка ловко оказалась в дамском седле.

Николай оседлал гнедого жеребца, вспомнив молодые годы, ; старательно поднял своё тело,  усевшись в седло. Он почувствовал, что все же некоторые кондиции наездника им утрачены, нет той уверенности, но скоро уже лихо скакал по двору, умело управляя горячим скакуном.

Георг Ландсдорф осторожно, с помощью кучера уселся тяжело в седло и было понятно, что наездник он явно начинающий и составить компанию Кончите и Резанову в полной мере не сможет.

Наездники выехали из ворот крепости и направились по тропе к берегу залива к самому обрыву с высоких скал. Вести разговор через Ландсдорфа было сложно, из-за того, что тропа было узкой, поэтому, только поднявшись по тропе, всадники смогли остановиться и начать разговор.

Говорили о далекой России, её просторах, которые преодолевая, тратили путники месяцы пути, об императрице Екатерине и Санкт-Петербурге, русской зиме и волшебстве рождественских праздников, шумных балах в сверкающих залах. Кончита слушала Резанова заворожено. Казалось, - ей была по нраву далекая, такая непохожая на Калифорнию и Испанию, страна.

После возвращения с первой конной прогулки Кончита и Резанов договорились в другой день еще покататься по окрестностям на лошадях, но уже без Ландсдорфа, который едва поспевал за парой увлеченных друг другом всадников.

Прогулки на лошадях стали довольно частыми. Из дома Кончиты с возрастающей тревогой наблюдали за ними, но не вмешивались пока, очевидно, доверяя дочери.
 Увлечение Кончиты Резановым нарастало. Её многое интересовало в его рассказах о далекой стране, и она высказывала заинтересованность побывать в России и увидеть своими глазами столицу и все то, о чем ей поведал Резанов.
Общение двух людей – юной девушки и искушенного в делах сердечных мужчины приближались к той точке, когда должен был сделан определенный шаг – или в направлении развития складывающихся отношений или их прекращения.

При этом Резанов переживал заново все то, что он уже испытал, ухаживая за Анной в тот далекий 1794 год в Иркутске. Многое повторялось – слова, жесты, ответы Кончиты, её вопросы, его слова и поступки…. Пришло в голову, что это если первый раз было всё ново в его любви к Анне, то теперь всё происходившее походило на далекие воспоминания. Возникла мысль о том, что возможно это старость – такое состояние, когда приходится заново делать и переживать уже ранее сделанное и пережитое….. но без прежнего огня в душе…

Но Резанову было понятно, что Кончита, при её интересе к России, с желанием уехать из скучной, как она говорила, Калифорнии в далёкую страну, сама недвусмысленно ему говорит о возможности и желании их союза. А это значит, используя эту ситуацию можно было решить задачу обеспечения колоний продовольствием, ибо навряд ли после того как будет сделано предложение и оно будет принято, ему – камергеру откажут в просьбе.

Нужно было идти до конца.

Настал черед Резанова пригласить Кончиту снова на корабль. Юной испанской красавице уже самой не терпелось оказаться на корабле, поскольку она чувствовала, что там случится важное для неё событие и будут, возможно, произнесены долгожданные слова.

По приказу Резанова на корабле был объявлен аврал и теперь «Юнона» сияла чистотой. Прибывшие на корабль с берега Резанов и Кончита обошли всё судно, осмотрели бодрую отдохнувшую команду,  посетили каюты и после беседы на шканцах, осмотрев открывающиеся с корабля виды, спустились в каюту камергера. Кончита не стеснялась теперь оставаться с Резановым наедине, полностью доверившись ему, хотя помнила наставления маменьки о том, что благочестивой католичке нужно строго сохранять свою честь и не давать кому-либо сомневаться в чистоте девичества.

 В каюте Резанов заговорил с Кончитой о том, что он теперь одинок, потерял свою жену, а измученный странствиями перед возвращением в Россию просит её руки и умоляет стать его женой, так как полюбил её.

Пылкая девушка всё решила очень быстро. Её ответ был скорым и горячим. Ситуация в каюте располагала к уединению и сговорившись быть вместе, пылкие влюбленные дали волю чувствам и страсти.

