Сны командора. Часть 15

КОНЧИНА

Неспокойное сердце камергера двора Его Императорского Величества Александра I и командора Мальтийского ордена Николая Петровича Резанова остановилось в первый день весны 1807 года. Последние силы покинули его на чужбине, среди чужих и случайных людей, в городе, также в его жизни промежуточном.
Последние слова, которые были услышаны и прозвучали из воспаленных губ страдальца на смертном ложе, были:

– Слоун… Слоун… Слоун.
- О слоне каком-то говорит…. Что за слон такой… - подивилась сиделка, но слова донесла до хозяина. Тот пожал плечами и записал на всякий случай:
 – «Последние слова камергера Резанова – три раза слон сказал». А сам подумал:
– Какой такой слон? Откуда он у нас? Может сон? Сон какой-то послу привиделся? Кто его знает, – что это значит?

Вот так, последние грезы на грани жизни и смерти, тяжелые сны унесли сознание камергера на восток к берегам далекой Америки, где у скалы, на холодном песке остались следы и таинственные знаки, начерченные её рукой…..

Слоун!  Слоун! Слоун! – тепло последней в жизни камергера женщины, её летящая над заснеженными просторами Америки, Камчатки и Сибири, юная душа нашла его отлетающую ввысь, на суд божий душу.

Траурная немногочисленная процессия, прошествовала от дома Родюкова к храму, до которого было совсем недалеко. Тяжелый железный гроб, использованный на тот случай если родные пожелают забрать покойника к себе, в родные места, везли на телеге. В эту мартовскую пору снег растаял на солнце, хотя в темных местах, да с северной стороны склонов снег еще лежал. Дорога же вся уже растаяла и с утра подмерзала, раскисая к полудню. Покойника отпел священник с отчаянно чадящим кадилом у церкви прямо рядышком с могилкою, пробитой в мерзлой еще земле. Железный гроб наглухо закрыли и опустили  в могилку, в просторный деревянный ящик на её дне, который и заколотили. На месте установили крест.

Долго гадали – какой поставить крест –  смущало принадлежность покойника к масонам. Нашлись советчики, что крест в этом случае ставить и вовсе не нужно. Но крест лиственничный добротный все же поставили, ибо другого никто не предложил. И то верно, – что это за могилка без всякого памятного знака.

НАСЛЕДИЕ КОМАНДОРА.
ВОЙНА ЗА КУРИЛЫ И САХАЛИН. ФОРТ РОСС

Николай Резанов крайне тяжело переживал неудачи переговоров с японцами. В меморандуме японскому правительству, составленному после переговоров он предупреждал «чтобы японская империя далее северной оконечности Матмая (остров Хоккайдо – прим. автора) отнюдь своих владений не простирала» и грозил в случае «вторичного неуважения» принять «меры, которые в народе будут гибельны и не возвратные произведут потери».

 В донесении Александру I камергер сообщил о своем намерении в будущем году отправиться к «берегам японским» и вытеснить «из Сахалина водворение на нём соседий наших» и прислать в Русскую Америку «колонию пленных» японцев.
Завершая свой вояж в Русскую Америку и отправляясь в Санкт-Петербург  летом 1806  года из Ново-Архангельска, Николай Резанов даёт тайные письменные указания лично капитану «Юноны» Николаю Хвостову идти двумя кораблями в залив Анива на Сахалине, а затем к южным островам Курил для того, чтобы силою изгнать японцев и утвердиться на островах.

Вся ответственность за действия против японцев камергером Резановым была возложена на Николая Хвостова.

Капитан  Николай Хвостов – человек смелый и безрассудный,  полагая, что сделанные приписки Резановым не отменяют указаний побить японцев, в начале октября 1806 года прибыл в залив Анива. Огласив перед командой распоряжение камергера, и помня о том, что содержание письма должно остаться тайной, Николай Хвостов заставляет поклясться всех о сохранении сего секретного предписания с целованием креста.

После этого боеспособная часть команды отправились на шлюпках к берегу Сахалина.

Этот момент зафиксирован Хвостовым в судовом журнале брига «Юнона»:
«В 8-м часу полуночи отправился на двух судах я, лейтенант Карпинский и корабельный подмастерье Корекин к тому же селению. Подъезжая к берегу, подняли на шлюпке военный, а на барказе – купецкой флаг. Добрые айны встретили суда уже в большом числе и присели на колени, когда мы трое вышли на берег, стремясь объяснить некими словами, что мы россияне и друзья их, я приказал на берегу поставить флагшток, на котором поднял оба флага, как военный, так и коммерческий, показывая на судно, одарил всех платками и разными безделицами, на тоена или старшину селения надел лучший капот и медаль на Владимирской ленте, при троекратном из шести ружей выстреле с судна на каждый залп ответствовано из одной пушки».

