Багряный листопад

         
          Октябрь 1955 года был теплым и сухим. На улицах буйствовал карнавал  осеннего многоцветья.
          По аллее парка брела  молодая  женщина, смуглая миловидная брюнетка с карими глазами.   Касаясь волос, плеч и рук ее, багряные листья медленно опускались на землю, шурша под ногами.
         Звали  женщину —  Нина Одинцова. Она шла, понуро опустив голову, не разбирая дороги, с единственной мыслью, которая,  как раненая птица, билась, отдаваясь в висках и  затылке: «Что делать? Что делать? Что делать?»
          Ей надо было принять решение, срочно найти выход из создавшегося положения, которое,  вообще-то,  было  самым обычным. Она ждала ребенка.
          Беременность — светлый момент в жизни женщины. Но, увы! Далеко не каждой. Вся сложность состояла в том, что Нина не была замужем.
          На  мучивший ее вопрос,  было  два ответа: оставить  беременность  или избавиться от нее.
          * * *
          По трудовому соглашению, после окончания учебы в институте, она приехала работать на Дальний Восток в город  на Амуре.  В  далекий суровый край, где выплачивали «северные», где один год работы приравнивался к двум.  Трудовое соглашение  было сроком на три года. Местных кадров в городе не было, Судоверфь, куда она получила назначение, держалась на приезжих молодых специалистах.
          Встретили ее хорошо. Обеспечили не только работой, но и жильем.   Она отработала положенный срок и   осталась еще на один. Вот уже и он  подходил к концу. А сама Нина за это время от рядового инженера проектировщика доросла до уважаемого всеми начальника техотдела. И близкий друг у нее появился, ее Володя, потомок амурских казаков, по фамилии Приходько. Красивый,  лицом и телом, богатырь, которого она любила. Было ему 26 лет, учебой он себя особенно не обременял, работал  на Судоверфи электриком. Жил с родителями, а к Нине захаживал вечерами, и ночевать частенько оставался. Он и был отцом этого ребенка.
               
          * * *
          Листья падали, кружились, мысли  бежали, неслись, летели. Нина вспомнила, как прошлой осенью, под  таким  же  дождем  багряно-золотистой листвы,   они шли с Володей по этой самой аллее...  Все сияло волшебной красотой… Парившие  в воздухе    листочки  ложились на волосы, трепетно опускались  в  подставленные ладони, весело пролетали  мимо…   Володя  целовал ее, называл ласковыми словами. И она чувствовала себя самой красивой, самой счастливой женщиной на свете. 
          И вот снова осень…  та же аллея … и  листопад. Но нет в душе счастья. Только   горечь и тревожные мысли.   Они, как маленькие острые кинжалы, ранили душу: «Два варианта…  два варианта… Первый — оставить ребенка.   Для этого надо, чтоб Володя предложил…  или, хотя бы, согласен был на мне жениться…    —    Нина остановилась.  Багряно-золотистый водопад листвы раздражал, мешал думать. —  Можно, конечно, и без его согласия…— Она горько усмехнулась.—  Родить ребенка не будучи замужем? Но это же позор! И как к этому отнесется Володя?»
         Листья кружились в диком танце. Беззащитно качались на ветру потерявшие крону голые ветки. И Нине казалось, что с каждым падающим с дерева листочком в ней что-то теплое, живое умирало. И в уме всплыл второй страшный кровавый вариант:  « Сделать аборт…  — По телу пробежала дрожь. —  Нет, это просто невозможно!» 
         О втором варианте даже подумать было страшно. Аборты  еще с 1936 года    были  запрещены законом.  И преступником становился  не только тот, кто производил его нелегально, но и та несчастная, которая  решилась  на это. Ей выносилось общественное порицание. По существу, это была судимость. Допрашивали обвиняемую, свидетелей, зачитывали приговор. А потом шла бумага еще и на работу. Там собирали общее собрание. И все повторялось, только уже в своем рабочем коллективе. Выспрашивали: «Как? Почему? Кто отец?» И это общественное порицание оставалось в личном деле, как судимость..
        «Хорошо было древним римлянкам, — думала Нина,— никто не обращал внимания на то, что незамужняя женщина прерывала беременность. Эмбрион считался частью ее тела, и она  сама решала избавляться от него или нет».
         Да, так, действительно, было у древних римлян. Но цивилизация с тех пор «продвинулась далеко вперед» и в 1955 году, не в Риме, а в ее родной стране, такие  вопросы  решали не женщины, а государство.
         * * *   
         Большие надежды Нина возлагала на сегодняшний вечер. Приготовила ужин, купила пол-литра   водки. Сама  она её не любила, ей нравилось белое  виноградное сухое и полусладкое вино. Но сегодня она будет пить водку, Володя любил, когда она составляла ему компанию. Он говорил, что  водка освобождает  ее от постулатов ложной морали и Нина становится  сама собой, такой, как Бог ее создал. Он делал с ней тогда все, что хотел, и ласково называл: «Моя Ева, моя любимая Ева». Нет, Володя  не обижал ее.  Просто у него были свои оригинальные  проявления любви. Так реализовывалась его страсть. А сегодня «Ева» сделала бы  все, что угодно, лишь бы он предложил ей выйти за него замуж.
          Нина  готовилась к его приходу. У нее   было красивое, еще ни разу не одеванное белье. Володя любил раздевать ее сам. Ему это доставляло удовольствие.
          Все его привычки и причуды Нина знала наперечёт. Вот только не знала, когда лучше сказать о беременности: до свершения любовного таинства  или после. Думала, думала и решила, что лучше всего во время этого…
          Так и сделала и была очень удивлена, что он никак на ее слова  не отреагировал. Ласкал, целовал, называл любимой, а о  беременности  и рождении ребенка  не сказал ни слова.  «Не  торопится Володя делать мне  предложение. Не умолять же его об этом?» — думала Нина, хотя была полностью готова и на это.
          А Владимиру, когда она сообщила ему эту новость, было не до ее беременности. У него и мысли-то нормально не работали в тот момент.  Только инстинкт, животный инстинкт.
          И решила Нина, что поговорит об этом еще раз «на трезвую голову».
               