Случившееся было серьезным шагом и каждый из любовников понимал ответственность за него.

Кончита остро восприняла то, как она рискует своей репутацией в глазах близких и окружения их семьи и церкви. Но её решимость была столь велика, что она не думала уже о возможных кривотолках и последствиях этого поспешного шага. Была ли она счастлива? Невозможно было это понять, а наступившее состояние назвать счастьем. Было освобождение и решимость от принятого решения. Как всякий запретный шаг бывает продиктован обстоятельствами, так и то, что случилось с ней, совпало с тем порывом души и сердца, который неминуемо приходит с каждой юной и пылкой натурой в свой час и миг. Сделав этот шаг, Кончита пробила, условно говоря, стену каземата, и увидела, что впереди широкий ров, целая река, которую еще нужно переплыть, чтобы обрести истинную свободу и понять – может ли быть она счастлива, сделав этот шаг.
Николай Резанов понимал, что он без благословления родителей переступил ту черту, которая уже не позволит отказаться от намерений и что-то отменить. После того, что с ними случилось, следовало спешить к родителям и добиваться их разрешения на брак с их дочерью.

Когда Резанов и Кончита возвращались и шли уже к трапу судна, чтобы вернуться в крепость, по палубе прошмыгнула невесть откуда взявшаяся мышь, которая перед самыми ногами Кончиты, едва не ткнувшись к ней в башмачки, шмыгнула в приоткрытую дверь камбуза.  Девушка закричала, отвернулась и прижалась к Резанову, схватив его за плечи. В глазах её застыл ужас. Приобняв Кончиту и успокоив, Николай проводил её с корабля.

Хвостов и Давыдов, а также стоявший рядом
с друзьями Георг Ландсдорф наблюдали разыгравшуюся сцену, так напоминавшую театральную.

– И здесь на краю света девушки бояться мышей, ; среагировал лениво на увиденное Хвостов.

–  От чего так женщины боятся мышей? Слабые, беззащитные твари, казалось бы, а так бедолажки верещат при виде пухлых хвостатых комочков, что как будто их резать разбойники собрались, – спросил Давыдов, обращаясь к натуралисту.
–  Я изучал этот вопрос. Однозначного ответа нет. Это воспитанная многими тысячелетиями неприязнь человека к мышам, которые одни из наиболее древних существ на Земле.
 
– А я думаю, - взял слово Хвостов, –  что дело в том, что женщина, это извините, норка по своей сути, а мышка, как известно, живет в норке, вот такое неприятное для женщины совпадение может иметь причину для столь значительной неприязни женского сословия к этим тварям.

- А что, если мышка найдет дорожку в норку, например, когда дама изволит почивать, это может сделать страшный переполох, – подвел итог рассуждениям Хвостов.
 
Георг Ландсдорф с некоторым недоумением на лице, молча посмотрел на Хвостова, но ничего не ответил. По всему было видно, что высказанная версия несколько смутила ум ученого мужа.

–  Однако плохая примета я думаю для девчонки, эта её встреча с мышью.  Не к добру, однако это, – сказал подошедший Шемелин. Он стоял поодаль и то же наблюдал разыгравшуюся сцену.

В смятении и смущении Кончита и Резанов покинули корабль и отправились в крепость, где Резанов безотлагательно направился к отцу Кончиты и объявил о своем твёрдом и горячем желании взять девушку в жены.

Дон Аргуэльо был обескуражен, сражен предложением русского пришельца.
Сразу же Резанов получил резкую отповедь и заявление о нежелании продолжать этот неуместный разговор. Ему было сказано, что он воспользовался доверием их семьи и должен срочно прекратить все ухаживания за Кончитой, а соблазнять невинную девушку – просто распущенность и подлость.

Но Резанов отреагировал спокойно и попросил спросить о желании Кончиты и открылся, что у них с дочерью коменданта были объяснения  наедине и они поклялись друг другу быть вместе, а он, камергер Его Величества российского Императора намерен забрать дочь Дона Аргуэльо с собой в Петербург только в качестве жены.