Утвердившись на берегу, русские моряки сожгли японские склады и взяли в плен четырех японских купцов, а айнским старшинам в трех селениях побережья вручили медали и документы, подтверждающие право России на Южный Сахалин.
После проведенной операции устрашения японцев «Юнона» ушла в Петропавловск, где нашла судно «Авось», c которым намеченная ранее встреча у Сахалина не состоялась.

Как оказалось, Гавриил Давыдов с командой ждал в заливе Анива Николая Хвостова на «Юноне», но течь судна и надвигающиеся осенние штормы вынудили его идти в надежный порт Петропавловск ранее намеченной встречи.
Перезимовав в Петропавловске, весной и летом 1807 года капитаны Николай Хвостов и Гавриил Давыдов под флагом Российской Империи вновь организуют набеги на Курильские острова.

На островах отряд под командою Хвостова и Давыдова сжигает обнаруженные поселения японцев, грабит фактории, разбивает немногочисленные гарнизоны, захватывает японцев в плен, и в целом, силами двух кораблей и их команд ведут небольшую и победоносную войну с жертвами с обеих сторон.  И все это не под черным флагом корсаров, а под  российским военным Андреевским стягом.

Высадившись на Итурупе, Хвостов и Давыдов с горсткой матросов обратили в бегство японский гарнизон в селении Сяна численностью до 300 солдат, которые первыми открыли стрельбу. Командир отряда сделал себе харакири, а многие солдаты спаслись бегством. Обнаружив на японских складах рыбу, соль, сакэ, русские моряки отдали их айнам, а магазины сожгли.

Не обошлось и без неожиданностей и неоправданных потерь. Обнаружив на складе сакэ, многие из команды не удержались и запили. После усилий капитанов, когда основная часть команды протрезвела и смогла вернуться на корабль, не досчитались четверых человек.

Далее корабли посетили Уруп и снова зашли в залив Анива, предав огню японские строения и, уже совершенно расхрабрившись при наказании японцев, отправились в направлении Матмая, то есть к берегам Японии. У оконечности Матмая русские сожгли четыре японских торговых судна, захватив груз (рис, рыба, соль).

В письме, направленном Николаем Хвостовым губернатору Матмая, были изложены мотивы, побудившие русских к подобным действиям. В качестве причины указывалось нежелание Японии заключать торговые соглашения. В письме было указано, что за ответом русские вернуться через год.

Ответ, в котором японцы выражали согласие на проведение переговоров, был подготовлен правительством Японии и передан губернатору Матмая летом 1808 года. Однако за ответом русские не пришли и таким образом, была упущена возможность прояснить так сложно складывающиеся отношения и быть может открыть сотрудничество.

Реакция японской стороны на агрессивные действия по приказу Резанова состояла в том, что японские власти объявили военное положение на островах, ввели усиленный (до тысячи солдат) гарнизон для охраны факторий и обвинили Россию в вероломстве, а в итоге, еще более закрепили свое влияние на островах.
В 1811 году японцы захватили в плен корабль Василия Михайловича Головнина с командой. Капитану Головнину пришлось более двух лет просидеть в железной клетке.

Василия Михайловича Головнина японцы освободили только после официальных извинений и заверений, что набеги на острова не были санкционированы государственной властью, то есть ошибка Резанова была признана официально, а император Александр I был вынужден обозначить южную границу своих владений на Курилах. Крайней точкой российских владений был назначен южный мыс острова Уруп, а более южные крупные острова Кунашир и Итуруп отошли к Японии. Японцы также продолжали хозяйничать и на юге Сахалина еще несколько десятилетий.
Сам знаменитый мореплаватель, стоически выдержав 26-месячное пребывание в неволе и много раз рисковавший жизнью, отзывался о Николае Резанове так:
 
«Он был человек скорый, горячий, затейливый писака, говорун, имевший голову, более способную созидать воздушные замки, чем обдумывать и исполнять основательные предначертания и вовсе не имевший ни терпения, ни способности достигать великих и отдаленных видов; впоследствии мы увидим, что он наделал компании множество вреда и сам разрушил планы, которые были им же изобретены.»

Предсказуемая реакция российской стороны – капитанов кораблей, участвующих в разбое, – под суд.
 