         * * *
         На другой день Владимир вспомнил ее слова,  но  не обрадовался этому известию. О детях он, вообще, еще не думал. Но сообразительность проявил: «Когда женщина говорит, что должен родиться ребенок, она намекает, что  мужчине пора на ней жениться», – сделал он для себя вывод. Да  в принципе,   он и не исключал такую  возможность, проанализировав всё  с помощью поставленных самому себе вопросов и ответов на них.  « Красивая? — Красивая. Меня любит?  — Любит. Зарабатывает хорошо? — Даже очень. Чего мне  еще нужно?», — так он мысленно порассуждал и пошел к родителям сообщить, что у  любимой женщины   от него скоро должен родиться малыш, и  он, наверное, должен жениться на ней.
          — Появится казак! — сказал отец. — Еще один Приходько. От це гарно!
          — Рано ему жениться,— возразила мать.
          — Раз женилка выросла, пусть женится,— высказал свое  мнение  отец, уходя   на работу.  — А ли мы не казаки, а ли  мы не амурцы…
           Иначе думала мать.
          — Не твоя это судьба, сынок, — стала она отговаривать его. — Посмотри вон какая у соседа Антонюка деваха выросла... Красавица… А какие борщи варит!  А Нина? В заводской столовке питается… И старше тебя на три года. Да и не  останется она здесь жить, уедет на Большую землю.*  А ты как же? С ней же, ведь, поедешь…   
         — Конечно, с ней. 
         — Здесь ты свой. Тебя все знают. Здесь ты нужный специалист. А там кем будешь? А она и там будет начальником. Бросит она тебя.
         — Не бросит, — самоуверенно произнес Владимир.— Таких, как я, не бросают.
            Увидев, что ее слова  не очень подействовали на решение сына, мать привела последний довод:
         — И на кого ты нас оставишь?— запричитала она, пустив слезу, чтобы разжалобить сына.— Mы уже старые с отцом. Как мы тут одни без тебя будем?
          И слезы, слезы, слезы…   Володька любил свою мать. Не мог  он допустить, чтоб она из-за него плакала. И поэтому быстро поменял первоначальное решение. Только спросил:
         — А как быть с беременностью?
         — Как, как? А как другие поступают? Пусть ноги попарит, да попрыгает с табуретки, волчком покрутится. Выкидыш и случится.
         — Ей будет больно?
         — Да нет. Ну, так, самую малость.
         * * *
         А Нине, когда пришел к ней вечером после работы, сказал:
         — Зачем нам ребенок, Нинок? Нам  хорошо и вдвоем.   Ведь верно?
         На ее глаза набежали слезы, но она  с улыбкой  ответила:
         — Да, хорошо.
         — Мама сказала, что нужно ноги попарить, да попрыгать с табуретки, волчком покрутиться. Выкидыш и случится.
        «Мама, мама… Вот о ком мне нужно было помнить. А я и забыла про его маму. Теперь никакие мольбы мои не помогут. Он не пойдет против своей матери», — с горечью и обидой подумала Нина, против своей воли подчиняясь решению этой женщины.
          Ноги парила, с табурета прыгала, волчком крутилась. Выкидыш не случился.
          — Пусть выпьет  отвар полыни. Поможет.   Хинин можно принять. Тоже способствует.
         И это все проделала. Не помогло.
         * * *