В крепости, в доме коменданта началась паника. Слышались рыдания и призывы к богу маменьки. Все шептались и обменивались мнениями и впечатлениями от того, что стало уже известно. Поползли слухи, которые грозили разрастись до невероятных размеров, и потому следовало принимать решение и положить конец сплетням, решив этот вопрос окончательно и с меньшими потерями для репутации семьи и Кончиты  –  девушки на выданье.

Камергер Резанов просил помолвить его и Кончиту и, сохранив всё в тайне, он готов был клятвенно обещать вернуться в Калифорнию после разрешения на брак Папой Римским и стать мужем Кончиты.

Не теряя самообладания, Дона Аргуэльо решается и, наконец,  дает согласие на брак, вдруг почувствовав значительную перемену в дочери, вдруг осознав её непреклонно настойчивое желание стать женой русского графа.
Она более  не принадлежала больше ему – её отцу. Кончита принадлежала
 другому мужчине, и им был Николай Резанов. Для него Кончита теперь была уже не ребенком, а взрослой, совсем взрослой дочерью, готовой стать женой мужчины, которому принадлежала по воле случая и судьбы, готова была стать матерью его детей.

Вскоре было назначена помолвка в присутствии самых близких к семье Дона Аргуэльо людей и священника.

Кончиту и Резанова тайно помолвили и отпустили с миром.

Жизнь продолжила своё течение и уже совсем не в том русле.

Возвращаясь вечером в полной уже темноте на корабль, Резанов при спуске по тропе между скал, вдруг увидел перед собой две темные фигуры в плащах и шляпах. Сверкнули клинки. Резанов был при шпаге и успел вынуть из ножен своё оружие. Шпагой он владел не очень уверенно, но ситуация требовала решительно защищаться. Из уст нападавшего первым послышались приглушенные проклятия и ругательства в его адрес. Он кинулся к Резанову и нанес удар сверху. Клинок сверкнул при луне и Резанов отбил его, второй удар был более коварным – нападавший умело выбил шпагу из рук Резанова и тот теперь стоял, обреченно ожидая смертельной боли, так как он даже не видел своего соперника, который слился в темноте под нависавшей над ним скалой. Вдруг страшный и крайне обидный для мастеров фехтования удар в лицо эфесом шпаги выключил сознание камергера, и он упал на землю.

Очнулся Резанов видимо скоро, так как Луна висела практически там же, где и находилась до потери сознания. Было очень тихо. Голова гудела, а лицо было сильно разбито и кровоточило. Поднявшись с земли, Резанов покачиваясь, побрел к берегу, к причалу, где его должна была ждать лодка с матросами, высланная к назначенному часу Хвостовым.

Прибыв на корабль, Николай Резанов осмотрел себя в зеркало, а Ландсдорф промыл его рану на щеке и ссадину на лбу, обработал повреждения, приговаривая, что камергер легко отделался. Ландсдорф думал при этом, что подобного камергеру следовало ожидать за его поступки.
А то ведь и убить могли, но, от чего-то, не убили.

Врач подумал, что в поведении Резанова в пресидио есть приметы нарушения кодекса чести, но говорить об этом Резанову он не стал.
На следующий день Резанов отправил посыльного сообщить, что он приболел, и к середине дня к нему привезли Кончиту, крайне встревоженную ночным происшествием.

Оглядев жениха, девушка сказала, что она догадывается, кто мог это сделать, но теперь ему не стоит опасаться этого безрассудного человека, отец его закрыл на засов и будет с ним разбираться позже. Николай понял, что это был кто-то из близких к семье Аргуэльо.

Утром Николай, приведя себя в порядок после стычки на берегу, еще помня на своих губах утренний поцелуй Кончиты, уверенно вошёл  в дом Аргуэльо и завел разговор о возможностях покупки продуктов для северных российских колоний. Дон Аргуэльо теперь уже не перечил. Он принял правила навязанные ему Резановым и теперь, поглядывая на ссадину и синяк на лице Николая Петровича, через помощников дал распоряжения о подготовке требуемых продуктов.