Далее арест Хвостова и Давыдова в Охотске осенью 1807 года. Но удался побег с помощью сочувствующих, а далее труднейшая дорога длиною многие сотни верст зимой по безлюдному пространству до Якутска, снова арест и уже под охраной друзей везут  в столицу, откуда  после хлопот влиятельных акционеров Русско-Американской компании отважных молодых капитанов с опытом боевых действий отправляют на войну со Швецией. Учить воевать молодцев Николая Хвостова и Гавриила Давыдова не нужно.  Уже в первых боевых столкновениях на Балтике они сумели проявить отвагу и храбрость, но наград не дождались – император лично отказывает в утверждении награждения с припиской –  «...в наказание за своевольство против японцев».

А письмо с объяснениями своего распоряжения о нападении на японцев Николай Резанов так и не отправил императору Александру, но оно сохранилось:
 
«Усиля американские заведения и выстроив суда сможем и японцев принудить к открытию торга, которого народ весьма желает у них. Я не думаю, чтоб Ваше Величество вменили мне в преступление, когда имев теперь достойных сотрудников, каковы Хвостов и Давыдов, с помощью которых выстроя суда, пущусь на будущий год к берегам японским разорить на Матмае селения их, вытеснив их с Сахалина и разнести по берегам страх, дабы отняв между тем рыбные промыслы, и лиша до 20000 человек пропитания, тем скорее принудить их к открытию с нами торга, к которому они обязаны будут. А между тем, услышал я, что они и на Урупе осмелились уже учредить факторию. Воля Ваша Всемилостивейший Государь, накажите меня как преступника, что не сождав повеления приступаю я к делу; но меня еще совесть более упрекать будет ежели пропущу я понапрасну время и пожертвую славе твоей, а особливо когда вижу, что могу споспешествовать исполнению великих Вашего Императорского Величества намерений».

В этом письме отразились основные черты камергера Резанова, отмеченные современниками – авантюризм, протекционизм, чрезмерные тщеславие и честолюбие, слабо подкрепленные достойным набором качеств личности. Являясь послом императора, он вдруг объявляет войну государству, в которое его направили с посольской мирной миссией. В письме прямо написано о нападении на Матмай (Хоккайдо), то есть на территорию иностранного государства, с целью посеять страх в народе, лишить пропитания и принудить его...  дружить и торговать.

К деяниям Резанова относят не только попытки закрепить владения России в Северной Америке, но освоения земель в Калифорнии и Мексике, ссылаясь, как он писал, на «слабость испанцев».
 
Но и здесь мало что осталось из наследия, ведь роль и участие Резанова в жизни Русской Америки, всего лишь короткий эпизод, мало, практически ничего не изменивший по существу.

В 1812 году, через несколько лет после смерти камергера Николая Резанова на побережье залива Калифорнии в 80 км от Сан-Франциско  возникло небольшое поселение русских. Это была небольшая крепость в теплом благодатном крае под названием Русский форт, основанная по замыслу Григория Шелихова, развитая предложением Николая Резанова и воплощенная Александром Барановым, который направил несколько десятков русских и алеутов под командованием советника по коммерции Русско-Американской компании Ивана Кускова. Непосредственными хозяевами территорий являлись местные индейцы, которые, по некоторым данным, разрешили русским использовать землю для создания форта за три одеяла, три пары штанов, два топора, три мотыги и несколько ниток бус.

Русская крепость была самой южной русской колонией в Северной Америке и создавалась как сельскохозяйственное предприятие, предназначенное для снабжения продуктами питания северных поселений русской колонии, что и было реализовано.

Попытка закрепиться на юге западного побережья Северной Америки не увенчалась успехом. Через 28 лет после основания эта русская крепость была продана частному лицу и теперь сохранилась на территории США как форт Росс – ныне исторический памятник эпохи обустройства европейцев в Северной Америке.
Через 60 лет после гибели Резанова император Александр II продал Соединенным Штатам Америки и колонию Русскую Америку, располагавшуюся на западном побережье современной Аляски и на Алеутских островах, открытую в 1732 году экспедицией под руководством М. Гвоздева и И. Федорова.

Договор о купле-продаже был подписан 30 марта 1867 года, а 18 октября того же года прошла церемония официальной передачи Русской Америки Соединенным штатам в обмен на чек на сумму 7,2 миллиона долларов. В столице русской колонии Ново-Архангельске (ныне Ситке) русский гарнизон уступил место американскому, а над крепостью был поднят флаг США. Со стороны России протокол о передаче подписал специальный правительственный комиссар, капитан 2-го ранга А.А. Пещуров.