         И пошла Нина к  бабке-знахарке.  Адрес этой лекарки дал ей  Володя, а ему — его мать.
         — Вернулась твоя Нина? — спросила  матушка вечером  у сына.
         — Вернулась.
         — Дошла своими ногами?
         — Своими.
         — Значит, все будет нормально.
         — Сдурела старая...  Это твои штучки…  Девчонку к бабке направила, — ворчал на жену старший Приходько.
           Ворчи-не ворчи, а  поганое дело уже было сделано. Третий день Нина лежала с большой температурой, в лихорадке, истекая кровью. Владимир  бегал от нее к матери, от матери снова к ней. Менял кровавые простыни, говорил утешающие слова. Врача не вызывали. Боялись. Он сразу бы установил незаконное прерывание беременности.
          И от этого   матери Владимира было страшно. Ведь цепочка бы дотянулась и до нее. Она направила   Нину к этой бабке. Да и Нина сама, и в первый день, и на второй, не хотела обращаться к врачу, боялась суда, общественного порицания. А потом  ей стало  так плохо, что не пугало уже предстоящее наказание за подпольный аборт.
           — Володя, я больше не могу…  Мне очень плохо…  Давай вызовем врача, шептала она посиневшими  губами.
            И он снова бежал к матери.
           — Пройдет! — успокаивала она  сына.— Нечего колготиться. Пусть потерпит. Не она первая, не она последняя.
              И Владимир  передавал эти слова  Нине. Сначала она верила, что так у всех бывает, надеялась, что кровотечение остановится само собой. И лихорадка пройдет. А потом   впала в забытье и как бы уснула. Уснула и больше не проснулась.
           * * *
           Много народу провожало ее в последний путь.    Была  пора багряного  листопада. Осень танцевала свой прощальный танец. Каждый шаг людей сопровождался  предсмертным шелестом опавшей листвы.
           Женщины шли, тихо переговариваясь между собой:
           — А от чего умерла-то? — спросила одна.
           — Было у нее сильное кровотечение, и еще сепсис.
           — Сепсис? А что это такое?
           — Заражение крови.
           — А отчего кровотечение-то началось? — спросила опять первая.
           — Мне врачиха по секрету сказала, что умерла она от подпольного аборта. Спицей  ей бабка выкидыш  сделала,— ответила та, что все на свете про всех знала.
           — А кто сделал-то?
           — Много будешь знать, скоро состаришься…
           — В тюрьму ее за такие дела… 
           — В тюрьму, в тюрьму...  А как без них-то, без этих бабок. Сама знаешь, в жизни все бывает…
           — Умершая-то была полюбовницей Володьки электрика?
           — Да.
           — Говорят, его  мать  была против ребенка…
           — Грех это…
           — Бога не побоялась девка…
           — Людских пересудов испугалась. Бог далеко. А люди — вот они, рядом.

             Случилось это в октябре 1955 года, а в следующем месяце, в ноябре, государство  сняло запрет на аборты.  Решили, что рождаемость  достаточно поднялась и жесткий закон  можно отменить.

         Примечание: * Гарно – хорошо — на украинском языке.
                **Большая земля — так дальневосточники называли   
                центральную часть страны, где проживало основное население.