Прощаясь, Дон Аргуэльо, оглядел лицо камергера и ссадины на нём, и сказал, чтобы он не беспокоился. Безрассудный молодой человек больше не осмелится причинить ему вреда, а он, отец его невесты, приглашает Николая Резанова, до самого отплытия остановится в его доме, – так будет безопаснее.

С этого дня Резанов почувствовал себя полным хозяином в крепости. Ему кланялись, его учтиво приглашали к обеду и он сам теперь давал распоряжения по загрузке «Юноны».

А вечерами, они долго бродили с Кончитой у крепости, сидели у огня и говорили, говорили...

 В июне 1806 года Николай Резанов так описывает события, случившиеся  в Калифорнии, в донесении графу Николаю Петровичу Румянцеву, тогдашнему министру коммерции:

 «…..Здесь должен я Вашему Сиятельству сделать исповедь частных приключений моих. Видя положение мое неулучшающееся, ожидая со дня на день больших неприятностей и на собственных людей не малой надежды не имея, решился я на серьезный тон переменить мои вежливости. Ежедневно куртизуя гишпанскую красавицу, приметил я предприимчивый характер её, честолюбие неограниченное, которое при пятнадцатилетнем возрасте уже только одной ей из всего семейства делало отчизну ее неприятною. Всегда шуткою отзывалась она об ней – «Прекрасная земля, теплый климат. Хлеба и скота много, и больше ничего». Я представил Российский посуровее и при этом во всем изобильной, она готова была жить в нем, и, наконец, нечувствительно поселил я в ней нетерпеливость услышать от меня что-либо посерьезнее до того, что лишь предложил ей руку, то и получил согласие. Предложение мое сразило воспитанных в фанатизме родителей её. Разность религий и впереди разлука с дочерью были для них громовым ударом. Они прибегли к миссионерам, те не знали, на что решиться, возили бедную Консепсию в церковь, исповедовали её, убеждали к отказу, но решимость её, наконец всех успокоила. Святые отцы оставили разрешение Римского престола и я, нежели не мог окончить женитьбой моей, то сделал на то кондиционный акт и принудил помолвить нас на то по соглашению с тем, чтоб до разрешения Папы было сие тайною. С того времени, поставя себя коменданту на вид близкого родственника, управлял я уже портом Католического Величества так, как того требовали пользы мои, и Губернатор крайне изумился, увидев, что весьма не в пору уверял он меня в искренних расположениях дома сего и что сам он, так сказать, в гостях у меня очутился…. Миссии наперерыв привозить начали хлеб и в таком количестве, что просил уже я остановить возку, ибо за помещением балласта, артиллерии и товарного груза не могло судно мое принять более 4500 пуд, в числе которых получил я сала и масла 470, и соли и других вещей 100 пуд».

Замечание об отношениях Резанова и Кончиты сделал в своем дневнике и участник экспедиции доктор Георг Лангсдорф:
 
«Все-таки надо отдать справедливость оберкамергеру фон Резанову, что при всех своих недостатках он все же отличается большими административными способностями. И не все человеческое ему чуждо. Можно было бы подумать, что он уже сразу влюбился в эту молодую испанскую красавицу. Однако, в виду присущей этому холодному человеку осмотрительности, осторожнее будет допустить, что он просто возымел на неё какие-то дипломатические виды».

И вот теперь, когда цель была достигнута и нагруженная «Юнона» грузно и солидно покачивалась на рейде,  Николай Резанов спешно покидал столь гостеприимный берег и обретённую невесту, чтобы вернуться в Петербург и просить ходатайства императора перед Папой римским о согласии на брак – православного христианина и католички. Николай Петрович рассчитал, что на это вполне хватит два года.

Кончита заверила его, что будет ждать… столько, сколько будет нужно.
В начале мая 1806 года ярким утром отяжелевшая «Юнона» отвалила от калифорнийской земли, увозя спасительные для русской колонии 2156 пудов пшеницы, 351 пуд ячменя, 560 пудов бобовых.
Через месяц Николай Резанов уже был в Ново-Архангельске.