К 1864 году население всей Русской Америки составляло до 2,5 тысяч русских и до 60 тысяч индейцев и эскимосов. В начале 19 века эта территория приносила доходы за счет торговли пушниной, однако к середине века для российской императорской семьи стало очевидно, что расходы на содержание и защиту этой отдаленной и уязвимой с геополитической точки зрения территории будут перевешивать потенциальную прибыль.

Одной из причин продажи этой богатой ресурсами территории называлось значительное истощение поголовья морского зверя, прежде всего каланов, нещадно выбитого за время существования российской колонии.
Теперь, только редкие сохранившиеся строения, православные церкви и немногочисленные потомки колонистов напоминают о «русском следе» на Аляске.

ОШИБКА ЛЕЙТЕНАНТА ГОЛОВАЧЁВА

Николай Резанов в лице лейтенанта Петра Головачёва нашёл на корабле единственного офицера из всей команды, который поддерживал с ним добрые отношения, почитая камергера как высокопоставленное должностью лицо.

В силу своего характера и достаточно зависимого положения, не смея отказать решительно камергеру, пытался не участвовать в конфликте и продолжал оказывать ему поддержку в сложившейся ситуации, когда офицеры двух кораблей во главе с капитанами просто игнорировали посланника с его претензиями на руководство.
При расставании Резанова и всей его свиты  с командой «Надежды» в Петропавловске Пётр Головачёв единственный пришёл его проводить после завершения посольской миссии.
 
О чём они говорили и говорили ли вообще при этой встрече, никто не знает.
Главное то, что предопределило развитие событий и привело к трагической развязке,  произошло во время примирительного разговора в Петропавловске, когда камергер выставил Петра Головачёва своим сторонником, не желаю убедить офицеров в том, что лейтенант ни словом, ни делом не запятнал своей чести, оставаясь сторонним наблюдателем в конфликте. Но для офицеров Головачёв стал отступником и доносчиком, поскольку сохранил доброжелательные отношения с камергером и его свитой. Остроты в ситуацию добавляло то, что по прибытии в Петербург из плавания вполне возможны были меры наказания за своевольничество и не исполнение императорского распоряжения. Воображение некоторых участников конфликта с камергером рисовало чуть ли не Петропавловскую крепость, куда сажали порой за проступки и менее значительные. Наиболее впечатлительным лицам вспоминались слова Резанова об эшафоте и каторге публично и сгоряча сказанные на Камчатке. Поэтому сразу после отплытия из Петропавловска после возвращения из Японии Пётр Головачёв оказался изгоем. С ним мало и неохотно общались, при каждом удобном случае выказывая ему неуважение и делая замечания, как по службе, так и общаясь в быту.

Придирки со  стороны помощника капитана Ратманова к лейтенанту стали нормой и только вмешательство Крузенштерна порой останавливало развитие конфликта. Напряжение росло и достигло критической точки, когда стало известно, что русские войска вступили в прямое столкновение с армией Наполеона. Головачёв, будучи страстным поклонником Бонапарта и всего французского, сразу стал объектом шуток и нападок со стороны офицеров, которые теперь, найдя отвлечённый от прямого конфликта повод, при каждом удобном случае подсмеивались над молодым офицером, со смехом обсуждая личность французского императора. В каюте Головачёва над столиком висел небольшой, рисованный карандашом портрет Наполеона. Этот портрет стал объектом насмешек, а помощник капитана, узнав о портрете, сделал замечание Головачёву в кают-компании в присутствии всех офицеров «Надежды»:
– Лейтенант, а не кажется ли Вам, что портрет Наполеона, нынешнего военного противника России, не уместно держать на почетном месте? Вы человек военный, может быть завтра придется и Вам принять участие в боевых действиях.  Извольте убрать портрет Бонапарта, ибо каюта на российском корабле не твой личный кабинет!
– Я не поклоняюсь врагу России! Я почитаю Наполеона Бонапарта как личность! – ответил, несколько растерявшись, Головачёв.

– Но он теперь противник наш! Всё очевидно! Не время славить врага Отечества! – решительно поддержал Ратманова мичман Беллинсгаузен, по юношески зардевшись.
Присутствующие в кают-компании офицеры, ободрительными репликами поддержали молодого офицера.

Головачёв побледнел, и не глядя на офицеров, покинул кают-компанию.
Неприязнь, усиливающаяся тяготами длительного плавания, нарастала, а напряжение росло. Головачёв теперь стремился к уединению, пребывая в подавленном настроении. Вахты стоял лейтенант всегда молча и сосредоточенно над чем-то постоянно думал, отрешенно вглядываясь в бесчисленные морские валы. На корабле уединения найти было непросто, а воспаленная душа лейтенанта мучительно страдала от всякого внешнего внимания и тем более замечаний и насмешек – напряжение росло и закончилось трагедией.  На завершающем этапе плавания, уже в пределах Европы, впавший в депрессию лейтенант Головачёв, застрелился.

Так записал обстоятельства трагического происшествия Герман Левенштерн:
«7.05.1806. [Остров Св. Елены]. Головачев и Беллинсгаузен остались одни на корабле, а все остальные поехали на берег. Мы пошли в магазин Ост-Индской Компании, чтобы там кое-что купить. При выходе из магазина я встретился с Тилезиусом, который только что приехал с корабля. Запыхавшийся Тилезиус схватил меня дружелюбно и судорожно за руку и сказал мне: «Не испугайте капитана». Так как я с Тилезиусом был в ссоре, то я сделал шаг назад. «Без околичностей, – сказал Тилезиус и схватил меня за обе руки, – давайте помиримся и забудем прошлое – Головачев застрелился». Тут я по-настоящему испугался. Я нашел Крузенштерна и рассказал ему об этом несчастном случае, и мы все поехали на корабль. Головачев был уже мертв. Он выстрелил из маленького пистолета, у которого был сломан замок, себе в рот и изуродовал и искромсал все лицо. (Он раньше все время чинил замок и сломал много моих и Горнеровских напильников, а потом сломал и свой замок.) Он поджег свой пистолет с помощью фитиля из обрезков бумаги. Фитиль этот нашли еще горящим в его руке после выстрела. Чтобы не привлекать внимания, он, некурящий, зажег сигару, от нее прижег фитиль и так осуществил свое намерение. Головачев никогда не пил водки, но за день до этого он взял себе маленькую бутылку ратафии и утром выпил ее один. Оба его образа лежали перед ним на столе. ... Крузенштерн поехал на берег к губернатору, чтобы испросить разрешение похоронить покойника. Губернатор сам сказал ему: «Нельзя считать самоубийцей человека, который покончил с жизнью в припадке меланхолии. Я прикажу похоронить покойника со всеми церемониями». Когда мы после обеда привезли гроб на берег, нас встретила команда из 40 солдат и траурная музыка. Они сопроводили гроб в церковь. Английский пастор после очень красивой проповеди похоронил его. Солдаты дали три залпа, и на этом церемония закончилась. Все шло так порядочно, что мы, успокоенные, поехали на корабль и были в состоянии оказать ему последнюю услугу по своему желанию. Мы вместе выстрелили и потом заказали надгробный камень».

Иван Федорович Крузенштерн излагает по-своему версию происшествия и его мотивы:
«Четырехдневное пребывание наше у острова Святой Елены, во всех отношениях весьма приятное, нарушилось печальным и совсем неожиданным происшествием. Второй лейтенант корабля моего, Головачев, благовоспитанный двадцатишестилетний человек и отличный морской офицер, лишил сам себя жизни. За час прежде того при отъезде моем с корабля на берег казался он спокойным, но едва только приехал я на берег, то уведомили меня, что он застрелился. Я поспешил на корабль и нашел его уже мертвым. Со времени отхода нашего из Камчатки в Японию приметил я в нем перемену. Недоразумения и неприятные объяснения, случившиеся на корабле нашем в начале путешествия, о коих упоминать здесь не нужно, были печальным к тому поводом. Видя все более и более усиливающуюся в нем задумчивость, тщетно старался я восстановить спокойство душевного его состояния. Однако никто не помышлял из нас, чтобы последствием оной могло быть самоубийство, а особенно перед окончанием путешествия. Я надеялся, что он по возвращении своем к родителям, родным и друзьям скоро излечится от болезни, состоящей в одной расстроенности душевной. На корабле не предвиделось к тому никакой надежды, ибо ни я, при всем моем участии и сожалении о его состоянии, ни сотоварищи не могли приобрести его доверенности. Все покушения наши к освобождению его от смущенных мыслей оказались тщетными».
Любопытным в этом чрезвычайно грустном событии является то, что Пётр Головачёв, действительно страстный поклонник Наполеона Бонапарта, оказался в свой последний час именно на той земле, где через пятнадцать лет день в день закончит свой жизненный путь и сам Наполеон.* Головачёв застрелился 07 мая 1806 года, Наполеон умер в этот же день 1821 года.

Конечно это великая случайность, но, как известно, из хаоса случайностей рождается всякая закономерность, а непонятная для нас случайность, часто является непонятой нами закономерностью.

* Наполеон после поражения при Ватерлоо окажется в ссылке на острове Святой Елены, где проживет с 1815 года  по 1821 год и умрет 07 мая.